На реке Мологе в деревне Избищи…

© Валерий Рогожин, 2017

ISBN 978-5-4483-6392-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«друг друга мы с тобой касаемся…»

 
друг друга мы с тобой касаемся
снежинками, а может душами,
и жизни наши в миг кончаются,
электролампами потухшими.
 
 
коль снега нет – его мы вымыслим!
и он снует и бьет боками,
зажатый правдою и вымыслом,
как будто бы двумя врагами…
 
 
он суетится в талой бытности,
в чужой уже нагретой сути,
зачем-то нужный в этой былости,
и осужден, и неподсуден…
 
 
и неуклюжий в желтой вечности,
снег тает не упавши долу
и пропадает в бесконечности,
как звук сгоревшей магнитолы…
 
 
и звук пропавший и квадратный,
как карп в реке плывет бродячий,
невыпавший и невозвратный,
хоть призрачный, но все ж ходячий…
 
 
друг друга мы с тобой касаемся
снежинками, а может душами,
и жизнь тогда у нас кончается,
как будто мир весь в миг разрушили!
 

«вдруг совершенно невзначай…»

 
вдруг совершенно невзначай
напомнили мне ароматы
душистый марокканский чай
и в нем три лепесточка мяты…
 
 
и океанскую волну,
искавшую меня когда-то,
мою ушедшую вину,
мои вернувшиеся даты…
 
 
а чайки! небо в облаках
и небо – это мысль о хлебе,
растеряных туристов – ах!
хотел бы жить я в этом небе!
 
 
воспоминания живут
с надеждой навсегда остаться,
они когда-то приплывут,
чтобы уже не расставаться.
 
 
вдруг совершенно невзначай
напомнили мне ароматы
душистый марокканский чай
и в нем три лепесточка мяты…
 

«декабрь торопится, бежит…»

 
декабрь торопится, бежит,
как будто кто-то догоняет,
наперерез ему ныряет,
а он свободой дорожит!
 
 
ему б немедленно уйти,
а он к вопросам жизни-смерти…
что будут говорить – не верьте,
здесь нет побочного пути!
 
 
и он бежит, сбивая шаг,
невольно же сдвигаясь в лето,
в сиянье солнечного света,
где сам был юн и бос, и наг…
 
 
и мнится рост подспудных сил,
и возвышение над миром!
стремленье общим стать кумиром
на фоне шарканья бахил…
 
 
она же весь декабрь ворчит:
то гололед, то снег и тучи…
ей кажется, морозец лучше,
чем коль капель везде бренчит…
 
 
а он по-прежнему бежит,
а кто-то вправду догоняет,
под локоть вдруг к нему ныряет,
а он волнуется, дрожит…
 

«вы хотели правды жизни только…»

 
вы хотели правды жизни только…
вы хотели правды жизни просто,
мне хотелось правды правды чуть…
может потому, что сам я чудь,
корешком пришитый к норд-норд-осту…
вот и тянет в водь, и в чудь, и в веси,
чтобы этой правды видеть суть…
я готов любой проделать путь,
растеряв и гордости и спеси…
 
 
вам хотелось правды, но от жизни!
я не знаю, где ту жизнь найти,
чтоб по правде в жизни мне идти,
чтобы правду знать в своей отчизне!
чтоб про жиз'нь правду где-то слышать,
хоть на баррикадах, хоть в ТиВи,
да чтоб честно, а не за рубли —
сам придумай – сам распространи!
 

тишина

 
а тишина была зеленой,
немножко тусклою и серой,
шуршала старою газетой,
была всей местности под стать!
и не была она гулёной,
все проверяла своей мерой,
и к нам явилась, так как лето,
и было нужно где-то спать…
 
 
она подсела, все молчали,
покушать дали – стала кушать,
скучали все – она скучала,
запели – стала подпевать,
похолодало – села ближе,
не стало туч – считала звезды,
под утро вроде б задремала,
с рассветом встали все – ушла!
 
 
никто не видел, как явилась,
и незаметно так исчезла,
была, рюкзак свой поправляла,
а после раз! – и нет ее!
поудивлялись, обсудили,
поговорили и забыли…
а больше и не вспоминали,
кто юн – живет без тишины!
 

Вот тебе бабушка и Юрьев день!..

 
гляжу в окно… никак зима в разгаре,
Егорий Зимний нынче на дворе,
что впрочем безразлично детворе,
пугающей ворон ездой на каре…
 
 
Егорий, Юрий, Зимний ли, Холодный —
суть всё едина, а точнее день,
прохладный воздух и на солнце тень,
и Юрьев день из памяти народной.
 
 
а так обычно, может быть чуть краше,
ведь не меняем в Юрьев день жильё,
какое бы ни задалось жнивье,
в отряд не тянемся мы с патронташем…
 
 
уже пополдню. тихо. двор как умер.
нет ни машин, ни псов, ни воронья
и правды нет, чего уж там вранья,
даже молчит синиц писклявый зуммер.
 
 
на счет два-три стемнеет. там и утро!
прошел Егорий, Юрий, вся зима…
как началась, так кончится сама
и все за миг свершится хитромудро…
 
 
нет, лучше, хоть известно, мы не баре,
но с пацанвой с утра верхом на каре…
катаешься уж вроде много лет,
а все не выйдет время на обед!..
 

«снег, прежде чем на землю лечь…»

 
снег, прежде чем на землю лечь,
устраивался на заборе,
смотрел вокруг, быть может в море?
но морю в двор наш не затечь!
и снег на той заборной кромке,
увидев нынешний пейзаж,
конечно, понимал: «он наш!»
и прыгал вниз без драпировки.
 
 
а коль по честному сказать,
таких пейзажей ведь немного…
здесь, рядом с нами за дорогой,
во Франции слегка позадь,
нашли один в Китае срочно,
в Швейцарии пяточек мест,
в Джакарте двор похожий есть
и в Конотопе, знаю точно
 
 
красив мой край, его люблю!
и снегопады, и капели,
его пастели, акварели,
люблю и яму, и петлю,
где рождество встречают в лужах,
на троицу второй пиджак,
в крещенье можно просто так,
а, Новый Год – так плащ нам нужен!
 
 
ужель еще отыщешь где?
чтоб путали родных с соседом,
подъезд садился на беседу
и коль гуляли, то везде!
туда, где лучшая квартира,
один от нас пытался сбечь,
вернулся, не об этом речь,
о том, что не нужны полмира
 
 
снег, прежде чем на землю лечь,
устраивался на заборе,
смотрел вокруг, быть может в море?
но морю в двор наш не затечь!
и снег на той заборной кромке,
увидев нынешний пейзаж,
конечно, понимал: «он наш!»
и прыгал вниз без драпировки.
 

«вступаю в зиму, как заходят в Иордань…»

 
вступаю в зиму, как заходят в Иордань,
в от холода запекшуюся воду,
в здоровую морозную погоду,
с утра в от ночи не проснувшуюся рань…
 
 
вступаю в холод, дико, рвущийся с цепи,
мужицкими звенящий кандалами,
к которым засудили мы же сами,
чтобы не рвал он тело голое в степи!..
 
 
в снега, вступаю что украли лета след,
что наделили ломом и лопатой,
забрив меня невольником в солдаты
и подарив мне померанчевый жилет…
 
 
и в той зиме тянуть мне лямку день и ночь,
тянуть за то, что не люблю я холод,
за то, что бодр, и все еще я молод,
и день, и ночь толочь, волочь, пока есть мочь!..
 
 
минует все, минует чаша, даст Господь!
я верю, наконец, настанет лето,
и будет счастливо, что не одето,
и будет счастливо одето даже хоть!
 
 
вступаю в зиму, как заходят в Иордань!
в от холода запекшуюся воду,
в здоровую морозную погоду,
с утра в от ночи не проснувшуюся рань…
 

«от ноября осталось лишь полдня!..»

 
от ноября осталось лишь полдня!
зато какие – солнце и морозец!
он сувенир решил нам заморозить,
ну и дает теперь стране огня!
 
 
после распутиц, оттепелей, луж
фрагмент зимы сегодняшний – прекрасен!
чист, светел, ярок и многообразен,
словно не город здесь, а мира глушь!
 
 
так и сказал я другу своему,
уж лет с десяток мы вдвоем остались,
с тем разругались, с кем-то распрощались,
а с ним следим за миром что к чему!
 
 
зовут его герань, известно всем,
по-уличному, значит, журавельник.
вон на окошке словно мой брательник —
ну, всем хорош, да, только глух и нем.
 
 
с понятием, ни споров, ни хулы,
а с пенсии берем мы с ним чекушку.
нам много ни к чему, а безделушку
с тарелкой щец и будем веселы!
 
 
вот так, дружок! от ноября – полдня!
зато какие – солнце и морозец!
решил подарок он нам заморозить,
ну и дает теперь стране огня!
 

«ноябрь. деревня. глушь. тоска и скука…»

 
ноябрь. деревня. глушь. тоска и скука…
вечерний сумрак и иссякший свет…
от звезд в окно приходит мне привет,
далекого рачителя докука.
 
 
свеча на подоконнике сгорает,
уносит не спросясь мое лицо
в запутанное ломкое кольцо,
которое скривившись улетает
 
 
куда-то вдаль прозрачным лабиринтом,
чтоб потеряться в видимой дали,
куда огни неверные вели,
размноженные адским ротапринтом.
 
 
и от стекла в стекло, туда, обратно,
мечась из отражения в замИр,
весть обо мне несется в антимир,
чтоб где-то затеряться безвозвратно…
 
 
а на другом конце вселенной может
стоит такой же деревенский дом,
на неком подоконнике чужом
свечу неверно шатко пламя гложет…
 
 
и женщина в глуши с тоской и скукой,
прищурясь смотрит на летящий свет,
несущий прилетевший к ней привет,
отринутый всё знающей наукой…
 

«вселенная занята… звуков здесь только один…»

 
вселенная занята… звуков здесь только один…
один шум дождя все наполнил от края до края…
шуршаньем засыпана наша планета живая,
а шорох един и хозяин, и всем властелин!
 
 
по листьям опавшим скользит он, нагнувшись, шурша,
и листья растроившись глухо насквозь промокают,
лишь капли воды по ним молча степенно стекают,
без грома и грохота, и без прыжков антраша
 
 
да в такт ему где-то тихонько звучит скрип гвоздя,
нашелся какой-то в сыром уголке подпевала,
пока дождь шуршал, здесь сырая доска подпевала,
желанья и память товаркам своим бередя!..
 
 
чем мир наш живет? неизвестно… лишь шорох дождя…
все новости скрыты за шорохом тихим и емким…
погода сменилась, и вместо дождя шум поземки,
лишь тащится шорох поземки по миру блудя…
 
 
вот, что интересно, от шороха шум небольшой,
звук тихий, идет отовсюду, но слишком уж много,
всем звукам теперь навсегда перекрыта дорога
а шорох у нас самый главный и самый старшой
 
 
конечно, находится кто-то, кто рядом с гвоздем,
при самом старшом завсегда должен быть подпевала!
один, а не два, чтобы было ни много, ни мало,
обычно и ставят его самым младшим вождем…
 
 
вот так и живем, как в простейшей монгольской орде,
где хан, богдыхан и нукеры, карачи, карачи…
кто сверху шуршит, остальные лишь пашут да плачут…
и в золоте верхний, а все остальные в нужде!
 
 
вселенная занята… звуков здесь только один…
один шум дождя все наполнил от края до края…
шуршаньем засыпана наша планета живая,
а шорох един и хозяин, и всем властелин!
 

ФИДЕЛЮ

 
все имеет начало, всему есть конец…
ушел команданте, грустим, что поделать?
не тело ведь главное, главное дело…
а дело и есть его погребальный венец!..
 
 
все уходят, но помнят, однако, не всех…
и родные теряются в памяти гуще…
он запомнится! был он, ребята, из тех,
кто и крепче, и жестче, и просто, пожалуй что, лучше!