© В. Мамонова, 2014
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2014
По ту сторону доксы – парадоксы:
Эйнштейн – реинкарнация Зенона —
Признал движение стрелы в покое,
Когда ее пронзает яблоко Ньютона.
Хоть всякое движение и невольно
Имеет тяготения довольно, чтоб
В со-творение трение претворить,
Но в скорости лидируют фотоны.
Есть в световом продлении тона
Потенция быть не-волною: квантом.
А Парменид, понятно, зорче прочих
В запрете нет, небытия и многоточий.
По расстроенным струнам электропроводов,
продвигаясь к первым всходам
свернутых в трубочку облаков,
взглянула на червяков,
перемещающихся ползком,
сосущих молоко
мертвой матери, —
давно
нуждается в новых формах
непогрешимость основ,
составляющих трехликое единство,
что, раскачиваясь в воздухе
под действием ветров,
грозит рухнуть вовсе;
но я как все:
спешу, ползу – никто,
прогуливаюсь изредка,
меняя ракурсы и взгляды,
по струнам электропроводов:
наш город сверху удивительно похож
на микросхемы, чипы, платы – их чертеж.
А я мечтала с Маяковским все-таки о саде.
И когда однажды приходит время поступка
неотвратимо, как время второго рождения,
ты смотришь на мир в недоумении: вестимо,
Мировое сознание отражает посыл адресата,
надсадно разносясь по зеркальным нейронам:
и вскоре ты восклицаешь надрывно, радостно,
неопределенно: «О, Боже, второе рождение!»
Да, его не отсрочить, перенеся на мгновение,
на день, месяц, год, десятилетие вперед, жизнь,
следующую в вирт-среде, на Земле или Марсе.
На всякий случай можно приготовить снасти
для рыбки золотой, а если угодит акула? Тогда?
Оставить зомби-двойников жить на автопилоте;
самой, не будучи пилотом, уйти, залечь на дно,
что шевелится изредка, неровно шкурой океана
и заразительно смеется алым, если смеется, зная:
уступка смыслам не стирает топоса поступка,
а только оголяет тщетность говорения и страх…
Итак, усилий взмах – и совершенность вешная,
Миров аллеи, настраивающие мозг-приемник
на тета-ритм, вещающий свободно и спокойно:
«И это хорошо!», ныряя во вселенский сонник,
или, напротив, усилий крах: закрытие, забвение
желаний, мечт, потенций и любых интенций?
Прыжок без четких перспектив – поступок или
соскальзывание без перспективы как уступка?
С тобой хочется говорить
На всех возможных языках,
И на всевозможных языках
Хочется с тобой молчать
– понимание размыкает слух
и снимает с уст печать —
С тобой хочется мечтать
Рядом, взглядом не касаясь,
Трепетным теплом ласкаясь
Хочется с тобою бытовать.
Есть обращение образа в пространстве,
чуть загруженного веб-информацией —
образа-ранца с леденцами и стансами,
удаляющегося от скудных вариаций и
композиций с конусом, кубом, шаром,
где фоном становилась фигура в алом,
а фигурой – залитый ровным и плотным
ахроматическим цветом отсутствия
– фон, оттеняющий скрытый объем
в иноприсутствии других плоскостей,
измерений и размерностей,
сопрягающих образы, знаки,
а не свойства вещей.
Есть движение образа с пространством
лицом к лицу в мистерии лета и танца,
образа-края – в мифологии ада и рая,
сворачивающего стаи страниц в птиц
скверов, улиц и площадей, в главы
взаимопереходящих систем-вещей
хронологически заостренного тона,
ровно следующего в море времен
по краю, который граница и рана
искривленного пространства-теста,
выползающего за свои пределы,
когда становится тесно и мало
лишь ада и рая.
чем раньше тем быстрее чем старше тем дальше
проникает взгляд да и со всей сини спешит назад
к сетчатке
век краток
но никто и
не спорит
лишь вторит
слабой улыбкой которая тонко и зыбко кружится
в теплых зрачках в уголках губ и просится с рук
Последняя Книга пульсирует
Точкой,
Кровоточит соком, червоточит
Почвой,
Ветвится через своих чад,
Зеркалит
Полночь черноты и сад
Сознания;
Почти авторская отдушина,
Отчасти
Цель и плод предыдущих
Двоичных кодов.
Последняя Книга читает себя
Взахлеб:
Сразу с начала и сразу с конца,
Не доходя,
Точно в немощи, до корешка.
Знаешь, у этих берегов нет твердости:
Условность, аморфность в них выдает
Налет чьей-то фантазии, фантомность.
Может, глазами незнакомца эти берега —
Лишь блики солнца, проекция или сон:
Проекция сна на реальную странность,
Которая обстоятельнее, чем проспект;
Вот сейчас заглянуть бы в кафе на обед.
Но плывем вдвоем, солипсизм на двоих:
Каждый – образ Другого в сердце своем.
Значит, не солипсизм, а иной уже «-изм».
Хотя даже работая всеми конечностями,
До заката нам не успеть, но к вечности —
Наверняка. Ты забыл все про те берега:
Скоро солнце начнет садиться – нам бы
Поторопиться, чтобы с ночью не слиться.
Но смотри: берега сочетаются с морем, и
Берегоморе нам вторит, в нас переходит.
Различение вскрывает личины и – sorry —
То, что «между», – невольно в сравнение,
Как и предсказуемость акта мышления
По подобию, – а ведь с этого все началось.
и что ты всё зовешь сирен, инкубов, ангелов и сов
в гости? а встретишь – убегаешь или лжешь
о шершавой и колющей, как еж, коросте;
скрываешься под лестницей вещей в плотном
пропахшем потом предметном росте;
стоишь бледнея – теменем ища солнце,
а найдешь только – колосишься и зреешь,
благоухаешь, цветешь – сорняк и рожь —
и, тыкая в сирен, инкубов, ангелов и сов,
твердишь который раз одно – о невозможности
жить полноценно и легко коротковолновым
в удушливо красивом жарком красном,
а мы, значит, напрасно на другом режиме?!
так что ж ты звал нас яростно и хрипло,
липко, знаешь, – большей частью – липко:
чтоб ветер наш учуять, чтоб крикнуть на аллюре
– свершениям всем – всем поцелуям:
я – здесь, я – томный дикий непролазный лес,
я разрастаюсь медленно; темнея, задыхаюсь:
мне нужен ваш приход и – понимание в идеале,
ты нас сзывал подряд, как стаю; мы – не стая.
где, кстати, руки можно здесь помыть?
а полотенце? рассказывай, коль хватит сердца.
С какого-то момента мы подобны сообщающимся сосудам,
Ведаем друг о друге без объемных строений бытовых сред,
Что больше похоже на чудо, но верующих в него почти нет.
Значит, и есть Чудо – сопряжение и чреслами, и судьбами,
Течениями и обращениями в золотом сечении лет.
На свет нас зовут синие птицы, новые лица, старые карты.
Уплотненность дней разжижает металлы, перебирая гаммы
Оконной рамы; я барахтаюсь слабо в околоплодных водах,
Истекаю семенной пеной, застывающей сгустками смальты.
Какие еще смешения входят в состав амальгамы?..
иногда нас совсем мало —
в предельных числах;
а порой мы воплощаем
феномены чьего-то сознания:
назовем это чистой
любовью и пониманием;
однако, о сознании,
в основном, расплывчато, кисло,
хотя оно фрактально
нас связывает всех развитием,
духовным ростом и соитием.
мы, словно летучие мыши,
на перекладине дней повисли;
нас упрекают в лихих мыслях —
повод озвучить спам-истины:
обозначим это желаемым
социальной машины,
несмотря на то, что желаемое
отлично от глубин ожидаемого,
противоположно вовсе
необходимо витальному.
поэтому желаемое для нас – повод выспаться.
Вот как формируются массы? Ведь в природе масс нет.
А рой, стадо, табун, муравейник, прайд, стая или община
Суть защищенная биосоциожизнь целостности и единицы,
Обустроенная через культ вынесенного вовне расширения.
В принципе, в массе – своя защищенность, подобная жиже.
Но почему ближе стала масса, заменив био-, социо-, жизнь?
Предположим, nova vita – слепок, посмертная маска, модель
Ценностей, ориентиров, программы поведения и мотивов,
Привитых через НЛП, двойное кодирование, ранний секс.
Спрашивается, кто именно занимает твое пространство-время,
Когда в движении, сопротивляясь силе всеобщего притяжения,
Ты, подобно бозону, переходишь из небытия в бытие и обратно?
Ладно бы гамлетовский вопрос – экзистенциальный переворот,
Но когда в ритме машины, монотонно и атомарно, стирая шины
На поворотах социальных ожиданий и / или самооправданий,
Понимаешь глубоко, ясно, пронзительно, тошнотворно, до ора:
Вот она – твоя единичная наличность и проявленная жизнь;
Прыгни в нее – и захлебнись ее горячей соленой любовью.
Когда художник-фигуративист,
Неважно, кто он – реалист или примитивист,
Создает композицию – он ведет глаз зрителя.
Когда философ-гносеолог,
Неважно, кто он – аналитик или семиолог,
Артикулирует пролегомены – он ведет глаз читателя.
Когда политик – предтеча народа,
Неважно, кто он – оппозиционер или традиционалист,
Озвучивает риторические фигуры речи – он ведет глаз рода.
Когда художник, философ, политик
Дают объяснительные модели реальности как тотальности,
Мозг отпускает каналы восприятия на поиск нового.
облака нарезают небо свежими ломтями лазурита:
беглому рисунку вторят ритмы вспаханных полей,
что усеяны колосьями взошедших робко пахарей:
кто из них с лозунгами, кто с магнитами, а кто с…
выбирай любого, далее – пасутся стада пастухов:
каждый – со своим псом, персонификатором ego;
что ты скажешь, амиго, киник бродячий Псой?
планы зеркалят области ломкими плоскостями,
играя на статике движущихся в вакууме табунов /
динамике поющих сопрано межфигурных пустот;
вот проплывает почти рядом с глазами чей-то рот,
а вот – существо с вывернутыми наружу органами
из анатомического театра приветствует свою тень;
что ты скажешь, амиго Диоген? – как прошел день?
а цвета дразнят и суетятся совершенно излишне:
любой лишний – лишен дополнения и контраста;
я стою в черте локальных и голосистых гласных,
ко мне поспешает Франсуа Рабле – здоровья тебе!
кадры сменяют кадры, картины смещают картины:
пастухи – в тине, пахари застряли в сизых хлебах;
что ты скажешь, сатирик? – ничего! вот о том и я.
И никаких параллелей!
Лучше свирель метели,
Предсказуемый холод,
Порядок и ход мыслей,
Матричный срез клетки,
Набрасывающий сетки
На все био-, чтобы био-
Так не било по нервам,
Приближая к арт-акции
Систему орг. реакции.
Абсолютное принятие —
Отчасти и есть снятие
С бед «во плоти» бреда,
Смешение воза зрения,
Мира с мировоззрением.
Пример – судьба Лира,
Которая не вдохновила
На свершения «во имя»,
Хотя имя тогда и было,
Но «напротив» трубило.
«Напротив» – не натиск,
Даже не оттиск – поиск
Дистанции или подобия:
Пособие по управлению,
В котором воля, веление
Спущены в комментарии
И требуют обновления, —
А минимум реставрации,
Причинно-следственной
Инициации знака и кода.
Конечно, ведь завтра – не конечное:
настоящее сбрасывает совершённое,
обновляясь, как змея, гладкой кожей,
как лишенная хвоста ящерица позже
обзаводится новым хвостом и еще.
Но не грушу: только в землю молчу.
Земля: молча в ответ, сохраняя завет
невмешательства в препирательства
настоящего – беглого каторжника,
настоящего, таящего и отторгающего
сложности – ложности – возможности,
брошенные в печь: пустое в порожнее,
настоящее, которому, увы, не сберечь
ничего. Я иду, ничего-ничего. Молча
в землю смотрю. Еще – не конечное,
и к тому же размышления о вечном —
всегда кстати: восприятие в квадрате.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке: