Князь. Летопись Мидгарда

© Андрей В. Болотов, 2022

ISBN 978-5-4474-2761-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I
Падение города-миротворца

Глава I

Молодой человек, наслаждаясь веявшим с моря легким бризом, поднимался по проторенной им самим кривой и узкой тропе на вершину высокого утеса. Оттуда он, едва ли не каждый день, острым и немного сумрачным взором озирал открывавшиеся с высоты горизонты. Казалось, будто лишь бескрайние морские дали с одной стороны и бесконечные пески пустыни – с другой, окружали этот утес и, приютившееся недалеко у его подножья, поселение, но молодой человек, глядя на синие и белые глади вод и песка, видел гораздо больше. Он знал, что далеко на севере, над некогда прекрасными островами Краеугольного архипелага, бушует, непрекращающаяся годами, яростная гроза; на юго-востоке, за редкими оазисами, вокруг которых теснятся мелкие поселения, притаился богатейший и великолепнейший город Халиф-ар-Сад – легендарная столица страны песков Сандаана; далеко-далеко на северо-западе, за морем и таинственным зеленоватым туманом располагается огромный, полный загадок и интриг, материк Мидгард; а мир в целом, несмотря на кажущееся спокойствие, стоит на грани великих потрясений.

Теплые, ласкающие солнечные лучи и шум прибоя, разбивающего слабые волны о подножие утеса, действовали умиротворяюще, однако молодой человек выглядел весьма напряженным. Он приходил сюда отнюдь не в поисках успокоения, а лишь для того, чтобы подумать над чем-то очень его заботившим. Впрочем, сегодня его размышления были прерваны, раздавшимся ниже по тропе шорохом. Это зашелестели, под руками кого-то раздвигавшего их, листья густого кустарника.

Молодой человек обернулся и увидел, как к нему приближается мальчик с необычного цвета, почти зеленой с синеватыми оттенками, кожей и желтыми с вертикальными зрачками глазами. Этот, отдаленно напоминавший огромную змею, мальчик появился в поселении недавно, приплыв с беженцами с одного из островов Краеугольного архипелага, и за то недолгое время, что он провел здесь, успел обзавестись недоброй славой. Подробностей молодой человек, сам мало общавшийся с поселенцами в силу почти безвылазной работы в лаборатории, не знал, но и заговорить с ним не торопился. Какое-то время он просто наблюдал за мальчиком, а тот, в свою очередь не испытывая тяги к общению, молча, вглядывался в горизонт в северном направлении.

– Скучаешь по дому? – скорее заключил, чем спросил, молодой человек, понимая, что мальчик смотрит в сторону архипелага.

– Нет, – отозвался тот. – Скучаю по тому, каким дом был раньше.

– Понимаю, – проговорил молодой человек.

И перед мысленным взором его предстали образы того, что теперь представляли из себя некогда райские острова Краеугольного архипелага: непрекращающийся ни на минуту холодный дождь, превративший все в грязь и лужи; яростные порывы ветра, за годы рассыпавшие, до этого стоявшие веками, строения; круглосуточная непроглядная тьма, озаряемая лишь частыми вспышками молний, сжигающих даже насквозь вымокшие деревья, и страшный, пронизывающий до костей холод.

Эти картины представлялись настолько живо, что казалось, будто на несколько мгновений заменили собою реальность, и молодой человек словно ощутил на себе тяжелые дождевые капли и, заставлявший содрогаться от леденящего озноба, ветер. Он был на одном из этих островов, когда кризис Краеугольного архипелага еще только начинался, он видел как яркий тропический остров превращается в месиво холодных серых тонов, и не понаслышке знал, о чем сожалеет его маленький собеседник.

– А где ваш дом? – в свою очередь поинтересовался мальчик. – Вы не похожи на коренных Сандаанцев.

И мрачные картины островов сменились в воспоминаниях молодого человека на образы цветущих долин, густых лесов, прохладных рек и высоких гор далекого Мидгарда. Впрочем, ненадолго.

– У меня больше нет дома, – ответил он, почему-то отгоняя столь приятные образы.

– Как это? – не понял мальчик.

Молодой человек еще раз взглянул на него. Длинные и жесткие русые волосы, зеленая с синевой кожа, вытянутое, почти змеиное, лицо и вертикальные зрачки отдающих зеленью желтых глаз, в купе с замеченным при разговоре чуть раздвоенным языком, делали мальчика очень похожим на змею или ящерицу. Он был изгоем здесь, как молодой человек в родном Мидгарде, и именно он задавал молодому человеку вопрос, над которым, отчасти, тот и сам, едва ли не каждый день, размышлял на этом утесе.

– В этом мире слишком много тайн, – наконец, вздохнув, ответил он. – И, кажется, от одной из них пострадали мы оба.

Мальчик удивился еще больше.

– Вам что-то известно о кризисе Краеугольного архипелага?

И вновь на молодого человека накатили образы воспоминании. Он видел перед собой огромный круглый зал главного храма архипелага, в котором боги трех пантеонов устроили свои конклав; видел в высшей степени благородного лорда, закутанного в черный плащ с вышитым на нем гербом Талара – уравновешенными весами в виде буквы «Т»; видел, как тот уверенным шагом выходит в центр залы и, распахивая плащ, преклоняет пред богами колено, а затем… буквально, сгорает в ярчайшем белом зареве; видел его прах посреди залы и видел его, нетронутый даже яростью богов, меч.

Да, молодому человеку было многое известно, но говорить об этом он не хотел. Тем более кстати оказался новый шум на тропе. Это поднималась на утес девушка: смуглая, с яркими рыжими волосами, в которых порой словно вспыхивали языки алого пламени, и синими глазами, будто излучавшими мягкое голубое свечение. То была Адалинда – одна из служительниц Исиды в местном храме.

– Радж! – воскликнула она, оказавшись на вершине и бросившись к мальчику. – Я же говорила не уходить далеко от храма. Ты здесь не в безопасности.

И только убедившись в том, что мальчик в порядке, девушка обратила внимание на стоявшего чуть поодаль молодого человека.

– Господин Сильвестр, и вы здесь! Какая удача! – обрадовалась она.

– Я вам нужен, сестра? – удивился молодой человек. Обычно люди из храма обращались прямо к его наставнику.

– Да. Дело в том, что в храме закончились кое-какие лекарства, а мастер Зир не может их приготовить… из-за него, – девушка кивнула на мальчика. – Забавная ситуация, вообще-то, но ваш мастер так не считает. Поэтому я и искала вас, господин Сильвестр. Не могли бы вы приготовить для нас лекарства?

– Конечно, сестра Адалинда! Как пожелаете, – согласился молодой человек, впрочем, не вполне понимая, почему его мастер отказался от работы. – Я скоро спущусь.

– Благодарю вас, – улыбнулась девушка и взяла Раджа за руку. – А вот с желаниями, – она снова кивнула на мальчика, – при нем стоит быть осторожнее.

И вновь Сильвестр не понял, что имела в виду Адалинда, а она с Раджем уже двинулась вниз по тропе. Через несколько шагов мальчик на мгновение обернулся и наивно спросил у оставшегося позади молодого человека:

– Вы ведь раскроете эту тайну, правда? Тайну, жертвой которой стали острова Краеугольного архипелага?

Сильвестр в последний раз взглянул на открывающиеся с высоты утеса горизонты и, поворачиваясь, дабы последовать за Адалиндой и Раджем, тихо произнес:

– Я продал бы душу за то, чтобы познать тайны этого мира.

И стоило ему это сказать, как глаза Раджа полыхнули мистическим зеленым огнем.

***

Фауст проснулся. Какое-то время он продолжал неподвижно лежать в своей постели боясь упустить из памяти и толику столь яркого и отчетливого сновидения, но, наконец, поднялся и с неизменной для себя тщательностью, стараясь не упустить ни малейшей детали, записал свой сон в толстую тетрадь, всегда лежавшую на его прикроватной тумбе. Конечно, он не смог воспроизвести всех имен и названий, но образы и чувства были еще свежи в памяти молодого ученого, как и последняя фраза. «Я продал бы душу за то, чтобы познать тайны этого мира», – записал Фауст в своем дневнике сновидений, и добавил собственный комментарий: «не знаю моя ли это была мысль, подсознанием помещенная в сон, или того человека, которого я в этом сне видел, но одно я знаю точно – я всецело разделяю это желание».

В продолжение всего дня Фауст мысленно возвращался к своему сновидению, и оно придавало ему сил и уверенности, ведь сегодня для Фауста был очень важный день – сегодня, молодой ученый, со студенчества изучавший сновидения, годами анализирующий свои сны и сны родных, друзей, добровольцев, мог, наконец, получить признание и финансирование своих исследований от Академического совета. К этому дню он готовился очень давно, в свой доклад и презентацию в Академии Фауст вложил всю свою страсть ученого, изложил в нем все свои весьма остроумные и интересные исследования, поделился довольно смелыми ожиданиями, но… наткнулся на холодную и суровую реальность.

– Бесперспективны!? Бесперспективны, говорите вы? – возмущался он только-что вынесенному его исследованиям вердикту Академического совета. – Но ведь едва ли не все науки обязаны снам. Месроп Маштоц создал армянский алфавит по подсказке ангела во сне; открытия математика Сриниваса Рамануджане принадлежат индуистской богине, писавшей уравнения в его снах; Фредерик Бакинг во сне открыл инсулин; Фридрих Кекуле увидел во сне молекулу бензола, а периодическая таблица Менделеева, как и история ее открытия, известна всему миру. И вы говорите бесперспективны? Простите, если утомил вас перечислением всех этих удивительных случаев, но я хотел лишь подчеркнуть, что сновидения внесли свой вклад в науку и могут сделать это вновь. А значит, у моих исследований есть перспективы! И не малые.

Но горячности и смелым амбициям молодого Фауста противостояла спокойная и рассудительная серьезность членов Академического совета.

– Тем не менее (и ты сам это заметил), – начал один из них в ответ на тираду Фауста, – все перечисленные люди были учеными, и все они были одержимы проблемой каждый в своей области, одержимы настолько, что, в конце-концов, находили ее решение. Да, во сне. Но никто из них не изучал собственно сновидений, потому, что человек одержимый сновидениями найдет во сне, – он пожал плечами, – лишь сновидения. Прости Фауст, но я вынужден повторить: твои исследования бесперспективны.

Фауст покинул Академию оглушенный, словно ему отвесили тяжелую оплеуху. Он шел по влажным после дождя улицам серого города, ни на что и ни на кого вокруг не обращая внимания. Он был подавлен и не заметил даже как ноги сами привели его к медицинскому институту, где он преподавал, работал и в одном из помещений которого, арендованном им специально для этих целей, проводил свои исследования сновидений. Теперь все это было ему уже не нужно: годы исследований ушли впустую, надежды обратились в прах, а планов на будущее не было. Абсолютно потерянным бродил ученый по своему кабинету с невидящим взором и отсутствующими мыслями, как вдруг, голову его посетило страшное в своей решительности намерение: «Мир сновидений – все для меня! Что ж, туда и отправлюсь!».

Дать себе отчет в дальнейших своих действиях Фауст вряд ли бы сумел. Он вышел куда-то из кабинета, вернулся, держа в руках пузырьки и пакеты с какими-то растворами, что-то вколол себе шприцем, что-то установил в капельницу и, наконец, лег на кушетку. Все это с механическим отсутствием каких-либо эмоций, будто то была дежурная процедура, а не опасное и рискованное погружение в состояние искусственной комы.

– Я продал бы душу за то, чтобы познать тайны этого мира, – повторил Фауст фразу, записанную утром в дневник сновидений, погружаясь в очередной сон. Только в этот раз, он засыпал не на ночь, а на целые годы. С риском никогда больше не проснуться.

Глава II

Первым, что увидел перед собой Фауст, был потолок. Не белый с чуть потрескавшейся штукатуркой потолок его кабинета в мединституте, а даже с виду тяжелая плита желтоватого песчаника. Впрочем, он не спрашивал себя: «Где я?» или «Почему песчаник?», – Фауст только видел, но мыслей никаких у него при этом не возникало. Потолок, стены, дверь… В дверь кто-то тихонько постучался, а спустя мгновение, она стала медленно открываться и, во все расширяющемся проеме, наконец, показалась головка рыжеволосой девушки. «Адалинда!», – вспыхнула наконец искра в сознании Фауста. – «Я сплю!», – понял он, и, последовавшее за этим чувство резкого падения, погрузило его во мрак.

Зато, потревоженный коротким вскриком Адалинды, проснулся Сильвестр.

– В чем дело? Что случилось? – забеспокоился молодой человек, поднимаясь с массивного сундука в собственной лаборатории, на котором и задремал после работы.

– Вы… вы парили над сундуком в воздухе, – наконец справившись с потрясением, пробормотала девушка.

Сильвестр засмеялся.

– Вам, наверное, показалось, сестра Адалинда, – поспешил он ее успокоить, – из-за дыма.

Сильвестр всю ночь готовил в этом помещении лекарства для храма, а под утро уснул, позабыв его проветрить, таким образом, помещение и впрямь было сильно задымлено, и Адалинда успокоилась, списав увиденное, на обман зрения. Молодой алхимик, тем временем, уже копошился в другом конце комнаты, возле стола с перегонными кубами, ретортами и мензурками. Он укладывал склянки с приготовленными ночью зельями в короба обложенные для мягкости сеном.

– Все лекарства готовы, – по ходу дела говорил он, – и я сам отнесу их в храм, если вы еще немного подожде…

Он не закончил предложение, а руки, до того быстро и уверенно укладывающие зелья, вдруг остановились в воздухе. Сильвестр замер. Адалинда, вновь встревоженная столь резкой переменой в поведении молодого алхимика от суетливости к полному ступору, попыталась его окликнуть, но Сильвестр не отвечал. С двумя склянками в каждой руке стоял он над алхимическим столом, будучи не в силах пошевелиться, а взгляд его, тем временем, с невероятной быстротой скользил по столбцам и строкам висевшей над столом таблицы.

«Периодическая система химических элементов!» – пронеслась в его голове мысль, определенно ему не принадлежавшая. – «Полная! И даже дополненная. Черт, да здесь более двухсот элементов!».

– Все хорошо? – предприняла еще одну попытку «вернуть» Сильвестра Адалинда, на сей раз, сопровождая свои слова робким прикосновением к плечу алхимика.

И даже столь легкого касания оказалось достаточно для того, чтобы вновь отправить Фауста в забытие. Одна из склянок выскользнула из дрогнувшей руки Сильвестра и разбилась.

– Да, да. Все в порядке, – наконец отозвался он, не вполне отдавая себе отчет в том, что не понимает причин внезапного ступора и удивления давно знакомой таблице, а, всего лишь, пытается придумать этому рациональное объяснение: – я просто… заметил ошибку в одной из своих новых формул.

И все же молодой алхимик был явно смущен случившимся и поторопился избавиться от неприятного ощущения.

– Ну вот! Все готово, – закончил он сборы. – Мы можем идти.

Но пусть от дома мастера-алхимика Зира до храма Исиды было не далеко, за время пути Сильвестр не единожды терялся в событиях, что не осталось незамеченным Адалиндой. Ее спутник пропускал мимо ушей некоторые вопросы и рассказы, часто переспрашивал, отвечал невпопад и вообще, временами, будто вовсе отсутствовал разумом и душой, а когда Адалинда обратила на это его внимание, не нашел ничего лучше, чем сослаться на то, что просто не выспался.

Фауст гостил в сознании Сильвестра все чаще, а провалы становились все реже и короче. Два разума сливались воедино: Фауст как бы подменял собою Сильвестра, впитывая его воспоминания, его знания об этом мире, саму его жизнь, не замечая, как теряет все тоже самое, но свое. Сильвестр же, постепенно растворяясь в Фаусте, терял власть над собой и уступал ему место. Продолжая свой путь через поселок, в котором прожил уже почти три года, он часто оглядывался, а порой останавливался и с непонимающим видом осматривался вокруг, будучи уже не в силах отделить интерес Фауста к этому месту от собственной к нему привычки.

Сильвестр и Адалинда приблизились к храму Исиды – матери и царицы богов восточного пантеона. Великолепная пирамида, из гладко вытесанного песчаника с золотой фигурой расправившей крылья женщины на вершине, была вторым по значимости святилищем Исиды на Сандаане, после храма в Халиф-ар-Саде. Впрочем, теперь, когда все внимание богов, и не только восточного пантеона, приковали к себе острова злосчастного Краеугольного архипелага, храмы, перестав служить резиденциями богов, стали временными приютами для беженцев все с тех же островов.

Сильвестр и Адалинда вошли внутрь. Далеко впереди, в темноте освещенного лишь свечами центрального помещения храма, Верховная жрица в роскошном одеянии из воздушных белоснежных тканей и золотых украшений и несколько почти обнаженных сестер самого высокого ранга, проводили ежедневный ритуал поклонения богине вокруг алтаря перед ее пустующим троном. Остальные служительницы Исиды, тем временем, корпели над десятками беженцев, размещенных в части боковых и задних помещении храма. Присоединилась к ним и Адалинда.

К тому моменту, когда Сильвестр и Адалинда входили в храм, молодой алхимик уже начал терять власть над собственным телом. Он стал часто спотыкаться, от судорожного подергивания мышц зазвенели в коробе склянки, а на лице отразился страх перед тем, что с ним происходит и выступил холодный пот, который он даже не мог отереть, потому как руки перестали его слушаться.

Когда Сильвестр с трудом разжал кулак, передавая короб с лекарствами жрицам, он был мало отличим от больных и несчастных беженцев, во множестве здесь присутствующих. А большинство беженцев пребывало в ужасном состоянии. Слишком долго они оставались на холодных, сырых и грязных землях архипелага, до последнего затягивая свой отъезд, и теперь, кашель, хрип и стоны несчастных оглашали стены приютившего их храма.

Сильвестр не мог дольше оставаться в храме: он был очень напуган своим состоянием. Однако, на пути к выходу, за полу его одеяния схватился всеми брошенный бледный старик. Почему-то все сестры проходили мимо него, не понимая чего он хочет.

– Одеяло. Пожалуйста, дайте мне еще одно одеяло, – вполне понятно и отчетливо попросил старик.

Сильвестр, одной непослушной рукой поддерживая другую, исполнил просьбу несчастного, затем дал старику немного согревающего отвара и, торопясь уйти, быстро сказал несколько успокаивающих слов в ответ на его благодарность.

– Ты знаешь язык Ньёрдлунда? – услышал он, вновь задержавший его бегство, вопрос Адалинды, удивленно наблюдавшей эту сцену с другими сестрами. И только теперь Сильвестр догадался, почему старика никто не понимал: тот говорил на мало известном языке, живущих обособленно от остального мира, северных кланов.

– Видимо да, – в свою очередь удивился своим познаниям Сильвестр, странным и пугающим голосом, будто одному эхом вторил другой.

«У сновидения есть свои преимущества», – пронеслась в его голове не вполне понятная мысль. – «Какое еще сновидение? Какие преимущества?».

И на лице молодого алхимика вновь отразился страх, а взгляд его бешено запрыгал вокруг. Сильвестр «слушал» свои слова и мысли и не мог определить, которые из них его, и вообще, принадлежат ли они ему.

– Ты в порядке? – сама потеряв счет тому, насколько часто сегодня задавала она ему этот вопрос, взволнованно спросила Адалинда, беря его за руку и стараясь поймать взгляд. Однако, на этот раз ответа не последовало: Сильвестр потерял сознание.

Его отнесли в дом мастера Зира, но ни зелья алхимика, ни молитвы и уход Адалинды и верховной жрицы не могли справиться с неизвестным недугом, постигшим Сильвестра. Ему становилось только хуже. Впрочем, постепенно боль Сильвестра становилась болью Фауста.

– Зуб даю, это Радж во всем виноват, – отчаянно сжимая кулаки, проговорил мастер Зир, беспомощно наблюдая за страданиями своего ученика. – Это из-за него в поселении творятся все неприятности.

– Он лишь исполняет желания, и делает это помимо своей воли, – вступилась за Раджа Адалинда.

– И ты сама можешь видеть как это опасно! – заметил молодой жрице Зир, указывая на разбитого конвульсиями ученика, а затем, обращаясь к верховной, рассказал и свою историю: – Не далее как вчера, уж не стану говорить из-за чего, жена в сердцах бросила мне «Что-б тебе пусто было!», – говорил почтенный алхимик. – Паршивец видимо оказался где-то рядом, и после этого все сосуды, будь то мензурка или кружка, чем бы я не пытался их наполнить, будь то зелье или эль, все время оказывались порожними. А я алхимик, черт возьми! Мензурки и зелья моя работа и мой заработок. Хорошо, что у меня был запас зелья развеивания злых чар, так и то я боялся взять в руки, думая, что оно испарится, пока, наконец, не закашлялся от ссохшегося от жажды горла и не убедил жену, будто это лекарство от кашля. Слава богам, обошлось!

– Сами виноваты! – снова вмешалась Адалинда. – Все это ваши собственные желания, и они должны быть произнесены вслух, чтобы исполниться. Если Радж действительно связан с болезнью господина Сильвестра, во что я отказываюсь верить, не иначе как кто-то из поселенцев пожелал ему зла.

– Довольно, сестра! Мы это уже обсуждали, – осадила Адалинду верховная жрица. – Жители поселения уже вынесли свое решение: способности Раджа непредсказуемы, опасны и не поддаются ни его, ни нашему контролю. Он должен быть изгнан.

– Но куда он пойдет, ваше святейшество? – возмутилась Адалинда, и чем больше она распалялась, тем более ярким становилось свечение ее огненно рыжих волос и горящих синим пламенем глаз. – Возможно, Радж последний из своего народа и если будет изгнан… Ваше святейшество, пустыня убьет его!

– А если его не изгнать, вместо пустыни тоже самое, рано или поздно, сделает кто-то из жителей поселения, – жестко ответила верховная жрица. – В любом случае мальчик погибнет, Адалинда, но так мы хотя бы спасем от греха чью-то душу. – Она возложила руку на плечо отчаявшейся и поблекшей Адалинды и указала на извивавшегося от боли в постели Сильвестра. – Подумай, что сделают с Раджем, если этот молодой человек умрет? – и, пожав плечами, добавила: – Вероятно, ракшасам больше нет места в этом мире.

В комнате повисла гнетущая тишина. Лишь треск костей и хруст сухожилии, напрягавшего кажется каждый мускул, молодого алхимика, и страх наблюдавших за всем этим мастера алхимика Зира, его жены, верховной жрицы и Адалинды наполняли комнату, когда вдруг раздался слабый голос.

– Вообще-то, есть одно место, – проговорил, недавно очнувшийся и слышавший часть разговора, Сильвестр, – Талар.

Чета Зир и Адалинда бросились к нему, а верховная жрица задумалась.

– Да, пожалуй, это единственное место, где примут даже ракшаса, – подтвердила она с интересом поглядывая на молодого алхимика. – Надо же… Талар! Великий город порядка и Равновесие Мидгарда. Откуда тебе известно о нем, Сильвестр?

– Это мой дом, – ответил он. – И я отведу туда Раджа, только скажите: почему вы вините его в моей болезни?

– Потому, что он из народа ракшасов, – пояснила Адалинда. – Древнейшего народа, проклятого самым неожиданным способом исполнять, произнесенные вслух, желания. Скажи, ты что нибудь желал в его присутствии?

Но молодой алхимик вновь потерял сознание. С мыслью «О боги! Я продал душу!», Сильвестр окончательно погрузился в сон Фауста, а тот, занял и тело и разум алхимика, полностью подменив собою. И теперь, когда он очнется, лишь одно будет отличать Фауста от настоящего Сильвестра, но… он позабудет, что спит.