«Любителям жанра «постап» Светлана Кузнецова известна как автор «сталкерских» романов, наполненных загадками и квестами. Тем интереснее было взглянуть, как она освоится в нашей Вселенной Метро. Считаю, с задачей Светлана справилась блестяще. Книга держит в напряжении до последней страницы и заставляет задуматься о многом».

Дмитрий Глуховский

Цикличность

Объяснительная записка Анастасии Калябиной

Люди рождаются, растут, взрослеют, стареют, умирают. Издревле человек задумывался о том, что в мировом порядке заложена некоторая цикличность. Время вообще описывали по-разному, одни считали, что все заранее предопределено, и мы проживаем написанный сценарий, другие верили, что будущее предугадать невозможно и его мы создаем сами. Мне лично ближе всего версия о цикличности времени. Она ассоциируется у меня с космосом, с галактиками – их зарождением, вращением, гибелью. Мы рождаемся, умираем, на наше место приходят другие. Даже на уровне жизни можно проследить некоторую цикличность – «В жизни все повторяется дважды, Но в виде трагедии только однажды…» – писал Шекспир. Впрочем, можно найти высказывания и подревнее. Уроборос – символ, авторства которого мы не знаем. Его находят в совершенно разных местах, на разных континентах. Совершенно разные культуры задумывались о том, что мир цикличен.

Мы засыпаем и просыпаемся изо дня в день, вдыхаем и выдыхаем воздух, – совершаем множество монотонных действий, которые замыкаются сами на себе. Как уроборос.

Лев Гумилев создал теорию эволюционной пассионарности, по которой жизнь этноса тоже циклична. И в принципе жизнь человечества – цикл. Возможно, много-много тысяч лет назад, на Земле уже кто-то существовал. Тот народ мог придумать оружие и посильнее ядерного – а почему бы и нет? Мы же не знаем.

Возможно, мы рождены, чтобы что-то понять и перейти на новый уровень, а если не поймем – родимся заново, вся Земля переродится. И уже наши айфоны будут находить в культурных слоях и новые земляне будут гадать, зачем же это было нужно? Может, это таинственные люди создали, чтобы по воздуху переносить свою речь? А может его подкладывали в задний карман штанов, чтобы было удобнее сидеть на… как их? Skameykah.

А что будет с теми, кто выжил в Метро? Они же поднимутся на поверхность, они создадут новую расу людей и их потомки будут слагать легенды о людях, живших под землей. Как нам родители рассказывают об Адаме и Еве. Все в этом мире быстро забывается, особенно быстро забывается горе. Страшные чудища, мутанты, возродятся в сказках для детей, и будут они уже не такие реальные и вскоре совсем превратятся в сказку.

Уроборос – символ жизни и смерти, символ бытия как такового. Он – символ этого романа и символ всех других, потому что все равно вы закроете последнюю страницу прочитанной книги, и возьмете с полки следующую. Пока не выйдете на новый уровень. Я так думаю. А вы?

***

Там, где обитает немало тварей, способных манипулировать человеческим сознанием, следует научиться включать разум и пользоваться им постоянно: спрашивать самого себя, действительно ли твои ощущения и чувства истинны, хочешь ли ты именно того, к чему стремишься. И уж если тебе все равно, куда идти, просто ноги переставляешь, – беда. Пора поворачивать в противоположную сторону. Поначалу постоянно размышлять непривычно, лень, изрядно утомительно и даже больно и страшно, но иначе никак. Именно разум делает человека человеком.

Вырин С. А. Сталкер Кай.

Часть I

Глава 1

Мерно потрескивал огонь, тихо переговаривались друг с другом Миха и Глеб, и спать хотелось просто невыносимо.

– Вот так и живем, Симка, да? – отвлекшись от беседы с приятелем, спросил Миха.

Влад поморщился и потер переносицу. Владлен Симонов – для жителей Ганзы это имя действительно звучало странно и, пожалуй, даже вызывающе. Ладно, черт с ним, с его полным именем. Отправляясь с группой энтузиастов-первопроходцев возрождать заброшенную станцию Нагатинская, он сразу же сказал, чтобы звали или Владом, или Симом, и никак иначе. Вроде, даже согласились (а уж как его именовали за глаза, он даже предполагать не хотел), но превращать часть фамилии в какую-то кличку – это уж слишком!

Владлен Симонов – звучало гордо и красиво, но только пока он жил дома, на станции Фрунзенская. Между прочим, очень неплохо жил, пусть и не богато. Да он, вообще-то, и не представлял, как это – действительно богато жить. Ну, а раз так, то и не сокрушался по поводу бедности и того, что ганзейцы скоро жиром обрастут и дохнуть от переедания станут, хотя на Красной линии еда по карточкам. Главное, на Фрунзенской его любили и всегда относились радушно, а ведь у Влада не имелось ни одного родственника, не помнил он ни отца, ни матери.

Мальчишкой подкармливали вроде бы абсолютно чужие люди, и никто не гнал. Потом, когда подрос, старался помогать им по мере сил. Каждому по потребностям, от каждого по способностям – так звучал древний девиз, который начальник станции старательно воплощал в жизнь с одобрения руководства Красной линии. Станция располагалась между Парком Культуры и Спортивной, не приходилось ни отбиваться от осаждающих ее толп мутантов, ни бороться с Ганзой. Жили неплохо. По крайней мере, Влад верил в это, остальные же – те, кто втайне злился и ненавидел существующий порядок – могли и дальше жить с этими своими мыслишками за душой, копить яд, которым рано или поздно сами же и отравятся.

Фрунзенцы жили одной большой семьей, никто не пытался припрятать для себя кусочек посытнее или воровать (хоть и болтали всякое, Влад ничего такого не замечал). В этом они очень сильно отличались от ганзейцев, которые, казалось, за лишний патрон удавятся или удавят соседей. Заместитель начальника станции Фрунзенская шутливо называл Симонова «сыном полка» и рассказывал сказки – еще довоенные. Какие из них основывались на реальных событиях, а какие породило живое воображение Василия Петровича, распознать не выходило, но интересно было все равно. Так же завораживали все мифы и атрибутика Красной линии. Детство Влада смело можно было назвать счастливым.

День, когда на станцию пришли фашисты, стал для него поистине черным. Никто никогда не упоминал при нем, что эти твари о двух ногах в людском обличии крадут людей. Сокрушались только – это ж надо, что повылезло в стране, победившей Гитлера.

Влад еле переставлял ноги в окружении фашистов и мечтал, как вырвет у ближайшей к нему гадины автомат и перестреляет всех к такой-то матери. И ничего внутри у него даже не шевельнется. Не могло быть к фашистам сочувствия. Бабка Поля, у которой парень иногда ночевал, говорила, что в нынешней нелегкой ситуации людей убивать нельзя, мол, выродятся ведь совсем, и так их уже осталось с гулькин нос. Однако Влад, пока шел неизвестным для себя туннелем, понял: фашисты и люди отныне для него – понятия разные. Не люди они, а твари – хуже любого самого отвратительного мутанта!

Впрочем, над Симоновым и еще парой мальчишек (тоже круглыми сиротами) они не издевались, даже не забывали кормить и давать воду. Говорили о ком-то, в шутку (а может, и взаправду) называемом доктор Менгеле, к которому захваченных и вели. Смеялись, подначивали пленников, обещали счастье и сытость, карьеру в будущем. Имя вызывало у Влада неприятие на каком-то глубинном уровне. Каких только ужасов он себе не выдумал, тем более, никогда на живость воображения не жаловался. И решил: лучше пусть его какой-нибудь мутант сожрет, чем дойдет он до Чеховской, Пушкинской и Тверской, где и обосновался Четвертый Рейх.

В туннеле фашисты больше по сторонам глазели, чем за пленниками следили, логично рассуждая, что никуда те не денутся, а сбежать побоятся. Улучив момент, Влад шмыгнул мимо ближайшего фашиста в ответвление туннеля, а потом бежал, не разбирая дороги, полностью отдавшись страху и какому-то странному ощущению. Все казалось, будто двигается он в правильном направлении, главное – не останавливаться, не оглядываться и молчать, вести себя как можно тише, ни в коем случае не отвечать на крики за спиной. Фашисты орали, называя ненормальным, приказывая вернуться, грозя мучительной смертью – ничто парня не трогало, не желал он слышать. Мало ли, какие звуки издают твари? Пусть себе орут.

Позже, вспоминая, он не понимал, откуда взялась у него эта уверенность, упорно гнавшая сквозь туннель. А ведь у Влада с собой не имелось ни воды, ни еды, ни даже источника света. В туннелях же мгла – глаз выколи, но ему казалось, будто вовсе не темнота вокруг, а сумрак, и, что особенно странно, ответвления и развилки он действительно видел четко и ни разу на стену не наткнулся. Так и вышел к людям (хорошо хоть, не пристрелили сразу!), на станцию Добрынинская.

Светлее, чем дома. Красиво: арки дугами, мрамор светлый, а у путей – красный. Вроде, и похоже на родную Фрунзенскую, а все-таки не то совершенно. Ганза. Умудрился Влад даже не на радиальную попасть, а прямиком к врагу.

Здесь его первым делом подняли на смех. Потом еще с полгода попеременно обзывали то Лениным (из-за имени, разумеется), то вождем пролетариата, то просто красной сволочью. Да и до сих пор продолжали зубоскалить, пусть и меньше и, в основном, в спину (не потому, что стал среди ганзейцев своим, а просто очень скоро научился бить, не раздумывая о целесообразности драки и об ее последствиях).

Влад потер переносицу и уставился на Миху почти враждебно. Если бы не дозор, в котором они торчали вот уже часов восемь, не преминул бы пару оплеух отвесить за это «Симка». Спустишь раз-другой, а потом прилепится и пойдет гулять промеж людей – поздно горевать и исправлять будет.

– Спишь уже почти, да? – не разглядев на его лице и намека на кровожадность, спросил Миха и душераздирающе зевнул. – Это потому что ноябрь.

– А тебе не все ли равно – под землей? – вздохнул Симонов, вглядываясь в черный зев туннеля, простирающегося по правую руку от него. По левую, в сторону станции Нагатинская, уходил практически такой же, но свой, безопасный, хоженый-перехоженный.

Ни с той ни с другой стороны не слышалось и не просматривалось ничего подозрительного. Влада это только радовало, в отличие от его спутников, которым хотелось приключений, проявить себя и, разумеется, выйти из всех передряг героями и спасителями родной станции. Иногда Симонову казалось, будто в группу с этими двумя его записали лишь потому, что хоть кто-нибудь должен же исполнять свои обязанности.

Все трое были ровесниками, но на Влада в свое время свалилось слишком многое. Он попросту не умел точить лясы на протяжении всей вахты, вперившись в костер и попивая кипяточек из чайничка. Хотя бы изредка он прислушивался и приглядывался: не крадется ли к ним какая-нибудь жуткая кровожадная тварь. Тем более, что они ждали с Тульской довольно большую группу, которая вот-вот должна была подойти. Вооруженным сопровождающим явно не нравилось пренебрежительное отношение дозорных северного туннеля к их непосредственным обязанностям, и за словом они обычно в карман не лезли.

Наблюдая исподволь за приятелями, Влад подозревал, что причина такого их отношения к своим обязанностям и к жизни вообще – в том, что и Михе, и Глебу посчастливилось жить в полных семьях, где с них разве что пылинки не сдували. Влад повзрослел гораздо раньше, поскольку был круглым сиротой, да еще пришлым, и потому крутился, как мог. А еще он слыл приемышем сталкера, от которого и наслушался баек – о якобы безопасных туннелях, откуда вдруг приходила смерть, и о нерадивых дозорных, из-за которых вымирали целые станции.

– Мне, может, и до одного места, какая там, – Миха посмотрел вверх, – погода стоит, а организму-то – нет. Мне матушка рассказывала, будто раньше, до войны, даже специально время переводили.

– Куда? – усмехнулся Глеб. – Это ж время. На кой его куда-то переводить?

– В смысле – часы, – почему-то сконфуженно пояснил Миха.

– С чего бы вдруг такое понадобилось? – спросил Глеб и скептически фыркнул.

– А вставать легче, – ответил Миха и вновь зевнул. – Что ж смена-то не идет, сволочи… – поторопился он сменить тему разговора. Видно, сам толком не разобрался, к чему были довоенным людям все эти манипуляции со временем.

– А куда им спешить? – ответив на его зевок своим, буркнул Глеб. – Мы ж здесь для галочки и самоуспокоения главы находимся. Вот попробуй к противоположному туннелю смена вовремя не подойти, точно по шее получит, – он посмотрел на Миху, поскреб в затылке, снова зевнул и потребовал: – И кончай зевать уже, невозможно ж!

Миха махнул на него рукой – мол, отстань.

– У них там хотя бы интересно, – проговорил он, от души назевавшись. – Говорят, Нагорная-то – живая! Вроде бы, станция как станция, пустая и спокойная, но если не в то время к ней подойти, опутает тебя туман, белый, как молоко свиное. И вот идешь ты в тумане этом, а потом…

– Может, хватит?! – остановил его Влад. – Нашел, когда страшилки рассказывать. Нет там ничего.

– Призрачных чудищ недавно видели, – не унимался Миха. – С виду – белесые сгустки то ли тумана, то ли газа, висят над полом на расстоянии до полуметра и светятся. Вроде не нападают и не приближаются, но оторопь берет – ужас. Может, это они так на мозги действуют – кто их разберет? Недаром у нас на Нагорной, типа, ментальная угроза – цветет и пахнет. Старики врать не станут. Им смысла нет в том никакого. И вообще… дыма без огня…

– Это в каком бреду, интересно, они призраков увидали? – поинтересовался Влад, припоминая недавнюю перестрелку южного дозора неясно с кем (или даже с чем).

Под это дело к южному туннелю подогнали огромный огнемет, созданный одним из умельцев с Тульской. Рассказывали, будто прототипом оному послужил агрегат с Савеловской, спасший когда-то и эту станцию и, возможно, многие другие от нашествия крыс. Только не понадобился огнемет: никто со стороны Нагорной не полез, а хорошо вооруженная группа, вскоре отправленная в тот туннель, дошла до установленного в трехстах метрах от станции пограничного столба и не обнаружила ничьих следов – даже крысиных.

Южный туннель то ли вымер полностью, то ли затаился. Очень хотелось верить в первое, но здравый прагматизм выступал в пользу второго. Потому дозоры здесь сменялись через каждые три часа, пацанов зеленых в них не брали, в пятидесяти метрах от станции установили тот самый огнемет, который в случае чего должен был уничтожить все физическое, а если повезет, то и ментальное на многие километры к югу.

– Да уж, – усмехнулся Глеб. – Сдается мне, не на нас одних ноябрь действует.

– Не знаю, – отмахнулся Миха, – но пальбу тогда открыли – любо-дорого послушать. Патронов израсходовали… Глава и Хрящ орали в унисон, причем матом.

Глеб захохотал, представив.

– Вот ведь придурки, – сказал он через некоторое время. – Попроситься к ним на юг, что ли?

– Мечтай. Так тебя и взяли, – ответил Миха, почесывая затылок. – Еще скажи – с кем-нибудь поменяешься. У нас же скукотища… смерт-на-я, – протянул он. – Совершенно спокойный туннель, широкая дорога до Тульской, и никаких приключений. Что здесь нормальным мужикам делать-то?

Влад передернул плечами. Вот как раз эти самые «нормальные мужики» наверняка с удовольствием поменялись бы местами с зелеными пацанами вроде них. Другое дело, что у нормальных мужиков имелись в наличии мозги и какая-никакая, но совесть. Ведь они сами успеют если не предотвратить угрозу, то хотя бы предупредить о ней, а вот пацаны, скорее всего, просто погибнут, причем тихо и даже не осознав, откуда и в каком обличии пришла смерть. Парню в свое время приключений выпало более чем достаточно – как выражался Винт, на всю оставшуюся жизнь, – и новых совсем не хотелось.

Сталкер оказался первым человеком, встретившим его когда-то на Добрынинской. Не будь его, Симонова наверняка там вообще объявили бы красным шпионом и к стенке поставили бы, невзирая на юный возраст. Ну, а почему бы и нет? Неизвестно кто приходит из туннеля, пароля, разумеется, не говорит, документов не имеет, несет какую-то ахинею про дело коммунизма и рассказывает про фашистов, напавших на родную станцию, от которых и сбежал, имя такое, что лучше бы помалкивал… ну, и все в этом роде.

Винт тогда первым делом заставил его сесть, сунул в руки кружку с какой-то невыносимой гадостью, подождал, пока Влад ею подавится, гаркнул, чтоб не страдал фигней и пил залпом, а после начал допрос.

Парень смысла многочисленных вопросов, посыпавшихся на его и без того больную голову, почти не понимал; сначала отмалчиваться пытался, пока не получил несколько подзатыльников и затрещин. Боялся, как бы добрынинцы не решили на его родную Фрунзенскую напасть (бред, конечно, хотя напали же на нее фашисты). Только Винт ведь спрашивал не про охрану и не про ремонт после взрыва топливного склада, а выяснял детали, казавшиеся Владу несущественными: чем питались, как одевались, имя завскладом и все в таком роде. Под конец Симонов уже откровенно зевал, слушал вполуха и отвечал машинально, не слишком задумываясь о том, что именно несет. Помнил еще, как сталкер заверил ничем не примечательного человека, присутствовавшего на допросе: парень правду говорит и действительно вырос на Фрунзенской. И сбежал, похоже, на самом деле от фашистов – иначе попросту не ответил бы на вопросы. Потом они совещались. Ганзейцы хотели Влада со станции вышвырнуть, но Винт почему-то не дал, заступился. Симонову настолько к тому моменту все равно сделалось, что он послал всех к черту, свернулся калачиком и уснул.

– Эй… не спи – замерзнешь! – растолкал его Глеб и кивнул в сторону Нагатинской. – Вон, Хрящ на всех парах несется, неймется ему, болезному.

Влад вздрогнул. Вроде бы всего на пару секунд глаза прикрыл, не более, а прошло не так уж и мало времени. Раньше он никогда не дремал в дозоре, да и спал сегодня нормально, никакими кошмарами не мучился. Снилась какая-то муть, но он ее не запомнил совершенно. После пробуждения остался лишь незначительный неприятный осадок, но от него очень быстро удалось отмахнуться.

– Хряк он, а не Хрящ, – фыркнул Миха. – Сейчас опять заведет то же самое: не прибыла еще моя посылочка? А я жду ее, прям, заждался.

Глеб прыснул, уж больно похоже спародировал Миха интонации казначея станции.

– Ребятки, ну как?! Не прибыла еще моя посылочка?! – донеслось издали, и Симонов согнулся от смеха рядом с Глебом, а затем и Миха к ним присоединился, очень довольный собой.

Бравые дозорные успели отсмеяться аккурат к тому моменту, когда казначей затормозил рядом с ними, шумно дыша и пританцовывая на месте. Хрящ был лысоватым, обрюзглым и тучным до неприличия. Винт говорил, будто необъятные размеры казначей приобрел из-за болезни, а не от переедания, но ему никто не верил, особенно молодняк. То, как Хрящ за спинами у нагатинцев нажирается от пуза, стало притчей во языцех и отдельным поводом для шуток.

– Не приходил пока никто, Анатолий Борисович, – ответил ему Влад, первым взявший себя в руки и нацепивший на лицо серьезное выражение.

Хрящ покачал головой, с полминуты отдувался, переминаясь с пятки на носок. Достав из кармана платок, отер красноватое потное лицо, промокнул лысину и выдал:

– Ну, как же так, а? Еще ж три часа назад прийти должны были.

– Мало ли, задержались, – ответил Глеб и пожал плечами. – Может, они решили переночевать на станции, а завтра утром к нам отбыть.

– Нет, ну это… – Хрящ похлопал ладонями, будто стремился привлечь внимание (зря, дозорные и так смотрели на него). – Просто ни в какие ворота! Как так можно?! – воскликнул он и развел руками. – Как так можно, я вас спрашиваю, а?

Вопрос, разумеется, был чисто риторическим.

– Не волнуйтесь, Анатолий Борисович, – сказал Симонов, – наш туннель – мирный, по нему от Тульской и обратно люди ходят спокойно, а тут еще и не пара-тройка человек, а большая вооруженная группа. Ничего с ними не случится.

– Помяните мое слово, – перебил его Миха, – какая-нибудь тетка решила родственников навестить и задержалась. Языками зацепились. Вы ж знаете этих баб. А может, с торговцами о поставках вовремя договориться не вышло.

– Вот! – Хрящ поднял вверх указательный палец и погрозил им угадывавшемуся в темноте потолку. – А я давно говорю, что надо нам свое хозяйство развивать. Чего мы держим-то? Ну, свиней, ну, плантации грибов, прости господи, высадили. Только разве это хозяйство? Мы пока без связи с Тульской можем прожить лишь впроголодь, а ведь в состоянии сделаться одной из зажиточных станций! А почему не живем хорошо? Потому что стараемся плохо.

– И нас объективно мало, – поддакнул Глеб.

– О да! И это тоже. Но разве это повод опускать руки? Нет, голубчики мои! Не повод вовсе! Про ВДНХ слышали? Они там как грибным чаем торговать начали, раскрутились, вот народ отовсюду и потянулся к ним. И у нас так будет, нужно только быть упорными и работящими, не разводить бардак на ровном месте! И будем мы побогаче многих.

«С какой такой радости, интересно?» – подумал Влад, но, разумеется, промолчал. Не имел он права на подобные вопросы, да и Хрящ ничего объяснять ему не стал бы.

– А вот, скажем, если нам свиным молоком торговать, а? – заявил казначей. – Сосцов у свиньи много, упаришься, пока надоишь, еще и животные эти жадные и подозрительные, заразы. Но товар редкостный и нужный! Продукт весьма питательный. В нем, например, около восьми с половиной процентов жира, а одна свинья в день может произвести около пяти литров! О!

«Никаким молоком проблему не решить, – подумал Симонов, – да и вряд ли с ним все просто, иначе кто-нибудь уже давно придумал бы продавать его. И постоянный транзит товаров не светит Нагатинской ввиду ее расположения – весьма, надо сказать, непростого. Так и продолжим жить за счет подачек».

Если бы не сталкер Винт, время от времени навещавший Влада и делившийся с ним слухами и домыслами, тот так и остался бы в неведении относительно того, почему часть народа с Добрынинской вообще отправилась сюда. Пусть станция и страдала от перенаселенности – народ жил как на самой платформе, так и под ней, используя станционный зал под свинофермы, – но если уж люди и решались перебираться, то на другие станции содружества, а не создавать себе новый дом на периферии.

Хотя Добрынинская относилась к Ганзе, люди здесь жили бедно. Единственный плюс – дрезины по кольцевой линии ходили. Смежная с ней Серпуховская тоже похвастаться богатством не могла. На ней и не производили-то ничего. Народ жил спекуляцией. О Тульской и вовсе говорить не стоило, Нагатинской же было еще хуже. Она становилась крайней. Южнее нее находились Нагорная, Нахимовский проспект и Севастопольская – откровенно неблагополучные, а дальше вообще творилось черт-те что. Каких только россказней не ходило! Винт обмолвился однажды про ментальную опасность, жаль, не уточнил, что это значит (может, и сам не знал). Однако именно он затащил Влада в группу будущих нагатинцев и едва ли не заставил главу его взять.

«Ты держись меня, – сказал сталкер тогда Владу и заговорщицки подмигнул, – я плохого не посоветую. К тому же я тоже не собираюсь на Тульской сидеть, буду к тебе заходить, а если что, постараюсь вывести своими тайными тропами».

«Лучше домой меня проводи», – попросил парень. Заговаривал он об этом уже не единожды, и каждый раз Винт отказывал. Он вообще не любил Красную линию и искренне полагал, будто Владу делать там нечего. Отказал и тогда.

Если и славились чем-то Тульская с Серпуховской, то разве что проживающими на них бойцами. Да и в оружии недостатка не было. Снаряжали будущих нагатинцев, как говорится, всем миром. Многие спецназовцы отправились вместе с переселенцами, да так и остались с ними, неся вахты в южных туннелях и в свободное время наставляя юнцов, таких, как Влад и Миха с Глебом, на путь истинный и обучая тому, что сами умели в совершенстве: выживать и убивать.

Винт часто отлучался по своим делам, но неизменно возвращался. Примерно через неделю-полторы он и рассказал, что дело вовсе не в расселении Добрынинской, а в создании южного форпоста, в котором были заинтересованы все три станции, заключившие между собой соответствующий договор о сотрудничестве. Они обязались поначалу, пока станция обживалась, помогать Нагатинской оружием и людьми, а также продовольствием.

«Дабы было кому, случись что, предупредить», – сказал тогда Винт.

«То есть, все мы, находящиеся здесь, – смертники», – подытожил Влад и в тот момент всерьез задумался – а не рвануть ли самостоятельно на Фрунзенскую? В конце концов, не впервой ему будет одному по туннелям шататься.

«Как и остальные жители метро, – философски ответил на это сталкер. – Ты думаешь, на Тимирязевской не смертники жили? Смертники. Только они об этом понятия не имели, пока крысы не полезли. А на синей ветке? Э-эх, парень… – и махнул рукой. – Все мы в метро эти самые смертники и есть, что вовсе не значит, будто позволим кому-нибудь себя хоронить раньше времени, – а потом он оставил поучительный тон и прямо сказал: – Ты на Добрынинской нормально жить не сумел бы. Там народец гниловатый и слишком сильная круговая порука. Не вписываешься ты, чужой ты им. На Тульскую сам не пошел бы, знаю я тебя, а здесь будет попроще. Во-первых, народу меньше, а значит, отношения между людьми более доверительные. Во-вторых, как бы плохо ты о Ганзе ни думал, а люди на Нагатинской душевные собрались. В-третьих, тебя после этакой школы жизни с удовольствием примут где угодно, хоть в Полисе».

Утверждая последнее, Винт, конечно, хватил через край, но Симонов спорить не стал. На Нагатинской он точно не чувствовал себя лишним.

– Так вот, о чем это я? – произнес Хрящ и пожевал губами. – Этих оболтусов, – кивок в сторону Михи и Глеба, – просить о чем-либо бесполезно, поскольку ничего не запомнят, а ты, Влад, как кто появится, пришли уж весточку, будь так добр.

– У нас смена вот-вот прийти должна, – предупредил тот. – Вряд ли дождемся группы.

– Ну, а вдруг, – сказал Хрящ. – Я не обижу.

«Сказочник вы, Анатолий Борисович», – подумал Влад, но кивнул, соглашаясь.

Хрящ быстро откланялся и был таков.

– Вот же чудак-человек, – заметил Глеб, – у меня стойкое ощущение, что он по станции перемещается исключительно бегом. Ни разу его спокойно шагающим не видел.

– Вес сбрасывает, – фыркнул Миха. – Ну… Эй-эй, ты чего?!

Симонов вскочил, схватившись за автомат и передергивая затвор. Он мог поклясться: нечто ужасное надвигалось из туннеля. Парень не понимал, что именно, но оно точно существовало, неслышно подбиралось на мягких лапах и обещало скорую беду. Сердце подпрыгнуло к горлу и теперь трепыхалось в нем, его стук отдавался в висках, спина промокла от холодного пота.

– Влад, ты это… оружие положи! – тихо и ласково сказал Глеб и вздрогнул, встретив тяжелый взгляд светло-серых глаз.

Рядом, полуприсев, застыл Миха, кажется, он никак не мог решить, стоит ли обезвреживать неожиданно помешавшегося приятеля и как на него лучше накинуться, чтобы не словить пулю.

Немая сцена продолжалась, наверное, около минуты.

– Фух… – шумно выдохнул парень, опуская автомат. Паника схлынула столь же быстро, как и накатила, – мгновенно. – Показалось.

Его трясло, кожа горела, пот лил градом. Ощущение под рукой шероховатой стены, за которую Влад схватился, боясь упасть, намертво ввинтилось в память.

– Ты так больше не пугай, – попросил Миха. – Хотя я и согласен с нашим главой: всяко лучше перебздеть, чем недобздеть.

– Было жутко, – заметил Глеб. Медленно приблизившись, он забрал у Симонова автомат, а тот отдал без сопротивления и даже с облегчением. – И как ты это объяснишь?

– Паническая атака, – буркнул Влад. Голос повиновался плохо, но парень уже понемногу приходил в себя и сумел выровнять дыхание. – Винт рассказывал, подобное иной раз случается.

Еще тот упоминал, что в метро появилось немало тварей, научившихся охотиться с помощью неких психических волн, позволявших им приманивать, а затем и пожирать людей. Ходили слухи, будто у некоторых, родившихся уже под землей, имелся иммунитет к подобного рода воздействиям. На них «зов» тварей действовал с точностью до наоборот, вызывая тревогу, а иногда и неконтролируемый страх. Правда это или нет, вряд ли можно было понять самостоятельно. В конце концов, на Красной линии уже давно успешно применялись отпугиватели крыс: специальные свистки, неслышные человеческому уху, но обращающие в бегство этих бестий. Возможно, нечто точно так же действовало и на людей, вот Владу и поплохело. Пообещав себе подробно рассказать Винту о случившемся, он не обмолвился больше с приятелями ни словом.

Сменщики, ожидаемые ими уже давно, подошли минут через десять. Миха накинулся на них чуть ли не с кулаками. Завязалась перебранка, правда, тихая и довольно вялая, все же туннели бурному выяснению отношений не способствовали. Егор – лидер подменяющей их тройки – наградил Симонова подозрительным взглядом, но тут его вовремя отвлекли, и вопрос, который он уже было решил задать, так и не прозвучал.

Обратно на станцию Глеб, Влад и Миха возвращались повеселевшие и приятно уставшие. Об инциденте забыли – если не навсегда, то хотя бы на время. Каждый предвкушал еду и глубокий сон.

– Эй, Лех! – вдруг окликнул Глеб отиравшегося у самого начала платформы парня, – а я думал, ты на Тульскую со всеми ушел.

– Как видишь, нет, – не особенно доброжелательно ответил тот, повернулся к дозорным спиной и поспешил уйти.

– Тоже мне, – пробормотал, сплюнув под ноги, Глеб. – Не очень-то и хотелось с тобой разговаривать.

– Еще один Хряк, – поддакнул ему Миха.

Сына казначея, Алексея, не любили, но терпели из-за положения, которое занимал на станции его отец, Анатолий Борисович Хрящ. И виноват в том Алексей был сам: уж слишком высокомерно цедил слова, когда с ним заговаривали, и всем своим видом показывал, будто он – особенный, а окружающие – лишь грязь на его сапогах. Почему и зачем? Чужая душа – потемки. И ведь не было в нем ничего особенного. Умом и предприимчивостью он не отличался. Отвагой – тоже. Да и выглядел совершенно бесцветным, хотя и родился наверху: практически белые, короткие волосы, серенькие редкие брови и ресницы, светло-голубые глаза, которые кто только ни называл рыбьими. Фигура долговязая, но хоть не отцовская.

Симонов во время этого короткого разговора даже глаз от пола не поднял. После сильного эмоционального напряжения, пережитого им в туннеле, его затопило полное безразличие ко всему вокруг. Единственное, чего он хотел – добраться до дома, рухнуть и проспать часов двенадцать, по возможности обойдясь без кошмаров. Лишь где-то в уголке сознания зудела мысль о том, что группы они так и не дождались, и это очень плохо.