Геннадий Авласенко
Хотели, как лучше…
«Хотели, как лучше, а получилось, как всегда!»
С этой бессмертной фразы Виктора Степановича Черномырдина я решил начать свое повествование, ибо фраза оная самую его суть определяет. Повествование о двух жизненных историях, вроде бы совершенно между собой не связанных, но тем не менее к обеим им применимо это знаменитое высказывание.
Первую историю я услышал, еще учась в университете. Причем знакомый, который ее рассказывал, клятвенно меня заверял, что именно так все и происходило в бытность его студентом, и сам он тому свидетелем был.
А собственно, почему бы и нет?
В общем, был на их факультете преподаватель. Строгий, придирчивый, особенно во время приемки зачетов и экзаменов. Но был у препода этого один, скажем так, недостаток: уж очень любил он за воротник хорошенько закладывать. Выпивал, в общем.
Все студенты об этом хорошо осведомлены были.
И вот решили трое студентов это чрезмерное увлечение препода зеленым змием в свою пользу на предстоящем экзамене обратить. Предмет они знали неважно, а тут еще выяснилось, что с самого утра преподаватель этот в полном одиночестве будет экзамен принимать.
В общем, запаслись наши заговорщики двумя поллитровками и наполнили графин, в котором обычно воду на преподавательский стол ставят, зелием этим сорокоградусным. А сами, естественно, первыми в аудиторию вошли, билеты взяли, за столы после этого дружно уселись. Готовятся, одним словом, к ответам, а сами между тем исподтишка на преподавательский стол поглядывают. Ждут, когда же экзаменатора утренняя жажда одолевать станет…
А у преподавателя, наверное, и в самом деле в горле с утра пересохло, ибо нескольких минут не прошло, как набухал он себе полный стакан из графина и ко рту стакан этот рукой дрожащей поднес. Сделал глоток, потом второй… а потом с каким-то даже удивлением на стакан посмотрел. Принюхался к нему хорошенько, потом графин к себе пододвинул и его тоже понюхал. После этого на парней тех с явным подозрением уставился.
А те хоть бы хны. Даже вида не показывают, что замешаны в этом деле. На экзаменатора не смотрят, на листочках своих что-то быстренько записывают, потом записанное подчеркивают, далее писать продолжают. Готовятся, одним словом.
И тут преподаватель, ни слова не говоря, встает и решительным шагом покидает аудиторию. И кто его знает, куда он в данный момент направляется? А вдруг в деканат?
Ох, как перепугались парни от такого вот неожиданного поворота событий! Но, надо отдать им должное, не растерялись. В аудитории той водопроводный кран имелся с раковиной, так они мигом все содержимое стакана и графина в раковину опрокинули, потом, тщательно сполоснув посуду, простой водичкой ее наполнили. И вновь на преподавательский стол водрузили.
И что вы думали? Через некоторое время является вновь экзаменатор – веселый, довольный. В руках у него какая-то закуска, да еще и коллегу с собой приволок, тоже пьянтоса изрядного…
Что было дальше и что получили наши «герои» в тот день на экзамене, об этом вы и сами, наверное, смогли уже догадаться.
А теперь вторая жизненная история на эту же тему, но слышал я ее уже не от студента бывшего, а от колхозного механизатора. Время действия – то же, брежневская эпоха развитого социализма. Место действия – один из колхозов. Не передовой, не отстающий – так, средненькое по всем показателям хозяйство.
В общем, назначили в том районе нового первого секретаря райкома. А «новая метла», как говорится, и метет по-новому, особенно в первое время. Вот и секретарь этот…
В общем, повадился он в колхозы-совхозы подведомственные являться внезапно, безо всяких предварительных звонков или письменных извещений. Наверное, надеялся таким вот неординарным способом общую дисциплину в хозяйствах поднять, а вместе с ней, разумеется, надои, привесы, урожайность, ну и все такое прочее.
И вот в одно ничем не примечательное весеннее утро первый секретарь в средненькое это хозяйство решил нагрянуть. И опять-таки безо всякого предварительного уведомления.
Но мир, как говорится, не без добрых людей: не успела еще райкомовская «Волга» городские кварталы покинуть, как позвонили тайно из райкома в то хозяйство и предупредили его руководство о предстоящем высоком визите.
Всполошилось, разумеется, колхозное начальство, забегало, засуетилось. Председатель колхоза, его заместитель, главный агроном, зоотехник, тем более бригадиры, – никто, короче, без дела не остался.
Разумеется, за то короткое время, что отведено им было, не могло руководство колхозное все проблемы местные в правильном русле перерешать. Так, по мелочам старались: выпивших колхозников куда подальше запрятывали, технику исправную на поля срочно выводили, возле безнадежно испорченной сеялки видимость активного ремонта организовали. А потом председатель колхоза на свиноферму заглянул.
А там…
Почти у самого центрального входа – яма, по самые края наполненная… ну, вы поняли чем?.. В общем, весьма «ароматным» содержимым.
Увидел председатель яму эту, за голову схватился.
– Почему на поля вовремя не вывезли?! – накинулся он на завфермой. – Почему бардак развели, понимаешь?!
А завфермой лишь руками безнадежно разводит.
– Так погрузчик же в прошлом месяце сломался, – отвечает. – Я вам, Николай Трофимович, несколько раз об этом напоминал…
Повернулся председатель к заведующему ремонтной мастерской, благо тот рядом оказался.
– Почему вовремя не отремонтировали погрузчик?!
– Так деталей соответствующих никак отыскать не можем, – не моргнув глазом отрапортовал тот. – Я, кстати, вам на эту тему докладную недавно подавал, Николай Трофимович. Вспомните!
А у Николая Трофимовича и слов подходящих уже не осталось. Мат разве что…
Но взял себя в руки председатель, попусту материться не стал. Да и время поджимало.
– В общем, так, – обратился он к завфермой и заведующему мастерской, – делайте что хотите, но яму эту чтобы с глаз убрали! Полчаса времени вам даю, а не то… Не то обоих в ямину эту посажу! По самую шею!
И, высказав нешуточную такую угрозу, председатель к уазику своему побежал. Чтобы не пропустить момента приезда высокого начальства, у самого входа в контору его торжественно встретить.
А два заведующих, мастерской и свинофермой, некоторое время лишь молча на злосчастную эту ямину взирали, потом кому-то из них (не так важно кому) блестящая мысль в голову стукнула.
– Машину песка сюда! И несколько человек с лопатами.
Сказано – сделано! И двадцати минут не прошло, как исчезла бесследно зловонная ямина. А вместо нее ровненькая желтенькая площадка появилась – посмотришь, и глаз радуется!
А «новая метла», не подъезжая даже к конторе, где ее с нетерпением ожидали, решила прямо по хозяйству прошвырнуться. И так уж получилось: первое, что в глаза бросилось – свиноферма эта.
– Притормози-ка! – приказал первый секретарь водителю, тот послушно остановился.
Секретарь из машины выбрался и, дабы путь немножечко подсократить, решил к воротам свинарника прямо через желтенькую песчаную площадку махнуть. И махнул, и даже успел по ее гладенькой поверхности несколько шагов сделать, а потом…
Ну, вы сами, наверное, поняли, что потом.
В общем, после столь вопиющего, мягко говоря, инцидента, перестала «новая метла» такие внезапные вылазки по хозяйствам совершать. А о дальнейшей судьбе незадачливого того колхозного председателя рассказчик мне так и не сообщил, да я, признаться, и сам тогда судьбой его не особенно заинтересовался.
Ну не расстреляли же председателя этого, в конце концов! Не сталинские все же времена были! Брежневские, либеральные…
Алексей Артемьев
Овсень
Раз дед Яков Кутьин, спасаясь в сельском клубе от метели и присущей зимним вечерам тоски, стучал с мужиками в домино и, будучи почти что трезвым, завел такую речь:
– Вот ты, Ванек, орешь: «Рыба!», рот не ленишься разевать, зубишши нам свои демострирвышь. Дурак дураком, а на мыслю меня вон на какую головастую толкнул: а ведь всякая зверушка любовь знает…
– Куды попало! – махнул Ванек Дубков, местный богатырь, рассевшийся на полстола. Остальные поддержали. Надоел говорун бестолковый. Кто глаза под лоб закатил, кто сплюнул, кто тему попробовал сменить… Ради Бога! Хоть вверх тормашками подвесь старика – не уймется, пока не доскажет.
– Иной раз глядишь, – продолжал он невозмутимо, – белка-мужичок за бельчихой по ветке крадется, любиться хочет. Аль кочет за курями носится, как се равно хозяйка щами пригрозила. Собак – тех и вовсе палкой не разгонишь. Стаями на свиданье ходят. Вон, Валет мой, царствие ему, месяцами, бывалоча, пропадал. И вот рыбий брат тоже… Изо всей скотины тока Васюля Маркин на девок не глядит.
Эх, было же хохоту! Куда домино, куда табуретки… Расползлись слушатели по углам – да за животы! Кашель, слезы, сопли, рожи у всех малиновые. Петька Фунтик аж потом облился.
– Ну ты сочинил! – кряхтел он, утираясь рукавом. – Думал, опять несуразицу, а ты того, по правде!
Васюля – и тот улыбнулся. Вот только шутке или так – не разберешь. Он вообще часто улыбался. Привычка эта у него с четырнадцати лет. Попался председателю ночью в колхозном поле. С мешком картошки за спиной. Председатель разбираться не стал. Уложил Васюлю меж борозд и вокруг всю ботву обстрелял из ружья.
В клубе Васюля сидел отстраненно, мало интересуясь ходом игры. К тридцати годам голова у него стала гладкая, как мячик. Зато щетина лезла от самых глаз, которую он, впрочем, по велению мамани исправно сбривал. По ее же настоянию он каждый вечер ходил в клуб. Искать невесту. Но как это делается, маманя не объясняла. Поэтому Васюля приходил, ставил себе стул рядом с батареей, закутывался в куртку и дремал до закрытия.
– Чаво молчишь? – насмеявшись, обратился к нему щупленький рыжий мужик Кузьма Коломин. – Когда жениться думаешь? Аль так и будешь в девках сидеть?
– Не-е… – блаженно протянул Васюля, – я лучше тут посижу.
Однако ж ни там ни сям ему долго засиживаться не пришлось.
Наступил Овсень. По Чудинкам поплыл черный дым. Разве что ленивый не выкатил ко двору шину да не зажег. Под песни, пляски, матерные частушки полетело в огонь ненужное тряпье. Где-то на Выселках, не страшась мороза, запиликала гармонь.
Повсюду запах блинов. Вдохнешь возле какого двора кухонного парку… Матерь Божья! Губы точно наяву слипаются от масла, и представляется, будто струится по бороде теплый солнечный сок. Никакой воли не хватит пройти мимо. Постучишь в дверь, прогорланишь по обычаю:
Овсень! Овсень!
Подай блин совсем!
Неси, не тряси!
Давай, не ломай!
Добрая хозяйка попадется – что там блин! – в избу под ручку заведет, за стол усадит, стакан до краев нальет. А на столе чего только нет! Кушай, милый, досыта – что Бог подал, тем и богаты. Отломи блинца манного, в сметану покунай да настоечкой не поперхнись! Ты сальца, сальца вприкусочку! Скусно? Сама коптила, на вишневых веточках коптила! К соседке пойдешь – сроду у нее не так. Нет душка, аромату нету. Да и сама она, прости Господи…
Как стемнело, повылезала из своих берлог вся нечистая сила: ведьмы, призраки, цыгане, милиционеры… То бишь ряженые. И давай шумными толпами шнырять по дворам. То бишь колядовать.
Отдельным отрядом передвигалась по деревне вполне себе анекдотическая троица: Красная Шапочка, Мент и Чебурашка. Троица успела попотчеваться не за одним столом, так что настроение имела праздничное и шла неспешно.
– Васюля, ты дурака не валяй, – говорила Красная Шапочка Чебурашке хриплым басом, – женитьба – дело нужное. – И кивнула Менту: – Правильно я говорю?
Мент – Сема Пирожков, розовощекий пупс тридцати пяти лет. По правде – камазист, а фуражку и китель позаимствовал у приятеля, бывшего участкового. Пивной животик – свой, хотя совсем как милицейский. Насчет женитьбы Пирожков был в корне не согласен с Красной Шапочкой. Он устал от каждодневных скандалов, и если бы мог вернуться на десять лет назад, то ни за что не предложил бы молодой школьной техничке помочь вымыть полы. Но для поддержания своего образа ответил: «Так точно».
– Во-о! И Семен говорит, что нужное, – басила Шапочка, больше походившая на волка. Плетеные косичкой завязки утопали в густой бороде. – Сегодня как раз все дома обойдем. Тормоза выключай. Выбирай себе… чебурашиху.
Троица завернула к Кудашевым. Дверь открыл худой старик в растянутой тельняшке. Бедняга от изумления смог выжать из себя всего три слова. Но каких!
– Ох ты ж…
– Овсень, дед! – весело поприветствовала его Красная Шапочка, подтягивая панталоны, надетые поверх джинс. – Блин неси, чего встал? А лучше – что покрепше! Морозец, как бы не загнуться!
– Поздравляем вас с праздником! – пропел Чебурашка.
Старик совсем растерялся.
– Воистину воскресе… то бишь, это… Хозяйку крикну.
Через три минуты он уже выглядывал из-за широких плеч своей супруги. Супруга тучная до такой степени, что гадай – не гадай, а возраста не определишь. Лицо круглое, без морщин, зубы кое-какие с коронками, но все на месте. В одной могучей руке тарелка с блинами, в другой – бутылка белой.
– Ой, ой, какие нарядные, – заворковала она, – я вас и не узнала… Колька! – ткнула Красную Шапочку в грудь бутылкой. – Колька Зайцев, ты, что ли? Вот умора! Вылитый Дед Мороз! Бороду мазнуть известкой – и вылитый! – рассмеялась. – Ой, дурища-то! Вы угощайтесь, угощайтесь, сынки! И вот, на дорожку прихватите!
К большому разочарованию старика, она передала бутыль гостям.
– Спасибочки, – сказала Красная Шапочка, укладывая гостинец в корзину.
– На здоровьице!
В разговор вступил Пирожков.
– Гражданочка! – с наигранной серьезностью сказал он. – Просьба у нас вдобавок!
Старуха Кудашева, сын которой уже два года как сидел за взлом магазина, с неприязнью относилась к представителям органов. И даже видя, что перед ней не настоящий мент, а сосед через огород, все равно посуровела голосом:
– Какая ишшо просьба?
– Укажи, в какой стороне невесту искать?
Та недолго подумала.
– Не стыдно вам. Какие тут невесты? Бабы Маньки да бабы Ганьки. Женатые, а все туда же. В Козловку ступайте! – И закрыла дверь.
Посыпал крупными хлопьями снег, посему в Козловку путники торопиться не стали. Укрывшись под амбарным навесом, они принялись брать пробу с собранных гостинцев.
– Хороша, – с удовольствием протянул Пирожков.
– Какой там! – возразила Красная Шапочка, она же Колька Зайцев, здешний пастух. – Вот у меня дед умел гнать!
– Знаем, знаем! – согласился Пирожков.
– А из чего гнал, знаешь? Из сливы. Прям пред домом росла. Высокая, пышная. Туалет у нас далеко был тогда. Это надо палисадник пробежать, потом за сарай… Дед стока не вытерпливал. Под сливу ходил. А как деда не стало, так и слива больше ни разу урожай не дала. Такие чудеса.
– Святой человек, – задумчиво сказал Чебурашка.
Пока путники пьянели, не на шутку взыгралась вьюга. Заморгали редкие фонари. Ветер со свистом сдувал с сугробов пушистые макушки и расстилал по дороге.
– Не доберемся, – ослабев от водки, засомневался Пирожков. Он повис на шерстяной шее Чебурашки, который крепче всех стоял на ногах.
– Да что тут идти! – заспорил Зайцев. – Километр от силы!
– В гору, – напомнил Пирожков.
– Да хоть в яму! Тем более пообещали уже человеку. Нехорошо обманывать… холостым всю жизнь… как без бабы… – Зайцев прижался к стенке амбара и почти уснул. Но, как говорят, ни с того ни с сего – выпрямил спину, расправил плечи; взгляд на мгновение отрезвел и наполнился смыслом.
Вдохнув морозного воздуха, он воскликнул:
– На санях поедем!
Сани нашлись на соседней улице. То были знаменитые в округе сани старика Кондрата Мякишева. Каждый Овсень ряженые что-нибудь обязательно вытворяли с ними: переворачивали, заваливали бревнами, скатывали в пруд. Раз пришлось старику стаскивать их с крыши сельсовета. Словом, подстрелили воробья всерьез. И дабы больше с санями ничего не приключалось, дед Кондрат приковал их цепью к фонарному столбу. А сам в сей час (равно как и предыдущие пять), погасив в избе свет, караулил их у окна. Готовый выбежать по первой тревоге, службу он нес в тужурке и валенках. А покуда старушка его была очень уж теплолюбивая и кочегарила с щедрецой, пот с седой головы деда Кондрата тек ручьями.
Метель усложнила ему житье.
– Не видать ни зги, – жаловался он супруге. – Пойду, что ли, выйду…
– Уймись, окаянный! – уговаривала она его. – Кому они нужны, какому…
Но дед Кондрат, тридцать с лишком лет отработавший сторожем на дойке, доверился своему многоопытному чутью. И, как оказалось, не зря. Досмыгав до «стоянки», он обнаружил поваленный столб, милицейскую фуражку и глубокие следы полозьев на свежем снегу, уходящие в ночную темень. Ни словами, ни дикими возгласами не передать той обиды, что обожгла грудь старика.
– Стоять, гады! – завопил он и, придерживая шапку, кинулся вдогонку.
Злоумышленников он настиг через два дома. И не мудрено: двое (как старику показалось, Че Гевара и медвежонок) тянули за оглобли, а третий, зарывшись в солому, по-барски спал в санях.
– А ну, выпрягайтесь! – скомандовал старик и ухватил сани за раму. Первые двое обернулись.
– Дед, тебе чего? – тяжело дыша, спросил Зайцев. Красный чепчик у него съехал на затылок.
– Стой, говорят! Мои сани!
Проснулся Пирожков. Поморщился, пробурчал:
– Кто кричит?
– Я кричу! – взвизгнул дед, упираясь ногами в снег. – Вылезай, ворюга! Ишь ты, повадились! Мне ходить чижало, а они измываются! Им все шутки! А мне бегай по такой сипухе, отлавливай вас! Разворачивайте, ну!
– Ничего с твоими санями не случится, – мямлил Пирожков, – мы тока попользовать. Ступай домой.
– Ступай, ступай, – поддержал Зайцев.
Дед по-молодецки запрыгнул в сани. Вытянул ноги, уселся поудобнее.
– Никуды не сойду, пока на место не поставите! – заявил он.
Молчание.
– Ну и сиди.
За десять минут проехали еще три двора.
– Тяжелый же ты, деда, – пыхтел Зайцев. – Бабка, видать, одним мясом кормит…
– Вертайтесь, – примирительным тоном сказал дед Кондрат, – будет с вас. Накатались.
Должно быть, так путники и поступили бы. Но тут Зайцева (опять ни с того ни с сего) посетила совсем уж гениальная мысль:
– Кобыла нужна!
Старик аж подпрыгнул.
– Какая кобыла? Поозровали, и хватит! Вертайтесь, говорят! По добру прошу! На кой вам кобыла?
– В Козловку свататься поедем, – объяснил Чебурашка.
– Вот окаянные! Пешком ступайте, пока утихло маненько! Оставьте сани Христа ради! Тут до Козловки рукой подать!
Остановились. Зайцев бросил оглоблю. Подошел к старику вплотную и, не проронив ни слова, стал рыть под ним солому.
– Ты чаво эт? – пискнул старик.
– А вот чаво! – Зайцев вытянул за ручку прикопанную корзину с гостинцами. – Забирай, только отвяжись!
Старик, прицениваясь, перебрал бутылки. Посидел, подумал. Праздник так-то никто не отменял. Старуха третий сон видит; а мужики, знай, в котельной в переводного режутся, в кулак зевают. А тут – он, с корзиной…
– Сани когда вернете? – кротко спросил он.
– Завтра и вернем, – пообещал Зайцев, – и упряжь, какую есть, неси.
За кобылой полезли в первый же двор. Вокруг двора – двухметровый забор.
– Васюль, загибайся, – распорядился Пирожков, – мы к тебе на спину – и туда.
Так и сделали.
– А я? – обиженно произнес Васюля, стряхивая снег со спины.
– Ты сани охраняй.
Очутившись во дворе, воры стали осматриваться. Слева, справа, спереди, куда ни плюнь – калитки.
– Богатые хозяева, – смекнул Зайцев, – кобыла так и так будет.
Зашли наугад. Темнота кромешная. Принялись ползать, искать наощупь.
– Ага! – вполголоса воскликнул Пирожков. – Никак, хвост!
– Где? Ну-ка! И впрямь хвост! Хвост есть – гажо!
– Копыта!
– Копыта?.. три, четыре… Гажо!
– Уши, харя…
– Гажо!
– Рога.
– Рога?! – Молчание. – Гажо!
Открыли ворота, выгнали корову. Взялись запрягать. Корова с такой участью мириться не желала: топталась, лягалась, воротила морду. Но усердие, с которым три поддатых хлопца опутывали ее, взяло верх.
Зайцев хлопнул вожжами.
– НО-О!
Корова от испуга вздыбилась и понеслась прыжками с задних ног на передние. Хвост – трубой, как у кота, увидавшего собаку.
– С ветерком! – воскликнул Васюля.
Ехали короткими перебежками. Корова виляла, упиралась, иногда вдруг останавливалась, громко нюхала снег и отмахивалась хвостом от вожжей, как от мух. Зайцев и Пирожков так увлеклись поездкой, что совсем забыли о своем молчаливом товарище, ради которого, собственно, и устраивался весь этот сыр-бор. А Васюля, прикорнув, с каждым резким стартом по чуть-чуть перекатывался назад, пока не вывалился где-то за деревней. Его пропажи приятели не обнаружили и по приезде в Козловку.
– Э-э-эй! Здорово, козлики! – заорал Зайцев толпе молодежи. Приноровившись, он стал управлять стоя. Розовощекий Пирожков сидел рядом и выкрикивал, как торговка за прилавком:
– Девчонки! Кто замуж хочет, налетай! Жениха знатного доставили! Обзавидуетесь! Молодой, красивый…
– Приличный! – подхватил Зайцев. – Баб без любви не щупает! А ну, расступись!
Под общий смех и визг корова промчалась сквозь толпу.
– Ну, где невеста? – не унимался Пирожков. – Кто дома засиделся, выходи! Тили-тесто лепить будем!
– Это вам туда, – сказала миловидная девушка в шапке с бумбончиком. Она показала на вторую с края улицы избу. – Там точно засиделись!
Хохот.
– Понятненько! НО-О!..
Жила в той избе семья Бубновых: старуха, старик и их единственная дочь Нина, накануне встретившая (но не отпраздновавшая и даже не отметившая) свое сорокапятилетие. В Козловке, если речь заходила о горькой участи старой девы, любому сельчанину представлялось лицо Нины, ее мясистый нос, волосатая родинка на щеке и волевой подбородок, проборожденный канавкой. Четверть века Бубновы-старшие пытались устроить судьбу своего чада: волочились за местными молодыми людьми, мило общались с вдовцами, каждый вечер перед сном молились, каждый месяц водили Нину к ворожее снимать сглаз. И вот Бог их наконец-то услыхал.
– Хозяева, открывайте! – горланил Зайцев, подъехав к самому крыльцу. – Сватья приехали!
Бубновы решили, что это, верно, кто-то захотел в озорной праздник посмеяться над их бедой. И дверь отворили не за тем, чтобы встретить гостей хлебом-солью. Старик вывалился с ружьем, старуха – с ухватом, а сама Нина – со скалкой, которой как раз взбивала масло. Выйдя, они убедились, что приехал не принц, не на белом, да еще и не на коне (да еще и не приехал).
– Это что за банда? – усмехнулся Пирожков.
Старик направил на него ружье. Усмешка мгновенно исчезла.
– Пшли отседова! – взвыл старик.
– Вы что, одичали? – ошеломленный, пролепетал Зайцев.
– Я шутить не сумею, – предупредил старик, – гварю сурьезно, пшли!
– Мы же…
– Пшли!
– Да е…
– Пшли!
Зайцев собрал в кулак (а может, куда-то еще) всю свою смелость и рявкнул:
– Не пшикай мне тут!
– А ты мне не тыкай!
– А ты мне не мнекай!
– А ты… ты… руки вверх!
– Пошел ты!
– Это вы пшли!
– Тьфу! Срамота! – вскипел Зайцев. – Мы вам жениха по такой пурге везли, черт-те знает откуда, а вы нас пиф-паф?! Где невеста? Отвечайте, оголтелые! А то дальше поедем – и хрен с вами!
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽