Есть книги как черные дыры, гравитационное притяжение которых настолько колоссально, что может высасывать материю и энергию близ расположенных звезд, скоплений и пылевых облаков. Чевенгур этим эффектом обладает в полной мере, ничто из мной прочитанного не забирало мою силу и энергию так властно и безвозвратно как это произведение Андрея Платонова. В романе создается совершенно другое пространство языковой реальности, имманентной по своей самостийной сущности, язык былинный, настолько неправильный и противоречивый, что невероятные сочетания слов и выражений задает новое значение таких лингвистических терминов как оксюморон и инверсия. И чего уж там, вводит философское понятие литературы постмодернизма - симулякр, то есть отражение того, чего в реальном мире нет и быть не может, то явление системы мировоззрений и маркеров, присущих только этому периоду исторического времени и действительности. Тот самый Эзопов язык аллегорий советского настоящего, избыточный язык лозунгов и сентенций, определяющий сознание или скорее бессознание своего "носителя". Тот, который благодаря всем этим ухищрениям помогает уходить в другое под и над пространство смыслов, искусно избегая ловушки цензуры, что, прямо скажем, в то время было вопросом насущным, вопросом жизни и смерти. Вместе с тем, язык этот, обладая поистине завораживающей силой и живостью, и даже автономией своей абстрактной жизни, очень сложно удержать в узде не преобладания формы над смыслом, и тем не менее, сюжет вырисовывает высокую по идейности и философской наполненности метафору прямо скажем глобального масштаба, универсальную и вневременную. Есть в романе одна сцена, когда в городе вдруг построенного коммунизма - Чевенгуре, начинают перетаскивать дома и пересаживать с места на место сады, так их и таскают туда сюда, и то и другое чахнет и тоскует, не в состоянии закрепится корнями за новую для себя почву и действительность. Чем не берущая за душу иллюстрация того агонистического чувства людей, насильно вырванных с корнями из почвы веками пребывающих в традиционном и патриархальном жизненном укладе вдруг и неожиданно попавших в другую страшную бытийность, вынужденных в ней выживать, и, по причине внутренней невстроенности и несовместимости с ней, начавшие погружаться в безумие и насилие, а подчас и в состояние анабиоза равнодушия, потеряв чувствительность к трагедии происходящего. Здесь собственно мы подходим к понятию "коллективного бессознательного" Карла Юнга, когда в моменты страшных годин и потрясений у одного или нескольких народов начинают включаются его древние защитные механизмы или архетипы, чуть не на подкорку прописанные алгоритмы бессознательного рассудочного поведения, возрождаться модели и мифологемы, казалось бы навсегда ушедшие в небытие . Юнг описывал все это применительно ко времени Второй Мировой Войны - "Люди, ставшие жертвой воздействия архетипа, способны на любое безумие. Если бы 30 лет назад кто нибудь мог предсказать, что наше психологическое развитие направлено к возрождению средневекового преследования евреев,.. что архаическая свастика вместо христианского креста будет увлекать вперед миллионы воинов....Что же происходит сегодня? Как это не удивительно, весь этот абсурд происходит сейчас. Человек прошлого, живший в мире коллективных архаических представлений, возродился вновь в самой видимой и болезненной реальности, причем произошло это вовсе не среди кучки неуравновешенных индивидов, а среди миллионов людей". То, о чем пишет Юнг, узрел и описал в своем романе Андрей Платонов. Ведь далеко не просто так мы видим Копенкина на своем коне - Пролетарской силе и с образом девы Розы Люксембург, чем не сказочная метаморфоза дон Кихота и Дульсинею Тобосскую (а ведь в своем романе Сервантес нет нет, да и описывал схожие процессы духовной обструкции своего народа), правда, пропущенная через призму коммунистического миростроя. Кто знает, может быть и намек на куда близкий нам образ сказочного богатыря Ильи Муромца на своем богатырском коне, совершающего свои былинные подвиги. Куда более явственно и четко выстраивается христианская доминанта, так и не ставшая еще отжившим анахронизмом, но диктующая матрицу поведения, потому что в те времена вне своей христианской парадигмы русский человек существовать не мог. Что делают в Чевенгуре? - строят Царство Божие , точнее его проецируют, им наполняют общую схематику никому непонятного чуда-юда под названием коммунизм. Но какое же страшное это Царство! Библейское светопреставление и претворяющие его "высокие идеалы" в жизнь убийства, коллективизация, раскулачивание, продразверстка. Идеолог и главный пролетарий Чевенгура - Чапурый, выступает как Мессия, дублируя притчу Иисуса Христа о Царстве Бога одну за другой, например, когда просит пойти пригласить бедных , позвать невест и т.д. На фоне этого свершившегося апокалипсиса Божьего Царства, сиречь коммунизма, атмосфера становится все более безысходной, усталостной, отболевшей. Почти через предложение - тоска, томление, страдание и это постоянное подспудно навязчивое желание слиться с кем то в объятии или попросту подползти и прижаться к какой то общности, проникнуться к чему либо, пускай даже таракану, потому что больше нет ничего, даже хоть какой то мало мальски вещи, что могла бы сдержать эту потребность почувствовать кого-то рядом и забыться, сродни инстинкту ребенка найти защиту от обрушивающегося на него непонятного и страшного мира в объятиях матери. Духовная осиротелость, нагая исхудавшая беззащитность и потерянность - всеобщая и безграничная трагедия русского народа. Наверное приговором на этот чудовищный процесс народной вивисекции может послужить пронзительная по накалу смерть ребенка на руках матери. Все - это был конец истории....под юмористические и смешные до колик афоризмы платоновского языка.
Отзывы на книгу «Чевенгур», страница 5