Заметки на собственной шкуре

А через год – осенняя битва за урожай. Колесим по концертам на полях перед тружениками полей. И однажды переезжаем мы, сокращая путь, прямо. через рельсы. Кругом поля – почему бы и нет? Ни светофоров, ни ГАИ. Полный автоклуб артистов. Всё спокойно. Тихо. Только взобрались на полотно, как… «Костя, поезд!» – кричит его жена. Глянули мы и ахнули: из-за поворота выползает состав. «Да вижу я». И уверенно переваливаемся на другую сторону. Спокойствие водителя передалось даже бабушкам из фольклорной группы. Все довольны, все смеются. А через неделю Костя буквально убил меня признанием: «Да не видел я тогда никакого поезда. Хорошо, что Танька крикнула». У меня стакан из рук выпал.

Именно Костя предложил однажды спеть под фонограмму. В 1984 году. Про Киркорова или Баскова тогда еще никто и не слыхал. Записали мы прямо с голосом свой коронный «Каракум» и на танцах врубаем. Народ скачет, а мы… Стоим, как идиоты. У микрофонов. С гитарами. Рты открываем. Ладно мы – у гитары звук убрали, и всё. А барабанщик делает вид, что барабанит. Барабаны не отключишь! Первый и последний раз мы так делали.

И с его любимой Татьяной фактически его познакомил я, сосватав и уговорив его идти работать на наш полуживой архаичный «Кубанец», автоклуб, после его службы на КамАЗах в былинном Байконуре. Скрепя сердце он согласился тогда. И «скрипят» они с Танюшей уже почти сорок лет. Счастья им!

Отдельной и самой чистой и светлой страничкой в моей творческой биографии является свидетель всех моих творческих побед и всех моих позоров, самая красивая ведущая всех времен и народов, Галя. Галина Семеновна. Галка. А в самых тяжелых жизненных ситуациях: «Ну Галечка. Займи пятерку до аванса. Ну очень нужно! Видишь ведь, подыхаем. Последний раз!» Познакомился я с ней, когда она, будучи школьницей, пришла ко мне, мэтру родниковской эстрады, Пианисту, записываться в самодеятельность. «Вечер коснулся крыш. Тороплюсь за водой, за водой». Кто бы знал тогда, в тот осенний день бабьего лета, что эта стройненькая тонкая девчушка займет в моей душе самое теплое место. Сотни концертов, пьянок, банкетов и других мероприятий провели мы с ней. Сотни спетых-перепетых песен. Галка – единственная в мире женщина, которой я делал массаж. На городском пляже. В присутствии всего нашего коллектива. И об этом вечером с довольной рожей, будучи полным идиотом, рассказал своей жене. За что и огреб по полной в первый и единственный раз.

А сколько дельных своевременных советов она дала нам, когда мы обращались к ней за помощью со своими семейными проблемами! Понятия «семейный психолог» тогда еще не существовало, но Галя-жилетка уже была. Так, как умеет слушать собеседника Галина Семеновна, не умеет слушать никто на планете, за что мы ее и любим.

Единственный на моей памяти человек, у кого не было недругов, – это Галя. К ее обворожительной красоте гармонично добавлялось такое же обворожительное чувство юмора. Только ее ирония позволяла достойно пережить многочисленные ляпы на сцене и за кулисами. Именно на ее красивейших глазах я таскал рояль по сцене тудым-сюдым в гордом и беспомощном одиночестве на одном из ответственнейших концертов. На ее глазах я издевался над начальством, когда на концерте сорок минут визжала запавшая клавиша синтезатора. Именно ее я не узнал в кемеровском автобусе, когда мы параллельно учились там в одном и том же институте. И именно о ней я могу совершенно честно и откровенно сказать: Ее Величество Женщина. Ведь так оно и есть!

Ну и самое сокровенное. Галка – единственный человек на планете Земля, который… Для кого-то я Саша. Александр. Александр Анатольевич. И только Галя до сих пор называет меня таким родным и теплым именем – Санька.

 
                                   * * *
 

Если бы мне доверили однажды вручить приз «Самый скромный», то безо всяких сомнений и колебаний, абсолютно не задумываясь, я вручил бы его моему партнеру, товарищу и другу Олегу. Вот уж действительно! Простой водитель автоклуба и – обладатель государственного титула «Золотая маска России». И вручил ему эту «Маску» кумир миллионов, народный артист Евгений Миронов! А следующим получал такую же «Маску» Данила Козловский. Впечатляющая компания! И всё так просто. Мне про это Олег рассказал этим летом, когда мы с ним встретились в Шарыповском театре, как о чем-то совершенно обыденном. Тридцать пять лет между этими событиями, а Олег так и остался скромным другом и товарищем для всех, кто его знает. Другим его и представить-то невозможно.

1985 год. Наша первая встреча. Познакомили нас. Как вы к Высоцкому относитесь? А как вы к Жванецкому? Всего две фразы на «вы». А тут еще Черенков! И Дасаев! И мое «Динамо»! И КВН! И Войнович! И Довлатов! И пошли «встречи на нейтральном поле», как нарек наши подзаборные пьянки в кустах Олег. Остроумие его – на грани фантастики. Эрудиция его превышает все мыслимые и немыслимые уровни. А надежность – вообще запредельная. В самые страшные и тяжелые минуты моей личной жизни Олег был самым надежным моим плечом. И ту самую страшную ночь после похорон моей жены Олег нянчился со мной до утра. И только во многом благодаря его поддержке я сейчас всё это и пишу.

Причем я сознательно не говорю об Олеге как о талантливом актере. «Золотая маска» всё это оценила и без моих характеристик. На сцене лучшего партнера, чем Олег, трудно себе представить. Его невозмутимость и актерская фантазия сражали наповал. А расколоть, рассмешить его на сцене было делом практически невозможным. Ну и, конечно, личное обаяние! Сам Олег из театральной семьи. Его отец был режиссером Норильского драмтеатра. И вот эту театральную культуру, театральный шарм Олег до сих пор с честью несет. Повезло мне в жизни, если в ней были такие ребята, как Олег!

Профессионал. Вот этим одним словом можно определить такое яркое явление в моей жизни, как Володя. Если вы с ним назначили встречу в 4.53 пятого ноль пятого 2029-го у Никитских ворот, то не извольте беспокоиться: встреча обязательно состоится. Владимир Алексеевич придет без опоздания. Главное, чтобы вы пришли. Самый ответственный и креативный во всех наших творческих начинаниях. И когда более-менее в стране утихомирился кризис в середине девяностых, именно к Володе я и пришел. Все расписания гастрольных графиков удерживались в его светлой голове без косяков и сбоев. Каждый точно знал свой маневр – где, когда, с кем и во сколько он должен быть. И поэтому я до сих пор поражаюсь тому фантастическому эпизоду, когда Володя забыл вашего покорного слугу, выезжая на очередной концерт. А вот с этого места поподробней!..

1998 год. Лето. Сотовых телефонов еще нету. Как по расписанию меня ровно в 9.00 забирает прямо из дома наша бригада артистов. Так было всегда в то лето. И вот однажды… 9.00. Я оделся, обулся. Жду. Тишина. Бывает. 9.15. Никого. Легкое удивление. 9.30. Странно. 9.45. На Вовку это не похоже. 10.00. Всё. Отменяется. Жаль. 10.15. 10.30. Позавтракал. Строю планы на день. 10.45.Звонок в дверь. Открываю. Быстрей! Бегом! Давай-давай! А что случилось? Я жду, жду. Давай, не разговаривай! Всё потом. Я уж думал, что… Мы тоже думали. Всё потом! Прыгай в машину! Дай хоть квартиру замкну. Бегом, я сказал! Сели в машину. Едем. Что случилось-то? Потом, Саша, всё потом. Сижу, молчу. Ладно. «Да вы можете обьяснить…» – начинаю я минут через двадцать. Потом-потом! Проходит час. Володя дает команду: «Леша, останови машину!» Леша встал. Ну? Вот в этом самом месте, Саша, мы вспомнили про тебя. За тобой-то заехать забыли! Восемьдесят километров они отмахали. Восемьдесят! Не три, не пять – восемьдесят! Как?! Что ж вы делали все эти восемьдесят километров?! Спали?! А вся концертная программа на мне завязана. Это то же самое, если бы «Битлы» забыли на свой фирменный концерт взять с собой Джона Леннона, простите за нескромность. Как хорошо, что у тебя есть такой друг, правда? Который хоть через восемьдесят километров, но о тебе вспомнит!

Любой советский человек знал с пеленок одну из главных заповедей, а именно: в нашей стране не соскучишься. Вот и в моей трудовой книжке есть записи на любой вкус, от аккумуляторщика до дирижера духового оркестра. И есть там такая популярнейшая запись, как слесарь-сантехник. Смена государственного строя в стране не только меня заставила сменить сцену на тепловую камеру и вантуз. (В поисках пропитания даже Вадим Мулерман работал таксистом. Правда, в Америке. Но тоже не сахар. Это тебе не «Ладу» на эстраде петь.) А начальником всех наших алкашей-сантехников был некто Геннадий Петрович, который, не гнушаясь, лез и в канаву, и в трубу, и к черту на рога. Мужик он был свойский. Звали его запросто даже Генкой. Остроумный до безумия! Даром что выправкой и лицом очень похож на молодого Юрия Никулина с довоенных фотографий великого артиста. И рассказчиком был таким же, как Юрий Владимирович. Заслушивались мы и умирали со смеху на перекурах.

И тут летом замутил я проект с выездом на курорты с сольными концертами, возобновив прерванные когда-то неразберихой в стране. И предложил я этому Гене подработать у меня шофером. Ничего не подозревая, я повел с ним откровенный деловой разговор, мол, подзаработаешь у меня. Пока идет концерт, часа полтора можешь поспать, и так далее. Шибко я тебя напрягать не буду. Заплачу достойно. Твое дело – крутить баранку. Барин этакий я, одним словом. И с барского плеча ему: можешь еще подзаработать – быть билетером, чтобы мне на месте не нанимать. Ничего не ответила рыбка. Только в гости пригласила: «Приходите сегодня, Саша, в гости с женой. Там и обсудим». Пришли мы. Познакомили жен. Выпили. Ну, что, споем? А гитара-то есть? Я свою не взял. Что-то не подумал. Есть. На, сыграй. Сыграл я. И спел. Добрынина на трех аккордах. А теперь можно я? Вытащил Гена из-за шкафа «комбик», усилитель маленький для домашних репетиций. Воткнул шнур. Установил микрофон. И как врезал! И «Битлов». И «Роллингов». И Элвиса Пресли. И много еще чего. Я сидел ошарашенный, с выпученными глазами, сгорая от стыда. И этому человеку я предложил быть у меня шофером (!) и билетером (!). Вот так ответил на мое предложение Геннадий Петрович. Я был в шоке! И ни разу мы не вернулись больше к этому разговору.

С этого момента мы подружились, и я узнал, что Гена работал в возрасте семнадцати лет лидер-гитаристом центрального ресторана «Баку» и имел высокую репутацию у самого Муслима Магомаева. Я видел их обшие фотографии. А там, ребята, надо играть! Одних лезгинок Гена знал штук тридцать: у каждой народности она своя, оказывается. Мы-то только две и знаем. Его и на КАТЭК-то занесло вместе со всеми «за туманом, за туманом». И стал он моим дядькой-наставником. Много ночных бесконечных разговоров мы с ним провели за бутылкой и даже без нее. О культуре, музыке, спорте и политике. Научил меня Гена играть в такую игру, как преферанс. Рубились мы с ним на равных в шахматы, а потом решили устроить «гамбурский счет». И было в жизни у меня два самых счастливых дня. Первый – когда я стал отцом в восьмидесятом. И второй – когда я выиграл у Геннадия Петровича шахматный матч по гамбурскому счету. И я не лукавлю, нет! Какой я тогда счастливый шел домой! Как в восьмидесятом году в последний день сентября. Не передать словами!

О его порядочности говорит эпизод, поразивший тогда меня тогда до безумия. Наша бригада выполнила левый заказ, калым, по-простому. А оплату в те годы задерживали. А потом я уволился и напрочь забыл, что я там работал вообще и как туда дверь открывается. И вдруг через полгода – звонок в дверь. На пороге Гена. Протягивает мне деньги: «Возьми свой гонорар». Какой гонорар? А помнишь, полгода назад… Оно б ему надо было? Пропили бы всей бригадой, и всех делов. Я бы и знать не знал. А вот. Вот в этом эпизоде весь Гена и был.

А потом, когда я опять вернулся на эстраду, на каком-то корпоративе в ресторане совершенно случайно мы встретились, и Гена взял в руки гитару и выдал! Нет, не «Роллингов» и не Пресли. И даже не «Битлз». Он спел «Клен». Тот самый, простой, на трех аккордах. «Там, где клё-о-он шуми-и-ит над речно-о-ой волно-о-ой». Никто не танцевал. Весь зал стоял завороженным. Казалось, что сам Сергей Дроздов стоит у микрофона на эстраде этого провинциального ресторана, так Гена вошел в образ. И превратился наш корпоратив тогда в творческий вечер Геннадия Петровича.

Гена будет единственным в моих записках, чье настоящее имя я с удовольствием и уважением называю полностью. Геннадий Петрович Бондаренко. В 2010 году в междугороднем автобусе в Красноярске я совершенно случайно встретил его жену Татьяну. Мой первый вопрос был, конечно, как там Гена. Никак, Саша. Гены больше нет. Ступор. Гром среди ясного неба. Сел я у окна и заплакал. Горько-горько, как не плакал уже целую вечность. С самого детства. Зарыдал, уткнувшись в дорожную сумку. Светлая тебе память, Петрович. Геннадий Петрович. Гена…

Ирина

А был в моей жизни еще один участник самодеятельности… Но по порядку.

И все-таки в практике КПСС были и жемчужные зерна. Был у них такой термин «бросать на прорыв». Спасать ту или иную жизненную ситуацию в стране. Передовика производства отправляли на зытюканный-занюханный завод – вытаскивать его в передовые. Или знатного агронома партия посылала в забытый богом совхоз с той же целью. Николая Дмитриевича партия отправила в очередной раз спасать очередную сельскую школу. Дали ему квартиру. Положили жалование. Спасай нас, товарищ директор! Привез он семью и молодую дочь, только что закончившую педучилище. И каким-то своим профессиональным нюхом директор нашего Дома культуры, легендарный Георгий Федорович, честь ему и хвала, учуял в ней вокальный талант. Где он с ней общался? Как про это узнал? До сих пор не знаю, но пришел к нам на репетицию. Предупредил: без шуточек чтобы. Без приколов ваших дурацких. Чтобы постригли-причесали свои патлы косматые. И чтоб ни запаха у меня! Прибью! Да мы уже недели две… Знаю я вас. Недели две они. На дурака рассказ. Значит, так. Завтра в 14.00. Зовут Ирочка, запомнили? Ну Ирочка да Ирочка. Мало ли их тут.

Апрель 1979 года. 14.00. Входит девушка. И какая! О мы забегали! Вот стул. Погодите, сейчас другой принесу, который не шатается. Вот микрофон. Этот лучше. Что споем? Она смущена, конечно. Из Пугачевой что-нибудь знаете? Чуть-чуть. Ну, хоть что-нибудь. И она запела. «За окном сентябрь провода качает. За окном с утра серый дождь стеной». Она поет. Серега играет. «Этим летом я встретилась с печалью». И такое состояние вдруг, что… Хочется сделать так, чтобы это никогда не закончилось. Чтобы вот оно было – и всё. Чтобы… Чтобы… Чтобы держать вот это всё на ладошке и не дышать. И чтобы никто не смог спугнуть это чудо. И ваш покорный слуга это сделал! Не спугнул. Не дышал. Удержал и сохранил. В ноябре у нас с этой Ирочкой состоялась свадьба! И пошли мы с ней рядом и по жизни, и по сцене, и по судьбе.

Мне сегодня седьмой десяток. Много чего я видел в жизни. И людей талантливых повидал не мало, но такого, чтобы вот так запросто на кухне у меня дома пела живая Пугачева. Или Марыля Родович. Или Лили Иванова. Но это было! Ирина пела на всех языках всех певиц мировой эстрады. На французском у нас на кухне пела Мирей Матье. На сербохорватском – Радмила Караклаич. И даже неведомая японка Наоко Каваи мне пела по ночам что-то свое, японское. И это всё на моих глазах! Не где-то там, в Москве или Париже, а здесь и сейчас. И настолько Ирина была скромной, что о ее таланте знал только я. Ее папа и мама обалдели, когда их двадцатилетняя дочь спела на нашем концерте «Звездное лето». В пугачевском балахоне! С такой же гривой волос! С такими же полетами по сцене! Я до сих пор помню выражение их лиц, когда они, сидя в первом ряду, не верили своим глазам. Как?! Это их Ирина?! Да такого быть не может!

Только я один знаю, как она ставила себе голос в глухом поселке с символическим названием Лесной, где ее папа выводил из прорыва очередную школу. Она запиралась в бане и пела в тазик. В тазик, господа! В простой цинковый тазик. Чтобы слышать свой голос. Это была вся ее «аппаратура». Вот где была ее судьба – в этом самом пении в тазик в деревенской бане. А не в педучилище.

Это только один из ее талантов. А как она пародировала всё, что видела и слышала! И очень этого стеснялась. Как я ее ни уговаривал, какие только тексты я ей ни писал, – нет! Так она и не вышла ни разу на сцену с пародиями на Пугачеву, Толкунову, Лайму или Пьеху. Никогда она этого не делала. Один раз только подшутила на какой-то «Юморине» над Кларой Румяновой, чем привела публику в неописуемый восторг. И лишь мне одному повезло видеть эти шедевры.

Она не любила шумные компании, и поэтому мы все праздники отмечали вдвоем. Дети спят, а мы на кухне. Чуть захмелев, Ирина поддавалась на мои уговоры, и шествовал передо мной по нашей маленькой кухне настоящий парад пародий. Ах, какие это были личности! Мирей Матье и Глория Гейнор. Мадонна и Эльза Фитцжеральд. И наши: Алла. София. Эдита. Жанна Агузарова. А потом еще по рюмочке и… И! И!!! Адриано Челентано с его неповторимой походкой из фильма «Блеф» помните? Это надо было видеть! А за ним: Муслим Магомедович. Иосиф Давыдович. Лев Валерьянович. Леонид Осипович. А после третьей рюмочки – родные и близкие. Музыканты из нашего ВИА. Соседи. Сослуживцы. И даже родители. И я всё это видел, друзья мои! Я самый счастливый зритель на свете. Я самый счастливый на свете фанат. Я самый счастливый человек. Я ви-дел всё!

Мы разучивали с ней самые-самые новинки нашей эстрады. На моей малой родине она стала первой исполнительницей песни «Миллион алых роз». Да-да! На какой-то ночной радиостанции я эту песню записал. Мы ее выучили. Тогда как раз входили в моду электробаяны – моя стихия. И на каком-то большом гала-концерте Ирина ее спела в переполненном зале. Народ не дышал. Кто-то, по их рассказам, пытался даже записывать за ней текст песни прямо в зале. А она пела! Это был фурор, без ложной скромности. Море цветов! И это в те годы. А только где-то через неделю по телевизору в каком-то шоу в Цирке на Цветном бульваре вышла Алла Борисовна и… «А Ирина наша спела лучше!» – хором говорили мне все родные, знакомые и коллеги. Вот что значит первое впечатление! Вот так мы утерли нос самой Пугачевой. А если серьезно, ее природная скромность да и наше пуританское воспитание не давала нам раскрепоститься, как это делает сейчас молодежь. И не наша это вина, а наша беда. Дети. Семья. Быт. Так и осталось всё это только в моей памяти.

Если человек талантлив, он талантлив во всем. В эту премудрость я верю безоговорочно. Отец мой был, кроме всего прочего, еще и первоклассный художник. Я даже помню его картины-репродукции в моем далеком-далеком детстве. «Утро в сосновом бору». «Витязь на распутье». «Аленушка». И через год после нашей с Ириной свадьбы я увидел на его столе рядом с шахматной доской рисунок-кадр из «Ну, погоди!». Один в один. Спросил, мол, чего ты вдруг? А это не я, сынок. Это невестка моя. Ее работа. Кто-о-о-о? Какая еще невестка? Моя невестка. Ты забыл, что ты женат? Я был в шоке. Так она еще и рисует?! Так я узнал еще про один талант Ирины. Через год после свадьбы!

Она не просто рисовала. Она оформляла все группы детского сада, в котором тогда работала. По детсадовским стенам скакали и прыгали все эти винни-пухи, зайцы – волки, царевны-лягушки, курочки рябы… Она изумительно копировала любой шарж из журнала «Крокодил». Однажды, так же ее немного подпоив на какой-то праздник, я увидел, как она минут за десять нарисовала на моих глазах четвертной. Двадцатипятирублевую купюру простой шариковой ручкой! И окончательно она меня добила, когда цветным мелком на стене детского сада нарисовала, не отрывая мелок от стенки, одним росчерком, силуэт котенка. левой рукой. Она рисовала с обеих рук! А это уже космос.

Я сейчас всё это пишу, и меня дрожь берет, а тогда… Один из ее талантов проявился в последние годы жизни. Ирина самоучкой освоила английский язык. Без Илоны Давыдовой и прочих кудесников, сама! И преподавала его, как и русский, кстати, в средней школе. Где-то там, на коллегии в Красноярске коренные британцы определили у нее какой-то ирландский говор. О как! И опять же. Только я один знаю, как она всё это покоряла по ночам. В ее характере главной чертой была основательность. За что бы она ни бралась, всё делалось профессионально. Поэтому, работая в школе, она оставила сцену. «Всё должно быть профессионально, Саша!» – так она отвечала на мои уговоры выйти и спеть со сцены. Вот такой она и осталась в памяти знавших ее людей. До болезни.

В последний путь ее пришли проводить, несмотря на мороз, множество народа. Знакомые. Коллеги. Ученики. Соседи. И это было знаком уважения к памяти замечательного человека. А у меня сегодня Ирина стоит перед глазами. С пышнейшей шевелюрой. В балахоне с крыльями-рукавами. «Вы в восьмом ряду, в восьмом ряду. Меня узнайте, мой маэстро». Или в образе проходящего по нашей кухне Адриано Челентано своей неповторимой походкой из фильма «Блеф». А также стоит в моих ушах ее заливистый и завораживающий смех, который я слышал со сцены на своем сольном концерте, где-то там в зале, за фонарями и софитами, среди семисот смеющихся голосов и перекрывающий их своей заразительностью. Смех до всхлипа. До плача. Навзрыд. А в спальне моей до сих пор висит ковер. Старенький такой. С ободранной бахромой. И бахрому эту когда-то, целую жизнь тому назад, своей маленькой талантливой ручонкой обрывала вечерами перед сном моя пятилетняя будущая жена. Моя Ирина. Ирочка.

Послесловие

А в самом начале двадцать первого века случилось то, о чем я даже боялся мечтать. Я вышел на одну сцену с моей дочерью. И стоя в кулисах, я, зачарованно и совершенно обалдевши, слушал песни, написанные моей дочерью. С ее текстами. С ее музыкой. С ее аранжировками. Исполняемые ею же. Про Ваенгу тогда еще никто и не слышал. А дочь уже пела свои неповторимые авторские песни. Пела дочь, но звучал в моих ушах неповторимый голос ее мамы. И никак я не мог избавиться от этого наваждения. Не мог. Да и не хотел. И этот голос до сих пор звучит в моей душе. «Этот мир придуман не нами. Этот мир придуман не мной». А время идет своим чередом. Уже внучка моя пытается собрать какой-то ансамбль из подружек во дворе. И внук уже заказал мне к будущему лету привезти ему в подарок гитару. И… «Дай бог им лучше нашего сыграть!»

Вот, Ира, я и рассказал всем о тебе. Первый раз за все эти двадцать лет, что тебя нет рядом. Я знаю, что тебе это не понравится, но… Прости меня. Я так решил. Не сердись, Ир. Ладно?