Все пациенты разные, но появляются у меня одинаково. «Т» не был исключением. Такой же как все. Все они в нерешительности топчутся перед дверью. Все они, то протягивают руку к звонку, то отдергивают ее назад. Моторика хаотичная. Типичные признаки борьбы мотивов. Еще постоянно оглядываются, не заметил ли их кто. Пациент «К», например, смог позвонить в дверь только с пятого раза, а войти в нее, вообще, только с шестого. В последний момент он с ужасом вспоминал, что у него не выключен газ дома, что на это время назначена деловая встреча и т. д… «Т» отличался остальных только тем, что все нерешительные маневры проделывал перед дверью этажом ниже. Он увидел меня, когда я поднимался по лестнице и махом взлетел к моей квартире. Я не принимал в этот день и, вообще, стараюсь не принимать без предварительной записи, поэтому дал ему последний шанс уйти. «Вы ко мне?» – спросил я его. Он с трудом оторвал глаза от таблички под звонком и натужно ответил: «Да, конечно, доктор Фрейд». Затем приподнял шляпу для приветствия.

Я сторонник высокой платы за сеанс. Это придает вес моей работе, а заодно отсеивает тех, кто несерьезно относится к лечению. Пятьдесят крон за посещение – сумма достаточная, чтобы отпугнуть праздно-любопытствующих. Минимальный курс для первичного ознакомления с проблемой – месяц, по 4-5 встреч в неделю. Моего нового знакомого это не смутило. Он тут же согласился, хотя деньги доставать не стал. Пришлось пригласить его в кабинет. Нервозность не спадала. «Т» лег на кушетку только после второго, настойчивого предложения, изображая непонимание. Важная деталь: пациент прошел в кабинет и лег на кушетку, не выпуская из рук какой-то пакет. Только он занял исходное положение, как тут же вскочил и попросился в туалет. Пакет взял с собой. Про себя я отметил его мнительность.

Истории болезни не было, пришлось начинать с самого начала. На мой вопрос, о том, что его беспокоит, «Т» ответил коротко: «желудок». «Что еще?» «Еще почки». Я попросил дать развернутый ответ. Почки или мочевой пузырь? Имея ввиду, что страдающие энурезом часто «облагораживают» свою болезнь, сваливая ее на более «высокую» инстанцию. Это мне говорил еще Брейер. После некоторого сопротивления, пациент признался, что почки, скорее всего, ни при чем. «Детские проблемы часто остаются с нами», – повел я издалека. «Т» начал спорить. Верный признак, что болезнь родом из детства и имеет психическую природу. Как, видимо, и проблемы с желудком. Я попросил описать симптомы, а заодно когда они появлялись в течение последних дней. Как и ожидалось, рассказ получился бессвязный, состоящий сплошь из провалов в памяти. Внутренняя цензура оказалась настолько велика, что вытеснила в бессознательное все мало-мальски важное. На плаву остались воспоминания о панических метаниях по Пратеру в поисках туалета, о публично справляющих нужду бюргерах, чьему бесстыдству и спокойствию пациент завидовал. (Себя он явно считал аристократом). Пятьдесят минут сеанса прошли, из них как минимум пол часа были заняты неловким молчанием. Я успел выкурить сигару. Под конец «Т» предложил себя осмотреть. Акт явно отсылающий к детскому эксгибиционизму или подавленной гомосексуальности. Подсознательная расплата за то, что он не смог, так сказать, «раскрыть душу». Я спросил, зачем ему осмотр. Он не нашелся, что ответить.

Уходя, «Т» естественно забыл об оплате, но после моего напоминания, достал деньги без разговоров. Следующий сеанс я назначил на завтра, в это же время. После «С» и перед «Нормой».

Один храпел. Другой не снимал сапоги. Оба воняли. Один отзывался на кличку Авель, другой, вообще, никак не отзывался. Смотрел волком. Когда неделю назад они появились на перроне у нее за спиной, она коротко ответила: «Это со мной. Так надо». Я даже не успел ее поцеловать, хотя долго готовился к встрече. Все представлял себе, как по-хозяйски притяну ее к себе, поцелую прямо в губы. Ага. Поцеловал. Она вышла из вагона первого класса, но не легко, как прима на сцену, а как-то коряво, по-бабьи. Лицо ее выражало не радость романтической встречи, а какую-то деловую сосредоточенность. Только протянул ей цветы, отмахнувшись от неприятного первого впечатления, как появились эти двое. Вместо поцелуя «так надо». Пошушукались втроем, затем она подошла ко мне и велела взять пролетку. Спрашиваю, куда везти этих двоих. Отвечает, сначала по городу, потом к нам на квартиру. Как обухом по голове. К нам?! Я перешел на немецкий: «Твой покорный слуга квартиру специально для нас снимал. Она, в конце концов, мала…» «Не устраивай сцен, – говорит, – у меня и так вся жизнь на сцене. Поговорим на месте». Едем по Рингу, эти двое по сторонам не смотрят, Вена их не интересует, только постоянно назад оглядываются. Потом и вовсе велели кучеру верх поднять.

Приехали на квартиру. Один, тот что по мельче, вытер ноги о ковер и завалился по-хамски на диван прямо в сапогах. Второй, по крупнее, сразу направился к буфету и бесцеремонно вытащил оттуда бутылку грюнера. «Это товарищ Авель», – представила она крупного, который уже успел приложиться к моей бутылке. «А это товарищ с поручением от центральной ячейки», – и указала на хама, пачкающего диван эпохи Терезы. Меня она представить забыла. Я предложил ей пройти в спальню. «А ты думаешь, революция – это приятное рандеву?» – сразу пошла в атаку моя прима, не дав мне слова сказать. «Нет никаких личных интересов, есть только интересы партии! Думаешь, покрасовался на майской сходке, поболтал о справедливости на собрании и это достаточно? Реакция наступает по всем фронтам, партии нужны люди, беззаветно-преданные делу. Ты, кстати, достал деньги?» У меня закружилась голова, ну, образно. «Денег пока нет, – промямлил я, – но они будут». Про себя подумал, что маман ни за что не даст такую огромную сумму. Продавать же свою долю в фабрике, значит идти на открытый разрыв с семьей. Что меня дальше ждет? В Сибирь сошлют или убьют в тюрьме, как Шмитта?

– Сколько у тебя есть? – Немного. – Давай. – Для чего вам? – Меньше знаешь, меньше скажешь полиции. Под пытками. Правило партийной дисциплины. Партия не отчитывается перед рядовым. Мне стало дурно, теперь не образно. Я достал бумажник. В комнату просунулась голова товарища Авеля. – Товарищ Анна сказала, что вы надежный человек. Она поручилась за вас. С этими словами он забрал все деньги из бумажника.

Через неделю мне дали партийное задание. Я должен был сходить на явочную квартиру и передать пакет. Мне долго объясняли, сколько цветочных горшков должно стоять на окне, если все безопасно; сколько – если явка провалена. Сколько раз я должен позвонить в колокольчик и сколько раз постучать в дверь. Какой назвать пароль и какой услышать отзыв. Адрес Берггассе, 19, первый этаж. Только я вышел из дому, как все тут же забыл. Кроме адреса. Вернуться переспросить было стыдно. Боже, за что мне все это?! Почему я здесь?! Коготок увяз, всей птичке пропасть, – вертелось в голове. Чтобы унять панику, решил съездить на Пратер, выпить пива. Трамвай не шел. Подумал, что опоздаю, рванул назад. Трамвай тут же вынырнул из за угла. Снова передумал, сел. Вышел на Пратере с полным ощущением, что уже провалил это дурацкое задание. Выпил. Мало. Взял еще. Все должно как-то устроиться. Подпольщики исчезнут, Анна останется, деньги появятся. Отчаянно захотелось в туалет. По-серьезному. Значит надо идти в ресторан. Но это время. Пока заказ, то да се, опоздаю. Как пить, опоздаю. Надо было дома сходить. Но там эти подпольщики загадили нужник так, что прислуга отказалась убираться. Найду по дороге. Пометался по городу. В конце концов, меня же пустят на квартиру, чтобы взять пакет.

Опоздал на двадцать три минуты. Цветов на окне пропасть. Что они значат, провал или безопасность? Вдруг там охранка. Боже, как хочется в туалет. Пускай хватают. Так даже лучше. Что они со мной сделают? Отправят под надзор в имение? Отлично, я сделал для партии все, что мог. И для Анны тоже. Она может приехать ко мне. А подпольщики туда не сунутся… И в туалет схожу. Подошел к двери, стучу. Никого. Звоню. Никого! Ни подпольщиков, ни охранки, ни туалета. Стучу, уже даже не пытаясь вспомнить, сколько раз надо. Куда бежать? Какой конфуз будет, когда я вернусь с пакетом, с полными брюками, провалив это чертово, будь оно проклято, задание! Спускаюсь вниз. Вдруг послышалось, что за дверью кто-то есть. Возвращаюсь. Стучу. Звоню. Прислушиваюсь. Никого. Бегу снова вниз. Тут послышались шаги. Кто-то поднимается. Боже, свидетель. Свидетелей быть не должно. Все. Провал. Бегу к верхней квартире. Звоню. Господин подходит и с ехидной улыбкой спрашивает: «Вы ко мне?» На табличке под звонком написано «доктор Зигмунд Фрейд». Думаю: « Да мне уже все равно к кому, хоть к черту лысому», а сам говорю: «Да, я к вам, доктор».

Жадный докторишко запросил 50 крон. Да я полцарства готов был отдать, чтобы дорваться до нужника. А пообещать так и все царство. В кабинете никаких признаков, что передо мной врач. Ни шкафа с микстурами, ни подноса со всякими пинцетами, молоточками, трубочками. У него даже стетоскопа нет! Все предлагал прилечь отдохнуть. Видимо, я плохо выгляжу. Однако спать – это последнее, что мне хотелось. Забыл спрятать пакет. Да и куда его спрячешь. Доктор не унимался. Я прилег на эту кушетку, чтоб его не расстраивать. Тут же не выдержал, попросился в уборную.

Странный доктор. Не понимаю, что ему нужно. Говорю, что почки беспокоят, а он спрашивает, не мочился ли я в детстве. Какое ему дело до моего детства? Отличное, говорю, у меня детство было. Сухое. Хотя тут же вспомнил, что по семейной легенде я генерала С-ва, того, облил. Прямо на китель с позументом. Да еще папенька все время называл меня «мокрым местом». Правда, это из-за того, что я плакал часто. Кошмары по ночам мучили. Недержание! Ишь ты! Смог бы он мне это прямо в глаза сказать? Сидит у меня за спиной, гадости говорит и дым в затылок мне пускает. Кушетка, наверно, специально так неудобно расположена, чтоб пациенты на этого доктора не смотрели. Надо лицензию у него спросить. Больные почки – это факт. Мне про них знакомый все объяснил. В Карлсбаде. Он уже лет пять там воду пил для здоровья. Мы с ним в пивной познакомились. А доктор знай свое талдычит: « детское недержание, детское недержание». Я давно не ребенок. Не доктор, а провокатор какой-то. Еще имел наглость намекнуть, что это у меня нервное. Нервное! Посмотрел бы я на него, если б у него два нелегала поселились! Причем, такой уголовной наружности! Наверное, курил бы свою сигару уже не так вальяжно. Жужжит над ухом, как оса: «Расскажите, когда у вас появлялись эти симптомы в последнее время. Попробуйте для начала описать ваш день, неделю». Что я ему расскажу? Что просыпаюсь рядом с революционеркой? Что за стеной храпят еще двое подпольщиков? Про партийное задание? Про игры в конспирацию? Лежу и думаю, как бы не сболтнуть лишнего. Под конец не выдержал, говорю: «Может, вы меня все-таки осмотрите, доктор? Что там полагается на первом приеме». Ответ меня просто убил: «А зачем?» Я аж дар речи потерял. Ничего себе доктор! Что за бред?! Какой-то безумный день! А впереди еще объяснения по поводу невыполненного задания! Собрался уходить. Это светило медицины мне в спину: «Вы ничего не забыли?» Я испугался, думал пакет оставил, но нет, вот он – в руке. «Пятьдесят крон, пожалуйста». У меня чуть не вырвалось: «За что?!!! За что пятьдесят крон? За нелепый разговор? За кушетку? Почему меня все грабят?! Все, кому не лень. Эти «товарищи» деньги из меня вытягивают, теперь вот шарлатан какой-то в карман лезет. Что я за рохля такая, что я за тряпка. Вот возьму и не дам ничего!» Доктор невозмутимо смотрел мне прямо в глаза. «Черт с тобой. Получи. Мы больше не увидимся», – попрощался я мысленно с жадным шарлатаном и достал портмоне.

Домой я вернулся, так и не придумав оправдание моему провалу. Анна встретила меня наигранной веселостью: «Как первое задание?» Я молча протянул пакет. Руки предательски дрожали. Сейчас меня окатят презрительным взглядом, скажут: « все с тобой понятно», потом выйдут два хама, и один другому бросит: «Я же говорил». Мне останется только застрелиться.

– Дорогой, извини. Мы днем ошиблись. Сегодня там никого не было. На явочную квартиру надо завтра сходить. Понимаешь, эта дурацкая смена календарей вечно подводит. Все время забываю, сколько дней разница. Когда мы придем к власти обязательно введем нормальный календарь!

«Т» начал второй сеанс с подробных расспросов о предыдущем пациенте. Они столкнулись на лестничной площадке. Естественно я не рассказываю о своих подопечных никому. Но тут решил подстегнуть любопытство «Т», чтобы быстрее вовлечь в лечение. Не называя имени, рода деятельности, я максимально абстрактно обрисовал «С» и его проблемы. «С» лечился от паранойи. Успешно. Когда он пришел ко мне, ему казалось, что за ним следят какие-то неизвестные люди, и что его жена в сговоре с этими людьми. Достаточно ему было заметить какой-нибудь жест человека, чтобы принять этого человека за преследователя, который подает знак сообщникам. Особенно его пугали субъекты со свертками в руках. Он называл их бомбометателями. Сейчас мы подошли к стадии выздоровления. Есть четкое понимание, что паранойя была вызвана ревностью к жене и страхом, что она снова забеременеет (принесет сверток). Нам осталось докопаться до самых глубоких, бессознательных мотивов: «С» сам испытывает сильнейшую тягу к измене, но не может себе в этом признаться.

Рассказ произвел эффект. «Т» даже повернулся ко мне и впервые выпустил пакет из рук. Пакет, видимо, был чем-то вроде амулета на удачу. Или, как я называю, «компромиссным делом». Дело, которое прикрывает или поддерживает поход к доктору. Пациент принимает решение лечиться, но с условием. Например, он готов зайти к доктору, но только по дороге куда-то еще. Например, в магазин. Пакет из магазина – это награда за лечение. «Т» выпустил пакет из рук, значит готов лечиться без всяких условий. Пользуясь моментом, я рассказал про метод свободных ассоциаций, с помощью которого мы обязательно найдем корень его психологических проблем и решим их. «Боюсь, мои проблемы можно вылечить только кардинальными средствами», – он картинно застрелился из пальца и добавил с патетикой, – «Смерть – лучший доктор, у которого нет неудачных случаев». Такой депрессией нас не обманешь. С одной стороны пациент намекает на суицид, с другой –хвастается знанием немецкой философии. Рисуется. Инстинкты вполне живого человека! «О, вы читали Фейербаха!», – похвалил я его. Доверительные отношения с пациентом – фундамент успеха. «Читал, а что толку? Поставить этого Фейербаха на мое место, он бы быстро раскаялся и вернулся к религии!» После этого «Т» признался, что он снова обратился к богу. Стал раздеваться (опять инфантильный эксгибиционизм), чтобы продемонстрировать крест на шее и какой-то амулет «ladanka», который ему подарила старушка-няня. Решил не затрагивать тему религиозных ритуалов и прочих навязчивых действий, чтобы не спугнуть пациента. А то замкнется окончательно. Рассказать о своих проблемах конкретно «Т» отказался. Сопротивление лечению остается сильное. Пришла в голову мысль: «А вдруг быть больным психологически удобно?!» Надо обдумать. Я заметил, что мне трудно ему помочь, не располагая никакими сведениями. «Т» сказал, что не может возложить свои проблемы на другого. Для разрядки я предложил обсудить какую-нибудь незначительную, маловажную мелочь. Например, пакет, с которым он пришел. Я собирался показать «Т» работу его бессознательного. Разрядки не получилось. «Т» весь напрягся, затем суетливо засобирался, оправдываясь неотложными делами. Деньги положил на стол, а не отдал в руки.

На ошибках учатся. Я решил выйти заранее, чтобы прийти на явку вовремя. К тому же, в моей квартире положительно невозможно находиться. Эти двое хозяйничают, как у себя дома. Недавно заметил, что рылись у меня в бюро. Выразил свой протест. «Мы искали бумагу». Оказывается, на мои деньги они приобрели мимеограф Эдисона и попробовали его освоить. Гремели так, что если б нагрянула полиция, мы бы ее не услышали. Напечатать на русском прокламации не получилось. Машинки с кириллицей не нашлось. Взялись печатать на немецком. Немецкий у Анны так себе. Развесили сушиться свои безграмотные воззвания прямо в гостиной перед входной дверью. Австро-Венгерская империя – терпимая страна со всеобщим избирательным правом, но за такие орфографические ошибки их точно упекли бы в тюрьму. И меня с ними. В конце концов, моя подпольщица потребовала еще денег на печатную машинку с русским шрифтом. Тут же напомнила про основную сумму. Я сказал, что раздобуду и выскочил за дверь.

На Пратер не заезжал. Пива не пил. Просто опрокинул рюмку ликера по дороге. Для бодрости. Ну, пару рюмок. Где я деньги достану? Уже неделя, как я снова начал играть в рулетку. Как всегда неудачно. Играю и кляну себя на чем свет стоит. Если затянет, то опять проиграюсь в пух и прах. Что меня спасет? Только чудо или пиковая дама! Выиграю, рассчитаюсь и уеду куда-нибудь на край света, как Миклухо-Маклай. Иду, шепчу про себя отрывки молитвы, какие смог вспомнить. У нового собора Обета, построенного по случаю чудесного избавления от смерти какого-то эрцгерцога, я даже перекрестился. Я тоже что-нибудь сделаю, если избавлюсь от этого ужаса. Надеюсь, для бога разделение церквей пустая условность. Вдруг замечаю, что за мной пристально наблюдает какой-то субъект. Видимо я так нелепо выгляжу в своей ажитации, что привлекаю внимание. Собрался, сделал повседневное, деловое лицо и двинулся дальше. Смотрю, субъект движется параллельно, не спуская с меня глаз. Может, показалось? Прошел еще немного по Рингштрассе. Субъект не отстает. Все! Выследили! Охранка или местные? Надо уводить хвост от явки. Пустился петлять по кварталу. Сердце стучит, как механический молот на родной фамильной фабрике. Начинается паника. Боже! Да минует меня чаша сия! – возопил я мысленно и нырнул в пивную. Выпил. Вот ведь. Говорят же, не зарекайся. Сижу у окна, спрятался за геранью. Вроде, никого подозрительного. Вокруг беспечные студенты. Вернуться или идти дальше? Решил подождать и выпить еще. Подождал. Выпил. Время. Надо принимать решение. Выпил. Решение не пришло. Выпил. А, была не была. И вот снова Берггассе,19. Снова опаздываю, но уже только на пять минут. Вот она – нужная дверь. Собираюсь звонить в колокольчик и тут – бац! Сверху спускается шпик, которого я подцепил у собора Обета. В глазах потемнело, колени предательски дрожат. Мигом протрезвел. Неровным шагом прохожу мимо субъекта вверх по лестнице и демонстративно стучу в дверь к этому докторишке.

Служанка раздела и провела меня в кабинет. Не говоря ни слова, я падаю на кушетку. Надо собраться с мыслями. Лежу, молчу. Этот шарлатан тоже молчит. Не выдерживаю, спрашиваю: «Вам, доктор, не знаком господин в светлом костюме, шляпе, слегка полноватый, с крысиным выражением лица, темными маленькими глазами? Буквально только что был в вашем подъезде?» Доктор: « А что такое?» Я неловко вру, благо, лица моего не видно: «Он мне показался знакомым». «Скорее всего, вы опознались. Этот господин – мой пациент». Слава богу! К концу истории про одержимого манией преследования мужа я смеюсь чуть ли не в голос. Господи, какая ирония! Я думал, что меня преследует этот человек, а он тоже самое думал про меня! Наверняка он принял меня за сумасшедшего бомбометателя! Правда, получается, что я сам становлюсь параноиком. И мне самому пора к доктору. Стоп, так я же у него и нахожусь! Тут только до меня дошло, что этот доктор – модный психиатр, психолог или как их там. Вот почему у него нет ни микстур, ни инструментов! Мне немного полегчало. Гроза прошла мимо. Я удобно расположился на кушетке и благосклонно выслушал его абракадабру про какое-то бессознательное. Впрочем, про метод свободных ассоциаций я уже где-то слышал. На юридическом факультете кто-то делал доклад новых веяниях в науке допроса. Если преступника спрашивать о первом, что пришло ему в голову по поводу наводящих слов, то он невольно выдаст себя. Эх, если б я доучился в университете до конца, сейчас бы уже был помощником адвоката. А то и самим адвокатом. Принимал бы сейчас пациентов, тьфу, посетителей, просителей в своем кабинете… Нет же, побастовать решил. А потом и уволиться пришлось за компанию, в знак солидарности. Эх. Житие мое… Теперь самому впору к адвокату идти. Хотя, какой тут адвокат поможет? Что меня спасет? Только милость божия. В слух говорю: «Мои проблемы ассоциациями не решить». И чтоб показать всю серьезность моего положения, приставил палец к виску и выстрелил. Как-то само получилось. Тут же вспомнилась фраза из спектакля, где играла Анна: «Смерть – это лучший врач, – декламировал седой дядя, изображающий студента, – у этого врача нет неудач!» А Анна такая ему в ответ: « Нет, Ты не прав! Лучший врач – это любовь!» и бросается ему на грудь. Весь зал охнул, и я вместе со всем залом. Еще бы. У Анны тогда было платье с декольте… И тут голос с заднего ряда, то есть из за спины: «О, вы читали Фейербаха?» Оказывается, я в слух что-то ляпнул. Опять начал заговариваться. Я и не знал, что это Фейербах. Думал – это драматург, как там его… то ли Ибсен, то ли Сквозняк-Скиталец… А этим Фейербахом я сыт по горло. Один из ухажеров Анны все тыкал мне: «Это должен прочитать каждый прогрессивно-мыслящий человек!» Так втроем и ходили под аккомпанемент. В ресторане вместо устриц – Фейербах, на море вместо пива – Фейербах. Все уши прожжужал, пока от чахотки не умер. Я боялся, что тоже умру, обслушавшись этого Фейербаха. « Да, – отвечаю в слух доктору, – с учением безбожника – Фейербаха я знаком. Только я сейчас в таких обстоятельствах, что мне, кроме как на Бога, не на кого положиться. Поэтому Фейербах пусть пылится и дальше на полке». «Мне, – говорю, – помогает вера простого народа». Показываю ладанку, которую мне давным-давно няня подарила. В университете стеснялся, не носил. Теперь не до стеснений. Доктор с явным скепсисом: «От чего же она помогает? Что у вас за обстоятельства такие? Вчера вам был нужен туалет, сегодня церковь?» Я оскорбился: « Мои обстоятельства останутся при мне. Вы, доктор, вряд ли мне чем-нибудь поможете». И тут докторишко как обухом по голове: « А что это у вас за пакетик? Может, он как-то связан с вашими обстоятельствами?» «Черт побери! Прости господи! Еще как связан!» – пронеслось у меня в голове. – Ни с чем он не связан! – ответил я как можно равнодушнее, вскакивая с кушетки. В кармане нашлась купюра в пятьдесят крон. Выложил ее на стол и как ошпаренный кинулся к явочной квартире. Проскочил мимо служанки. Вернулся, схватил пальто и шляпу. Скатился к проклятой двери и замолотил в нее как безумный. Бесполезно. Достал часы. Все пропало. Поздно. Руки опустились. Не хотелось даже думать, что меня ждет по возвращении.

Бесцельно бродить по Вене, среди ее прекрасных дворцов и парков, заглядывая в ее знаменитые кофейни и магазины, что может быть лучше? Да что угодно! Что угодно может быть лучше! Я шел сквозь эту барочную, классическую красоту, физически ощущая боль от ее равнодушия ко мне. Вот кафе «Централь», здесь собирается венская и не только венская богема, я мечтал сводить сюда Анну. Жизнерадостная, нарядная толпа, частью которой я считал себя, бурлила, не обращая на меня и мои страдания никакого внимания. Ад может быть красивым, как Вена. Было так плохо, что даже выпить не хотелось. Решил уйти из центра города, подальше от его блеска. Дошел до канала. Вдруг пришла в голову мысль: может, выкинуть сверток? Концы в воду. Сказать, что все прошло нормально. Пакет передал. А там докажи, что не так. Тут же отмахнулся от искушения. Такой крутой блеф без единого козыря мне не по зубам. Что тогда остается? Да, ничего. Буду плыть по течению. В пяти аршинах ниже по течению сидел нищий. Я по привычке полез в карман за мелочью, но выудил всего пару крон и несколько геллеров. Что ж, значит, сегодня предстоит еще одно унижение. Придется телеграфировать домой, чтобы выслали денег. А пока занимать в банке. В «Erste» легче дадут, зато в кооперативном «Raifeisen»е меньше проценты. Но и там и там я уже занимал. Так что дадут мало. Милостыни нищий не дождался. Самому нужны. На почте испортил три бланка, а телеграмму так и не отправил. Клянчить деньги было мучительно. Объяснить, как потратил свои месячные дивиденды в столь короткий срок, не получалось. А что соврать, было не понятно. Рядом стояли две кумушки. Одна жаловалась на истрепанные нервы, вторая горячо убеждала подругу приобрести новые капли доктора Келлера. У нее есть знакомый опытный врач, который делает инъекции этого чудодейственного средства. Утомление и меланхолию как рукой снимет. Стоит это, правда, не дешево. Я подумал, что можно было бы спросить об этом средстве своего доктора… И тут до меня дошло. Через пять минут телеграмма была готова. «Лечу нервы. Долго. Дорого. Доктор. Светило медицины. Вышлите 500 рублей. Люблю. Целую. Котик». На докторов и пилюли маман никогда не скупилась. Настроение чуть-чуть поднялось. «Что ж, доктор Фрейд, продолжим наши встречи». После этого я заскочил в банк «Эстре». Настроение еще чуть-чуть поднялось. На сто крон. Но затем меня занесло в казино, и настроение понизилось ровно на пятьдесят крон. Пятьдесят крон оставил на врача. Для этого понадобилось усилие всей моей маленькой воли. К дому подошел убитый горем. Чуда снова не произошло. Господь не желает помогать мне деньгами.

Дома меня явно ждали. Все трое сидели за столом. Лица напряженные. Увидели пакет. Переглянулись. Я как можно развязнее подошел к буфету, достал бутылку. Оказалось, последнюю. (А этот Авель времени даром не терял). Собрался налить, однако стакан был перехвачен рукой Анны.

– В чем дело? – тихо спросила она. И пауза. Прямо как в новомодных театрах. Молчу, что сказать не знаю. Напряжение нарастает. Анна не выдерживает.

– Мы думали, что тебя арестовали.

« Ага. Черта с два. Вы подумали, что я сбежал. Или хуже того, сам пошел в участок», – надерзил я, но только мысленно. И тут молчун заговорил. Тихо, еще тише, чем моя прима. С кавказским акцентом, как и у Авеля. Мурашки побежали по коже. «Гавари дарагой. Не томи. У партии длинные руки, но короткое терпение. Пасматри на меня». Я медленно повернулся. Что-то внизу живота запульсировало. Нога предательски задрожала. Молчун смотрел на меня маленькими злыми глазками и со змеиной лаской продолжал: «Нэбойса. Скажи, что случилось?» Как-то само собой у меня вырвалось: « За мной следили».

У пациента «С» случился неожиданный рецидив паранойи. Это вдвойне странно и обидно, ведь я считал, что конец лечения не за горами. Я настолько привык к неуклонному прогрессу, что от неожиданности попробовал оспорить его манию. «С» возмутился и чуть не ушел. С трудом уговорил его остаться. Попросил описать преследователей. С дрожью в голосе «С» стал рассказывать о двух плохо одетых эмигрантах странной, южной наружности, вроде цыган. Один был высокий, полный. Другой – низкий. Они преследовали его почти до дома. Отстали только в парке Шенбруннер. С трудом успокоил его. Про себя отметил, что всегда надо быть готовым к возвращению болезни.

В поведении «Т» тоже произошли изменения. Но, скорее, в положительную сторону. Во-первых, он пришел без пакета. Во-вторых, разговорился. В-третьих, он перестал ссылаться на обстоятельства и теперь считает, что проблема в нем самом. Признал, что он болен. Правда, тут же придумал нездоровую печень. Однако общий настрой стал еще более пессимистичным. Доминирующие мотивы: чувство вины и сознание собственной неполноценности. «Т» считает себя неспособным на самостоятельные мужские поступки, жалуется, что всю жизнь был несвободным. Адлер порадовался бы, услышав его историю. «Т» родился в очень обеспеченной семье. Детство провел за городом, в окружении семьи и прислуги. Особенно близок был с няней. Ранние годы, лет до пяти, шести, которые он называет периодом «первого имения», он считает золотым временем. Потом семья переезжает в имение попроще, и жизнь портится. Отец отдалился, власть в семье прибирает родня по матери. Это сказалось на «Т». Он стал тревожным, постоянно болел. «Т» вспомнил, что отец называл его «мокрым местом». (Думаю, это связано с детским недержанием). Хороший знак: пациент с нежностью отзывался о своем враче, на которого была перенесена часть либидо с отца! Время учебы было по версии «Т» самым кошмарным в его жизни. Он часто пропускал занятия из-за болезни. Оценки были плохими, учителя его не любили. Сверстники издевались над ним. Физически слабый он не мог дать отпор. Рассказывая это «Т» заметно волновался. (Адлер бы торжествовал в этом месте). Волнение переросло в неловкую паузу. Я посмотрел на часы, оказалось, что сеанс явно затянулся. Меня давно ждал следующий пациент.

А что оставалось делать? Сказал «а», скажешь и «б». «Товарищи» всполошились и стали наседать: « Что за человек тебя преследовал? Как он выглядел?» Пришлось описать им пациента доктора Фрейда. Ей богу, я не хотел. «Где ты его подцепил?», – спросил Авель, задумчиво взяв у меня бутылку гевюрц-траминера и отпив из горла. Я рассказал. Еще добавил, что записался к врачу по тому же адресу, что и явка, для конспирации. Дабы подсластить пилюлю сказал, что скоро достану денег на печатную машинку. Бутылка стремительно опустела без моего участия. На следующий день пришлось показать им из за угла бедного «С». Жалкий трус, что я наделал? Натравил этих головорезов на невинного человека. Господи, спаси меня и сохрани. То есть спаси этого «С». Надеюсь, они с ним ничего не сделают. Не прирежут в подворотне. Они проследят за ним, поймут, что он простой пациент и успокоятся. Моя совесть будет чиста. Надеюсь, он не заметит их и не сойдет с ума. Мы разделились. Они двинулись за «С», а я остался проклинать свою судьбу под венское пиво. Через пару кружек подошло время идти к доктору. Возможно «С» уже нет в живых. Пакета в этот раз со мной не было. Решено было отменить задание, чтобы не рисковать. Я поднялся к доктору прямиком, не останавливаясь у явочной квартиры. «С» не встретил. На кушетку лег в отвратительном состоянии.

«Знаете доктор, я действительно больной человек. Я – злой человек. Непривлекательный я человек. Вы вряд ли захотите с таким общаться. Наверно это все из-за того, что у меня печень болит. Впрочем, я ни шиша не смыслю в своей болезни и не знаю наверно, что у меня болит. Я тут столько всего натворил. Сею вокруг зло направо и налево. Хотя, какой я злодей? Разве я со зла? Нет, все от трусости и слабости. Я не злой, я – жалкий. Вот ведь, ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым. Утешаю себя, что умный человек ничем и не может сделаться, только дураки могут. Посмотришь внимательней на какого-нибудь героя, борца с … неважно с чем, а он смел и героичен от глупости своей, ограниченности. Слабое утешение. Знаете, я родился 25 октября. Никто из великих не родился в этот день. Никто. И ничего в истории не произошло. Никакой великой битвы, переворота. По-моему это знак. Я жалкий человек. Как так вышло? Когда я стал таким? В кого я такой? В родителя? Разве ж он трус? Говорят на медведя ходил. Папенька был заядлый охотник. Стены в доме увешены рогами. Сам не помню, но дома дагерротип на самом видном месте: родитель с товарищами по охоте, а перед ними гора трофеев – волки. Гимназистом все однокашников водил, показывал фотографию. Маман говорила, что запретила отцу в доме вешать волчьи головы на стенах. Так что нет, родитель трусом не был. А представить, что я стал жалким трусом в мать, вообще не возможно! Она сама весь дом в страхе держит. Все по струнке ходят. Маман очень крута нравом. Однажды к мужикам выходила. Те с кольями и вилами к усадьбе собрались. Вся дворня попряталась, меня увели в подклеть, а она взяла с собой Грушу, дала ей икону и пошла разбираться. Мне Груша сама рассказывала. Я тогда маленький еще был. А где папенка были, не знаю. Конечно, гром грянет, молния сверкнет, маман тогда вздрогнет и перекрестится, но это все ее слабости. Так что нет, не в маман я – жалкий трус. Хотя, грозы в детстве боялся». Доктор вставил свои три копейки: «Наука еще не решила, что важнее, наследственность или воспитание. Что вы помните о своем детстве?»