Крангел. Собачье озеро

И отдаленный, едва слышный лай какого-то огромного пса продолжает мучить меня.

Лавкрафт. Собака

Нет! Это не животное и не человек меняются взглядами… Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.

Тургенев. Собака

Дизайнер обложки Елена Михеева

© Василий Чибисов, 2021

© Елена Михеева, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0050-4692-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Ты неправильно смотришь.

– Ты опять выходишь на связь, мудила?

– Ты неправильно смотришь.

– Вот я тебе голову значит оторву и в задницу засуну, долбоебина великовозрастная. Тогда будешь правильно смотреть ниже и дальше.

– Ты должен заметить, но не должен увидеть.

– Еще раз позвонишь – наряд пришлю. Сам не заметишь, как увидишь много интересного. Отбой!

Но до отбоя было далеко. Телефонный хулиган упорно пытался научить майора Белкина правильно смотреть. Куда и зачем смотреть – звонящий не уточнил. Утром старшему следователю пришлось упражняться в гляделках перед зеркалом, расчесывая сапожной щеткой рыжие усища. От усердия зеркало запотело, и что-либо увидеть в мутной поверхности не представлялось возможным. Лишь на периферии две крупные капли конденсата вяло сползли вниз, оставляя за собой прозрачную дорожку, в которой отражался прикрытый шторкой край ванны. Майору показалось, будто штора сделана из картона и уже до того набухла от влаги, что вот-вот развалится на целлюлозные комья. Он будто заметил, как из-за шторы выглядывает картонный силуэт. Как будто в ванну поставили ростовую мишень для стрельбы. Рассмотреть детали майор не успел – оставленный ленивыми каплями след вновь помутнел.

– Вот. Надо значит меньше работать, – ритуальная фраза ознаменовала начало очередного трудового будня, который опять растянется на несколько суток. Пользуясь задумчивостью полицейского, сапожная щетка перешла от расчесывания усов к чистке зубов.

В главном следственном управлении Белкина ждала выставка породистых глухарей, токующих над силовиками с начала зимы. Исчезновение школьников в Тимирязевском лесопарке, исчезновение немецкого «тигра» прямо из музея в Кубинке, исчезновение котов по всей округе, исчезновение цыган и цыганских городков, исчезновение стройматериалов с реновационных строек, исчезновение дорожных знаков вдоль Рублево-Успенского шоссе. Вот бы и чиновники с их проверками тоже исчезли. Майор осекся. Неуместные мысли навещали головы силовиков всё чаще, тайком переписывая ноты патриотических песен. Вместо прощания славянки ансамбль волынщиков норовил заунывно просипеть танец маленьких лебедей. Что ни говори, год выдался на редкость нервным как для майора Белкина,

так и для Светланы Озерской, лучшего врача-психотерапевта страны. В этом убедился ее драгоценный супруг, получив лейкой промеж глаз. Нечего заходить на запретную территорию – превращенную в небольшой зимний сад лоджию. Если Света уходит на балкон, то она хочет побыть одна, в обществе цветов, а не овощей. А если женщина хочет побыть одна, то горе, позор и лейка на голову того, кто осмелится!..

Таковы азы семейной психотерапии – настоящей, а не этой вашей слюняво-гламурной лохановщины, изучаемой в современных институтах. Никто, даже самый родной и близкий человек, не будет уважать твое жизненное пространство, пока ты сама не научишься защищать личные границы. В любое время будь готова отразить вторжение. Кто к тебе с глупым вопросом придет, тот лейкой в лоб и получит.

– Милая, тебя к телефону. Говорят, что срочно, – не уловив намека, проблеял муж, высовываясь из-за двери. – Мужчина с кремлевским баритоном. Заявляет, что ты неправильно осматриваешь пациентов и не чего-то замечаешь. И еще Вовка Белкин звонил, просил составить портрет серийного педофила. Ты бы с ним помягче, мы все-таки вместе служили…

Годы совместного быта научили Свету не напрягать голосовые связки впустую. Мужчины отключают мозг, когда ты повышаешь на них голос. Здесь нужны более весомые аргументы. Сохраняя хладнокровное молчание, Озерская ухватила поудобнее флорариум с орхидеей и хорошенько прицелилась.

Цветочный горшок пробил дыру в витраже, отделяющем оранжерею от коридора второго этажа. Лена Ерофеева с легкостью увернулась от весомого аргумента дражайшей матушки.

– Я сдам тебя в психушку! И Лизу сдам. И сама сдамся. Еще одно слово про это существо, еще один жуткий натюрморт, еще одна подобная выходка в моем доме!.. Научилась за Уралом стройбригадами командовать? Возомнила себя покорительницей пустошей? Забыла, кому ты всем обязана? Я не остановлюсь. Я сделаю всё, чтобы защитить своего внука.

Елена не перебивала мать. Пусть орет побольше и погромче топает ногами. Миниатюрная камера, встроенная в янтарный гребень, исправно собирает материал для истории болезни. Или для скандальной светской хроники. Кто кого в какую психушку сдаст – вопрос открытый.

Этажом ниже маленький Дима прятался под кроватью и слушал, как то ли наверху бабушка топает ногами и кричит на маму, то ли кто-то прыгает в его комнате и противно хихикает, совсем-совсем рядом.

– Рядом я сказал! Хорошая собака. Стой. Ты не моя собака. Ты вообще не собака.

Янковский снова проснулся от собственного крика, сел на кровати, схватил с тумбочки пистолет, прицелился в громадный черный силуэт, нажал на курок. У пистолета вспыхнул сенсорный экран. Сотни пропущенных вызов, столько же сообщений. Силуэт растекся вдоль стены, приняв облик выставочного стенда. Когда уже наши китайские партнеры усвоят, что не надо дарить макет оборудования тому, кто еще до начала выставки скупает половину патентов и лицензий?

Промышленник брезгливо пролистал список номеров, автоматически забракованных анти-спамом. Все незнакомые, все разные, все со стационарных телефонов. Из других городов, из других стран. Черногория, Украина… Кто-то приноровился использовать скайп для ночных обзвонов. Текстовые сообщения тоже были направлены с помощью интернет-телефонии. «Ты неправильно смотришь». Конечно. Одним глазом мониторю рынок военных технологий, другим приглядываю за конкурентами. Трудно, знаете ли, честно конкурировать не с равными игроками, а с машиной государственного воровства и прямого отжима в лице шарообразного бывшего неонациста, получившего кличку Герасим за публичное утопление таксы в экспериментальной нано-жиже. Хорошо хоть придворный нефтяник, на визитке которого нет ни имени, ни контактов, не интересуется военкой. Иначе стал бы Янковский счастливым обладателем корзинки колбасных изделий, а то и сырьем для оных.

Спам, спам, спам. Родня из Польши истерично сожгла мосты после Смоленской авиакатастрофы. Друзья? Ну какие могут быть друзья?

Австриец – одно сообщение. Его еще не хватало.

> Запишитесь к психотерапевту, пан Янковский.

Иногда Станиславу казалось, что эти сообщения он отправляет себе сам.

– Сарочка, я записала тебя к психотерапевту. Сарочка! Мне иногда кажется, что я сама с собой разговариваю.

– Циля, у тебя слабое сердце. Ты бы не выдержала общения с собой. Отстань от ребенка.

– В каком месте она ребенок, Яша, ответь мне, только на себе не показывай! Это же сплошное разочарование, а не девочка. Сара!! Не сиди с таким безмятежным видом, когда мама говорит за серьезные вещи. Подумай, через что пришлось пройти твоей маме, твоей семье и твоему народу.

– Можно подумать, Циля, что ты шла вместе с нашим народом в первых рядах, а не стояла в сторонке, продавая бублички и вашим, и нашим, зарабатывая стартовый капитал.

– Яша, побойся страха. Я просила тебя, как Ленин кронштадтских матросов, помочь в воспитании твоей же родной племянницы, а ты саботируешь весь воспитательный процесс, как… как…

– Как кронштадтские матросы приказы Ленина. Видишь, всё законно. Я просто плачу тебе той же халявой. Это твоя дочь, а ни разу не моя. Где ты была, когда ее рожала?

– Нет, ну вы посмотрите на этого великого педагога. Значит, племянницу наставить на распутицу он не может, зато будет учить жизни ее мать!

– Та не боже ты мой, Циля! Единственный человек, которому всверлилось в маковку учить тебя жизни, был почтенный Ицхак. И что? Пятнадцать лет назад этот сефард сбежал от такого учения к аргентинским каббалистам, а в феврале досрочно окончил и свою школу жизни. Не сказать, что учился он с отличием, но таки отличился, оставив тебя со шнобелем вместо наследства.

Сара давно научилась воспринимать перепалки многочисленных родственников как звучащую на фоне музыку. Родня обычно собиралась на дружные посиделки и галдела вся сразу, а тут всего-навсего маман и ее брат, постепенно потерявший всякие навыки диспута после срочного переезда из Днепропетровска в Швейцарию. Разве это музыка? Металл умеренной тяжести. Вот если в гости заглянет тетя Соня…

Выполнив дневную норму по селфи и ванильным цитатам, Сарочка заглянула в запрещенный и намертво заблокированный, но почему-то работающий мессенджер. Голосовушки. Я крангел, я туман стокрылый, – донесся расслаивающийся голос сквозь помехи. Опять он. В бан. Еще голосовушка. «Ты неправильно смотришь». О, а это что-то новенькое. И голос приятный. «Ты должна научиться замечать, но не видеть». Ясно. Еще один желающий чему-то ее научить. Спасибо. Вполне хватает родственников и стокрылого дебила. В бан.

В бан. И тебя в бан. И тебе ворох банов за шиворот. Лера отфутболила последнюю подачу приветов из прошлого и вернулась за стойку администратора, но администратором себя не чувствовала и не признавала. Когда она устраивалась – вернее, ее устраивали – в психологический центр «Озеро», речь шла о клинической практике или, на худой конец, стажировке. Хороша стажировка: мариноваться на ресепшене круглые сутки!

Родительский очаг тихо догорал в далекой провинции, друзья детства внушали отвращение, новыми знакомыми Лера обзавестись не успела, коллеги ее демонстративно игнорировали. Праздники она провела в полном одиночестве на рабочем месте. Единственной, кто прекрасно помнил о существовании девушки, была основательница «Озера» – Светлана Александровна Озерская. Начальница ненавидела всё, не связанное с психотерапией, включая людей. Лерочке в известном смысле повезло. Для Озерской юная особа олицетворяла возможность наполнить не до конца испорченный образованием мозг настоящими знаниями. Вместо ненависти Светлана посылала стажерке лучи агрессивного добра в виде регулярных внезапных лекций с последующими блиц-опросами. Девушка справлялась с новой информацией и достойно выдерживала подстерегающие на каждом шагу экзамены, чем изрядно злила наставницу, которая потратила молодые годы на самостоятельный поиск и проверку бесценных знаний. Светлана пыталась контролировать дидактический пыл и не выбалтывать тайны психотерапии единственной ученице, но инстинкт продолжения профессионального рода брал верх. С каждым днем работы в центре Лера становилась всё более подкованной в патопсихологических вопросах.

Зазвонил телефон. Рождественское чудо. Обычно клиенты договаривались о встречах лично со своим терапевтом. Никаких листов ожидания, никакой базы данных, никаких имен и расписания. Конспирация, граничащая с паранойей. Благодаря сложной системе коридоров посетители не пересекались друг с другом. Администратор играл роль свадебного генерала. Приветствие, доктор вас ждет, номер кабинета, проходите в этот коридор. Тем не менее, телефон звонил.

– Добрый вечер. Центр Озеро. Администратор Валерия. Чем могу вам помочь?

– Ты неправильно смотришь.

– Вы хотели записаться на прием?

– Ты неправильно смотришь.

– Вы уже обращались к нам?

– Надо замечать, но не видеть.

– Могу записать вас на первичную консультацию.

– Если будешь смотреть в упор, то умрешь. Его можно только случайно заметить.

– К какому специалисту вас записать? Могу порекомендовать Игнатия Аннушкина. Гипнотерапевт. С отличием окончил РНИМУ имени Пирогова. Стаж…

– Ой, иди нахуй, сука, заебала.

– По инструкции я обязана попросить вас перейти на деловой тон общения.

– Да-да-да. По инструкции ты сосать обязана. И Игнатию передай, что я его мать в рот ебал.

– К сожалению, я не могу передать данную информацию специалисту…

Трубку бросили. Лера вздохнула. Как раз Игнатию – самому заносчивому, беспринципному и самовлюбленному сотруднику «Озера» – она бы охотно передала данную информацию и от себя бы еще добавила. Жаль, не удалось заманить телефонного неадеквата на прием к гипнотерапевту. Вот веселуха была бы. Но страдающие самыми разными психическими расстройствами телефонные хулиганы отличаются настойчивой преданностью однажды выбранным номерам. Пранкер позвонит снова, и уж тогда Лерочка расстарается и осчастливит Игнатия необычным клиентом. Специалистов, привыкших обслуживать относительно здоровых и социально успешных людей, необходимо периодически макать рыльцем в народную стихию, чтобы не зазнавались и не теряли связь с реальностью. Все эти гипнотические сеансы для состоятельных полусветских дам – чистое развлечение и отвлечение. Пациентки развлекаются, заполняя душевную пустоту психическими проблемами: пусть выдуманными, зато своими. Психологи отвлекаются от настоящих и довольно серьезных психических проблем – тоже своих. Скучно. Вот эти господа со скуки и бесятся.

Игнатий бесился со скуки. У него наконец-то появилась пациентка, страдающая сложнейшей системой галлюцинаций оккультного содержания. Уникальный клинический случай обещал принести обильный материал для монографии мирового уровня и обессмертить молодого (по профессиональным меркам), но пока всё еще смертного специалиста.

А приходилось тратить время на откровенную банальщину. Зачем он тогда послушал профессора Кибица и ушел из серьезной психиатрии в прибыльное, но абсолютно рутинное и ненаучное гипнотическое ремесло? К сорока пяти годам он почти смирился с однотипными тупыми проблемами старых пациентов. Теперь же, на фоне Сары, танцующей на грани безумия под клубную музыку, остальные страждущие вызывали нарастающее раздражение и брезгливость.

– Я боюсь свешивать руку с кровати!

Ну вот, опять сказка про белого тельца. Игнатий зафиксировал брови в полуприподнятом положении, по неровному контуру сплющенной параболы Лобачевского. Удивление, самоирония, легкое недоверие.

Как нелинейно время! В теории мы начинаем с простых задач и движемся к сложным. Но лучший гипнотерапевт страны начал практику с необъяснимого, сложнейшего, ужасающего случая. После такого врачи обычно либо уходят на покой, либо становятся пациентами. Игнатию повезло: он прятался от своих картонных демонов в стенах «Озера», где искусно играл роль целителя, а не больного. Или больного целителя. Целители разные бывают: от элитных частных психиатров до народных залупотерапевтов. Игнатий со своими гипнотическими техниками застрял где-то посередине.

Всю профессиональную жизнь Аннушкин совершенствовался, оттачивал навыки гипноза и архетипического анализа, учился и учил, искал и находил диагнозы в трудах немецких философов… Для чего? Чтобы в зените славы заниматься такой банальщиной? Лишь одну пациентку преследовал ангел, все остальные упорно боролись со своими демонами – и проигрывали, пока не приходила с востока гипнотическая конница, на пятый сеанс, с первым щелчком метронома.

Гипнотерапевт оперся виском на сведенные вместе пальцы: указательный и средний – и слушал нестройный дуэт внутреннего голоса и пациентки.

– Мой коуч сказала, что кровать должна стоять на силовых линиях. Хотела передвинуть ее к стене, но не хватило места. Купила более узкую. Теперь сплю, свесив руку вниз. Позавчера, когда почти уснула, меня посетила странная мысль. Вдруг моя рука кому-то мешает?

– Кому? – самым серьезным тоном поинтересовался Игнатий.

– Тому, кто под кроватью.

Кривизна параболических бровей слегка увеличилась.

– Я знаю, как это звучит, – пациентка выглядела виноватой. – Но эта мысль не дает мне спокойно спать уже неделю!

– Вы боитесь, что из-под кровати кто-то вылезет?

– Немного.

– Вы думаете, там кто-то живет?

– Не уверена.

– Вы чувствовали прикосновение к руке?

– Нет. И от этого только хуже. Так стыдно!

– Это именно стыд или что-то иное?

– Ощущение собственной неуместности. Я вредная, я мешаю. А ко мне даже прикоснуться нельзя!

Аннушкин вздохнул и прикрыл глаза в знак понимания и сочувствия.

Вот и полезла из-под кровати настоящая причина.

– Итак, это не страх и не стыд. Чувство вины. Вы не боитесь того, кто под кроватью. Он вас боится. Могу его понять. Если бы у моего лица постоянно мельтешила чья-то рука…

Пациентка натянуто улыбнулась и, повинуясь жесту терапевта, перебралась на кушетку. Терапевт заученным движением тонких пальцев включил метроном. И перед кем он рисуется? Клиенты не видят гипнотизера, когда тот химичит у изголовья терапевтического ложа.

Погружение в транс было недолгим и неглубоким. Нет смысла вытаскивать из человека воспоминания, пока он под гипнозом. После пробуждения высказанное забывается, и проблема остается нерешенной. Игнатий поступал хитрее, используя транс для временного снятия тревоги и психического сопротивления. Уже вернувшись в бодрствующее сознание, клиент начинал откровенничать.

– Я вспомнила эпизод из детства, – переведя дух после возвращения, сообщила пациентка. – У Борьки, соседского мальчика, была большая книжка-раскраска. Я очень ему завидовала.

Зависть. Потом такие дамы, удачно выйдя замуж, становятся гламурными художницами, чья мазня выставляется в галереях, организованных и щедро проспонсированных специально для таких вот…

– Для таких вот, как ты, у нас значит есть отдельная бронированная камера! – грозно ощетинился усами Белкин. – Зачем с плакатами к этой треклятой больнице переть? Больше негде митинговать? Страну и так лихорадит, но вот значит люди хоть с приличными требованиями выходят. Постройте поликлинику, постройте поликлинику. А твои ребята? Снесите больницу, снесите больницу. Чем вам больница не угодила?

– Это не больница, а логово фашистов!

Напротив майора сидел болезненно худощавый мужичок со стрижкой под ноль и маниакально горящими глазами. Великовозрастный бунтарь со стажем, не наигравшийся в революцию. Когда-то его сажали в автозак с осторожностью, навалившись всей толпой, допрашивали только через решетку – боялись: вдруг буйный. Потом привыкли. Тем более, пламенный сталинист никогда не оказывал сопротивления при задержании, а сам шел навстречу полицейским с протянутыми руками. Для таких допрос и возможность выступить в суде – желанная трибуна.

– Ну какие вот там фашисты? В заброшенной, значит, больнице? – устало воззвал Белкин к разуму задержанного, но для успешного воззвания ему не хватало трубки, шинели и кирзовых сапог.

– А то вы, товарищ майор, не знаете!

– Вот значит не знаю. Объясни.

– Нацики. Их лет пять как не видно, не слышно. А тут целая толпа. Собираются, маршируют, немецкие песни поют, дорожки подметают.

– Дорожки подметают? – Белкин спрятал улыбку в усищах, – Ты ничего не путаешь?

– Честное пионерское! Они к чему-то готовятся. Пока вы нас сажаете за требование обычной справедливости, эта нацистская мразь у всех на виду устраивает тренировочный лагерь.

– И что ты мне предлагаешь? Выслать мотоциклеты с пулеметами?

– Уж сделайте что-нибудь, Владимир Серафимович! Не то у них самих появятся и пулеметы, и шмайсеры, и мотоциклеты с колясками.

– Ну-ну-ну. Не появятся. Я прослежу. Ты вот сам-то на скинхеда похож. Так что мне значит тебя сажать?

– Обижаете. Скинхеды разные бывают. Среди антифашистов нас много, среди анархистов тоже. А там конкретно фашня. Только свастики не хватает.

– О как! – майор крякнул. – Фашисты и без свастики?

– Не, ну крест у них есть, но какой-то странный. Такой, как, ну как две свастики. Давайте я нарисую.

– Давай ты просто не будешь бузить ради бузы, хорошо? Пойми, не время сейчас для ерунды. Не раскачивай тонущую лодку.

– Что, вашу крысу тошнит? – со времен распада СССР леваки разучились придумывать мемы, поэтому занимались экспроприацией картинок и лозунгов с просторов интернета.

– Ох, Сережа, Сережа, – Белкин устало смотрел на потрескавшуюся зеленую краску стены, – Вот ты значит пойми. Я не страну от вас защищаю и не Кремль. Я бы их сам всех… допросил с пристрастием.

– Так чего же? – шишкастый коммунистический череп подался вперед. – Проявите советский патриотизм! Вы же присягу давали. Полиция с народом, вместе сметем буржуев и будем строить светлое будущее.

Майор безучастно отмахнулся.

– Да знаю я ваше будущее. Ты вот в этом сраном будущем почти и не жил. А я значит жил и многое изнутри видел. Наелся. Такого будущего я точно не хочу.

– А какого? Которое эти нелюди с двойными свастиками готовят? Поэтому защищаете больницу от нас?

– Не больницу от вас, а вас от того, кто живет в больнице, – тон майора стал по-следовательски отеческим. – Если он разозлится и выйдет к вам на митинг, то разгоном не ограничится.

– Да что он сделает? Собак спустит? Спускать некого! У него там одни коты живут. Никаких собак.

Нет никаких собаки. Тебе всё кажется. Докатился. Ни врагов, ни конкурентов, ни чиновников не боялся. Теперь шарахаешься от собачьей тени, шныряющей по дому?

Не держи охрану, потому что телохранителей и водителей перекупят еще до устройства на работу, еще до попадания в реестр агентства по найму, еще до личной рекомендации от знакомого. Отставные офицеры спецслужб в поздних девяностых взяли под контроль все каналы поставки кадров. Невозможно найти ни в России, ни в Европе политика, бизнесмена, артиста, у которого в штате нет двойного агента, информатора, потенциального палача. Все вы на крючке. Расположившись в роскошной резиденции о пятидесяти комнатах и двадцати машинах, вы стали заложниками собственной прислуги. Идиоты. Когда понадобится, они организуют несчастный случай, белую горячку или передоз, а потом не смогут вовремя дозвониться до врача. И будете лежать у распахнутого опустошенного сейфа с тремя проломами в черепе, а газеты напишут об оторвавшемся тромбе.

Янковский обходился без охраны, вместо машины содержал вертолет, жил за городом практически в лесной глуши, напоминавшей ему дом из детства польского. Незваных гостей пан Станислав не боялся. Местонахождение жилища известно немногим. Пусть пошлют отряд головорезов, чтобы те погуляли по минному полю, попрыгали через растяжки, поздоровались с автономными дронами-камикадзе. Впрочем, те немногие, знавшие точную локацию Янковского, запросто могли послать не отряд самоубийц, а целую армию. Могли, но не хотели. Им было не до Янковского – в стране зрел бунт. Гостей Станислав не ждал. Скорее его вертолет зацепится за неудачно подвернувшиеся линии электропередач. Красивая смерть. Настолько красивая, что и бояться ее не стоит.

Почему же бесстрашный паладин ВПК всматривается во мрак кухни, не смея нажать выключатель? Чувствует чей-то взгляд? В дом забрался дикий зверь, сам напуганный букетом новых запахов, и тоже тревожно всматривается в тьму коридора, где застыл хозяин? Нет, это не зверь и человек обмениваются взглядами. Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга. Довольно! Тургенев гениален, но пить-то хочется.

Оставив напрасные попытки преодолеть беспричинный страх, Янковский вернулся в спальню, наспех оделся и вылетел из дома. В буквальном смысле. Над подмосковным лесом взмыл военный вертолет и направился в сторону башен Сити. Удобно, когда у тебя собственная вертолетная площадка на вершине одной из них, а оттуда на лифте можно доехать до нижних этажей и очутиться в круглосуточном испанском гастрономе. Санкционка? Не путайте. Это для тех, кто сейчас пытается вяло, но массово выползать на площади, – санкционка, а для приличных людей – хлеб насущный. И вообще, завидовать нехорошо.

– Я очень ему завидовала. Он любил сидеть во дворе на лавочке и раскрашивать. Я стала ему мешать, закрывая рукой страницы. Борька бесился, плакал, убегал домой.

– Дети часто бывают жестокими.

– Бывают. Но я же не знала, что он на скамейке сидел не от хорошей жизни. Родители часто оставляли его одного с престарелой бабкой. Она была в маразме и почти не вставала с кровати.

– Иногда вставала?

– У нее случались приступы активности. Она выходила голой на балкон, выбрасывала из квартиры всякие вещи и материлась на прохожих. Родственники ее запирали в спальне, где кроме матраса ничего и не было. Мы все уже привыкли и воспринимали происходящее как шутку. Только Боря знал немного больше, чем мы. Поэтому отсиживался на лавочке.

– А вы его оттуда прогоняли, – протянул Аннушкин.

– Получается, что прогоняла. Гнала, гнала, гнала на верную смерть! – сорвалась на крик пациентка. – Он был довольно худеньким мальчиком. А у бабки во время приступов просыпалась звериная ловкость. Даже не ловкость, а цепкость. Жилистость. И то ли ее забыли в спальне запереть, то ли она дверь выломала. В общем, Боря с балкона полетел, вслед за телевизором, тумбочкой и стулом. Она приняла внука за часы.

– Почему именно за часы?

– Она сама так сказала. Я же всё это видела. Стоит эта ненормальная на балконе, держит внука за ногу и кричит: «Смотрите, какие они мне часики подарили! Часики! А ебать хотела я ваши часики!». Боря даже не сопротивляется, висит вниз головой и рисует в своей раскраске… Так и летел, сжимая книжку в руках.

Игнатий не ожидал, что клиентка сумеет вербализовать столь травмирующие воспоминания после минимального гипнотического вмешательства.

– Вы сейчас скажете, что мне просто нужно изжить чувство вины? Или что я ничего не могла сделать тогда? Ничего не понимала? Страх это лишь эхо прошлого, плачущего среди руин памяти?

– Зачем? Вы сами всё сказали.

– Сказала. Спасибо вам. Мне бы никогда не хватило сил сказать это самой себе.

– Для этого и нужны психотерапевты. Мы всего лишь устанавливаем рамку сеттинга, снабжаем клиента чистым холстом. Вам остается только нарисовать

– эти жуткие картины! Лена! У меня дом, а не галерея ужасов! Ты запугала моего внука так, что он отстает в развитии, боится темноты и спит под кроватью. Лена, не смей игнорировать мать! Телефон. Стой на месте. Это опять твой хахаль звонит. Не смей возражать. По глазам вижу, что твой. Мой номер просто так узнать невозможно. Алло! Так. Теперь послушайте меня, молодой человек. Перестаньте сюда звонить. Я не шучу. Не надо заводить свою шарманку! Я предельно правильно смотрю на вещи. В этом доме и в этой стране никто, кроме меня, ничего в упор не видит. Сколько бы вам ни платила моя дочь, не связывайтесь с ней. Она не дружит с головой. Знаете, до чего она довела моего внука? Ему теперь везде мерещится… Что? Что я должна заметить?! Ах, я поняла. Это вы Димочку научили замечать то, чего нет, и он теперь по ночам под кроватью прячется! Я найду вас, негодяй! Вам это с рук не сойдет, знайте. У меня связи. Какие?! Да будет вам известно, молодой человек, что половых связей у меня уже давно никаких нет, а которые были – только с законным супругом. Не надо мне сочувствовать! Нахал! Оставьте в покое нашу семью. Иначе вас найдут и в половые связи вступят с вами. Вы по голосу взрослый вменяемый мужчина, уж вы-то должны меня понять!

– Уж вы-то должны меня понять, Светлана Александровна!

Светлана Александровна понимала.

– Я уже видеть не могу эти шмотки! Просто я боюсь, что кто-то другой их купит. Дело не в деньгах и не в вещах. Время! Чувствуете, как уходит время? Светлана Александровна!

Светлана Александровна чувствовала.

– Я привыкла. Это как смена времен года. Неделю не могу встать с кровати, слезы лью. Неделю развожу бурную деятельность, занимаюсь документами, заключаю удачные сделки, хотя слезы всё время текут. Неделю радуюсь жизни. Неделю трачу на беготню по магазинам. Вы меня слушаете? Светлана Александровна!

Светлана Александровна слушала.

– Раньше я просто бегала по бутикам, тщательно выбирая тряпки. Меня хватало на два-три забега, потом силы заканчивались. И я ныряла в сон, которым невозможно насытиться. И тонула в слезах. На звонки отвечать нормально не могла. Знаете, как это невыносимо? Тебе кричат «Алло! Ты неправильно смотришь! Оглянись вокруг, мир прекрасен!», а ты молчишь, как дура. Светлана Александровна!

Светлана Александровна молчала. Как дура.

– Сейчас я просто не могу остановиться. Сметаю с полок всё. Меня корежит от ужаса при мысли, что кто-то может меня опередить. Звучит идиотски. Но я вижу какую-нибудь тряпку и понимаю, что должна купить ее первой. Как гончая, делаю стойку и беру след. Светлана Александровна!

Светлана Александровна стойку не сделала, но след взяла.

– В последний раз было по-настоящему страшно. Показалось, что все вокруг готовы устроить на кассе аукцион, лишь бы помешать мне купить очередную безвкусную кофточку. Светлана Александровна! Светлана Александровна?

– Что с питанием? – спросила наконец Светлана Александровна, поймав требовательный взгляд пациентки.

– С каким питанием? Меня накрывает в бутиках, а не супермаркетах или ресторанах.

– Обычно такая картина дополняется компульсивным перееданием.

Клиентка скорчила брезгливую мину, что Света расценила как отрицание.

– Ну нет так нет, одной проблемой меньше. Мне хотелось бы узнать другое, – продолжала врач. – Когда вас впервые посетила эта мысль?

– Какая из?

– Что вы обязаны успеть купить какую-то вещь?

– Может, месяц назад. Это важно?

– Думаю, да. У нас недавно была конференция, где коллеги обсуждали одну информационную напасть. Как же называлась эта игра… – Светлана вынула из кармана халата блокнот. – Пакет-монгол. Там надо ловить и собирать в пакет неких существ, кидая в них баскетбольные мячи. Довольно много людей решили, что просто обязаны поймать всех этих… монголов.

– Пакет-монгол?! – жизнеутверждающе заржала клиентка. – Что вы там всем коллективом дружно употребляете? Покемон-гоу эта туфта называется.

Светлана тактично пропустила мимо ушей вопрос про дружное употребление. Она любила устраивать чаепитие для коллег. И еще больше любила добавлять в виски. Немного. Один к одному. Поэтому коллеги тоже любили чаепития, которые устраивала Светлана.

– И ловить надо их с помощью покеболов, а не баскетболов, – отсмеявшись, продолжала женщина. – Это такие металлические шары, красно-белые, как флаг Польши.

Флаг Польши на черной броне вертолета флюоресцировал красным и белым. Ночные полеты заменили Янковскому сон. Он цеплялся за любую возможность пропустить столь неприятную для воспаленного мозга процедуру, как сновидения. Ему снилась сидящая во дворе дома черная лохматая собака, и он просыпался в холодном поту. Были и другие сны. Все теле-эфиры и интернет-трансляции прерывались, чтобы запустить бесконечный показ танца маленьких лебедей в исполнении балерин-псоглавцев. И пока шел этот мятежный балет, Янковский устанавливал в стране свои порядки. Разум, запрограммированный на бесконечную преданность новой Родине, с треском пробуждался. Он гнал эти сны, фантазии, мысли, желание разом покончить с коррупцией, а заодно и с коррупционерами. Станислав никогда не станет для России своим, даже Владиславом IV не станет. Да и Россия никогда не заменит Речь Посполитую.