Лес

Глава 4

На следующий день Эрика поняла, что Альберт не собирается выполнять свое обещание. Он все так же был погружен в свою работу и только один раз вышел на улицу, чтобы дойти до ближайшего почтового отделения.

Сначала Эрика подумала, что он пошел получать документы на нее, но когда Альберт пришел домой, в его руках она заметила лишь толстый конверт белого цвета. Официальные письма обычно приходили в конвертах темно-коричневого цвета – для них использовалась дешевая бумага. Не сказав ни слова, Альберт прошел в свой кабинет. Больше в тот день она его не видела.

Потянулись тоскливые и дождливые дни темной зимы. Маясь от безделья, Эрика несколько раз выходила на улицу погулять. Привычно перепрыгивая через ямы на дорогах, она думала о том, насколько бессмысленным стало ее и без того не слишком веселое существование. А еще о том, сколько людей были бы рады оказаться на ее месте и хотя бы на несколько лет сбросить с себя материальную каббалу. С другой стороны, какой смысл оттягивать неизбежный конец? Да и цена за это слишком велика – теперь она навсегда лишилась возможности списать с себя все долги. Она получила лишь временную отсрочку, а потом… Страшно было даже подумать, что будет потом.

Мимо проходили редкие прохожие. У всех на лицах читалось одно и то же выражение: усталость и апатия. Вот прошла пожилая женщина, укутанная в старое болотного цвета пальто с дырами сразу в нескольких местах. Она шла сгорбившись, в ее дрожащих руках покачивалась тряпичная сумка с продуктами. Возраст ее выдавала только покачивающаяся, неуверенная походка и сгорбленная спина. Ее лицо, как и лица многих жителей страны, несмотря на возраст, оставалось практически лишенным морщин.

Эрика раньше никогда не задумывалась, почему у жителей Д-Республики так поздно появляются морщины. «Возможно, – подумала она, – дело в том, что наши люди почти никогда не улыбаются, не удивляются и не проявляют других эмоций. На их лицах практически с рождения застывает одна и та же маска, лишенная эмоций. Эта маска неизменной остается с ними в течение всей жизни».

В Д-Республике любой ребенок с самого раннего детства знает: улыбаться или смеяться – значит проявлять неуважение к другим людям. В стране, где у каждого человека гарантированно есть повод для скорби в любой момент его жизни, улыбка или смех всегда выглядят неуместно. Лучшее, чего можно желать другим и себе – это ледяное спокойствие. Душевное равновесие.

Мимо прошел пожилой мужчина. От него сильно пахло мочой, а старая темно-синяя куртка была покрыта пятнами грязи. Его глаза словно застыли – он шел вперед, не глядя по сторонам и не мигая. Казалось, он сам уже давно не здесь, осталась лишь его телесная оболочка, которая вынуждена влачить свое жалкое существование до тех пор, пока не истечет ее срок годности.

Эрика вышла к небольшому парку – точнее, тому, что от него осталось. Сгнившая древесина полуразвалившихся скамеек черными крестами торчала из земли, делая это место похожим на кладбище. Асфальтовые дорожки почти полностью уничтожила рвущаяся из-под земли трава. Сейчас вместо травы проглядывала черная земля, словно дорожки были сделаны из серого стекла, которое какой-то великан уронил на землю и разбил вдребезги.

От всего этого веяло такой безнадежностью и тоской, что Эрика решительно развернулась и пошла домой. Ранее дремавшее где-то внутри смутное ощущение начало формироваться в полноценное понимание. Что-то изменилось в ней.

Выросшая в обычной бедной и многодетной семье, Эрика с детства видела, что такое д-болезнь. Ей были подвержены абсолютно все жители этой страны, именно она безраздельно властвовала в этой стране. Это казалось таким же естественным, как наличие у людей двух рук и двух ног. В детстве Эрика бездумно повторяла за старшими их модель поведения. У нее часто было плохое настроение, она просыпалась утром усталая и часто плакала. Но в подростковом возрасте произошел случай, который заставил ее по-другому посмотреть на свое состояние.

Тогда в городе случилась трагедия – обвалился большой многоквартирный дом. Как и многие другие подобные дома, он давно требовал капитального ремонта, но ремонтировать его было не на что. Каждый день на его стенах появлялись все новые трещины, но люди терпеливо ждали, что все устроится как-то само собой. Дом обрушился ночью, когда в нем спали почти двести человек. Все они погибли – спасать их было некому, спасательные службы давно расформировали. Остались лишь могильщики, которые искали в завалах дома тела и увозили их к границе города, где сбрасывали в Ров – длинную глубокую яму, опоясывающую весь город. Именно там заканчивали свой земной путь все люди, умершие своей смертью, от болезней или несчастных случаев.

Эрика вспомнила, как тогда сказала маме:

– Почему их никто не спасал? Почему никто не ремонтировал дом? Ведь это несправедливо, почему они умерли?!

Мама посмотрела на дочь усталыми глазами блекло-серого цвета и сказала:

– А что мы можем сделать? Мы ничего не можем. И все мы когда-нибудь умрем.

– Но… До смерти ведь должна еще быть жизнь!

– Да какая это жизнь? Ты все поймешь, когда вырастешь. Просто учись, чтобы найти работу и не накапливать долги. А все остальное от тебя не зависит, – она грустно улыбнулась и пошла на кухню готовить суп из четвертинки кочана капусты.

И все вокруг говорили то же самое – это не от нас зависит, мы ничего не можем сделать. Все, что мы можем сделать, – это постараться за свою короткую и несчастливую жизнь не накопить слишком много долгов, которые перейдут следующему поколению. О том, чтобы расплатиться с долгами полностью, не могло быть и речи – такое системой просто не было предусмотрено.

Эрика не чувствовала в себе этой всеобщей покорности и пассивности. Ей хотелось действовать, предпринять хоть что-то, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Но она не знала – как. И в то же время нахлынувшие на нее чувства были очень странными – она никогда не видела, чтобы другие люди выражали что-то подобное. Это было так не похоже на привычные всеобщие уныние и апатию. Где-то внутри словно зажегся огонек, сделавший ее невосприимчивой к всеобщему унынию.

Но это озарение быстро прошло, трагедия забылась, потянулись обычные серые будни, и Эрика вновь подстроилась под всеобщее унылое настроение.

Теперь же, спустя месяц, проведенный в доме Альберта, Эрика вдруг поняла: все это время она не столько испытывала все эти тяжелые чувства, а лишь пародировала их, повторяла за взрослыми, как ребенок, который учится ходить, самостоятельно держать ложку в руке или разговаривать. Но эти чувства были не ее, не настоящими. Только оказавшись рядом с человеком, ценящим жизнь и имеющим в ней какие-то цели, она вдруг смогла понять себя.

Когда Эрика вошла в дом, Альберт с сумрачным видом сидел за обеденным столом. Перед ним лежал белый лист бумаги, исписанный ровным печатным почерком.

– Работаешь? – спросила Эрика, стягивая с себя куртку. Сегодня в доме было довольно тепло – видимо, Альберту наконец удалось нормально растопить печку.

– Можно и так сказать, – протянул Альберт. – Сядь. Мне нужно, чтобы ты ответила на несколько вопросов.

– Вот как? Помнится, ты не хотел со мной общаться. Что случилось? Головой ударился? – Эрика не смогла упустить возможность поиздеваться над этим надутым индюком, который строит из себя царя и властелина Вселенной. Но все же села за стол напротив.

– Я все еще не хочу. Но обстоятельства обязывают. А тебе никто не говорил, что ты себя странно ведешь?

– В каком смысле – странно?

– Скажем так: в тебе слишком много жизни для человека, который совсем недавно был готов от нее отказаться. Слишком много энергии для человека, который вырос в этой стране. Ты грубишь, дерзишь, нарываешься на конфликт – разве тебе не все равно, что с тобой будет? Точнее, так: почему тебе не все равно?

Эрика неопределенно пожала плечами. Альберт внимательно посмотрел на нее и продолжил:

– Сегодня я получил очень интересный заказ. Очень выгодный заказ. Условия меня устраивают полностью, но вот тема немного странная. Впрочем, подробности тебе знать не обязательно. Меня интересует вот что: ты когда-нибудь в жизни испытывала чувство влюбленности?

Эрика почувствовала, как брови помимо ее собственной воли поднимаются наверх. Тут же вспомнилась мысль о том, что излишние эмоции вызывают морщины.

– Как это может быть связано с твоей работой?

Альберт нервно постучал карандашом по столу, словно обдумывая – говорить или нет. Потом, видимо, решился:

– Согласно последним докладам… неважно, каких служб… словом, статьи в Газете хуже всего влияют на определенную категорию жителей. Хуже – это значит слабее. Несмотря на все старания контент-криэйторов, эта категория жителей словно защищается хитрым иммунитетом.

– А я тут при чем?

– Видишь ли, ты как раз входишь в фокусную группу. Ее составляют представительницы женского пола в возрасте от шестнадцати до двадцати пяти лет. А иммунитетом от д-пропаганды, как считают специалисты, является именно чувство влюбленности, которое стимулирует выработку гормонов, блокирующих действие д-болезни.

– Ничего не поняла. Что еще за д-пропаганда?

– Не бери в голову. Мне вообще не стоило всего это говорить, так что забудь. Единственное, что ты должна запомнить: с этого дня ты подробно рассказываешь мне обо всем, что чувствуешь, и особенно – обо всем, что похоже на влюбленность.

Эрика почувствовала, как внутри вскипает злость:

– Серьезно? Хочешь знать, что я чувствую? Прямо сейчас, например, я чувствую огромное желание разбить о твою заумную голову несколько тарелок. Ты игнорировал меня весь этот месяц, ты даже не подумал выполнить мою единственную просьбу о работе, а теперь хочешь залезть мне в душу и нагадить там?! Или это такой карьерный рост, а я и не заметила – от бессловесного коврика в прихожей до подопытной крольчихи? Подыщи себе подходящего кролика, кувыркайся с ним день и ночь напролет и не забывай отчитываться о проделанной работе – тогда, возможно, получишь бонусную морковку в зубы! Так?!

Уже сорвавшись на крик, Эрика вдруг заметила, как Альберт что-то быстро пишет на чистом листе бумаги.

– Что ты там пишешь?

– Неважно, – сказал Альберт и кивнул, – продолжай.

– Я не собираюсь ничего тебе рассказывать. Теперь моя очередь – я не желаю с тобой общаться! Мы вполне можем жить под одной крышей молча.

Альберт вздохнул:

– Жаль. А я ведь собирался договориться, чтобы тебя взяли на работу в Типографию.

Эрика не поверила своим ушам:

– Что?! В Типографию? Но что я там буду делать?

– Ничего особенного. Им нужен человек, который будет следить за качеством печати. Надо проверять, чтобы листы правильно ложились на печатный станок. Зарплата небольшая, но зато много рабочих часов, все просто и думать не надо – ты же этого хотела?

Эрика уже хотела сказать, что даже долгожданная работа не стоит того, чтобы превращаться в подопытного кролика, но в последний момент остановилась. Возможно, что и стоила. В конце концов, никто не мешает ей говорить всякую чушь о своих якобы переживаемых ощущениях. Ведь совсем не обязательно выкладывать всю правду – все равно проверить, что происходит у нее в душе, не сможет никто.

– Я согласна, – выпалила Эрика.

– Как-то слишком быстро, – подозрительно прищурился Альберт. – Ты понимаешь, что взамен я хочу полную и исчерпывающую информацию обо всем, что ты переживаешь и чувствуешь? И тебе придется мне предоставить эту информацию.

– Я согласна, – кивнула Эрика. – Только один вопрос – зачем тебе это? Как ты собираешься использовать эту информацию?

– Сама увидишь. Но учти: все, что я тебе сейчас сказал, – конфиденциальная информация. Она не должна покинуть этот дом. Если хоть кто-то посторонний об этом узнает, клянусь, я посажу тебя на самые сильнодействующие препараты, и в ближайшие три года ты не сможешь почувствовать уже ничего. Ты меня поняла? – голос Альберта звучал ровно, но от него тянуло ледяным холодом.

Эрика вдруг явно ощутила власть, которая была у этого человека. По большому счету, она почти ничего о нем не знала. Для чего он хочет ее использовать? Как связаны его статьи и ее влюбленность? Девушку распирало любопытство, но она не решалась задать эти вопросы. Тем временем Альберт поднялся из-за стола, собрав бумаги, и отправился в свою комнату. На ходу он бросил:

– Разговор окончен. Иди спать.

Хлопнула дверь, и Эрика осталась в комнате одна. Задумчиво посмотрев в окно-паутину, она вздохнула и стала готовиться ко сну. Последняя мысль, которая пришла в голову до того, как ее утащило в омут сна, была невыносимо тревожной: как она будет рассказывать Альберту про влюбленность, если ни разу ее не испытывала?

Глава 5

Приближался конец календарного года. Как это бывало каждый год, Альберту предстояло написать статью об итогах года. Такие статьи давались ему довольно легко, если не считать необходимости быть особенно осторожным и внимательным – начало нового года могло вызывать у людей положительные эмоции. Многие могли предаваться опасному стремлению строить планы и надеяться на будущее. Все эти стремления нужно было пресечь на корню. Альберт вышел в комнату, чтобы убедиться, что Эрика ушла, а потом вернулся к своему столу и быстро застрочил в черновике:

«За прошедший год произошло не так много событий, но большинство из них без преувеличения можно назвать печальными. Ушли из жизни несколько влиятельных людей – политиков, которые всю свою жизнь посвятили тому, чтобы сделать жизнь других людей легче. В иной мир отправился мэр нашей столицы. В многочисленных пожарах и обрушениях домов погибли наши с вами соотечественники. Наступление холодов также добавило десятки людей в печальный список погибших. И сегодня, вспоминая всех этих людей, мы должны помнить: наша святая обязанность – отработать не только свой долг, но и их, чтобы сохранить в душе светлую память об ушедших.

Конечно, все мы понимаем – с уходом этих людей вряд ли что-то изменится в нашей жизни. Но если только на секунду предположить, что у кого-то из них был в руках некий метафизический ключик, открывающий дверь к общенародному благополучию, становится невыразимо грустно. Представьте, что один человек из миллиона рождается с возможностью и шансом что-то изменить в этом мире, но умирает, не дожив до этого момента. Он замерзает насмерть, не дойдя пару шагов до дома. Сердце сжимается от такой печальной судьбы – не только отдельного человека, но и всего народа».

Альберт удовлетворенно перечитал написанное и взял другой лист. Прежде чем соскользнуть на бумагу, мысль балансировала на грани между надеждой и отчаянием. Высшим пилотажем было такое соединение этих двух состояний, чтобы надежда показалась читателю мимолетным миражом, мелькнувшим где-то вдали и тут же исчезнувшим из вида. Это придавало отчаянию дополнительную горечь и силу.

«Мы уже невероятно далеки от тех старых предрассудков, в плену которых жили наши далекие предки. Новый год – уже давно не повод для празднования. Это лишь время подведения итогов: печальных результатов уходящего года. Во всем остальном последние дни уходящего года и первые дни следующего года ничем не отличаются друг от друга. Но таков человек – ему нужно постоянно оглядываться назад.

Напоминаем, что до конца года необходимо заполнить декларацию о долгах. Для тех, кто по каким-либо причинам не сделает этого вовремя, сумма долга будет увеличена на 13%. И не забывайте, что накопленный долг будут выплачивать ваши дети и внуки. Не взваливайте на их плечи слишком большой груз, чтобы не жалеть об этом потом.

Разумно принятый тридцать лет назад запрет на контроль над рождаемостью оставляет шанс многим из нас. Ведь чем больше людей, между которыми разделена сумма долга, тем меньше доля каждого человека. Но, несмотря на благие намерения нашего правительства, на практике каждый следующий ребенок не уменьшает сумму долга, а лишь увеличивает ее. Ведь все мы, к сожалению, с самого рождения постоянно нуждаемся в еде, теплой постели, одежде и хотя бы минимальных средствах обеспечения личной гигиены.

Все, что нам остается – быть максимально экономными и осторожными в тратах. Мы можем только надеяться на то, что новый день и новый год принесет нам возможность работать и погашать долг. Но мы никогда не сможем избавиться от ощущения, что все вокруг слишком зыбко и непрочно, чтобы строить долгосрочные планы.

Темные зимние дни и длинные ночи неизменно напоминают – тьма всегда преобладает.

Мы должны помнить о том, что каждая ночь может стать последней. В каждом из нас прямо сейчас может пробуждаться неизлечимая болезнь. Мы прекрасно знаем, что нам закрыт доступ ко всему тому, что делает жизнь людей долгой и полноценной. Но такова наша судьба, и мы не в силах что-либо менять.

Иностранная пропаганда убеждает, что есть страны и есть люди, которые живут гораздо счастливее нас. Но для нас эти страны закрыты. По крайней мере, до тех пор, пока мы не выплатим свой Долг. Все в этой жизни надо заслужить.

В старых песнях наши наивные предки утверждали, что перед каждым человеком открыто множество путей и простираются миллионы возможностей. Словно пещерные люди, они строили свои воздушные замки, не понимая того, что понимает сегодня каждый ребенок: это абсолютно бесполезное занятие.

Но у нас остается Лес как последняя возможность сделать жизнь следующих поколений чуть легче. В следующем году власти планируют посадить новые деревья, чтобы продолжать удовлетворять растущий спрос на услуги этого муниципального рекреационно-ритуального комплекса».

Альберта оторвал от работы громкий шум. Вскочив из-за стола, он выбежал из комнаты и увидел, как в распахнутую входную дверь практически вваливается массивное мужское тело в толстом тулупе. За телом стала видна маленькая фигурка Эрики, которая растерянно застыла на пороге, не понимая, что происходит. Тело издало звук, напоминающий что-то среднее между кряхтением и залихватским «И-эх!», и довольно ловко приняло вертикальное положение. В комнате запахло спиртом. Альберт поморщился:

– Дед, тебя кто сюда звал?

– Здорово, сосед! – вошедший таким оригинальным образом дед стащил с головы шапку и рукой взлохматил примерно пятнадцать седых волосинок. – Жратва есть? Знаю, есть, ты ж у нас эта… ба-хе-ма! Или как там? Ай, в общем, закусь мне нужна. Дай, а?

Эрика скорчила недовольную гримасу:

– Чем это так воняет?

– Спиртом, – мрачно бросил Альберт, подходя к шкафу с едой. – Чего тебе? Огурцы соленые есть, тушенки банка. Только она старше меня, рисковать будешь?

– Давай, – дед деловито вытащил из кармана потрепанный тряпичный мешок и подставил его, призывая Альберта кидать туда продукты. – Девка, дверь закрой, дует же! Мозги простудишь еще, если они у тебя есть, хи-хи!

Эрика покраснела.

– Вам надо – вы и закрывайте! Хотя вам явно уже нечего бояться и простужать тоже нечего! – раздраженно бросила девушка, хлопая входной дверью.

– Женская логика, ну! – заржал дед.

– Да ну вас, – огрызнулась Эрика. – Альберт, кто это такой вообще?

– Сосед, – коротко ответил Альберт.

– Ага, сосед я, – кивнул дед, – Василь Петрович, ну или просто дед Василь, как вот этот белобрысый меня кличет.

– Очень неприятно, – надувшись, ответила Эрика. – Почему от вас так пахнет?

– Эхе-хе! – вздохнул Василь Петрович. – Да как же тут не пахнуть, если и помыться негде? Воды-то вечно нет, а если и есть, то как я зимой в ледяной мыться-то буду? Что я, морж, что ли? Я не морж.

– Девочка не знает, что такое спирт и алкоголь, – усмехнулся Альберт, кидая в авоську деда продукты.

– Я знаю, – нахмурилась Эрика. – А еще я знаю, что производство и продажа алкоголя в нашей стране запрещены. Откуда у вас алкоголь?

– Какой еще алкоголь?! – возмутился дед. – Это слезы народные! Страдание человечества в чистом виде. А знаешь, как его тяжело по капле из себя вытягивать? Вот хожу и слезы детишек в стаканчик собираю. И потому их так много, что в другом месте их совсем нету! Во всем баланс должен быть, так? Вот мы здесь плачем, а они там – радуются.

– Где – там? – не поняла Эрика.

– Не бери в голову, – сказал Альберт, поворачивая деда за плечи к выходу. – Время позднее, спать пора. Иди, дед. Если выживешь после тушенки – завтра заходи, только трезвый. Дело к тебе есть.

– Обижаешь! Я всегда трезвый! Это же горе народное во мне бродит, вот спирт и вы-де-ля-ецца! – Дед бодрым, но нетвердым шагом вышел на улицу. Еще несколько минут был слышен его голос – кажется, он пытался спеть песню про народное горе.

Альберт закрыл дверь и повернулся к Эрике:

– Полегче с дедом. Он, конечно, тот еще неадекват, но иногда может оказаться полезен. И тебе в том числе.

– Как может быть полезно это старое и отвратительно пахнущее существо? – сморщилась Эрика.

– Если не хочешь потом жалеть и раскаиваться, никогда так больше про него не говори, – взгляд Альберта снова резанул девушку холодом.

– Откуда у него алкоголь?

– Оттуда, где его обычно производят.

– Он что, это прямо дома делает?

– Почему тебя это так удивляет?

– Но это же незаконно!

Альберт поморщился:

– Это же дед! Скажем так: у него есть некоторые связи. Поэтому для него – законно. Будешь с ним дружить – может, и с тобой поделится.

– Вот еще! – фыркнула Эрика. – Зачем мне это?

– Действительно, о чем это я? Ты же у нас из особой категории. У тебя другие воздействующие факторы. Что там с нашим уговором? Ты уже готова рассказать мне все о своей влюбленности?

Эрика испуганно посмотрела на него:

– Уже? Я думала, мы начнем позже.

– А чего нам ждать? – удивился Альберт. – Впрочем, мне действительно нужно еще немного времени, чтобы закончить новогоднюю статью. А потом я буду ждать от тебя подробный отчет. Запомни: больше всего меня интересует, что влияет на возникновение этого чувства и что может привести к тому, чтобы оно не возникло или исчезло, если уже возникло?

Эрика округлила глаза:

– Я тебе что, робот, что ли? Ты так все раскладываешь, словно это математика. Ты сам-то когда-нибудь влюблялся?

В этот момент Эрика была готова поклясться: она физически почувствовала льдинки, разбившиеся о ее лицо. Эти льдинки вылетали из глаз Альберта, в которых словно пронеслась снежная буря. Несколько секунд он молчал, а потом коротко бросил:

– Покойной ночи, – и скрылся за дверью своего кабинета.

«И что я такого сказала? – думала Эрика, укладываясь спать на пол у печки. – Альберт живет один, но ведь это еще не значит, что он одинокий волк. А может, у него кто-то есть? Хотя он же говорил, что планировал уехать. Интересно, как он собирается это сделать? Неужели ему удалось избавиться от долгов?»

С этими мыслями она провалилась в сон, и снился ей Альберт, который был одет в белый халат и держал в руках шприц. А потом она поняла, что вокруг нее – клетка, под ногами – опилки, а за спиной – большое колесо, в котором ей надо бегать. Почему-то ей казалось, что если бежать достаточно быстро, удастся избежать болезненного укола. Но шприц все приближался, а глаза Альберта становились все более холодными и злыми. Когда он был уже совсем близко, Эрика закричала, но оказалось, что во рту у нее кляп, поэтому вместо крика изо рта вырывалось лишь мычание. Она побежала еще быстрее и вдруг провалилась в темноту. Эта темнота затягивала ее, опутывала руки и ноги, словно щупальцами. Эрика поняла, что это действие укола, но уже не могла ничего сделать, не могла сопротивляться. Прежде чем провалиться во тьму окончательно, она подумала, что надо срочно влюбиться.