Затоваренная бочкотара

Володя Телескопов сидел на насыпи, свесив голову меж колен, а мы смотрели на него. Володя поднял голову, посмотрел на нас, вытер лицо подолом рубахи.

– Пошли, что ли, товарищи, – тихо сказал он, и мы не узнали в нем прежнего бузотера.

– Пошли, – сказали мы и попрыгали с перрона, а один из нас, по имени старик Моченкин, еще успел перед прыжком бросить в почтовый ящик письмо во все инстанции: «Усе моя заявления и доносы прошу вернуть взад».

Дуров радовался сейчас неизвестно чему, то есть радовался чисто и истинно, но в то же время он как бы и побаивался своей истинной радости: как бы не дорадоваться до горя!

Такое ощущение было уже привилегией его возраста. Он знал это по собственному опыту, по хмельным откровениям товарищей, по литературе и кинематографу: ранние сороковые дают подобную неуверенность, страх перед полной радостью, вечную тревогу - не досмеяться бы до слёз.

Что-то должно быть в этом ликовании паршивое. Для устойчивости полная радость должна быть всё-таки неполной, должна хоть с краешку замутняться хоть крошечной дрянью...

Помните, у Хемингуэя? Помните, у Дрюона? Помните, у Жуховицкого? Да ой! Нахалы какие, за какой-то коктейль «Мутный таран» я все должна помнить.

А минуты уходили одна за другой. За рельсами на откосе появился Володька Телескопов с всклокоченной головой, с порванным воротом рубахи.

Он вылез на насыпь, расставил ноги, размазал кулаком слезу по чумазому лицу.

– Товарищи, подумайте, какое безобразие! – закричал он. – Не приняли! Не приняли! Не приняли ее, товарищи!

– Не может быть! – закричал и затопал ногами по бетону Вадим Афанасьевич. – Я не могу в это поверить!

– Не может быть! Как же это так? Почему же не приняли? – закричали мы все.

– Затоварилась, говорят, зацвела желтым цветком, затарилась, говорят, затюрилась! Забраковали, бюрократы проклятые! – высоким рыдающим голосом кричал Володя.

– Да где же она, Володенька? Где ж она? Где?

– В овраге она! В овраг я ее свез! Жить не хочу! Прощайте!

Мудрейший книжник - лев с венецианского флага - лицом своим располагает к чтению, когтями же - к писанию. Вода течет и омывает плетни кириллицы, чугун латыни, керамику арабской вязи и башни иероглифов. Бог даст всем пишущим довольно стажа для настоящих книг.

Иде ж ты, Юриспруденция, дева чистая, мятная, неподкупная?

Затоварилась бочкотара, зацвела желтым цветком, затарилась, затюрилась и с места стронулась.

…Все в лунном серебре — так произнес японец, мечтая возродиться сосною на скале. Славянским многоречием заменяя дальневосточную сестру таланта, будем говорить так.Благороден лик могучего созданья! Все тело сосны суть ее лик. Плюс корни. Корни сосны суть ее страсть. Плюс ствол и крона. Суть сосны — ее суть. Отсутствуют окольные помыслы, страх и угодничество. Еще бы раз родиться сосною на скале!Иногда сомневаюсь: не мала ли для человеческой души сосна? Иногда сомневаюсь: не велика ли? Иногда не сомневаюсь: кому-нибудь да удалось совпасть.

Я разобью театрик без рампы и кулис,

Входите без билетов - приехал к вам артист!

Расскажет вам историю

Про шхуну из надежд,

Которую построили

Четырнадцать невежд.

Корабль из речки маленькой

Отчалил в океан,

Четырнадцать бездельников

И капитан Иван...

На деревенской улице театр без стен и крыш,

Артист играет весело, а получает шиш.

Возле машины, картинно опершись на капот, стоял монументальный Шустиков Глеб, военный моряк. Никаких следов вчерашней беседы с механизаторами на чистом его лице не было, ибо был Глеб по специальности штурмовым десантником и очень хорошо умел защищать своё красивое лицо.

Он смотрел на подходящую, почти бегущую Ирину Валентиновну, смотрел с преогромным удивлением и совершенно не замечал удивительного школьника Борю Курочкина.

- Как будто мы с вами попутчики до Коряжска? - любезно спросил моряк педагога и подхватил чемоданчик.

- Это определённо, - весело, с задорцем ответила Ирина Валентиновна, радуясь такому началу и уничижительно взглянула через плечо на удивительного семиклассника.

- А дальше куда следуете, милая девушка?

- Я еду в субтропическую зону Черного моря. А вы?

- Примерно в ту же зону, - сказал моряк, удивляясь такой удаче.

...

Моряк подсадил педагога (при подсадке еще раз удивился своему везению), махнул и сам через борт. Уютно устроившись на бочкотаре, они продолжали разговор и даже не заметили, как на бочкотару голодной рысью вскарабкался третий пассажир - старик Мочёнкин дед Иван.

Старик Мочёнкин по привычке быстро осмотрел бочкотару на предмет колорадского жука, не нашел такового и, пристроившись у кабины, написал в район жалобу на учительницу Селезнёву, голыми коленками завлекающую военнослужащих. А чему она научит подрастающее поколение?