Пропавшая пастораль

Дизайнер обложки Николай Красненко

© Светлана Сервилина, 2018

© Николай Красненко, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4490-1235-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Светлана Сервилина

Посвящаю моему мужу Николаю

1995 год.

Слабый свет фонарика осветил картину. Луч бегло скользнул по холсту и на мгновенье застыл на лице молоденькой девушки. Склоненная головка со светлыми косичками, алые губы с легкой улыбкой. Рядом с пастушкой сидит мохнатый рыжий пес и зорко поглядывает на белых козочек, щиплющих зеленую траву… Раздался слабый щелчок, и фонарик потух. Рука в перчатке потянулась к массивной рамке и ловко сняла ее со стены.

1. Картина маслом

Октябрь 2003 год.

Воскресная съемка в городском центре молодежи закончилась раньше намеченного времени, и сразу после работы журналистка Юлия Симонова направилась в гости к родителям. Домой идти совсем не хотелось. Она чувствовала, что их отношения с Андреем заметно испортились. А, может быть, ей просто так казалось. Майор уголовного розыска Осипов по-прежнему был к ней внимателен и ласков, но в ней самой что-то оборвалось. В последние пару месяцев он часто бывал в служебных командировках, а редкие романтические вечера со свечами превратились в обыкновенное поедание ужина. Юля позвонила, нажав на кнопку звонка, и через несколько секунд услышала родной голос с хрипотцой:

– Кто?

– Конь в пальто! – ответила она, неожиданно вспомнив их давнишний шуточный пароль.

Дверь распахнулась и Людмила Алексеевна, оглядев дочь, с иронией произнесла:

– Пальто – отличное!

– А конь? – засмеялась Юля.

По коридору зашлепали босые ноги.

– Мамуся, привет! – Марта обхватила гостью руками. – А мы с бабулей уроки делаем, – сообщила она.

– Давайте устроим переменку в ваших занятиях? – предложила Юлия, посмотрев на маму и дочь.

Марта улыбнулась, а Людмила, обняв двух своих самых близких девочек, кивнула в сторону кухни:

– Будем ужинать!

Юля заглянула в комнату отца и поинтересовалась его здоровьем. Тот, на секунду оторвавшись от телевизора, ответил:

– Нормально.

– Мама, почему отец со мной не разговаривает? – спросила она, усаживаясь за кухонный стол.

– Не обращай внимания, он сегодня не в духе, – махнула она рукой, – час назад приходила медсестра из поликлиники и неудачно сделала ему укол, нечаянно проколов вену. Вот он и злится на весь мир.

– Понятно, – вздохнула Юлия.

– Мамуля, ты будешь «Птичье молоко»? – Марта достала из холодильника коробку с тортом.

– Пусть сначала плов поест, – ответила Людмила Алексеевна своей внучке и поставила тарелку перед дочерью, – а мы составим компанию!

После ужина Юля залезла в свой письменный стол, в нижнем ящике которого еще хранились ее школьные принадлежности. Все остальные полки были заняты учебниками и тетрадями Марты.

– Мам, а где мои конспекты из художественной школы? – спросила она у Людмилы Алексеевны.

– Я их упаковала и убрала на антресоли, чтобы не мешались, – мама кивнула наверх, – хочешь порыться?

– У меня завтра съемка в областной картинной галерее. А я помню, что мы по истории искусств разбирали самые известные полотна, собранные там. Хочу освежить знания.

– Ну тогда бери стул и ищи.

Не прошло и пяти минут, как Юля, достав сверху пару коробок, обложилась старыми конспектами прямо на полу.

– Мамочка, это ты рисовала? – разворачивая свёрнутые листы ватмана, спросила девочка.

– Я, – улыбнулась журналистка, – даже не думала, что мои «художества» сохранились. Столько лет прошло!

– Мать всё бережет, – усмехнулась Людмила Алексеевна.

– Очень красиво! – проговорила Марта, разглядывая натюрморт с большими красными яблоками и керамической вазой, из которой трогательно торчали искусственные веточки гортензии.

– Вот, – обрадовалась Юлия, листая потрепанную общую тетрадь, – лекция о наиболее известных полотнах нашей картинной галереи! Я даже помню, что это нам рассказывала Лилия Борисовна Галицкая, – она посмотрела на свою мать и улыбнулась, – мы все ее так любили.

– Я помню твои восторженные отзывы о ней, – кивнула Людмила Алексеевна, – по-моему, ты никогда её занятия не пропускала!

– Точно! – согласилась журналистка. – Она преподавала в нашей группе живопись и историю искусств. Я заберу конспекты с собой, можно?

– Ну, что ты спрашиваешь? Это же твои записи, – женщина погладила взрослую дочь по голове, – ты такая же увлеченная, как и я.

На первом этаже областной картинной галереи стояли две журналистки. Юля знала их: одна была с радио, другая – из газеты. Она поздоровалась с коллегами и спросила:

– А где братья-телевизионщики?

– Да нет никого кроме нас, – уныло ответила «радистка», – событие так себе: приехала какая-то московская комиссия из Минкульта и для «галочки» посетит несколько местных культурных очагов. Что тут освещать?

– Да, статейка будет скучноватой, – согласилась корреспондентка из газеты и пожала плечами.

– Ну и ладно, – ответила Симонова и поспешила к входу.

Там появился оператор Николаев, нагруженный оборудованием для съемки. Юля ловко поддержала массивную дверь, чтобы он прошёл.

– Я подумал, ты про меня забыла, – буркнул он.

Пока Виктор закреплял камеру на штативе, к журналистам подошла директор картинной галереи Екатерина Дмитриевна Яровая.

– Всё, девочки, приготовьтесь. Только что звонили из Департамента, – она улыбнулась представителям прессы, – скоро гости будут здесь. Пойдемте на второй этаж, там у нас выставлены самые известные полотна.

И уверенно пошла вверх по широкой лестнице с витиеватыми коваными балясинами. Юля невольно залюбовалась директрисой. Именно такой, считала она, должна быть руководитель любой структуры: ухоженной, интеллигентной, со вкусом одетой и умеющей вести разговор. Ей уже не раз приходилось брать интервью у Яровой, и та всегда говорила по делу, красноречиво и с неизменной улыбкой.

Через несколько минут послышались шаги, и появилась высокопоставленная делегация: две женщины и мужчина. Двоих из них Юля знала. Антон Эдуардович Тельманов занимал должность исполняющего обязанности директора Департамента культуры области. Он носил бородку клинышком и неизменную «бабочку» на шее, по-видимому, претендуя на классический образ дирижёра. Рядом семенила его помощница по связям с общественностью – неунывающая Лена Пучкова. Несмотря на возраст, приближающийся к «ягодному», она всегда носила короткую юбку, и предпочитала красить свои пухлые губы в апельсиновый цвет. Женщина, шагающая уверенной походкой по другую руку Антона Эдуардовича, являлась яркой противоположностью Пучковой. По её внешности можно было без труда определить, что она – из московской комиссии. Только проверяющая региональных коллег могла иметь вид прокурора и величественную прическу из некрашеных волос с благородной проседью. Макияж столичной гостьи был безупречен так же, как и элегантный костюм, идеально сидящий на стройной фигуре. Директор картинной галереи Яровая начала приветственную речь с благодарности местному руководству за помощь в организации экспозиции, а потом поведала о бесценной сокровищнице культурного наследия, выставленного в залах. Она изящно взмахивала кистью руки то в сторону одной картины, то другой, рассказывая о местных художественных достопримечательностях. Тетка из министерства молча слушала, сдвинув брови, потом резко подошла ближе к одной из картин и наклонилась, поправив на переносице очки.

– А почему у вас тут копия висит? – строго спросила она, оглянувшись на директора.

– Ну что вы, Светлана Юрьевна! – та суетливо подскочила к солидной гостье. – У нас в галерее только подлинники!

– Вот эта «Юная пастушка» Огюста Лепажа, по вашему мнению, подлинник? – элегантная дама медленно выпрямилась, метнув взгляд на Екатерину Дмитриевну.

– Конечно, – растерянно проговорила директор.

– Это подделка, снимите её и немедленно отправьте на экспертизу! – тоном, не терпящим возражений, произнесла та.

– Подделка? – почти по слогам пролепетала Лена Пучкова.

– Видите ли, господа, в свое время я писала диссертацию по французской классической живописи девятнадцатого века, – голос высокопоставленной гостьи был холодно вежливым, – и именно полотнам Огюста Лепажа уделила особое внимание. Его кисть и стиль я знаю, как свои пять пальцев. На девяносто девять процентов я уверена, что это картина не подлинная.

– Не может быть! – нервно проговорила директор картинной галереи и посмотрела на Тельманова, будто ища поддержки.

– С этим мы обязательно разберемся, – с озадаченным видом пообещал он московской коллеге.

Она благосклонно кивнула, а Тельманов, повернувшись к немногочисленным представителям средств массовой информации, с натянутой улыбкой бодро предложил:

– Друзья, вы можете задать свои вопросы по поводу экспозиции, – будто намекая, что не стоит обращать особое внимание на неловкий момент с возможной подделкой известной картины.

– Простите, пожалуйста, – раздался робкий голос «радистки», протягивающей диктофон столичной гостье, – а как вы в целом оцениваете коллекцию картин нашей галереи?

На заученный вопрос, женщина из министерства дала столь же банальный ответ о бесценных творениях художников с мировым именем, как будто ничего не произошло. Она, как стервятник, смотрела на девицу, у которой слегка дрожала рука с диктофоном.

Газетчица молча что-то аккуратно записывала в блокнот. Симоновой стало как-то неловко за такую скучную пресс-конференцию, и она сделала шаг вперед.

– Насколько мне известно, Огюст Лепаж тщательно и подробно выписывал все детали на своих пасторалях при этом делая мазки слева направо, потому что был левшой, – начала, немного волнуясь, Симонова.

Все резко повернулись к ней.

– На этом полотне именно так они и расположены, – продолжила журналистка и в упор посмотрела на седовласую даму, – вы уверены в том, что картина – не подлинная?

Московская гостья ещё раз бросила взгляд на «Юную пастушку» и, повернувшись к неробкой журналистке, улыбнулась.

– Приятно, когда представители средств массовой информации разбираются в искусстве, – ее голос неожиданно стал необыкновенно мягким.

Антон Эдуардович одобрительно кашлянул.

– И мне бы очень хотелось, чтобы этот шедевр не оказался фальшивкой! – Светлана Юрьевна кивнула Тельманову и продолжила, глядя прямо в объектив камеры. – Дело в том, что, инспектируя региональные музеи изобразительного искусства по всей России, мы уже сталкивались с подобными случаями. К сожалению, предприимчивые люди изымали наиболее ценные картины, подменяя их на копии, – она вздохнула, – в лихие девяностые даже некоторые руководители, нечистые на руку, пользовались своим положением и вступали в соглашения с криминалом. Надеюсь, что в вашем городе, – она нарочито выделила слово «вашем», – дело обстоит не так. Если полотно «Юная пастушка» окажется лишь копией, то я уверена, что от руководства музея незамедлительно поступит заявление о краже и подмене в милицию. И будем надеяться, что подлинник вернут на своё законное место.

– Непременно, – раздался растерянный голос директора галереи.

– А я в свою очередь, – начал строго Тельманов после небольшой паузы и замолчал.

Он дождался, когда журналисты поменяют дислокацию и протянут микрофоны к его лицу, и только потом продолжил:

– Возьму под свой личный контроль этот вопиющий инцидент с подменой, потому что, – он посмотрел на начальственную московскую гостью своим бархатным взглядом, – в профессионализме Светланы Юрьевны я ни на секунду не сомневаюсь.

– А что конкретно вы предпримите в первую очередь? – смело спросила корреспондентка газеты.

– Ну, – Антон Эдуардович изобразил раздумье на своем породистом лице, – сначала, конечно, проведем тщательную экспертизу картины. Как говорится, все сделаем по букве закона. Рад сообщить вам, дорогие коллеги, что у нас есть специалисты, которые скрупулезно выполнят этот процесс. А я со всей ответственностью заявляю…

«Понесло мужика в сторону, – с усмешкой подумала Юля, – много пафоса и ничего конкретного. Научились в советское время по бумажкам речи читать, а теперь надо шевелить мозгами и быстро уметь принимать решения!»

– А когда в последний раз у вас проводилась экспертиза картин? – прервала его представитель министерства.

– Мы сейчас выясним, – он повернулся к директрисе, – Екатерина Дмитриевна, у вас есть данные?

– Да, конечно, – тут же ответила та, – в апреле девяносто пятого года.

– Значит, восемь с половиной лет назад! – Светлана Юрьевна покачала головой. – Период достаточно большой. Сотрудников, по-видимому, за это время поменялось не мало в вашей галерее, – в раздумье закончила она.

– Кадровой текучки у нас нет, – достойно ответила Екатерина Дмитриевна, – возможно, два или три человека уволились за это время.

Возвратившись на телестудию, Юля сразу отправилась к главному редактору.

– Карина Давидовна, что будем делать? Давать скандальный сюжет в новости или подождем до выяснения подлинности пасторали? – спросила она после того, как коротко изложила ход последних событий в картинной галерее.

– Пиши быстро текст! Представляешь, какой рейтинг будет у нашего канала? Ведь мы – единственные, кто обладает эксклюзивными интервью и информацией! Да, это будет бомба!

Юля пожала плечами, а редактор продолжила уже более спокойно:

– Ну, а если окажется, что столичный искусствовед ошиблась, это – не наша печаль!

Вечером, когда Андрей вернулся с работы, Юля с нескрываемым интересом рассказала ему о возможной подмене знаменитого полотна французского художника.

– Представляешь, это одна из самых редких и ценных картин нашей галереи! Как ее могли украсть? Там же на каждом этаже смотрители и милиционеры. Да и копия просто шедевральная! Её делал настоящий профессионал, в этом я не сомневаюсь!

– Юленька, я в искусстве – полный ноль, – ответил Осипов, зевая, – но могу предположить, что подменил картину кто-то из «своих».

– Из своих? – переспросила она.

– Ну, сама подумай, как посетитель пронесет копию в галерею, снимет подлинник и повесит подделку? Это нереально.

– А какое уголовное наказание за это? – после недолгого раздумья спросила журналистка.

– За хищение предметов, представляющих особую художественную или культурную ценность, независимо от способа хищения – лишение свободы сроком от шести до десяти лет с конфискацией имущества, – без запинки отрапортовал Андрей, – статья сто шестьдесят четыре уголовного кодекса Российской Федерации.

– Если на такое преступление пошел кто-то из «своих», как ты считаешь, то ему мало не покажется, – покачала головой Юля.

– Не покажется, – согласился он.

– Зачем же так рисковать? – не унималась она.

– Деньги, очень большие деньги, – он усмехнулся, почесывая подбородок, – в девяностые годы ушлые «новые русские» ещё и не такие махинации проворачивали.

– Расскажи, про какие ты знаешь кражи картин или других культурных ценностей? – попросила она.

– Так на вскидку, – Осипов задумался, – например, в девяносто четвертом из национальной Российской библиотеки пропало девяносто уникальных рукописей. И это не только историческая ценность, их стоимость, между прочим, больше ста миллионов долларов! В этом же году из Эрмитажа была похищена древнеегипетская чаша, которую оценили в пятьсот тысяч американских рублей, – он поднял вверх указательный палец, – а украл её сотрудник музея, кажется, электрик.

– Такая чудовищная экспроприация у государства художественного и исторического национального достояния, – грустно прокомментировала Симонова, – и всё так тихо, мирно…

– Кражи были не только мирные, – Андрей покачал головой, – в девяносто девятом был совершен вооруженный налет на Русский музей в нашей северной столице, в результате чего были похищены картины Василия Перова. А в Академии художеств украли сразу шестнадцать картин известных русских художников. И тоже в девяносто девятом, – добавил он.

– Какая у тебя хорошая память, – с искренним удивлением заметила Юля.

– У нас сегодня в Управлении такая шумиха была по поводу этой картины, что все эти данные не сложно было запомнить, когда тебе их несколько раз сообщали на разных уровнях!

– Так этим делом будет заниматься твой отдел? – обрадовалась журналистка.

– Нет, не мой, – Андрей усмехнулся, – вот если бы там кого-нибудь шлепнули, тогда бы наша группа «подтянулась». Тем не менее мы – одна контора, а кража из областной картинной галереи – дело государственной важности. Хотя, – он махнул рукой, – по-моему, поздно они спохватились.

– Думаешь, это сделали давно?

– Скорее всего, после очередной экспертизы. На планерке сказали, что её проводили весной девяносто пятого года. Но, – он, по своей привычке, опять поднял вверх указательный палец, – это подтверждает мою изначальную гипотезу о том, что подмену произвели работники галереи. Только они знали о прошедшей экспертной оценке.

– Андрюш, а почему ты считаешь, что эту пастораль подменили именно после экспертизы?

– Такие полотна стоят очень дорого, – Осипов сделал паузу и почесал затылок, – поэтому «клиент», заказавший картину, должен был быть уверен, что ему не подсунут копию. Предполагаю, что «местные деятели» заменили шедевр а заодно, вероятно, сделали копию документа экспертной оценки.

– Так, понятно, – Юля опять задумалась, – а почему её не могли украсть год назад, два года назад? А, может, её неделю назад подменили!

– Это маловероятно.

– Почему?

– В девяносто седьмом году областную картинную галерею оборудовали системой видеонаблюдения, – он махнул рукой, – и уже проверили: за это время никаких сбоев там не было.

– Как это «сбоев»?

– Ну сама посуди если намечено ограбление, могут отключить электроэнергию или испортить аппаратуру. Не пойдет же вор снимать картину под видеокамерами? А здесь не просто украли, здесь подменили. Это лучше сделать во время транспортировки, понимаешь?

– Если в зале несколько лет висит фальшивка, – Юля на минуту задумалась, – то настоящая «Пастушка» могла давно покинуть пределы нашего города, правильно?

– Возможно, даже пределы страны, – грустно заключил Андрей, – «за бугром» известные произведения художников девятнадцатого века проще сбыть, да еще и за валюту.

Антон Эдуардович Тельманов, всегда улыбчивый и галантный, войдя в свой кабинет, дал волю чувствам. Он с силой забросил папку с документами, лежавшую на краю стола, в угол. Листы с шуршанием высыпались на пол, создав в помещении хаос. Он встал у окна, нервно пощипывая свою бородку. Ну надо же такому случиться! И откуда взялась эта всезнайка из Москвы? Теперь точно газетной шумихи не избежать. Да что там пресса! Сам губернатор вызвал на ковер! А он так рассчитывал в ближайшее время получить должность директора Департамента культуры. Эти две буковки «и.о», стоящие перед названием его должности, ужасно раздражали.

– Нужно немедленно найти эту исчезнувшую «Юную пастушку» во что бы то ни стало! – свирепо прошипел он, потом с силой нажал кнопку внутренней связи и гневно крикнул:

– Пучкову срочно ко мне!

Елена Васильевна, а в народе «Леночка», через минуту влетела в кабинет, будто преданно ждала под дверью.

– Я думаю, ты понимаешь, что нужно найти подлинник? – он посмотрел на помощницу, сдвинув брови.

Она подобострастно кивнула, а начальник продолжил:

– Тогда мы сможем заменить копию, – он возбужденно постучал пальцами по столу, – перед отправкой в Москву.

– А разве экспертизу будут делать не у нас?

– После такого скандала картину отправят в Третьяковку! Мы, – он вдруг сорвал со своей шеи «бабочку», – потеряли доверие! Ты меня поняла?

– Поняла, – растерянно пролепетала Пучкова.

– Что поняла? – спросил Тельманов, не глядя на неё.

– Найти эту «Пастушку», чтобы экспертиза показала, что полотно написал сам Огюст Лепаж!

– Эх, если бы она нашлась, – исполняющий обязанности директора Департамента культуры мечтательно улыбнулся.

– Представляю, как тогда опозорится наша достопочтенная Светлана Юрьевна и сядет в лужу, – усмехнулась Пучкова, изо всех сил желая угодить начальнику.

– А пока мы в луже, – раздраженно подметил чиновник, доставая из верхнего ящика своего письменного стола курительную трубку, – и, чтобы нам вылезти из нее чистенькими, давай, Елена, срочно дуй в отдел кадров картинной галереи, перепиши всех сотрудников за последние десять лет! И чтоб сегодня список был у меня на столе!

– Антон Эдуардович, а если не найдем картину? Может, ее уже и в городе нет, а? – Пучкова уставилась на начальника.

– Поэтому и надо быстро проверить! А времени у нас, – он автоматически глянул на настенные часы, – очень мало!

– Мчусь! – раболепно ответила Леночка и почти бегом направилась к двери.

– В списке должны быть адреса проживания всех сотрудников и паспортные данные! – крикнул он ей вслед.

Помощница оглянулась и махнула головой.

Когда Антон Эдуардович опять остался один, он медленно раскурил трубку, потом достал из кармана сотовый телефон и задумчиво посмотрел на экран. Тельманов подумал:

«А может стоит позвонить одному старому знакомому и рассказать о том, что случилось сегодня в областной картинной галерее?»

Что сложившаяся ситуация будет тому интересна, Тельманов ни на секунду не сомневался. Или все-таки не спешить и подождать Пучкову с информацией о сотрудниках?

Антон Эдуардович усмехнулся своим мыслям, сделал глубокую затяжку и сунул мобильник в карман.

На следующий день с самого утра небо было затянуто серо-фиолетовыми тучами. Дождь, не переставая, монотонно стучал по асфальту и крышам домов. Прохожие, сутулясь, прятались под зонтами. Они небрежно шлепали по лужам, суетливо обгоняя друг друга. Пасмурная погода будто отражалась на лицах людей: они были унылые и недовольные. Когда Симонова поднялась по ступенькам на студию, то обнаружила, что даже в курилке никого нет. Юля вошла в редакторскую и, поставив раскрытый зонт в угол, направилась к своему рабочему столу.

– Юль, тебе только что звонили из профсоюза, – Лева Рыбин поправил очки на переносице и положил ей на стол сложенный вдвое лист, – вот, я записал для тебя информацию.

– Лева, спасибо! – Симонова благодарно кивнула коллеге и раскрыла листок. – Опять совещание в профкоме, – безрадостно пробурчала она.

– Ты давай не ворчи! – засмеялся Рыбин. – Коллектив поручил тебе такую ответственную работу!

– Кстати, подруга, – раздался голос с соседнего стола, – я собираюсь в наш ведомственный санаторий на Новый год. Выбьешь мне путевочку?

– Пиши заявление, – Юля с улыбкой посмотрела на Настю, – уже пора: остается чуть больше двух месяцев!

– Я-то напишу, – усмехнулась коллега, – а вдруг не дадут?

– Дадут, – уверенно кивнула профорг.

– Слушай, а может вместе рванем?

– Нет, на море надо ехать, чтобы купаться, а не в бассейне барахтаться, – Симонова махнула рукой и задумчиво добавила, – я лучше летом поеду, поплаваю и косточки погрею.

– Ясненько.

– Когда напишешь заявление, положи мне на стол!

На летучке главный редактор самодовольно сообщила, что сюжет Симоновой о подмене картины в областной галерее прошел с успехом и наделал много шума.

– А все потому, – закончила пафосную речь Карина, – что наш канал – самый независимый и демократичный!

– Тоже мне, независимый, – ехидно шепнул Николаев в самое ухо Юле, – попробовала бы она критиковать руководство «Нефтегазмета», который финансирует нашу контору!

– Точно, – подмигнула она в ответ.

– А мне этот материал не понравился, – раздался недовольный голос Ангелины Владимировны.

– Чем? – мельком глянув на «пенсионерку», сквозь зубы процедила главный редактор.

– А почему Симонова в сюжете высказывает свою точку зрения? Она что у нас – искусствовед? На выставке присутствовали более чем авторитетные люди, – пожилая корреспондентка передернула плечами, – она должна была собрать выводы членов художественного совета, а не строить свои дилетантские предположения.

– Разве автор не имеет право высказывать свое собственное мнение о происходящем? – спокойно парировала Юля. – Именно потому, что он – журналист, а не подставка для микрофона.

– Знаешь, что обозначает твоя фамилия? – ни с того, ни с сего Ангелина перешла в яростное наступление и сама тут же ответила на свой вопрос. – «Слушающий». Так вот, помни всегда об этом и слушай умные советы профессионалов! И пореже открывай свой рот! Авось, за умную сойдешь!

Юля не ожидала такого злобного напора со стороны пожилой коллеги. От обиды в ее глазах блеснули слезы.

– Ладно, летучка закончилась. Народ, давайте работать! – Карина Давидовна равнодушно махнула рукой и лениво пошла к себе в кабинет, не встав ни на одну из спорящих сторон.

– Ну, при чем здесь значение фамилии? – пожаловалась Юля, когда вышла в курилку вместе с Николаевым. – Тем более, что она у меня по мужу. Моя девичья фамилия – Краснова!

– Не обращай внимания на Ангелину, – без энтузиазма проговорил Виктор, – у бабы явно гормональный всплеск.

– А я-то тут при чем? – тихо всхлипнула она.

Настроение было испорчено на целый день.

После монтажа своей авторской программы, Симонова отправилась на заседание профкома в Управление связи, к которому относилась телестудия.