Олег застыл в дверях, растерянно окинул взглядом сидящих за столом. Отец склонился над тарелкой, опустил глаза и подцепил вилкой картошину, стараясь не звякнуть о тарелку. Бабаня сложила руки на тощем животе, поджала морщинистые губы, в глазах осуждение. На мгновение Олег почувствовал себя как в детстве, когда приходил домой, не зная, что учительница успела сообщить матери о прогуле или плохой отметке. Он нерешительно потёр переносицу, зачем-то поправил воротник рубашки. Вот глупость! Стоит детина под метр восемьдесят ростом и не знает, что делать. Словно детский страх перед матерью так и не прошёл. Машинально глянул на стол – для него тарелку не поставили. Отказ проявить заботу для Антонины было высшим проявление раздражения. Мол, перебьёшься, сам не безрукий, захочешь есть – найдёшь.

– Тонечка… – робко шепнул отец.

– Что надо? – рявкнула мать. – Скоро сорок пять лет как Тонечка! Отстань от меня!

Она с грохотом швырнула грязную сковороду в раковину, жалобно звякнула чашка.

– Да что же это такое?! Да сколько же тебе, тётка, говорить: ну не ставь ты чашки в раковину на самый низ! – мать расплакалась, кинула полотенце на пол и вышла из кухни. Слышно было, как злобно хлопнула дверь в залу.

– Тонечка, да я ж чего? – выскакивая из-за стола, заголосила бабаня. – Ты же сама чашку поставила, Тонечка… – старуха подскочила к Олегу и зашипела, привстав на цыпочки и грозно размахивая тощим кулачком. – Ирод ты! Чистый вурдалак! Родную мать до чего довёл! А вот сделается с ней инфаркт, попляшешь!

Бабаня засеменила в залу, охая и причитая слезливым голосом, как по покойнику.

– Чего случилось-то? – в надежде уставившись на отца, спросил Олег.

– Да вот… Вырикова Нинка приходила… Угораздило же тебя, сынок. Что и делать-то теперь не знаю.

– Твою ж мать… – с размаху опустившись на стул, простонал Олег. – Просил же подождать, хотел как-то подготовить.

– Чего готовить? Небось уже весь посёлок знает. Представь, матери каково? Она ведь такая пава ходила, работу тебе приличную нашла. Думали, вернёшься с армии, в люди выйдешь. А теперь? Ладно, ты это, может, есть хочешь? Так я положу, картошка горячая ещё… мясо… Я пойду гляну, как там. Ох, мать честная, это ещё Лизавета, видать, не в курсе, не то крику-визгу бы до завтра хватило.

Отец, сокрушённо качая головой, неловко вылез из-за стола, но в дверях неожиданно появилась мать с красным заплаканным лицом. Из-за её спины выглядывала бабаня с пузырьком корвалола и отчаянным желанием не упустить подробностей семейного скандала.

– Молодец, Олежек! – сердито утирая слёзы, прямо с порога закричала Антонина. – Дождалась невестушку! Голодрань нищую! Такая в дом кроме клопов ничего не принесёт! И тёща – завидная! Шушера, приезжая побирушка!

– Тонечка… – робко попытался вставить отец.

– Да помолчи, сам не лучше! – завопила Антонина. – Отец называется! Воспитал дубину: двадцать лет дураку и не знает, на какую бабу залезать! Ой… ой! – опустившись за стол и уронив голову на руки, зарыдала мать.

– Тонечка, доченька! – засуетилась бабаня. – Капель выпей, Тонечка.

Мать подняла голову и, схватившись за грудь, охнула.

Отец побледнел и метнулся к жене.

– Скорую зовите! – заголосила бабаня. – А-а-а-а-ай, Святые угодники! Помирает! Помирает кровиночка наша, солнце ясное во цвете лет! Лучше бы меня Господь прибрал, курицу старую!

Олег склонился к матери, руки дрожали.

– Мам, ты чего, мама? Плохо, да? Мам, я мигом, я сейчас вызову врача, мам…

– Замамкал, – злобно прошипела Антонина. – Нарочно не помру, чтобы ты сюда шваль эту подзаборную не привёл! Ноги её в этом доме не будет!

Олег жалобно молча смотрел на мать. По опыту он знал, что в таком состоянии она не станет слушать никаких доводов и оправданий. Хоть бы это все прошло поскорее. Вот лечь спать, а утром просыпаешься – и все уже разрешилось. Отец неловко топтался возле жены, пытался гладить по плечу, монотонно уговаривал выпить лекарство и прилечь. Антонина демонстративно всхлипывала, утирала лицо полотенцем, поданным отцом. Олег с надеждой прислушивался: если мать успокоится, то скандал постепенно утихнет, хотя неприятный разговор не минует всё равно. Но тут в кухню ураганом влетела материна младшая сестра Лизавета.

Тётка быстро окинула родственников цепким взглядом и, заприметив у бабани в руках капли, завизжала:

– У меня вот сердце-вещун! Прям закололо всё, забилось! Чувствую, беда с сестрой! Ах ты поганец, мать для тебя самый сладкий кусочек сама не доедала, ночей не досыпала! Я к тебе, как к сыну родному: и велосипед купила, и на магнитофон денег дала, а ты!

В затихающий скандал словно дров подкинули. Мать, с отвращением уставившись на полотенце, которым промокала глаза, швырнула его в отца и слезливым голосом заголосила:

– Что ты мне сунул, жалельщик? Это ж кухонное, ты бы мне ещё тряпку половую дал!

Олег тоскливо вышел на балкон вроде как покурить. Отец, понурившись, поплёлся за ним. Оба молчали, стараясь встать ближе к стене. На соседских балконах и во дворе торчали любопытные. Ежу понятно, что сегодня весь дом будет обсуждать, что случилось у Антонины Князевой. Да-да, не в семье Князевых, а именно у Антонины. Отец всегда был просто «Тонин муж» а Олег – «Тонин сын».

По посёлковым меркам семья их была зажиточной уважаемой, но в глазах знакомых и соседей все это благодаря матери. Антонина Князева – человек важный, заметный, из простой поварихи стала заведующей кафе-столовой. Дуру никчёмную на такое место не поставят. А если и прошмыгнёт, то долго не удержится. Тут о-го-го соображать надо и вертеться, и знать, кому улыбнуться, а на кого и прикрикнуть. Начальство Тоню уважает, на собраниях она сидит всегда в президиуме, а не в зале. И собой женщина видная, высокая, плотная, гладкая, ни морщиночки. Тёмные густые волосы доходят до поясницы, и Антонине стоит немалых трудов закручивать их в пучок. Круглый и ровный, как шар, своей тяжестью он заставлял её напрягать шею и слегка закидывать назад голову, что ещё больше придавало матери высокомерный вид неприступной владычицы. К концу дня она мучилась от невыносимой головной боли, но только дома позволяла себе заплести косу и избавиться от целой пригоршни шпилек.

Льстецы уверяли, что Тонечка Князева – вылитая солистка ансамбля «Русская песня», вот как две капельки схожа. И мать, обожавшая Надежду Бабкину, продолжала мучиться от боли, категорически отказываясь сделать стрижку. Муж Антонине Николаевне достался неплохой, но на фоне жены выглядел заурядным, ничем не примечательным мужиком. Гена Князев слыл старательным хозяйственным и работящим; помочь по-соседски – всегда пожалуйста. Но рядом с женой смотрелся блёкло и несерьёзно. А вот сынок, Князев-младший, внешне уродился в мать. Высокий, крепкий, складный, щёки румяные – был бы блондином, так словно богатырь сказочный. Антонина сыном гордилась. Пусть Олежек в школе звёзд с неба не хватал – это заумные над учебниками годами сидят, а дома жрать нечего. И без диплома можно жизнь наладить – было бы желание – и голова не пустая. Житейская хватка будет понадёжнее книжной науки. Вон ещё пацаном Олег крутился возле отца в гараже. И водить умеет – права получены – и машину может с закрытыми глазами исправить. Теперь, когда армия позади, Антонина рисовала себе радужные картины светлого будущего своего сына. С ней он всегда был послушным, не спорил, к мнению прислушивался, уважал. И восхищённый взгляд, которым он смотрел на мать, ласкал до счастливой радости, что ещё раз подчёркивало Тонину значимость. Начнёт сын работать, осмотрится, потом девушку найдёт приличную. Чтобы и семья хорошая, и голозадая родня на шею не села. Хотя это событие лучше отодвинуть подальше. Делиться сыновней любовью она пока не собиралась. Может быть, когда-нибудь потом… Тем горше и страшнее для Антонины стало появление в их доме Нинки Выриковой. Словно судьба решила над ней вдоволь поглумиться. И вместо всегдашних пряников подсунуть кукиш.

Нинкина дочь Лида была полной противоположностью той невестки, на которую надеялась мать. Да и вся Выриковская семейка словно нарочно явилась испортить жизнь ей и Олегу. Не иначе их черти в посёлок Кратово принесли!

Жили себе в далёком Мончегорске и жили бы дальше. Нет, притащились всем табором. Им, видишь ли, наследство досталось от двоюродной бабки. Приличные люди вмиг бы избу-развалюху продали на дрова, пристроили участок в шесть соток соседям и убрались бы восвояси. А эта голодрань позарилась. Как же, до столицы рукой подать, два часа электричкой, небось себя сразу москвичами почувствовали.

То, что Нинка любит поддать – дитю понятно. Морда опухшая, тощие ноги, синие от выступающих вен. Глаза, как у голодной кошки, так и шныряют вокруг, как будто примиряется что стащить. Брошенка с тремя детьми. По слухам, у всех ребят отцы разные, видно, погулять тоже не дура. С грехом пополам пристроилась посудомойкой в буфет станционный – завидная должность. Старшая дочка – нахальная развязная оторва-девка. Средний Вовка живёт всю неделю в интернате, домой только на выходные является. Набедокурит от души и снова в интернат. Меньшая Зинка – второклассница вечно с неприбранными волосами и под носом две сопли. И теперь эта паршивая семейка захотела прибрать к рукам Олега! Не жирно ли будет!

То, что сын мог в трезвом уме позариться на Лидку, мать даже думать не хотела. И была совершенного права. Грех с Олегом приключился в приличном подпитии: отмечал с друзьями дембель. Угораздило их собраться у Димки Плотникова в пристройке. Вот обидно, что Антонина тогда не почувствовала никакой угрозы и отнеслась к посиделкам спустя рукава. Сын вернулся из армии – дело молодое; лишь бы не перепились до невменяемости да не сожгли пристройку. То, что там будут девчонки, и разговору не шло. Наверняка эта шалава сама навязалась. Маша и Катерина – бывшие одноклассницы сына – посидели, по рюмочке приняли и по домам, а эта поганка осталась! И теперь выходит, что наглая Лидка в положении. Вырикова-старшая сообщила это так радостно, словно в лотерею выиграла. А что? Оба признались как на духу. Вырикова мигом поняла, что дело нечисто, как только Лидочку на крыльце едва наизнанку не вывернуло. Она ж мать родная, как же не понять, что произошло. Правда, Нинка умолчала, что Лида выложила все лишь в желании не схватить от матери хорошую плюху и наспех сообщила, что Олег Князев жениться обещал. И предусмотрительно умолчав, что хороводится с ним тайком больше месяца.

Антонина еле сдержалась, чтобы не направить Нинку по известному обидному адресу и не спустить с лестницы. Но брошенная, как козырной туз, фраза о том, что Олега и посадить можно, ведь Лиде ещё восемнадцати нет, парализовала мать.

Задохнувшись, чувствуя, как на висках выступил пот, она прикусила губу и еле выдавила предложение попить чаю. Вырикова с довольной ухмылочкой плюхнулась на стул, расставила тощие локти и начала сверлить взглядом холодильник. А ну как хозяева выставят солидное угощение? Может, Антонина и не пожалела бы заветную баночку икры, что берегли к Пасхе, если бы это помогло навсегда вычеркнуть из жизни всю Выриковскую семейку. Но на столе оказалась керамическая конфетница с постным сахаром и тарелка с баранками. Нинка разочарованно придвинула к себе чашку. Правду говорят: все богатые жадные да скупые. Небось брезгует простой работницей, барыня гладкая! Ну ничего, выйдет Лидочка замуж, попляшете!

Антонине казалось, что она впала в какое-то сонное оцепенение: всё, что говорила гостья, скользило мимо ушей, как вода по клеёнке. В голове билось только два слова: «Олег» и «тюрьма». Сил хватило на наспех придуманное враньё про срочную поездку в районный центр на совещание и брошенное сквозь зубы обещание как-нибудь на днях вновь обговорить, как быть с молодыми. Нинка ушла нехотя, надеялась, что разговор будет долгим, и хозяева, наконец, догадаются поставить на стол бутылку и закуску. Придя в себя, Тоня накинулась на мужа. Хорош мужик, ни словечка не произнёс, сидел, как собака: вроде все понимаю, а сказать не могу. Одну её судьба сына волнует? Олег, слава Богу, не безотцовщина! И тётка хороша, раз уж всё равно в кухне торчала, хоть бы голос подала. Родня называется. Все они такие: Тонечка, Тонечка, а как беда пришла – и нет никого! Вот сестра бы не стерпела, будь Лизавета здесь, лететь бы Выриковой через три ступеньки на четвертую. Геннадий пытался оправдываться, мямлил что-то несущественное. Бабаня размашисто крестилась, уверяла в своей преданности. Но она же седьмая вода на киселе, как в семейное дело встревать? Зато она хотя бы уберегла от незваной гостьи заветный постный сахар. Иначе эта поганка голодушная весь бы умяла.

Антонина внезапно замолчала, лицо помрачнело. Занялась ужином, словно досадное событие разрешилось и обсуждать нечего. Но пережитое унижение и страх за сына бродило в ней, словно брага. К приходу Олега силы сдерживаться закончились, и вся горечь выплеснулась наружу.

Долгожданную поддержку мать получила только с приходом сестры. Они удивительно походили друг на друга внешне, хотя та была младше на семь лет. Так же как все члены семьи, сестра всегда поддерживала Антонину и в любой ситуации принимала её сторону.

Мать от души и с явным облегчением порыдала в Лизаветину пышную грудь, затем ополоснув лицо холодной водой и пригладив волосы, начала собирать на стол. Понервничав, и Лиза, и Антонина испытывали приступ голода, аж под ложечкой противно жгло.

Младшая сестра демонстративно кинулась к раковине, начала мыть посуду – хоть что-то для сестры полезное делает. Не то что остальные – стоят, как бараны, того гляди блеять начнут. Бабаня засуетилась, зашмыгала по кухне, вытерла клеёнку, открыла холодильник.

– Тонечка, колбаску-то доставать? – елейным голоском спросила старуха.

– Доставай, тётка, и сыру нарежь, и вон там у стенки шпроты возьми, чего теперь на праздник беречь, мне уж не до гулянок, – хмуро проронила Антонина.

– Тонечка, – робко и с надеждой шепнул муж. – Может, я того… бутылочку открою?

Лиза и бабаня осуждающе просверлили наглеца взглядом: вот у мужиков одно на уме – лишь бы нажраться!

Но Антонина лишь вяло махнула рукой.

– Открывай уж, снявши голову по волосам не плачут.

– И правильно, – тотчас закивала тётка. – Чего же? Тонечка завсегда правильно говорит, уж лучше сами выпьем, чем голодрань всякую угощать.

Лиза сверкнула на бабаню глазами и постучала себе по голове.

– Я в смысле – посидим по-семейному, – заюлила старуха. – В семье по-родственному и водочка слаще.

Антонина словно и не заметила оплошки, сидела, вяло уронив руки на колени. Она чувствовала невыносимую усталость, и ей нравилось, что можно не вставать с места, не заботится ни о чем, а только смотреть, как суетятся остальные, пытаясь ей угодить.

Олег вернулся с балкона, когда все уже сидели за столом. Всё время он стоял в одиночестве и курил одну папиросу за другой. Теперь слегка подташнивало и хотелось поесть и спрятаться в своей комнате, с головой накрывшись одеялом, как в детстве. Тогда всё казалось простым и понятным, и заранее известным. Отругав за провинность, а иногда в пылу и подзатыльник отвесив, мать непременно заходила в комнату и ласково подтыкала одеяло. Он нарочно лежал с закрытыми глазами, делая вид, что спит. Но по-настоящему никогда не засыпал, пока не дождётся её прихода. Это был знак, что всё закончилось. Прощение получено – и можно смело забыть свои грехи до следующего раза. Теперь по малодушию Олег не рискнул сказать, что встречался с Лидой и после злополучной гулянки. Кто же знал, что так выйдет? Вдруг мать найдёт лучший выход? Лида ему нравилась, но жениться ему и не хотелось совсем.

За столом сидели молча. Отец, преданно заглядывая в глаза жены, осторожно наполнял рюмки. Бабаня, отщипнув хлебный мякиш, подставила его под вилку со шпротиной – не закапать бы маслом клеёнку. Лизавета заботливо подвигала колбасу к сестре. А может, Тонечка сырку хочет или рыбки положить?

Олег жевал картошку с мясом, не чувствуя вкуса. Выпитая на голодный желудок рюмка водки вызвала равнодушную вялость во всём теле, и лицо, что прежде краснело на любом застолье, стало бледным.

– Так чего эта зараза приходила? – первой нарушила молчание Лизавета.

Мать вновь помрачнела, отодвинула тарелку и впилась взглядом в лицо мужа, мол, ты вроде как глава семьи, ты и рассказывай.

– Да-а-а-а вот, хочет… чтобы, значит, Лидка замуж шла, – пробормотал отец.

– Чего? Замуж? Обхохочешься! Ой держите меня семеро! – деланно рассмеялась Лиза. – Мало ли с кем такое случается, на всех жениться, что ли?

– Она… она… прокурором грозит, вроде как девчонке восемнадцати нету, – боязливо оглядываясь на жену, шепнул Геннадий.

При этих словах Антонина всхлипнула, плечи жалобно поникли.

Младшая сестра хлопнула по столу, аж посуда зазвенела, бранные словечки хлынули из её рта таким потоком, что отец невольно заслушался, уважительно уставившись на свояченицу. Что ни говори, материлась Лизавета красиво, витиевато-сложными словесными конструкциями. А смысл длинного и эмоционального монолога сводился к тому, что Лида девушка недостойного поведения и Выриковой следовало бы лучше воспитывать дочку, а не увлекаться алкоголем. Потом все заговорили разом, молчал только Олег. Его единственным желанием было напиться и рухнуть в постель. Что он может предложить? Вон родители здесь, и тётка с бабаней придумают чего-нибудь.

– Может, ей денег дать, шалаве этой? – деловито намазывая хлеб маслом, предложила Лиза.

– И впрямь, Тонечка! – тотчас закивала бабаня. – Сунем ей денежку, пусть подавится да отстанет, стерьва такая.

– А не отстанет? Всю жизнь этой побирушке платить? – буркнула Антонина.

– И то, и то, – сразу согласилась старуха. – Такая хитрозадая эта Вырикова и денежку и приберёт, и прокурору нажалуется.

За столом вновь повисло тягостное молчание. Мать искоса бросила взгляд на Олега. На мгновение вместо высокого широкоплечего парня перед ней возник маленький мальчик с тугими щеками и смешными бровками. Теперь, когда сыну грозила настоящая опасность, она совсем перестала обвинять его в случившемся. В Антонине разом выключились все разумные доводы и остался только инстинкт самки, что будет защищать детёныша даже ценой собственной жизни и чужой тоже не пожалеет.

– Ты возьми хоть огурчика… Олег. Пьешь и не закусываешь, – тихо сказала она. – Не морить же себя голодом из-за всяких…

Он тут же почувствовал, что голос матери стал мягче и виновато жалобно кивнул в ответ.

Бабаня, не зря за глаза прозванная отцом «флюгером», засуетилась, подвинула Олегу заветную баночку со шпротами.

– Внучек, а вот рыбки покушай, лучку-то покрошить тебе? Ой, гляди-ка, люди добрые, парнишка наш белый-белый! Словно сглазили его!

Лизавета не донесла до рта толстый ломоть колбасы.

– Точно! Точно тётка-то говорит! Тонь, эти Выриковы его опоили, факт! Как бы иначе с этой поганью связался?

Мать испуганно уставилась на сестру. Кто его знает, вдруг бабаня права: Олега сглазили и теперь сын начнёт чахнуть и таять на глазах.

– В церкву надо сходить, свечечку поставить, батюшке записку положить о здравии раба Божия Олега, – уверенно произнесла бабаня, – ещё надо бы святой водой комнату окропить и Образ Матушки Семистрельной над кроватью повесить.

В кои-то веки вся семья смотрела и слушала старуху с явным уважением. А что, старые люди в таких вещах лучше разбираются. Да и как ни крути, ни партийный зять, ни кандидат в партию Антонина не смогут пойти в стоящий на отшибе крошечный храм. Словом, без старухи-тетки им никак не обойтись.

А бабаня, явно наслаждаясь всеобщим вниманием и для пущей важности приложив сухонький тощий палец к губам, прошептала:

– Есть верное средство узнать, сглазили или нет.

– Тьфу на вас! – в сердцах бросил отец. – Умом рехнулись, что ли?

– Молчи! – крикнула Антонина. – Иди отсюдова, если такой умный!

– Чо это ты, Гена, разорался? Не на партсобрании сидишь, это семейное дело, – подхватила Лизавета. – Тебя никто в компанию не тянет, иди, вон покури.

Отец хмуро покачал головой и, обреченно махнув рукой, отправился на балкон. Если бабы начали сходить с ума, ничего не поделаешь. Подмигнул сыну, но Олег сделал вид, что не заметил и остался сидеть за столом.

А женщины склонились к бабане и внимательно слушали.

– Ты, Тонечка, возьми два чистых стакана и налей левой рукой в один воды до половинки.

– Из-под крана можно? – тревожно спросила мать.

– Не-е-е-ет, лучше кипячёной, – задумчиво протянула старуха. – Теперь надо, чтобы Олежек пять спичек сжёг над водой.

Лизавета торопливо сунула племяннику в руки коробок.

– Как жечь, бабань? – растерянно спросил парень.

– До конца каждую, чтобы до последней деревяшечки сгорела.

– Я пальцы обожгу! Как их держать-то?

– Вымахал, дубина! – сердито шепнула Лизавета. – Ничего не умеешь! Догорит до половины и возьмёшься за обгорелый конец.

Олег старательно перехватывал горящую спичку, но пару раз действительно обжёгся и едва не выронил её на пол. Мать напряжённо смотрела на происходящее, она готова была сама держать руку над огнем и вытерпеть любую боль, лишь бы удостовериться, что сыну ничего не грозит. Теперь, когда все спички плавали в стакане, женщины поспешили за бабаней к входной двери. Продолжая упиваться своей внезапно свалившейся значимостью, старуха велела Олегу переливать воду из стакана в стакан над дверной ручкой, а сама в благоговейной тишине шептала молитву.

Мать и Лизавета боялись громко вздохнуть, а ну как сейчас явится чудо и откровение. Бабаня взяла у Олега стакан со спичками и, поджав губы, оглядела его со всех сторон.

– Ага! Видали? Вот оно, тут уж и гадать нечего, – победно произнесла она, ставя стакан на стол.

– Чего там, тёть Варь, не томи уже, сердце выскакивает, – судорожно вздохнув, шепнула Антонина.

– Видишь, одна спичка потонула, видишь? Это точный знак – сглаз на нашего Олежку навели.

Лизавета охнула и придвинулась ближе.

– А если бы все потонули, бабань?

– Ой, это такой сглаз, что свести нельзя. На смерть значит, – деловито ответила старуха. – А у Олежки одна только и утопла – это тоже сглаз, но не шибко сильный, отмолить можно.

Мать всхлипнула и с надеждой уставилась на бабаню.

– Не плачь, Тонечка, я вот в церкву схожу, только ты денежку дай на свечи, записочку оставлю, водички возьму. Отмолим парнишку нашего.

– Пока вы молиться будете, Вырикова как раз заявку в милицию напишет! – хмуро буркнул отец, вернувшись в кухню.

Лизавета, словно очнувшись, бросила взгляд на сестру. В кои-то веки зять умное сказал: сглаз сглазом, но и с паршивкой малолетней надо что-то решать.

Такую скоропалительную и унылую свадьбу единственного сына Антонины Николаевны никто и ожидать не мог. Впрочем, и сами Князевы даже в страшных снах не видали эдакое представление. Но осуждать всесильную Тоню не торопились. Хотя редкие завистники и смаковали чужую беду, но по-тихому меж собой и шепотком. На людях все понимающе качали головой, скорбно поджав губы. До слёз жаль Антонину и сынка Олега. Вина-то его пустяковая, мало ли приключится с пьяным парнем по глупости, по молодости не слишком ли велика расплата за такое дело? Мальчонка у всех на глазах рос, разве за ним когда бывало непотребное? А вот Выриковы эти приезжие – шваль настоящая! Будь их ушлой Лидке восемнадцать, то поминай как звали. Осталась бы матерью-одиночкой, как её мамаша. Отцы ухмылялись, мол, Лида девка ядрёная, фигуристая, молодая, может, Олег не так уж и прогадал. Матери хмурились: кому такая невестка нужна, на неё только спьяну позаришься и тайком крестились, что в историю вляпались не их сыновья. Посёлковые девчонки кривились и на все лады частили проклятую малолетку. Зараза пришлая, да за Олега каждая бы вышла! Парень симпатичный и семья уважаемая – за такого пойдёшь и как сыр в масле всю жизнь будешь кататься. Ребята откровенно посмеивались – не рассчитал Князев крепость самогона. Гуляли в пристройке впятером, а проснулся с Лидкой один Олег. Сделал дело – и ползи домой хотя бы на четвереньках. Сам виноват.

Антонина денег на свадьбу дала в обрез, чем заставила Нинку Вырикову аж зубами скрипеть. Платье для дочки соорудили впопыхах, переделав взятое у подружки. Гостей пришло до обидного мало, стол бедненький, словно не сын заведующей столовой женился, а сирота из детского дома. В придачу сама Антонина на торжество не явилась. Муж с хмурым лицом побыл только в ЗАГСе. От всей семьи одна лишь тётя с тайным наказом насыпать потихоньку мак под ноги невесте и вслед Нинке Выриковой шепнуть три раза: «поди-пропади за лихой бугор крутой косогор» и незаметно плюнуть через плечо. Все эти напутствия бабани Лизавета с каменным лицом старательно исполнила, вдруг поможет? Словом, Князевы явно дали понять, что свадьба эта – обидное недоразумение и стоит поберечь силы и деньги на нормальную женитьбу, которая их сыну непременно представится. Нинка предвкушала, как заполнят зал в кафе солидные люди, и она станет с ними на равных, но кроме молодежи и завсегдатаев любых посиделок никого не было. Танцевали под магнитофон, и то пока он плёнку не зажевал. Разошлись до обидного рано, напились до бесчувствия лишь электрик дядя Гриша и новоиспечённая тёща. Лизавета сидела с поджатыми губами, прямая, словно кол проглотила. Если бы не беда с племянником, ноги бы её здесь не было.

Выходило, что Князевы согласились проиграть битву, но выиграть войну. И негласно почти все одобряли Антонину. Что говорить, она баба умная: раз так поступила, значит лучшего решения и не было. По слухам, Лизавета бегала за консультацией к дочери Анны Филипповны. К ней все бегают. Дина – девчонка серьёзная, учится на юриста. Эх, вот бы Олегу такую жену! Пусть невзрачная и худенькая, как заморыш. Зато такой невесткой похвалиться – одно удовольствие. Да что теперь говорить. Главное, что парня не привлекут, а то, что он на восемнадцать лет увязнет с алиментами, Бог с ним, не смертельно.

Мать искренне надеялась, что стоит заткнуть рот Выриковым свидетельством о браке, как всё войдёт в свою колею. Олег станет жить дома, не потащат же его милиционеры насильно к навязанной жене? А после рождения ребёнка можно и вовсе на развод подать. Сын сможет устроить свою жизнь как положено, по-людски. Вот ведь обидно до слёз, что этой вертлявой шалопутной Лидке через полтора месяца после свадьбы восемнадцать стукнет! Вляпался Олежек по глупости, словно дачник приезжий, что пока на красоты природные пялился, в аккурат в коровью лепёху ступил. Внезапный отказ сына вернуться домой без Лидки Антонина восприняла как самое страшное предательство. Растерялась настолько, что не смогла ни голос повысить, ни замахнуться. Не мог Олег в здравом уме поменять семью на паршивую голодрань! Неужто старуха-тётка права, и сына продолжают опаивать приворотным зельем? Ну как бы там ни было, такую, как Антонина Князева, сломать за здорово живёшь не получится, обрыбитесь, новые родственнички, не дождётесь. Сын одумается и вернётся с покаянием, она знает, точно знает. А пока надо собраться и выстоять. Правда на её стороне и люди на её стороне, если кто и выставит себя на потеху, то уж точно не она. Всё, пока Олег не явится с повинной – разговору нет! Мать, слава Богу, без его поддержки пока что обойдется, а вот он – навряд ли.

Князев-младший, конечно, понимал, что поступок его отчаянный: впервые в жизни решился матери перечить. Несколько дней он действительно мучился от собственного решения. Ведь никакой такой сильной любви к Лиде нет, ради чего этот глупый бунт? Неужели всего лишь попытка доказать, что он уже вырос и лучше знает как жить? Отчего-то вспомнилось, как в пятом классе мать не пустила его в поход. Лето выдалось дождливым, а Олег последнюю неделю четверти пролежал с ангиной. Кое-как собрав отцовский рюкзак, он ушёл тайком в надежде отыскать одноклассников. Тогда это тоже было бунтом: он пытался доказать, что не размазня и не маменькин сынок. Конечно, закончилось всё неудачно. Своих не нашёл и, увидев, что начало смеркаться и вокруг только деревья, заревел во весь голос. На счастье, по тропинке ехал Сеня-бухгалтер и, усадив Олега на велосипедную раму впереди себя, доставил мальчишку домой. Мать, красная от гнева, влепила отроку подряд две звонкие оплеухи, а после расплакалась и долго прижимала к себе, причитая и покачиваясь вместе с ним, словно малыша убаюкивала.

Ладно, теперь-то чего? Вернуться домой, выставить себя дураком перед всеми. Вроде как мамка велела жениться, и она же приказала развестись. Стать посмешищем на весь посёлок и районный центр в придачу. А может, все само как-нибудь удачно сложится и разрешится? Главное, это удачное разрешение избавит его от выбора. Для Олега одинаково ненавистно было принимать решения или выбирать. Он уже одно решение принял и хватит – хорошего понемножку. Лида в жены навязалась? Ну вот пусть и думает.

Олег ещё в школе нравился девочкам, но сам инициативу никогда не проявлял: вроде все хорошие, а вдруг лучше найдётся? И даже гордился, что, уходя в армию, не оставил какую-нибудь девушку с обещанием верности. На кой себе нервы трепать: дождётся-не дождётся. Он видел, как искренне переживали его сослуживцы, узнав об измене. Как сбежал в самоволку Витя Мансуров, как Никиту Повелко едва успели вытащить из петли. Олега так и распирало от гордости за свою предусмотрительность. И прапорщик Воронин с циничной ухмылочкой повторял, что бабы народ ненадёжный, рядовой Князев всё правильно меркует. Фуражка на голове ладно сидит, когда рога не мешают.

Навязанная женитьба словно избавила Олега от долгих ухаживаний, от боязни, что выбранная им девушка окажется не лучше других, чего тогда выгадал? И не особо хотелось выписывать кренделя и показаться смешным во время ухаживания. Пусть впопыхах, но дело сделано. Роковая ночь в пристройке в памяти ничего не оставила, не окажись утром Лида рядом с ним. Он смутно вспоминал, как она вилась вокруг него, когда только за стол сели. Ему это польстило, начал выпендриваться, наливал себе в стакан, не дожидаясь тостов. Во время танцев нахально прижимал к себе, не замечая, что бывшие одноклассницы губы поджали. Последнее, что помнил, как целовался с Лидой на крыльце пристройки, и она, словно поощряя, тихонько хихикала. А раз всё уже произошло, стали встречаться тайком у неё дома, пока Нинка была на работе, а младшая сестра в школе. Вот незадача, что Лидка так глупо просчиталась и залетела! Ведь убеждала, что всё рассчитывает, мол, когда можно, когда нельзя, и ничего не будет. Счетоводка! Но после поспешной женитьбы Олегу даже легче стало, теперь хоть не надо дергаться, что это может случиться. Юная супруга с ухмылкой бросила, что второго младенца ближайшие семь месяцев точно не прибавится.

12 След.

Не было бы счастья…

Часть первая

С этой книгой читают

Другие книги автора