Гора ветров

При этом одним из своих главных принципов Любовь искренне считала невмешательство в жизнь дочери.

На девятом году совместной жизни, узнав о неверности мужа, Вера не только оскорбилась, но и искренне удивилась. Он все отрицал. Потом все признал, что вышло намного больнее. Последовало недолгое примирение. Однако принятие факта измены оказалось абсолютно непосильным. Оскорбленное достоинство питало гнев, который искал выхода. Неспособная выражать себя громко, Вера исходила упреками. И чувство вины Алексея вдруг выплеснулось в такое бешенство, которого он не знал за собой раньше.

Вера собрала вещи и ушла. Подала на развод и на раздел имущества. Уволилась из музыкальной школы, где работала ее свекровь. Алексей был вычеркнут из жизни как муж и отец.

А он и не возражал.

7

Солнце собиралось закатиться, когда Таня вернулась с улицы.

– Ты поливала? – спросила она бабушку.

– А то ж.

Значит, теплой воды не осталось… Таня посмотрела на свои ноги, которые были такими грязными, что, даже разувшись, войти в дом было немыслимо. Поставила таз на крылечко. Зачерпнула из бочки ледяной воды. Вздохнула. Раз, два, три – ноги в воду, быстро намылить, снова в воду. Слегка ломило кости. Грязная вода летит через тропинку. Таз ополоснуть? Да ну его! Завтра, завтра.

А утром солнышко заглядывало в окна, обещая длинный-длинный день. Таня открыла глаза. Обвела взглядом комнату, вспомнила, что через три дня они идут в театр! А потом мамин отпуск и они целыми днями будут вместе… И опять хорошая погода! Таня выбежала босиком в ночнушке на крылечко. Бабушка мыла в не сполоснутом вчера тазу мелкую прошлогоднюю картошку.

– Бабуля, я не…

– Свиристелка, – бабушка улыбалась.

– Готова трудом…

– Почисти, вымой еще раз и потри картошку, – бабушка кивнула на старую терку, – будет крахмал.

– И как ты его делаешь?

– Много будешь знать – скоро состаришься. Сделай, там видно будет. Поня́л?

Бабушкина «проверка связи». Мужской род, ударение на последнем слоге.

– Поня́л!

Выпрыгнула из ночнушки, волосы в хвост, перехватила бутерброд, запивая чаем и жмурясь от солнышка на крылечке.

Вымытая, пахнущая подполом картошка подсыхала. Таня пристроила терку в старой кастрюльке. Пелась песня, дело шло, ветер шумел листьями на яблоне, соседский кот крался через огород. Жизнь прекрасна!

Два дня тянулось предвкушение. Дела чередовались с играми.

В воскресенье после обеда Инка уболтала Таню сходить к Ленке, что жила за логом. «Когда вернемся, мама уже будет дома!» – подумала Таня, и они отправились. Алка увязалась следом. Девчонки думали посмотреть кроликов.

Ленка сидела на пороге бани и, кое-как пристроив зеркало на колени, наводила кудри. В приоткрытую дверь тянулся провод от плойки⁴. О кроликах никто и не вспомнил. Непредсказуемость эксперимента завораживала. Время растворилось в поисках Ленкиного образа. И не было ничего увлекательней! Между тем солнышко скрылось, из лога потянуло сыростью. Девчонки заторопились назад. Алка начала ныть.

– Прекрати, а то тушь потечет, – отрезала Инка, и Алка мигом заткнулась.

Помахав девчонкам на повороте, Таня припустила в сторону дома.

Бабушка возилась в кухне.

– И где тебя носит!

– А мама?

– Не приехала, – бабушка загремела кастрюлями.

Таня остановилась и отвернулась. Бабушка взглянула на нее, неслышно вздохнула.

– Ну, завтра приедет. Делов-то.

Завтра. Правда? Да. Завтра. Таня вышла на улицу. Таз, мыло, полотенце. Холодная вода, чистые ноги. Все прибрать.

Когда все было хорошо, она беззаботно скользила по жизни. Как на велосипеде: пока едешь – порядок. Остановишься – упадешь.

Множество вещей почти не трогали Таню: еда, одежда, школьные оценки. Заставить ее жизнь сбиться могло очень немногое. Эта зыбкая область лежала вокруг матери, чей взгляд, слово, поступок обладали магической и неодолимой силой. По сравнению с этим рухнуть с велосипеда даже на полном ходу было не страшно: дальше земли, как известно, не упадешь. А здесь Таня проваливалась глубже и глубже в бездны беспокойства, безнадежности, тоски, отчаяния. Испытав все это однажды, ее чуткая и жизнелюбивая душа стала немедленно искать выхода. Не думать, отвлекаться. Чем-нибудь заняться. Иногда это помогало.

Но как защитить себя наперед? Быть хорошей. Делать все правильно. Не допускать промахов. Быть начеку.

Таня свернулась под одеялом. «С мамой ничего не случилось. Она приедет завтра. Все будет хорошо».

Прошел понедельник, Вера не возвращалась. Любовь забеспокоилась. Позвонить дочери? Там, куда она уехала, телефона не было… Люба мучительно раздумывала: не съездить ли? Но виду не подавала: случись что, уж дали бы знать… Однако видеть, как мучается внучка, не было сил. Что тут скажешь? И она молчала.

Наступил вторник, вечером они должны идти на спектакль… И вновь поутру светило солнце. Таня вышла на крылечко. Бабушка стояла в тени яблони, ее калоши блестели росой, в руках розовела редиска, тонкие стрелки лука были подернуты поволокой.

– Где же мама?

– Задержалась. Ну мало ли? Одевайся, завтракать будем.

– Что же мне делать?

– Что делать? Делов вагон. Рви траву.

Чего-то поев, Таня подошла к грядкам. Лук, чеснок, морковь. Тонкие стебельки, забитые сорной травой. Сходила, набрала воды в лейку, полила грядки и присела на корточки. Из влажной земли сорняки вырывались легче. Распластанные стебельки мокрицы, податливая лебеда, пахучая ромашка, жесткий вьюнок летят в борозду. Один, другой, третий ряд… Из грязного – чистое. Из хаоса – порядок. Солнце припекало. Ноги затекли. Таня поднялась, собрала вырванную траву. Освобожденные обитатели грядок благодарно зеленели цивилизованными рядами.

Утро прошло.

После обеда бабушка засобиралась к приятельнице. Вопросительно посмотрела на Таню. Вообще-то та любила ходить с бабушкой в гости.

Любовь умела дружить. С тех пор как гонка на выживание отпустила ее, обнаружилось множество интересных и приятных занятий: сад, заготовки, чтение. И дружба. В положенный срок ей вышла пенсия. Производственного стажа было немного, но для самой маленькой пенсии оказалось достаточно. И снова Любовь была благодарна и счастлива.

Друзья образовались из старой клиентуры. Не отдавая себе в том отчета, Любовь оказалась очень избирательна. «Своих» людей чувствовала нутром. Они находились не только в разных концах их разбросанного городка, но и за его пределами. И редко кто жил в квартирах. Подобно Любови, ее друзья обитали в своих домах, домиках и домишках, куда переселились из землянок и бараков. Это не только выпало на долю, но и явилось их собственным выбором. «Не одалживаться» – так, наверное, можно было бы назвать одну из главных жизненных установок этих людей, что, однако, никогда не служило предметом разговоров.

Таню интересовали бабушкины друзья. Но не сегодня.

– Как хочешь, – бабушка ушла.

Таня села на крылечко с книжкой. Но мысль не цеплялась за рассказ: она все прислушивалась, не хлопнет ли калитка. Вопреки воле, воображение рисовало самые ужасные картины, и большого труда стоило эти страхи унять. Она не шла на улицу, не желала развеяться. Это было как болезнь. Постелила старое одеяло на кровать под яблоней. Легла, почитала еще и заснула.

Саша закрывал гараж, когда мимо прошла Танина бабушка. Он не видел Таню вот уже четыре дня и теперь сидел во дворе, мучительно раздумывая, пойти или нет… Родители на работе, Ванька умотал куда-то с пацанами. На улице ни души. Саша вышел со двора и, дойдя до Таниной калитки, заглянул внутрь. Сквозь кусты цветника он увидел ее на кровати под деревом. Край одеяла закрывал ноги. Ветер шевелил прядь волос. Саша почувствовал неловкость, но, прежде чем отступить, окинул взглядом безмолвный дом и подумал: «Дверь-то она хотя бы заперла?» Вернулся, открыл гараж. Дела там находились всегда. Зашел потрепаться Ванькин одноклассник. Саша слушал его вполуха, перебирая инструменты в ящике…

Хлопнула калитка, Таня вскочила с кровати.

По тротуару деловито шагала Инка. Алка трусила следом. За калиткой маячила тощая фигура Макса.

– Танька, привет! Пошли в кино. Индия, две серии!

Макс переминался с ноги на ногу. Не улыбнуться было невозможно. Тащиться на индийское кино средь бела дня, да еще и с Алкой в придачу – на это был способен только он.

– Нет. Идите сами.

– Тогда пока. Приходи вечером! – Инка не расстроилась, хотя проспорила Максу. Он сразу сказал, что Танька не пойдет. Но та не оставляла попыток вовлечь подругу в этот кинематографический мейнстрим. Инка вообще была оптимисткой.

Таня улыбнулась им вслед. Крепенькая Инка, долговязый Макс и забегающая то с одной, то с другой стороны Алка… Ее друзьям нравилось индийское кино. Таня любила театр. Дружбе это ничуть не мешало.

Они скрылись за поворотом. Танина улыбка выцвела и потухла.

Где же мама? Что с ней? А вдруг она не вернется никогда? Никогда. Бабушка говорит: «Мать – взрослый человек». То есть может делать что хочет. Жить как хочет.

Только бы с ней ничего не случилось… Как же я буду жить без нее?

Она умрет от этих мыслей. Спастись, отвлечься. Срочно. Дорисовать. Самое поглощающее из занятий – рисование. Таня развернула неоконченный натюрморт. Убогие натурщики пылились на столе. Налила воды и развела плохонькие сухие краски. Бок глиняного горшка влажно закруглился. Три оттенка. Краска как глина. Побег из «здесь и сейчас» удался. Овощи неправильной формы, отбитый край миски, складки скатерти. В классе Таня была единственным человеком, кого злющей учительнице рисования удалось хоть чему-то научить…

Утомившись, оперлась локтем на стол, задев пионы в вазе. Бутон осыпался на рисунок. Цветы она не рисовала.

Бросив на столе все как было, Таня вышла на веранду. Заглянула в кастрюльку, накрытую газетой. Крахмал, на который она терла картошку. Бабушка залила ее водой, оставила, процедила, отжала. Постепенно мутная взвесь осела белой гущей под прозрачной водой. Таня окунула палец и провела по этой гуще. Та скрипнула.

Когда она терла эту картошку? Зачем это все?

Над столом тикают часы. Стрелки описывают круги. Мысли движутся по кругу. Время длит боль. Бабушка не возвращается. Одиночество невыносимо. Не ждать. Уйти. Куда-нибудь. К кому-нибудь. Кто поймет. Хоть кто-нибудь!

Инка? Уже вернулись, наверное, из кино…

Где ключ? Просто пройтись. Какая же я идиотка, вечно делаю из мухи слона.

На улице – никого. Повернула и привычно пошла под горку. В Инкином дворе – никого. Хотя они должны бы уже вернуться…

Таня зашла в ограду, обогнула угол дома. Под скамейкой валялась Алкина кукла. Из будки неловко вылез щенок и тяжелым галопом бросился к Тане. Она присела приласкать его. Он колотил по земле хвостом и лизал руки. Из двери мастерской показался Инкин отец.

Таня посмотрела на него снизу вверх.

– Не пришли еще… Ты подожди, если хочешь.

Таня кивнула и поднялась. Щенок, получив свою порцию любви, сунулся было к хозяину, но быстро понял, что тому не до него, и убрался восвояси.

Таня смотрела сквозь дверной проем в мастерскую. Павел отступил внутрь, и она шагнула следом. Огляделась. Уловила едкие запахи, показавшиеся приятными, увидела банки, кисти, какие-то инструменты, пыльные листы на столе, доски с резьбой однообразных орнаментов, чеканки большеглазых женщин, стоящих вполоборота. Таня недоуменно улыбнулась, вспомнив кипы репродукций из журнала «Огонек», которые собирала бабушка. Как он не видит… Это же… все избито, пошло… Ей даже стало как будто жаль Павла.

Обернулась, словно открыла себя. Павел замер, будто впервые увидев ее лицо, излучающее ясный тихий свет, светло-русые волосы, выбившиеся из косы… «Откуда этот свет? Если бы я только мог…» – подумал он, глядя на очертания губ, словно вырезанных из чего-то теплого, нежного. Мимолетное желание похитить этот облик и оставить у себя навеки неожиданно пришло ему на ум. Но как?

До сих пор он занимал себя копированием понравившихся образцов.

И вдруг он понял, что мог бы. Никогда раньше не приходилось ему испытывать этого счастья, куража и смутного подозрения собственного всемогущества. Он глядел на нее с восхищением и радостью первооткрывателя. Не успев додумать эту мысль до конца, Павел заметил лишь, что она движется прямо на него.

Увидев этот взгляд, Таня озадачилась. Взрослые не смотрели на нее так. Никогда. Это было приятно. Она нравится ему. И, не подумав, ни что этот взгляд значит, ни можно ли ему верить, она вся потянулась к нему, открыто и простодушно. Сделав два шага, остановилась и вдохнула запах. Пахло сигаретами и другим человеком. От клетчатой рубашки мужчины шло смутное тепло. И она прижалась к его груди головой.

До глубины души потрясенный этим доверчивым жестом, Павел не успел заметить, как его мысли и чувства вмиг качнулись в иную сторону. Словно против воли, он отодвинул косу и провел пальцем по ее шее.

Она удивилась и легко отстранилась, повернув к нему лицо. Не думая ни о чем, он быстро поцеловал ее в губы. Она замерла и прислушалась к ощущениям внутри… Но он смотрел на нее таким любящим взглядом. И она снова прижалась. Павел не отстранился, а наоборот, обнял крепче и склонил голову.

«Он любит меня? Может ли такое быть?» – подумала Таня. Но ее сердце уже доверчиво открылось навстречу. Она догадывалась, что делает что-то неправильное, но не могла оторваться от этого ласкового тепла мужчины рядом. Павел хотел отстраниться, но она не дала и прижалась, как… «Как щенок», – мелькнуло в его голове. Новая волна нежности накрыла, и он понял, что пересек какие-то ужасные пределы, но был уже не в состоянии остановиться, обнимая ее все крепче и целуя все сильнее и сильнее.

Его жену, стоящую с авоськами в дверях мастерской, Таня заметила первой. Павел отвел руки. Таня опустила глаза и в повисшей тишине подошла к женщине. Та посторонилась.

8

Таня шла и шла, не разбирая дороги. Сердце бешено колотилось. Ласка, любовь, радость, счастье – все, чего она хотела, каким-то странным образом сбылось. Но это невозможно! Нереальность происходящего вызывала замешательство.

Но все-таки как же хорошо было!

Она продолжала идти наугад, удаляясь от своей улицы, по-прежнему глядя под ноги, словно боясь растерять эти новые, незнакомые ощущения. Ее путь вдруг круто наклонился под горку. Таня остановилась и оторвала взгляд от земли. Она стояла на вершине холма, и зеленеющая долина внизу, и холм напротив, и терриконы на горизонте – все было объято прозрачным и призрачным вечерним светом. Знакомая с детства, любимая картинка. Все то, да не то. Странные чувства шевельнулись в груди.

Она вздохнула и повернула обратно, домой.

Бабушка разговаривала через забор с соседкой.

– Будешь ужинать? – спросила внучку.

– Нет.

Таня разделась, забралась в постель и притворилась спящей. Снова и снова она перебирала подробности того, что произошло в мастерской и свои ощущения. Все остальное отступило. О жене Павла она не думала. Как и об Инке с Алкой.

Мысль о матери мелькнула и отлетела.

Наутро она проснулась позже обычного. Открыла глаза. Увидела солнечные квадраты на полу. И вспомнила все, что было вчера. Утро принесло новые мысли. И стало нестерпимо стыдно. Что она наделала. Как теперь быть. Она, она одна во всем виновата. Как она могла. Она холодела от ужаса и тонула в этом чувстве неловкости, делить которую с кем-то ей не приходило в голову. Как можно? Он же взрослый человек. И она сама подошла к нему. Сама.

А если бы это случилось опять? Она бы сделала то же самое. Сожаления не было. Но что же дальше?

Инка. Нет. О нет. Как быть? Таню затрясло.

А если все узнают? Или уже узнали… Расскажут бабушке.

Не выходить из дома. Не вылезать из постели.

Хлопнула калитка, послышались шаги и знакомый голос.

«Мама вернулась», – поняла Таня. Встала. Оделась. Причесалась и заправила постель. Вышла на крылечко. Вера смотрела виновато. Таня не заметила этого.

– Мама, привет, – она ступила в старые шлепанцы и прошла мимо в уборную. Вера посмотрела ей вслед. Обернувшись, наткнулась на укоризненный взгляд матери, которая молча качала головой. Вера разулась на крылечке и прошла в дом.

Умывшись на заднем дворе, Таня застегивала сандалии.

– Куда это с утра пораньше наладилась? – спросила бабушка.

– На улицу.

Любовь вернулась в кухню.

– Ну что ты творишь-то? Девчонка извелась вся, – она повернулась от печки и увидела сияющее лицо Веры.

– Мама, прости.

– Я-то что. Я ничего, – Любовь глянула на дочь повнимательнее. – Ну и как все прошло?

– Ой, мама. Здорово! Я расскажу тебе. Потом. Просто валюсь с ног. А где Танька?

– Да убежала уже. Ты того…

– Потом, потом! – Вера поднялась, потянулась. Вышла в соседнюю комнату, повалилась на Танину кровать, не раздеваясь, и немедленно заснула.

Любовь покачала головой. Улыбнулась. Продолжая улыбаться, накрыла Веру детским одеялом. Вернулась к столу, постояла над нетронутым завтраком. Покачала головой и пошла в огород.

 
                                                ***
 

Уйти. Убраться. Убежать. Солнце поднималось все выше, мокро росилась трава. Таня шагнула в привычную сторону. Мимо, покачивая молочным бидоном, прошла знакомая. Таня поспешно повернула назад. Мгновение она постояла, пойманная в своем тупичке. Нет, только не домой. Подошла к перекошенной и кое-как висевшей калитке соседей. Собаки они не держали. Скрипнули ржавые петли, ноги намокли в росе. Пристроив калитку на место, Таня тихо и быстро, точно вор, пересекла чужой двор. Заросшая тропинка вела мимо стаек и заборов на другую улицу, по которой девочка редко ходила. Другая, чужая сторона, лежащая за пределами ее мира. Вероятность встретить знакомых там была не намного меньше. Но в детских прятках это считалось бы неплохим ходом. И она зашагала прочь.

Раз-два, раз-два. Хорошо идти. Раз-два, ни о чем не думать. Не хочу – и не буду! Хозяйка вытряхивает золу из ведра прямо на дорогу у дома. Называется «шлак». Сирень отцвела. Мужик с сеткой, полной пустых бутылок. Грязный пиджак надет прямо на майку. Черная кошка переходит дорогу. Плевать.

Довольно быстро Таня достигает конца их ойкумены. Все та же железнодорожная одноколейка здесь убегает в сторону большого завода, огибая огороды в покосившихся заборах. Но с этой стороны поселка за «железкой» вместо пустошей, ручья и террикона теснятся неинтересные серые пятиэтажки. Она наугад сворачивает в незнакомую улочку. Сгорбленная старушка на лавочке щурит на девочку подслеповатые глаза. «Ты чьих?» – спрашивает. Таня отворачивается и проходит мимо. Старушка неодобрительно смотрит вслед.

Торопясь скрыться из виду, Таня ныряет в первый проулок и слышит вкрадчивый шелест цепи за спиной. Она успевает развернуться, и огромный лохматый пес приостанавливается, звеня цепью и скаля зубы. Стараясь скрыть охвативший ее ужас, Таня быстро оглянулась по сторонам: ни души. Спокойно. Главное – не поворачиваться к нему спиной. Она попятилась к забору, пес двинулся прямо на нее. Конец цепи скользнул по металлическому тросу, натянутому над оградой напротив: назад путь отрезан. О том, чтобы побежать вперед, нечего и думать. Она медленно двинулась вдоль забора, прижавшись к нему спиной. Пес кинулся, цепь натянулась. Таня выбросила руку в сторону и вдруг нащупала конец забора: узкая, заросшая сорной травой тропка ныряла вниз под горку между двух огородов. Рванула – и ее уже не достать. Пес бесновался в двух шагах. Она перевела дыхание. Руки дрожали. Тропинка тонула в зарослях крапивы. Таня прикрыла глаза и двинулась вниз. Обожглись руки и ноги. Там, где крапива уступала место лебеде, она остановилась. Осмотрела руки, на которых белели свежие волдыри. Взгляд упал вниз, и ее чуть не вывернуло: у самых ног лежала распухшая дохлая крыса, на которую она чуть не наступила. Сдерживая отвращение, Таня добралась до конца прохода, где дорожка уходила вниз круче, и, поскользнувшись на чем-то, не удержала равновесие и рухнула в заросли полыни.

Поднявшись, выступила из сорных стеблей туда, где вниз по склону стелилась гладкая трава. Таня уселась на нее и, уткнувшись в колени, разревелась. О чем она плакала? Ей было так жалко себя. Напряжение, копившееся долгие дни, выходило со слезами наружу. Когда жалость к себе иссякла, Таня отняла руки от лица, вздрогнула и по инерции всхлипнула. Пацаненок лет пяти смотрел на нее круглыми голубыми глазами и переминался с ноги на ногу.

– Валерка! Ну и где ты? Ведь мы договаривались… – раздалось где-то рядом.

Таня невольно улыбнулась. Нарушитель договора посмотрел на нее с любопытством и сунул палец в нос.

– Валерка!

Ободренный Таниной улыбкой, мальчишка оглянулся на голос, но обнаруживать себя явно не торопился.

– Ты кто? – спросил он.

– Я Таня, – она смахнула слезы. – А ты кто?

Он молча повернулся и убежал. Таня вытерла остатки слез рукавом, брезгливо осмотрела сандалии и поднялась с земли. Огляделась и медленно побрела по склону. Зеленая трава стелилась по земле шелковыми прядями вниз, увлекая взгляд к ручью, который петлял в топких зарослях низеньких кустов.

Вдруг поблизости раздался звук, который издают дети, катая машинки. Тот самый мальчишка, что разглядывал ее пять минут назад, яростно изображал аварию двух и без того изрядно побитых игрушечных автомобильчиков. Упиваясь металлическим стуком их столкновения, он производил его снова и снова. Посмотрев на Таню с вызовом, он заработал губами с удвоенной силой. Слюни летели в разные стороны. Пацан откровенно наслаждался жизнью. Поодаль сидела девушка.

Видеть кого-то сейчас Тане хотелось меньше всего. Но, проходя мимо, она взглянула на край старого одеяла, на котором сидела девушка и лежала книга. «Гордость и предубеждение» – мелькнула обложка. Этот роман Таня прочитала дважды, но человек, кому он был бы знаком, ей еще не встречался. Несколько шагов – и любопытство победило. Она остановилась и повернулась. Девушка смотрела ей вслед. Развитая фигура, густые светлые, небрежно забранные назад волосы, высокий лоб. Большие раскосые глаза делали лицо открытым, полные губы придавали ему мягкость, а нос с горбинкой – утонченность. Она показалась Тане старше ее самой.

– Ты ищешь выход? – спросила девушка и поднялась.

– Я… – начала Таня и замолчала.

– Понятно, собака. Наш сосед – тот еще гад. Время от времени привязывает ее снаружи, чтобы чужие не ходили.

– А помои в тот проход, – Таня кивнула в сторону спасительного спуска, – тоже льет он?

Они засмеялись, и Таня заметила, что девушка если и старше, то ненамного.

– Если хочешь, я могу провести тебя через наш огород. Другой выход на улицу не близко…

Таня набралась смелости:

– А можно я тут с вами посижу?

– Конечно! – девушка развернула одеяло.

– Нравится? – Таня кивнула на книжку.

– Да, – ответила та просто.

– Валерка – твой брат?

– Племянник, сын брата. Они с женой живут через дом. Мы все переехали сюда прошлой осенью из Хакасии. Это мое первое лето здесь. Я мало кого знаю… – она смутилась.

– Ее зовут Таня! – заявил Валерка, указывая на Таню.

– Не показывай пальцем. А меня – Даша. Ты живешь где-то поблизости?

– Да, в общем, – Таня неопределенно кивнула.

– Но учишься, наверное, не в нашей школе. В каком классе?

– Седьмой закончила. А ты?

– А я – девятый.

– И как тебе здесь?

– Не нравится.

– Почему? – Таня искренне удивилась.

Даша глянула смущенно и помедлила с ответом.

– Грязно здесь, – сказала она нерешительно.

– Как это? – не поняла Таня.

– Ну… Земля. Воздух. Все вокруг…

Таня повела глазами. Вот все так говорят: «Какая грязь!» Дороги, деревья, здания в угольной пыли. Но ничего другого Таня не знала. То, что она видела вокруг себя, казалось нормальным. А разве бывает по-другому? Она с интересом посмотрела на Дашу.

Даша увидела этот интерес в глазах незнакомой девчонки и, будучи застенчивой по природе, почувствовала себя приободренной. Она очень скучала по родному селу, по поросшим лесом горам, суровым и прекрасным. Никто здесь не выражал желания узнать что-то ни о ее прошлой жизни, ни о ее оставленной родине.

– За нашим домом текла река… Прозрачная, холодная вода. Быстрая. Там запросто ловился хариус.

– Хариус? – Таня слышала это слово впервые.

– Рыба такая… Там было… Чисто, красиво. Красота. Мало людей. Понимаешь?

– Ты скучаешь.

– Да.

– Почему же вы уехали?

– Мама хотела. И брат. Они говорили: «Нет перспектив», – Даша грустно улыбнулась. – Папа считает, что мама – выдающийся хозяйственник и ей нужна большая дорога. А здесь шахты, производство. Есть где себя проявить.

– А папа кто?

– Он школьный учитель. Историю преподает. Но может и литературу. И немецкий.

Таня сидела и думала: «Как странно». В семьях ее знакомых все устраивалось вроде бы наоборот…

– Моя мама – тоже преподаватель. В музыкальном училище.

– Правда? На будущий год я хочу поступать туда по классу фортепиано.

– Ты ходишь в музыкальную, но не в нашу. Значит, ездишь в такую даль?

– Да.

– Ну ты даешь!

– Мне нравится…

Музыкальных школ в городе было две. Первая располагалась довольно далеко, в роскошном, специально выстроенном после войны здании с концертным залом, звукоизоляцией в классах и паркетными полами. Она словно олицетворяла светлое будущее закопченного пролетариата. Красивый жест справедливого государства, несущего культуру в массы в награду за самоотверженный труд. Одного не учел проектировщик всего этого великолепия. Да и можно ли учесть все, да и нужно ли? Башенки и балкончики, украшающие центральную улицу вдоль железной дороги, вблизи первых шахт и эвакуированных в войну фабрик, довольно скоро и далеко отодвинулись от настоящей рабочей жизни, которая клубилась поселками вокруг все новых и новых выработок, в бараках и домишках. И вторая музыкальная, которая не шла ни в какое сравнение с первой, была организована на первом этаже простой кирпичной хрущевки. В ней до развода работала Вера, туда же пошла и Танечка.

– Я тоже хожу в музыкальную. Но мне не нравится.

Даша пожала плечами:

– Зачем же ходишь?

– Мама хотела, – ответила Таня, копируя Дашину интонацию.

Даша засмеялась:

– А что же тебе нравится?

– Много чего. Рисовать. Читать.

Они взглянули друг на друга и провалились в тему чтения. Интерес к вымышленному миру разделялся ими в равной мере. А вот вкусы оказались несхожи. Дашина доверчивость к печатному слову вмиг столкнулась с Таниной скептичностью: «здорово», «глупо», «заумно», «белиберда» – проблем с выражением собственного мнения та явно не испытывала. Это поразило Дашу. Сама она входила в книги как в храм. А Таня смотрела на нежное лицо и добрые глаза новой знакомой, и чувство восхищения и уважения поднималось в ее душе вопреки категоричным словам, которые она роняла не задумываясь.

Внизу журчал ручей, солнце поднималось все выше, порхали бабочки, пели птицы, самолет чертил белую линию в небе. Время бежало. Девочки были поглощены разговором.

– Я хочу есть, – Валерка уже битый час дергал Дашу за платье.

Девочки уставились на него.

– Он хочет есть, – повторила Даша вслух, дабы уяснить происходящее.

– Да! – немедленно подтвердил тот.

– Значит, надо его кормить! – воскликнула Таня и вскочила на ноги. Девчонки засмеялись, а Валерка насупился.

По заросшей сорняками тропинке через довольно запущенный огород они подошли к дому.

– Я, наверное, пойду, – сказала Таня смущенно.

– Дома никого, оставайся. Мы одни с утра до вечера…

Таня на мгновение задумалась. Идти домой она не собиралась. Возможное одиночество пугало. К тому же она почувствовала, что хочет есть.

– Неудобно…

– Да ладно!

Валерка снова дернул Дашу за подол. Та открыла дверь, и они вошли. В полутемной передней Таня вышагнула из сандалий на прохладные половицы.

– А ну-ка, мыть руки! – скомандовала Валерке Даша и ногой подвинула к кухонной раковине низенький табурет.

На столе стояла гора не мытой с завтрака посуды. Даша вскипятила чайник, налила в тазик теплой воды и намылила губку.

– Я буду ополаскивать, – Таня сняла отряхивающего капли с рук пацаненка с табурета и включила воду. Через полчаса вся посуда обтекала на старой сушилке, а Валерка уплетал разогретый суп и косился на девочек. Даша предложила Тане супу, и та не стала ломаться.

Покончив с обедом, девочки прошли в соседнюю комнату. В ее глубине темнело пианино с кипой растрепанных нот, беспорядочно наваленных сверху. В простенке между окнами помещался телевизор. Две стены от потолка до пола были полностью заняты стеллажами с собраниями сочинений русских и зарубежных классиков, дефицитными сериями приключений, фантастики и детективов…

Таня провела пальцем по красивым корешкам и повернулась к Даше. Ничего подобного в их доме не водилось. Книги покупались по случаю и часто у букиниста. Не было ни собраний сочинений, ни книжных серий. Но то, что имелось в наличии, перечитывалось по много раз.

В школьной библиотеке в доступе оказывалось далеко не все. По этой самой причине целый пласт дефицитной литературы был Таней безвозвратно упущен. От Чуковского она перешла к Андерсену, потом к Пушкину, Бальзаку, Диккенсу, Толстому, Достоевскому и далее по списку. Понятия не имела о Дюма и Сименоне, «Петре Первом» Алексея Толстого и романах Юлиана Семенова. В прошлом году мать ее одноклассницы, заведующая библиотекой, изучив Танин читательский формуляр, прониклась к ней жалостью и вручила пару томов Дюма, дав понять, что посвящает ее в круг избранных. Через три дня книги были возвращены без всякой благодарности со стороны девочки, которая к тому же отказалась от дальнейшего знакомства с этим автором. «Надо же, как забита», – подумала заведующая.

– Ого, – сказала Таня. – Этого же ничего не достать…

– Папа говорит, что мама умеет жить, – Даша засмеялась.

– Что ты играешь? – Таня подошла к пианино.

– А ты?

– Ни за что, – отрезала Таня. – Но слушать люблю. Я слушатель!

Даша подвинула стул, уселась и заиграла Шопена. Она играла очень хорошо, и эту игру отличала не только техника, до которой Тане было как до луны… Таня оперлась на инструмент сбоку, и Шопен зазвучал внутри. Обняла край пианино и закрыла глаза. Вальс проник в нее, плескался, кружился и переливался.

– Ну ты даешь! – воскликнула она, когда Даша закончила.

– Еще?

– Играй все!

Даша доиграла Шопена, начала Мендельсона.

Таня слушала, и на душе полегчало. Отчаяние и страх отступали…

– Мультики! – Валерка тащил за собой маленький стул.

Даша глянула на часы, встала, включила телевизор и взялась было доиграть Мендельсона.

– Ты мне мешаешь, – заявил Валерка.

Таня рассмеялась. И они уселись вместе смотреть мультики, а потом проболтали на завалинке за домом до самого вчера.