Кочегарами окрестила военная авиационно-техническая молва бортовых инженеров стратегических самолётов. На одном из них – «Ту-95» – я вволю покачегарил. Вместе мы довольно побороздили неба и так подружились крепко, что не расстались даже после того как ракетоносец порезали и он перестал реально существовать. Каждую ночь после того самолёт стал прилетать ко мне в снах. В них наша прежняя жизнь нашла своё продолжение. В частых беседах дружеских возникла общая идея писать.

Представляем вам одну из написанных нами книг. Она о нашей прошлой, земной, но исключительно интересной жизни.

«Ту-95 ВКМ» бортовой номер 85

и Владимир Жуков

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЛЕЙТЕНАНТА-ИНЖЕНЕРА ЕМЕЛИНА, БЫВШЕГО СТУДЕНТА ХАИ, В ДАЛЬНЕЙ АВИАЦИИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. УДАР СУДЬБЫ

Выпускник ХАИ Емелин Леша свеже, новоиспеченный только, получил вчера диплом с отличьем. Тут бы счастьем мужику светиться, солнцем радостным сиять. Ведь все же, как-никак, преодолен достойно важный жизненный рубеж нелегкий. Без отличия ХАИ закончить так и то уже, считай, геройство, а с отличием – того подавно.

Эту истину познал конкретно я на собственной, не тонкой шкуре. Кто не знает, поясню тем кратко. Институт ХАИ пройти непросто. Поступивших половина только завершает до конца ученье по статистике суровой, жесткой. Пятьдесят на пятьдесят потери, что штрафбатовской сродни атаке. Не слабо? Да не слабо, конечно. Тут со мною согласится каждый.

Но чего же Алексей не весел? От чего он весь как туча черный? И на кафедре зачем военной у окошка он печальный курит? Что, не знает, яд, какой суровый никотин, убить который лошадь незначительной граммулей может?

Только все не без причины это. Подвела фортуна парня очень. Довожу до вас: распределен был Алексей, куда душа манила – непосредственно в КБ Сухого. Тут же – на тебе – призыв на службу, дополнительный, бестактным хамом неожиданно в судьбу ворвался и ломать ее давай, коверкать. Конструировать хотел, а тут вот на шкатулку получи с сюрпризом.

«Выкинь, выброси теперь из жизни, – думал Леша несказанно грустно, – в цвете лет своих два года долгих, за хвосты, железных птиц таская, забывая в примитиве жалком дело тонкое, большое дело.

И оно б все ничего, будь Леша не конструктором от бога если, как завкафедрой сказал конструкций, сам профессор Николай Петрович Колокольчиков, какой оставить очень здорово желал студента в институте при себе. Но только не испытывал большую радость подопечный от того и в деле проявить себя хотел реальном, ВУЗ считая несерьезным чем-то, по сравнению с КБ, абстрактным и далеким от свершений мощных.

К Колокольчикову было Леша обратился: «Помоги, профессор». Ну а тот развел руками только: «Оставаться надо, парень, было, – констатировал, – не наш теперь ты, – матюкнулся, – ты теперь ничейный. Кто на кафедре меня военной станет слушать, да когда вдобавок утвержден призывником конкретно?»

Вот ведь как совсем прескверно вышло. Почему и не курящий Леша, за одной одну смолил волнуясь.

Однокурсникам его, попавшим под призыв все тот же самый, также грустно не было. Влекла их даже служба в армии деньгОй повыше и довольно симпатичной формой. На гражданке инженер обычный получал, считай, в два раза меньше, лейтенант чем, салажонок юный.

А Емелина нисколько это не манило, не влекло. И тужил Леша буйную свою головку выход, муторно ища заветный из такого положенья злого. Ничего не выходило только.

Не подумайте, что так боялся службы воинской студент недавний и тем паче в офицерском чине. Вовсе нет. Он не хотел лишь время драгоценное терять впустую. Торопился проявить скорее свой недюжинный талант, великий, в настоящем и любимом деле.

Чу! Послышались шаги. Узнал их Леша сразу – шел товарищ лучший Вадик Камбузов, шесть лет с которым, почитай, в одной учились группе.

Подошел и по плечу легонько, понимающе похлопал друга:

– Ты чего мой дорогой товарищ, тут на кафедре забыл военной? Может быть, узнать пришел про время, быть в которое тут завтра надо, рекрутироваться чтоб?

– Да, Вадик, вот узнал и загрустил. Курю вот.

Вадик, знавший хорошо о горе Алексеевом, вздохнул, а после головою покачал, и молвил так, сочувствуя:

– Поделать что-то вряд ли можно, потому, считаю, распускать, мой друг, не надо нюни. Как-никак, а ты хаевец все же. Пистолетом хвост держи, мужчина. Предлагаю позабыть на время о беде и удалиться квасить. Попрощаться не мешает вовсе нам с ХАИ с тобой. Ведь скоро: Харьков, до свидания, любимый город. Ты не против?

– Нет, совсем не против, мудро истину глаголешь, друже.

– Это значит быть сегодня пьянке, – улыбнулся дружелюбно Вадик, а Емелин, ощутив шуршанье в голове своей, одной из мыслей к ней прислушался: «Тебя тянуло неспроста сюда совсем. Подумай! Отвернувшаяся вдруг фортуна может снова подружиться хочет?»

Призадумался студент серьезно и расцвел:

– Теперь я понял, Вадик, почему меня сюда тащило. Догадался, наконец, дубина. В положении моем помочь мне лишь один на белом свете может, и находится он здесь конкретно.

– Это кто ж?

– А наш вояка бравый.

– Вишневецкий, что ль майор?

– Так точно.

О майоре Вишневецком надо тут немного рассказать отдельно, он, считаю я, к себе вниманье, безусловно, заслужил такое.

Нес на кафедре военной службу офицер в ХАИ, и в сорок был он, словно юноша, подтянут, строен. И любому, любовался кто им, одинаково казалось, будто прямо в форме офицер родился и живет в единстве с ней, красивом.

Но не стройность и не слитность с формой, не подтянутость майора были уникальными, таких найдете непременно вы в СА довольно. Удивительный майор Уставы знал на память: все четыре книжки. Наизусть до запятой их помнил. Подними его хоть днем, хоть ночью, и читать начни с любого места, да замри, так без запинки дальше в состоянии любом продолжит, хоть больной, хоть с бодуна большого.

Сам шеф кафедры ХАИ военной Добролетов, генерал, за рюмкой как-то даже говорил о том, что Вишневецкий есть большой феномен, настоящий эталон вояки.

И, конечно, как влюбленный в службу беззаветно, со студентов шкуру драл куратор, без поблажек, скидок. Те под прессингом его суровым изнывали, но, однако, грызли только «образом да настоящим» пресловутые азы военки, завещал как, между прочим, Ленин.

Группы те, в которых вел предметы Вишневецкий, отличались очень от других и надлежащим знаньем, и особым внешним видом также. Как одна в одну прически были у ребят, и их наряд гражданский на военный походил. Попробуй на занятие прийти без стрелок, не побритым, в непотребном виде.

Как-то раз один студент строптивый в позу стал: мол шевелюру портить не позволю. Нет такого права заставлять себе кромсать волосья, заключенному как будто зеку. И на то ему майор ответил: «Если думаете, что постричь вас очень сложно, вы ошиблись значит. Сам Муслим да Магомаев даже был в порядок приведен-пострижен, а уж с вами-то наверно сладим».

Время долгое цитата эта, немудреная жила, в хаевне, веселя ее народ серьезный.

И представьте, у того майора Вишневецкого ходил в любимцах, кто б вы думали? Емелин Леша. Почему? А потому что также знал Уставы наизусть, и тоже мог цитировать их буква в букву в состоянии каком угодно. Правда, следует отметить то, что было то не из любви особой к этим книжицам, тупым, стандартным. Вовсе нет. Была такая память у Емелина себе представьте. Вешневецкий же, майор, считал, что это родственную душу встретил, потому и расположен очень был к нему. Все в ВУЗе знали это.

Но к героям возвратимся нашим.

– Да, ты прав, – воскликнул Вадик, – точно! Как же мы не догадались сразу? Надо встретиться нам с ним скорее. И еще, чтоб веселее дело добро спорилось, взять выпить нужно ну и закуси, само собою.

– А не выставит?

– Да нет, конечно. Потому что мы уже с тобою не студенты, дорогой товарищ, офицеры – на плечах погоны. С фаворитом да не выпить, бывшим, не посмеет Вишневецкий точно.

– Только как мою воспримет просьбу уникальный человек – не знаю. Напрямую говорить нельзя ведь, что не хочется служить. Тут явно и бесспорно вариант пролетный.

– Как воспримет твой вопрос? А это, извините, как его представить. Коль сказать, что неохота просто Красной армии служить то значит, точно выставит, а коль с подходом, с расстановкою, с понятьем, с толком, то гляди и обыграем дело.

– Как же надобно-то?

– Просто очень. Вишневецкому так гнуть мысль нужно. Умираю, мол, служить хочу как. Все уставы на зубочек знаю. Но в КБ Стране родной намного больше пользы принесу, чем жалким технаришкою два года в части. Ну и я вкручу словцо, «от бога прирожденный, – подскажу, – конструктор».

– Вроде складно. А потом попросит генерала Вишневецкий, ну и можно в деле будет точку ставить.

– Нет, дружище, коль уже готовы документы, генерал соваться к ним не станет, тут майора надо Вишневецкого просить, чтоб сам он дело личное куда заныкал, в ящик сунул, мол, не тот всего лишь. Затерялось, мол, оно – и баста. Быть такого, что не может разве?

– Ну, а дальше что?

– А то, коллега, направление с дипломом в руки, и гони скорей в КБ Сухого, да к работе приступай немедля. И считай, что наше в шляпе дело.

– Почему?

– А потому что, Леша, не отдаст тебя Сухой военным. Он, наверное, совсем не выжил из ума, сорить такими, чтобы инженерами с заглавной буквы.

– Убедил. Ну что ж тогда приступим к операции, дружище Камбуз.

«Приму» вынул изо рта Алеша и окурок в урну бросил метко, у окошка что стояла рядом, предварительно на пепел плюнув. И вздохнув, полез в карман рубашки белой шелковой и два червонца из него достал.

– Вот сделай милость, – протянул, – и в магазин смотайся. Я останусь, ждать майора буду.

Вадик Камбузов ушел, а Леша посмотрел на пачку «Примы» грустно и, одну лишь сигарету только в ней заметив, улыбнулся: «Прямо как единственный патрон в обойме, – констатировал печально в мыслях, – застрелиться чтоб». И крикнул другу, выходившему внизу, в окошко:

– Прикупи еще мне «Примы» пачку.

ГЛАВА ВТОРАЯ. КРУШЕНИЕ НАДЕЖД

Вадик справился с заданьем быстро и лишь только подошел к Алеше, как послышались шаги майора. Вишневецкого стальная поступь, твердый шаг, какой с другим не спутать. Больно сердце колотиться стало у Емелина в груди и громко. Не успел он попросить у бога в мыслях помощи, как воин вырос уникальный в коридоре длинном. И, своих выпускников увидев, весь в улыбке широко расплылся.

– Поздравляю! Поздравляю! Браво! Очень даже рад за вас! – воскликнул. – Это надо же какое счастье, призывают что служить, ребята! Как же здорово призыв-то этот, дополнительный, пришелся кстати! Эх! И мне бы вот, как вам, погоны лейтенанта да промчалось время!

И слезиночку приметил Леша, чуть заметную в глазах майора.

– Привело-то что? – душевно, просто, по-отечески спросил куратор. И Емелин покраснел, а Вадик не замешкался, нашелся сразу:

– Попрощаться вот пришли, а так же попросить вас вместе с нами выпить, расставание обмыть. Теперь мы – офицеры. Предложенье наше вряд ли выглядеть бестактным может: мы из лучших побуждений самых.

– Да какая там еще бестактность? – возмутился Вишневецкий. – Разве вы встречали где-нибудь в уставах, офицерам выпивать нельзя что? В сей момент организуем, братцы, торжество!

И уникальный воин в кабинет к себе повел питомцев, где за картой приютилась мира, неприметная в подсобку дверца.

В невеликое вошли пространство, но, однако, со столом и даже с табуретами тремя большими.

– Вы, товарищи, как дома будьте, – Вишневецкий лейтенантам юным добродушно предложил, – сейчас мы, лишь всего один момент ребята.

И уселись офицеры чинно у квадратного стола, размером с чемодан большой, на стульях жестких.

Вишневецкий расстелил газетку, ну и Вадик начал ставить шустро принесенные с собой продукты: две бутылки – коньячок армянский (три звезды), да сервелат – колбаска, круглый хлеб – один батон, а также минералки, популярной местной две бутылочки. И стол готов был.

Из-за книг, в шкафу смиренно спавших, три стакана Вишневецкий вынул, длинный нож и им порезал тонко хлеб с колбаскою, а Вадик ловко раскупорил коньячок с водичкой и разлил его в стаканы ловко.

Первый тост провозгласил хозяин, из стекла недорогого кубок над собой подняв:

– За вас хочу я, парни, выпить! Послужить желаю хорошо и по уставам только! Честь и слава лишь тогда вам будет!

Вишневецкий произнес «Уставы» так возвышенно, с таким апломбом, что Емелину вдруг плохо стало. Понял он затеи глупой тщетность. «Разве эдакий лихой служака, – в замордованном стрельнуло мозге, – в деле гнусном помогать возьмется? Ни за что и никогда, конечно. Нет, он пулю в лоб скорее пустит сам себе, не размышляя долго». Но прогнал дурную думку Леша и концовки начал ждать смиренно.

Тост второй, ответный, был по праву за Емелиным. Его любимец произнес подобострастно, словно государству принимал присягу:

– За уставы тост поднять хочу я. Чтоб служили лишь по ним и только.

Вишневецкий, слыша то, в восторге бесконечном пребывал, бескрайнем. Он коньяк с большим волненьем выпил и добавил:

– Да, уставы – это, разумеется, всему основа, то есть главное – святых святая! Ты ни му без них, ни тпру на службе. Но при всем при том еще одно есть в деле воинском, о чем нисколько не мешает вам напомнить, братцы, это тайну сохранять уменье. Безнадежный кто болтун по жизни, лучше армию пускай обходит только дальней стороной, чтоб худа ни державе, ни себе не делать. У меня в начале службы самом два товарища хороших были – капитана два. И что ж? Сгорели из-за гнусных языков поганых. Начинал служить я, братцы, в Тарту. Ну, так вот, моих два друга, лучших, в ресторане хорошо поддали и решили за столом устроить состязание по тайн болтанью. Завершилась их на этом служба. Особистов не задаром кормят. Это помните всегда, ребята. За зубами языки держите.

– Ну и что же с ними после было? – Вишневецкого спросил Емелин.

– Трибунал. А что потом – понятно.

– Посадили?

– А иначе как же. Поделом. Болтать не станут больше. – И майор к губам приставил палец. – Чу! Ребята. Упаси вас, боже, для шпиона стать находкой легкой!

И стаканы опустели снова.

А потом, еще когда налили по чуть-чуть, решил взять Вадик слово. На майора он взглянул и гордо, так торжественно сказал особо, даже трогательно очень как-то:

– Мы вас очень, Алексей Петрович, уважаем, даже больше, любим. Не измерить благодарность нашу вам за то, что нас азам учили, первым, воинским, при этом спуска не давая, выбивая мусор из головушек пустых гражданских. И за то, что нам предельно ясной стала воинских уставов сущность!

Тут совсем уже лицо майора умилилось, и слеза большая на рубашку по щеке скатилась, ненадолго став кружочком круглым, темным, маленьким пятном на форме. Понял Вадик: подоспело время для атаки лобовой и, сделав гордый вид, подобострастно молвил он, напыжившись:

– Я вот еще что вам сказать хотел. Мы очень с Лешей уважаем вас и службу станем, разумеется, нести достойно. Правда, только вот с призывом этим, дополнительным, накладка вышла. Настоящий катаклизм дурацкий.

Вишневецкий удивился, ну а Вадик дальше продолжал, но, правда, только вот уже, волнуясь малость.

– Понимаете, Емелин Леша, есть не только ваш любимец первый, но конструктор он еще от бога.

– Замечательно, – куратор вставил, – тут вполне предположить возможно, то что именно уставов знанье не последнюю сыграло скрипку в становлении сего таланта.

И Емелин улыбнулся грустно, то услышав, а досужий Вадик продолжал:

– Вполне возможно это. Незадача только в том, что Леша был в КБ распределен к Сухому, где его как раз родное место. Ну, а тут же вдруг призыв внезапно… Заносить аэропланам будет вот хвосты теперь два года долгих, что потеря для страны большая. Помогите. Очень, просим слезно.

– В чем помочь, не понимаю что-то?

Вадик вновь:

– Да вам раз плюнуть это… Дело личное хотя б на месяц подзаныкайте всего лишь только. Доберется до КБ пускай он, а потом уже на новом месте бронь наложит на него начальство. И для родины спасен конструктор, что Сухого переплюнет даже. Тут на вас у нас одна надежда.

Даже если бы майор услышал приглашение к чему-то просто омерзительному бесконечно, так и то б был ошарашен меньше. Но такого отношенья к счастью службы воинской не мог понять он. Офицера жуткий взгляд пронзил вдруг лейтенантов молодых, и ужас исказил лицо гримасой страшной, кулаки вдруг затряслись сжимаясь, и сколь мочи только в легких было, Вешневецкий завопил брезгливо:

– На хуй! Вон! Пошли отсюда на хуй!

И как сдуло авантюр умельцев.

По аллейке, института возле, шли товарищи, убиты горем. И Алеша ощутил вдруг резко тяжесть воздуха большую в легких, в сердце боль, и на скамейку рядом, сел бледнеющий, глаза зажмурив.

– Что-то, Вадик, мне ужасно плохо, – прошептал, пролепетал уныло. А дружок на то взорвался прямо:

– Знаешь, Леша, а наверно хватит, друг мой, нюни распускать, как баба! Коль мужчина, так держись давай-ка! И не то еще бывает в жизни!

Резкий друга тон чувств буйство Леши поубавил чуть. И стало стыдно очень здорово ему за слабость. Улыбнулся горько парень, густо покраснел, и виновато молвил:

– Да ты прав. Уж извини, товарищ! – и почувствовал себя получше, то сказав, студент ХАИ недавний. Встал и с Вадиком потопал рядом к общежитию, где жили вместе.

Полежав, переварив, стряслось что, в головах друзья в кабак «Центральный» вечерком пошли вдвоем и просто прямо-таки от души надрались.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВОЕННАЯ ТАЙНА

После пьянки, встав довольно рано, в полвосьмого, по привычке старой, вспомнил Леша, что как раз сегодня завершающий этап призыва: будут нынче разбирать купчины офицеров по частям различным.

Кстати очень оказалось пиво, принесенное вчера с собою, две бутылки. Потянулся Леша за одной из них к окну, а тут и спавший друг открыл глаза. И жажду утолили Вадик с Лешей вместе. Ну а после, потянувшись сладко и икнув:

– А знаешь что, дружище, – встрепенулся авантюры мастер, – нет, совсем у нас не все пропало. Я нашел оригинальный выход!

– Ну, поведай.

– Ты слыхал о тайне, что майор нам говорил?

– Да слышал.

– Ну, так вот. И я припомнил тоже, как с МАИ один студентик шустрый закосить сумел как раз по тайне.

– Ну-ка, ну-ка, – весь вниманьем ставши, на кровати приподнялся Леша.

– На комиссию товарищ вышел, и конкретно объяснил предельно: «Я, товарищи, болтун по жизни! Тайн нельзя мне доверять военных. Разболтаю все как есть секреты. Для шпиона я находка то есть! И мне в армии рядах не место. А возьмете грех на душу коли, призовете, на себя пеняйте, если выболтаю что нечайно. В трибунале расскажу, что честно вам о мании своей поведал на комиссии. И всем припомнят». Дискуссировать не стали даже.

– Неужели это правда было?

– Было. Знает все МАИ про это. Да подумай сам: ну кто захочет брать ответственность, когда сам мелет, призывающийся, вот такое?

– Что ж и мне вот так прикажешь тоже?

– А чего? Делов всего: помнешься, покраснеешь пять минут каких-то и свободен, не чешитесь, Вася! И проблема решена, дружище!

– Так встаем, на призывную скоро. Ну-ка вдруг и повезет взаправду.

Быстро встали и, умывшись споро, собрались и пошагали спешно в институт родной разок последний.

Возле самой проходной машина милицейская, а с нею рядом помощь скорая стоит. Студенты обступили их кружком. Глазеют.

Вздрогнул Леша:

– Вадик, глянь на пике институтского забора парень! – чуть не крикнул он. Тот смотрит – правда.

– Ничего себе картина! Ужас, – прошептал, перепугавшись, Вадик.

– Дикий! – Леша поддержал, и стали за картиной наблюдать печальной.

Не бывало никогда такого, на заборе чтоб в ХАИ вот так же бестолково жизнь закончил кто-то.

А забор был в институте добрым из стальных толстенных прутьев длинных, заостренных наверху. И надо ж, на добротную такую пику, как акула на гарпун, попался незадачливый студент – бедняга. Видно, он перелезал и просто поскользнулся, а копье не промах четко в нижнюю вонзилась челюсть. Струйки алые катились крови по одежде, орошая землю.

Наконец-то бедолагу сняли. На носилки и скорей в спецтранспорт тело мертвое от глаз досужих. И уехали машины шустро, не особенно которым рады большей частью, без каких, однако, человечество пока не может.

Гомон начался в толпе студентов.

– Пугачев из триста третьей это.

– «Б» поток.

– Видать, бедняга пропуск позабыл и вот полез растяпа.

– Да, без пропуска у нас не пустят, как-никак, а институт режимный.

– Уж куда еще режимней, только для шпиона тот забор и пропуск не препятствие, а человек вот бестолково попрощался с жизнью.

– Пусть режим, но разве пропуск трудно взять с собою? Разгильдяйство это.

– Он всегда ходил, как сонный будто, вот жестокая за то расплата.

– Это ж только умудриться надо, подбородком чтоб на пику точно.

Леша, слушая ребят, подумал: «А примета ни к чертям собачьим. Нехорошая примета – чую», только Вадику о том ни слова не сказал и, постояв немного, в институт друзья пошли, проверив пропуска сперва в карманах, правда.

Перед кафедрой уже военной Вадик:

– Вот она, – заметил другу, – настоящая беда, с твоею никаким не сопоставить боком.

И Алеша промолчал согласно.

Наконец-то кабинет 108, где комиссия уже хлопочет. У дверей его ребят с полсотни. Тут и те, кому служить, и те, кто поболеть пришел за друга также.

Вот один призывничок с улыбкой вышел, радостный такой, как будто человеку отвалили денег ни с того и ни с сего немало.

– Ну, куда?

– Да хорошо, в Батуми. Мандаринов обожрусь от пуза. В море Черном накупаюсь вволю.

На счастливчика вопросы тут же стали сыпаться, а из дверей же шустро выглянул майор знакомый, что на кафедре военной ведал подготовкой строевой и крикнул:

– Заходите! – и Алешу пальцем поманил. – А ну давай, Емелин.

И пошел тот в кабинет 108 за майором, побледнев. Войдя же отчеканил, как учили, четко и понятно:

– Лейтенант Емелин!

И умолк. И огляделся: «Боже!». Офицеров два десятка целых. Все полковники по большей части, восседают и глядят сурово.

Добролетов, генерал-майор, сам этот в центре, председатель все же. Вишневецкого же нет, конечно, стресс свалил последней встречи видно, непредвиденно такой ужасной для военного с большущей буквы.

«Хорошо что не придется видеть человека, – Алексей подумал, констатируя сей факт, – а то бы как в глаза сейчас смотреть во время безобразной авантюры новой?»

Покупателя суровый голос размышления прервал Алеши:

– Как, товарищ лейтенант, хотите на Иртыш?

И лишь собрался Леша отвечать, как покупатель снова:

– Просто техником сперва и сразу после срока двухгодичной службы инженерную представим должность. И с жильем у нас пока в ажуре. При условиях таких лишь глупый только в кадрах не остаться может.

Тут замешкался немного, правда, призывник, вояки натиск мощный с толку сбил, а покупатель, будто пес взбесившийся, с цепи сорвался:

– Что молчите, – заревел, – Емелин! Не хотите вы служить, быть может, в нашей армии Советской вовсе? Так конкретно говорите, прямо, а не яйца между ляжек трите!

Очень густо покраснев, Алеша, весь сгорая от стыда:

– Я, – начал, – очень здорово служить желаю, где угодно, хоть во льдах бескрайних, хоть у вас на Иртыше, в Сибири. Да беда: я есть болтун по жизни, слабоватый на язык серьезно. За зубами не умею толком я держать его. И как с грехом тем буду в армии служить, коль тайны ни одной не сохраню военной, для шпиона я находка если. Потому сейчас прошу покорно нашей родине не делать худа и меня не призывать на службу.

Рты раскрыли все как есть и тихо очень-очень в кабинете стало. Добролетов, генерал, так вовсе весь как рак побагровел, надулся и хотел уже взорваться было разухабистой военной бранью, но полковник тот, который справа:

– Марш! – скомандовал. – Кругом! – свирепо. – Вон!

Емелин, повернувшись, вышел. А полковник:

– Я беру болвана, – зло сказал, – косить не дам под дуру! Покажу, блядь, где зимуют раки!

И полковник тот, который слева восседал от генерала, крикнул, ситуацию замять желая:

– Кто там следующий? – И какой-то призывник вошел за Лешей тихо.

Вадик к другу:

– Ну, чего? – а тот же даже вымолвить не смог словечка.