– А ты их плётками, плётками стягай, Филиппка! Ишь ты узкоглазы морды, я их заставлю землицу-то продать! На кой ляд им столько земли-то, голодранцам? Ух, басурманское отродье! – скосился помещик Мартынов на сбившихся в кучу неподалёку от своих юрт измученных людей.

Хозяин жизни сидел в тени берёзок за покрытым белоснежной скатертью круглым столом, пил чай из пузатого самовара, да изредка недовольно покрякивал. Полный чернобородый большеносый мужчина в картузе, зипуне, да хромовых сапогах в нетерпении ожидал развязки событий.

В это время управляющий с помощниками кинулся исполнять приказание. Со всех сторон на головы башкир – кочевников стали ложиться плети. Плач женщин, визг ребятишек разнёсся по всей округе на многие вёрсты.

Уж пятый день пошёл, как держали их без пищи и воды, угрожали, запугивали и били, но гордый народ не соглашался продать свои земли за бесценок.

Наконец, от становища отделилась огромная фигура.

– Хватит! Хватит, я сказал! С барином говорить буду!

Это встал в полный рост глава племени Юнус. Его тот час подхватили барские холую и связанного потащили на разговор к хозяину.

– За что бьёшь, собака?! – сверкнул Юнус своими чёрными раскосыми глазами на Мартынова.

– Я ж тебе толкую, – стал обволакивать вкрадчивый голос – отдашь землицу за рубь, отпущу.

– Твоя цена, барин, плохая цена. За рубь и коня не купишь. Где скот пасти будем? Мой народ с голоду подохнет!

– А ты коней продай, да избы поставь…

– Мы народ вольный, кочевой! Поле, да ветер вот наш дом!

– Ну, гляди, гляди…

И истязания продолжились с новой силой. А на седьмые сутки башкиры сдались…

***

Тянутся вереницы телег по России – матушке, тянутся, как тонкие ниточки рек по иссохшим руслам земли-кормилицы. Пешие, конные, немытые и усталые, с нехитрыми пожитками, оставившие то, чего не было, едут люди в края дальние…

Уж двадцать лет минуло с тех пор, как отменил царь – батюшка крепостничество. Голодный, обездоленный, нищий люд, помыкавшись на вольнице, пустился на поиски своего «сытого» счастья на Восток…

Одному Богу известно, сколько боли и слёз видела эта дорога лютая, сколько крестов покосившихся выросло вдоль обочины.

Ехал в таком обозе и маленький казачок пяти лет отроду, с именем, данным ему попом Прокопием, Константин.

Помнил Костик, как собирались они в путь всей своею деревнею.

– Куды ж везёшь ты нас, окаянный? – причитала мать – Ребятишек орава, погубим же!

– Цыц, раскудахталась курица, – грозил ей отец, кряжистый светлобородый голубоглазый мужичок, который, не смотря на несдержанный нрав, оставался для домочадцев своих добряком каких поискать – вон уж Дорофеевы уехали и землицу купили, и избу сладили. Не одне ж сподобились, всем миром. Брат, ежели что, подмогнёт. Не пропадём!

Так и потянулись денёчки длинные в бесконечном скрипе несмазанных колёс, криках мужиков, да баб, рёве ребятишек малых….

Один лишь Костик не тужил. Правда, два раза уши отмораживал, да кашлял смерть как шибко. Вёсна то в России, сами знаете, какие – день припечёт, а день и снег вперемешку с дождичком, да ветер сквозанёт так, что и с ног вон.

Больше всего любил малец помогать отцу, управляться с лошадью, уж больно она была норовиста. А мамка держала его на привязи.

– Костяяяя, ты куды побёг пострел, зашибёт тебя энта зараза!

– Не зашибёт! – кричал ей Костик. – Я её крепко держу хая – моряйскую!!!!

Мальчонка, хоть и мал был, а понимал мать. Трясётся она над ним, потому как схоронили они в дороге дальней сестрёнку младшую Нюсю. Да и не они одни…

Вон третьего дня загрызли волки голодные, ребёнка у матери. Так она и сидела теперь в телеге сама не своя, выла, причитала, да каялась. Мужики тогда само собою побегали, из ружий в лес постреляли, да толку от этого. Дитя то уже не вернёшь. А бабу ту люди жалели, одну бросать и не думали. Ведь горе такое не каждая вынесет.

Не осталось девок в семье у Костика, а парней было хоть отбавляй.

Павел – старший, ему уж 17 минуло. В Вятской губернии окончил реальное мужское училище. Умный он вырос и очень степенный, во всём отцу помощником – и уток настрелять, и дров наколоть, и со скотиной управиться.

Иван тожно был ничего себе грамотей, осилил три класса школы церковной.

А вот Егорша выучиться не успел, да и учился он очень плохо.

– Не способный ты к наукам, Егорий, – говаривал ему, было, отец. – Ну, ничё, жизня она тебя быстро всему научит…

Почитай две недели прошло со дня Пасхи, как въехал крестьянский «табор» в Уфимскую губернию, в предгорьях Урала, к новому месту своего жительства. Там, из письма Петра Дорофеева, продавал землю по 20 рублей за десятину помещик Мартынов всем желающим. Желающих оказалось много, только вот рубликов у всех по-разному. Кому Бог помог, скопили на батрацких работах да хозяйстве невеликом кто на одну, кто на две, а кто и на более десятин.

Отец у Костика был мужиком сноровистым, работы не боялся никакой – и избу поставить, и сена накосить, и плуг поправить. Одним словом на все руки мастер. Как говорят, корнем в свой род пошёл. А род его почитай с Ивана Третьего тянется. Разбойничали в то лихое время казачки на Вятчине, беглых много было из Московии. Вот и решил их Иван царь на службу свою поставить, чтоб озорство такое прекратить. Кто не согласный был, за Дон отправился, а согласные остались и службу свою исправно несли.

Из таких служивых и происходила семья Казаковцевых, Костина семья.

***

Улыбнувшись яркому утреннему солнышку, он потёр глаза и немедля ни минуточки, подскочив с мягкой пуховой перины, побежал, путаясь в длинной сорочке, по большому богато обставленному дому к комнате своей дорогой матери, которая была сегодня именинницей.

– Маменька! Маменька! – кричал звонко темноволосый малыш Георгий, перебирая босыми ножками по каменному полу. – Маменька! – наконец, остановился он у заветной двери. – С днём ангела, маменька! – резко распахнул мальчик двустворчатую и, отчего-то, замер на месте.

Покои его родительницы были совершенно пусты, и вещи внутри находились в полном беспорядке. Всюду валялись матушкины надушенные платья, меха, корсеты, разорванные книги, цветы, булавки и банты, а мятая постель добавляла ещё большей неприглядности увиденному…

– Маменька – отшатнулся перепуганный ребёнок. – Где ты?

И тот час к нему подскочили пожилой слуга и молоденькая немка-гувернантка. Они стали уводить ребёнка прочь.

– Пойдёмтес, барин голубчик, пойдёмтес – говорил старик Пантелей ласково – Не надо вам на энто глядеть…

Но парень и не думал уходить. Он, вырвавшись из цепких объятий слуги, уже бежал по дому в поисках маман. Мелькали всюду какие-то незнакомые лица, пьяные и безобразные. Распущенные кавалеры и дамы, не ведающие стыда, веселясь, показывали на него своими потными пальцами. В хозяйской гостиной, прямо на полу, расположились цыгане. Они ели, пили, пели, спали и бодрствовали, не обращая ни на кого внимания…

– Георгий Кондратьич, постойте! – услышал малец позади и, не оборачиваясь, пустился на второй этаж к комнате отца.

Из-за двери родителя раздавался раскатистый храп.

– Она непременно там! – сказал пострел и вошёл внутрь.

Мартынов старший валялся пьяный на полу в рубахе, с пятнами крови, а на его постели сидел кудрявый, испуганный цыганёнок.

– А где моя мама? – спросил его Жора.

Но незнакомец ему ничего не ответил, а только стал нервно и часто икать.

Георгий почувствовал, как уводит его Пантелей, и гувернантка делает ему очередное внушение.

– Вы забылись, молодой человек?! – шипела она с акцентом – В комнаты родителей вход нельзя!

Да плевать он хотел на это.

– Где моя маменька? – повторил в который раз юный барин.

– Уехалас – переглянувшись с гувернанткой, сказал растерянный слуга, и, опустив глаза в пол, добавил – Навсегда уехалас…

Глава 1

1889 год. Башкирская губерния.

***

Неумолимо бежит время, быстро отстукивает оно часы и минуты жизни людской, не оставляя в покое ни старого, ни молодого. И вот уже Костик подрос и вытянулся до плеч отца своего. Светленький, голубоглазый отрок был радостью Тимофея, его опорой и помощником во всём.

Сегодня, как всегда по воскресеньям, он с родителем приехал в волостной центр Иглино на ярмарку, место сбора люда торгового. А после заглянул туда, где душа его от волнения замирала, и сердце готово было вырваться из груди…

– Будешь чё брать-то? Будешь чё брать-то, говорю?!

Очнулся, наконец, парень от сильного толчка в бок.

– Чё онемел? Не будешь ничё брать, тагды иди отсель! – сказала ему толстая баба в тулупе и шали, возвышающаяся за мальчиком в очереди.

Была эта лавка торговая каменной, добротной, с железной крышею, да колокольчиком на двери. Прилавок, не как у других, облезлый да грязный, а чистый, широкий, гладкий, из тёмного дерева. Внутри товара всякого тьма тьмущая, и полки гнулись от изобилия того.

Но Костя ничего вокруг себя не замечал, да и не за этим он сюда пожаловал…

– Сейчас, сейчас – засуетился отрок. – Мне мешок муки и соли пуд…

Бойкая румяная девчонка, хихикнув, стала проворно обслуживать его.

«Ну что я в ней нашёл, – подумал про себя мальчик, наблюдая за бойкой лавочницей – ничего особенного, ни красоты такой, что бы ах. Лицо круглое, широкое, веснушки по всему носу, ямочки на щеках, рыжие волосы в косички заплетённые, а как увижу её, столбенею, как вкопанный. Ну, хыть бы повадки как у Лизки Емельяновой, так нет, и энтим не вышла. Голос звонкий, командный, на месте как волчок крутится! Да…»

И всё-таки, что—то определённо, как магнитом, тянуло его к ней.

Костя робко взял сдачу и вышел на улицу. Там сына в санях уже поджидал отец. Мороз инеем подёрнул его усы и бороду.

– Пошевеливайся, Константин, нам ишо засветло домой надо поспеть…

Но засветло домой они не успели. Буран, столбом поднимая снежные кучи, преграждал путь ездовым. Лошадь то и дело проваливалась в наст, норовя перевернуть поклажу.

– Чёртова скотина, давай, давай, пошла!!!! – кричал на неё Тимофей, с трудом вытягивая поводья.

Костик ёжился от колкого ветра, поворачиваясь к нему спиной, но даже овечий полушубок не спасал его. Морозы в этом году были особенно крепкими, однако, несравнимыми с теми, что пришлось испытать мальцу в первый год приезда сюда. Не успев выстроить дома до снежных мух, жили переселенцы в землянках, спали, не раздеваясь, на ледяном полу и вновь умирали целыми семьями от хворей.

Костя услышал лай деревенских собак.

– Ну, всё, почитай прибыли наконец-то – сказал он и вздохнул.

Преодолев ещё с версту, сани наконец-то остановились у высоких ворот. Отец спрыгнул в снег и принялся колотить в двери.

На стук их выбежала встречать мать, растрепанная, в одной сорочке и шали сверху.

– Ну, что ж так долго-то?! – заворчала она.

– Подишь-то не на паровозе ехали – буркнул в ответ супруге Тимофей. – Чего хороводишься, иди парня грей, да харч ставь.

Костик смёл веником снег с валенок, отряхнул шапку, зашёл в избу. Дома было чисто и натоплено, в углу, под иконами горела лампадка, на вышитых оконных занавесках играли тени от зажженной свечи, на длинном столе, прикрытые рушником млели пироги. Мать давно поджидала их. После сытного ужина парнишка полез на печь спать. Но сон всё не шёл. Он снова видел румяное веснушчатое лицо, такое дорогое его сердцу.

– Ну что ты будешь делать. Опять она, – подумал про себя Костя – Мотя, милая Мотя…

***

На холмах разлеглась деревенька Кушаки, небольшая, в несколько неровных улиц, бревенчатая, с соломенными крышами, покосившимися заборчиками, амбарами, да сараями. Охваченная полями со всех сторон, ельником, да речушкой Лобовкой снизу. Утопающий теперь в снегу крестьянский рай жил своей спокойной, размеренной жизнью…

Они шли гуськом по тропе меж огородов, оставляя вереницу следов позади.

– Мы когды придём, ты шапку-то с ушей сыми – говорил озабоченно Тимофей своему сыну Ивану. – Да поклонися пониже, всё ж таки уважил нас соседушка.

Высокий парень, лицом весь в мать, чернявый, кареглазый, тонкогубый, слушая отца внимательно, тащил с собою заплечный мешок.

– Авдот-то он мужик сурьёзный, дельный – не унимался с нравоучениями родитель. – А коль не отказал, делай всё как велит. Хозяева! – постучал в чужие ворота отец, вошёл во двор и поклонился – Мир вашему дому!

– Ааа, Тимоха! – приветствовал его Авдот Емельянов, поправляя сбрую кобылы, уже запряжённой в сани – Ну шта привёл своего чертяку? Славный паря! – засмеялся он в длинную бороду и похлопал Ивана по плечу – Хорошой с него рабочий получится!

– Не сидится сынам нашенским дома – посетовал Тимофей. – Всё убечь норовят. Павел в городе, и энтот туды ж сподобился….

– Да, ладно, ты, ладно! – стал успокаивать друга Авдот. – Сам знашь, детки, что птенцы желторотые. Чуть подросли и ну из гнезда. А за свово охламона не беспокойся! Расторгуюсь на рынке в столице губернской и к брату яво отвезу. Ну, уж и ты меня здеся уважь. Состругай, как уговорено, гробик для тяти. Очень он теперя на красот- то падкой – прослезился Авдот. – Говорит, мол, в миру убогонько жительствовал, так хоть там в лепоте поживёт.

– Царский гробик я яму слажу. Дажно не сумневайся.

– Тять, а зачем деду Елисею гроб-то? Он ведь бодрый и не помер ишо? – спросил удивлённый Иван.

– Эх, Ваня, ты, Ваня! Много ты понимашь? – с упрёком произнёс Тимофей – Человек завсегда об энтом думать должон. Приготавливаться заранее, а не когды сам знашь кто на горе свистнет. Призовёт, к примеру, Елисея господь, а он яму: « Вот он я. Пожалста. Завсегда рад». А не то шта там не хочу, не могу!

Авдот согласно кивая головой, стал выводить кобылу на улицу, где его уже поджидали в санях ещё двое селян, направляющихся вместе с ним в путь. Тут выскочило из избы семейство Емельяновых, а на Иване повисла подошедшая проводить его мать. Авдот, отвесив низкий поклон домочадцам, неспешно вместе с попутчиком уселся верхом на товар, и обоз, звеня бубенцами, тронулся. Бабы, подвывая, ещё долго бежали следом, а Тимофей, с тяжёлым сердцем посмотрев на удаляющийся силуэт второго сына, отправился домой столярничать.

***

Весна в этом году не заставила себя ждать. С первыми капелями потекли по холмам ленточки воды, напитали влагой и без того плодородную землю. Заблагоухала кормилица молодыми травами, задышала, призывая селян прикоснуться к себе. И потянулись крестьянские телеги в поля, и закипела повсюду работа.

– Большая ты фигура, Егорша, а дура – ворчал отец в очередной раз на конопатого увальня, взад вперёд бегая по двору.

– Тять, прости, задумалси я – оправдывался перед родителем Егорий.

Он шмыгнул своим курносым носом и почесал рыжий нечёсаный затылок.

– Туды ж тебя через коромысло! Задумалси он – продолжил кричать Тимофей на сына – Да чем тебе там думать-то?! Ты пошто свиней брагой напоил, дурья твоя башка?!

– Дык, я ж не знал, смотрю, стоит тама в ведёрке, я и плеснул. А оне и зачавкали…

Из стайки разносилось радостное похрюкивание. Отец сморщился.

– Зачавкали они. Скоро мы с тобою зачавкаем – Тимофей нахмурился – Правду говорят, у Егорки на всё отговорки. Не дал боженька ума, считай, калека…

После отъезда в город Ивана и Павла, старшим в доме среди сынов остался Егор. Высокий он вымахал, здоровый, а ума, что у птички – невелички, как отец про него сказывал. Пошли Егория за водой, он ведро в колодце утопит, заставь костёр разжечь, он себя самого подпалит, удочку дай, сломает, гвозди погнёт, а уж топор и ружьё Тимофей ему и подавно не доверял. Вот и слагали о рассеянности, да глупости сего отрока в деревне легенды. Как он сук под собой подпилил, когда за дровами в березняк за горою ходил, как кроликов зачем-то выпустил, а потом собрать ушастых не мог. И кто теперь в здешних лесах прыгал, то ли зайцы, то ли Егоршины подопечные людям было не ведомо…

– Ну, что ты всё на него ругашься-то, Тимоша? – как всегда заступилась мать за своё дитятко – Разве ж в уме дело то? Да для мужику и не энто вовсе главное.

– То, что у него главное, я хорошо вижу! – снова поморщился отец – Как он энтим главным семейство своё кормить сподобится? – Тимофей поразмыслил – Собирайся, Коська – наконец, обратился он к младшему сыну. – В поле поедем, рожь сеять пора…

Они передвигались на телеге, молча, предварительно загрузив с собою несколько мешков с зерном.

– Ну и как я один с энтим олухом остануся, когды и ты надумашь в город убечь? – вдруг спросил отец растерянного парнишку.

– Я, тять, тебя не брошу. Я с тобой проживать завсегда буду – сказал Костик искренне. – Да и чего мне там делать, в городе-то?

– Вот энто ладно! Да хыть бы уж! – вздохнул облегчённо Тимофей и засвистел в хорошем расположении духа, подгоняя пятнистую кобылёнку.

А потом они сеяли рожь широко, размашисто. Землица им досталась черна, жирна, плодородна. Такая, о которой мечтал каждый хозяин, но не каждый такую имел.

– Кормилица-матушка, взрасти хлебушек налитой, тяжёлый, упругой, – наговаривал отец, бросая горсти семян в пашню – на радость нам трудолюбцам пахарям…

***

В красной рубахе атласной и хромовых сапогах, он гонял в загоне по кругу гнедого статного скакуна.

– Хорош! Хорош! – хохотал Мартынов старший как труба, не считая нужным сдерживаться – Тыщу рубликов за него отвалил, господа! Цельное состояньице! – хвастал хозяин перед многочисленными гостями, созванными по случаю нового приобретения – Красавец! А, каков! – ударял он плетью о земь, и конь бежал всё быстрее, демонстрируя всем собравшимся каждую мышцу своего крепкого лошадиного тела.

– О, шарман! – восторженно кричали разодетые дамы, обдувая себя веерами.

– Славный жеребчик – говаривали, завидуя, бородатые купцы.

– Да, уж. Удивил, так удивил, Кондрат Андроныч! – улыбался в усы племянник аж самого генерала-губернатора.

– Мы с ним ишо всех за пояс заткнём! – не унимаясь, орать самодур – Попомните меня ещё! Филиппка, второго веди!

Солнце на небосклоне всё припекало, обдавая жаром своим и заливные луга, и лес, и мелководную речушку. Оно проникало и сквозь одежды гостей, делая их лица пунцово-красными. Георгий ощутил, как по спине его струйками стекает пот, его стало подташнивать от полуденного зноя и неуёмного бахвальства родителя своего, и подросток решил отойти в сторону.

С тех самых пор, как исчезла из дома его мать, прошло много лет. Но чувство одиночества не покидало юного барина. Он бесконечно мучился мыслями о случившемся, страдал и терпел ежедневные оскорбления отца своего, дикого нравом, отчего сам, порою, становился несносен и груб.

Жорж уже собирался окончательно покинуть это сборище неприятных особ, как вдруг заметил вновь прибывших: купца Колесникова, рыжебородого статного мужика, и его дочь. Он подошёл к гостям ближе.

– А это моя Матрёна – представил родитель свою любимицу, зеленоглазую, рыжеволосую девочку.

– Мотя – совершенно не стесняясь, открыто протянуло новому знакомому руку юное создание в летнем платьице в пол. – Матрёна Матвевна – добавила и засмеялась…

И столько в ней было тепла и простоты, какой-то земной, понятной, глубинной, вскормленной молоком матери, взращенной животворящей природой.

– Георгий – отчего-то высокомерным поклоном ответил ей отрок.

– Какие у вас лошадки красивые – улыбнулась девочка приветливо.

– Ничего особенного! Красивее видали!

– А разве могут быть ещё краше? – подняла она свою бровь.

– Могут. Хотите поглядеть?

– Хочу.

– Тогда пошли.

И Георгий, взяв Матрёну за руку, повёл её в большую, каменную конюшню.

Внутри пахло сеном, овсом, навозом и конским волосом. В широких загонах стояли породистые жеребцы, кобылы и молодняк. Парень водил гостью из отсека в отсек и знакомил с каждой особью в отдельности.

– Ну, а это – уже заканчивал свой показ подросток – мой любимец.

И ребята вместе, смеясь, стали гладить гриву серого жеребёнка, который только недавно научился стоять на своих неокрепших ножках.

– Ветерок у меня чемпионом будет! – подкладывал ему сена Жорка – А там его легендарный папаша – повёл он Мотю в последний отсек и, открыв его, опешил не менее гостьи.

– Ты? – спросил Георгий брезгливо – Ты ж сбежал?

На подстилке из сена, забившись в угол, сидел оборванный смуглый парень, цыганской наружности, ноги которого были закованы в цепи. Сердце девочки сжалось от сострадания.

– Отчего он здесь? – спросила она.

– А это новая забава моего отца – ответил, багровея от злости, Жорка и достал хлыст – На, цыганское отродье! – вдруг хлестнул он несчастного наотмашь – На, получай!

Но Мотя закрыла собой беззащитного.

– Хватит! – выкрикнула девочка – Опомнись! Он и так нелюдем обиженный! И ты такой же?!

Георгий в отчаянии бросил хлыст и устремился прочь.

– Да кто она такая?! – несли его ноги неведомо куда – Да как она смеет?! – возмущался парень, вытирая слёзы – Да пропадите вы все пропадом!

***

Костя заглядывал внутрь и удивлялся тому, как там всё устроено. Полосатые, большие и маленькие они перебирали лапками, ползали друг по другу, почёсывали свои хоботки, сбрасывая принесённую с цветов пыльцу, и постоянно жужжали, жужжали, жужжали…

– Ну, что, сынок, видал? Как оно? – спрашивал отец.

– Ага! Ни чё себе! – отвечал ему восхищённый Костик.

– Оне навродь людишков тама, своим обшиством проживают – вкрадчиво говорил Тимофей. – Со своим, можно сказать, правлением. Вона матка улия, царица ихняя, – показал родитель на самую большую пчелу в семействе – а вон и трутни с работягами. Всё как в роду человеческом. Так-то вот…

С тех пор как переселенцы обустроились на новом месте, Тимофей, единственный в деревне, попробовал себя в неизведанном деле. И это дело стало приносить ему не малый доход, с которого планировал смышлёный крестьянин землицы ещё прикупить, да сынам родным копеечку подбросить…

– Ну, что пойдём картоплю пекчи? – сказал, наконец, младшему сыну отец и отправился в сторону разведённого на окраине леса костерка, где уже сидело несколько чумазых, деревенских подростков.

– А я те толкую, змей здеся тьма тьмущая! – говорил косматый подранок Савка своему другу Кольке – А где змеи тама и лешаки. Энто оне людёв-то имя пугают.

– Нету здеся никаких лешаков. Мы с тятей сколь разов на охоту хаживали, ни одного ишо не видали! – возразил Савелию приблизившийся к друзьям Костик.

– Ага! Как же, нету! Я самолично его встрентил! И Миха со мною был! Мих, скажи! – толкнул косматый локтём, примостившегося рядом с ним парнишку.

– Угу – поддакнул тот.

– Только не в лесу энто было, а на поляне, – продолжил Савка – возле Соколиной балки. Стоит такой страшнющий! Песню тянет, скачет как юродивый, да рукою в круг ударят! Ох, и напужались мы тогда!

Тимофей улыбнулся.

– Дык, энто не наш лешак-то был, а башкирской. Народа, что здесь до нас проживал – вставил тут он – Ихнии лешаки на вроде знахарей нашенских, вместе с людями живут.

– Ууу. Я б к такому не в жисть не пошёл! – сказал, как отрезал, Савелий – Съест тебя и не подавится.

– Ты костлявый! – хлопнул по плечу рассказчика Миха – И не вумный!

– Кто?! Я не вумный?! – возмутился тот – Да я поумнее всех вас тут буду! Я да вон Коська! Мы одне тута грамоте обучены! – показал Савка кулак обидчику – Не то, что ты…

Мишка сощурил глаз и стал дуть ноздри, приготовившись напасть на всезнайку.

– Э, э, грамотеи! Ишо драки мне тут вашей не хватало! – остудил пыл сорванцов Тимофей – Лучше вона за картоплей доглядайте, а то сгорит совсем…

Он палочкой пошерудил угли и выкатил из костра шипящую картофелину.

– Ну, кто первый?

– Я! Я! – закричали ребята.

– А первым будет Николка, как самый что ни наесть спокойный про меж вас – подытожил отец Костин.

И худенький, скромный Николай заулыбался.

Мужчина посмотрел на недовольные лица обделённых ребят.

– Но, но, не вешать носы! – поспешил успокоить он их – Вот и вторая на подходе ужо шкварчит.

Они долго ещё так сидели, ели и разговаривали. О том, как гроза посекла берёзу вчера, о весёлом «Петрушке» на ярмарке, об охоте и о рыбалке, о добре и зле, о Боге, царе и о вере…

***

Он любил мечтать не менее любого другого отрока его возраста. Грезил о путешествиях и писательстве. Знал большое количество языков. Его привлекало всё новое, неизведанное. Ещё в младенчестве, открыв в себе страсть к наукам, много читал, увлекался историей и медициной, философией и картографией. Предпочитал стихи и цитировал их наизусть.

– Георгий Кондратьич, к вам сынок Колесниковых, Прохор пожаловалис – сообщил вошедший в барские покои слуга.

Жорж закрыл книгу и посмотрел на вечно пресмыкающегося дворового.

– Проводи его в библиотеку, голубчик – снисходительно сказал юный барин, совсем ещё детским голосом. – Я скоро туда подойду.

Он отложил в сторону томик новелл и, поднявшись с дивана, приблизился к оконному проёму, за которым слышались многочисленные голоса.

На зелёной лужайке перед домом, как всегда, толкаясь и тесня друг друга, собрались люди. Крестьяне и мелкие лавочники, мастеровые и ремесленники, все жаждали встречи с Мартыновым старшим.

– А ну пошли отседа! Чего заявилися?! – орал на просителей одноглазый Филиппка – Хозяина щас нет!

– Родненький, как же нам жить теперя?! – бросилась к нему со слезами несчастная баба – Ведь единого кормильца на каторгу упекут! – взмолилась она, упав на колени – А Кондрат Андроныч повременить обещался!

– Пошла прочь! – брезгливо оттолкнул её приказчик и ударил кожаной плёткой – Пущай твой кормилец должок отдаёт!

– Так не чем – продолжила ползать по земле, рыдая, убитая горем. – Ребятишек у нас пяток…

У Георгия сжалось сердце, и готово было разорваться от возмущения. «Да как он смеет!»

– А ну, ступай сюда! – крикнул парень приказчику из окна.

Тот, обернувшись на зов, немедленно устремился к молодому хозяину, и уже через минуту стоял перед ним. Средних лет, бородатый отцовский угодник.

– Ты за что её ударил, сволочь! – взревел Жорка отчаянно – Кем ты себя возомнил?! – отвесил он наглецу оплеуху.

– Георгий Кондратьич, с нимя иначе нельзя – стал юлить хвостом одноглазый. – Это ж никакого капиталу не напасёшься. Да и папаша ваш гнать их в три шеи велел…

– Это я тебя прогоню, пёс! – не унимался Георгий – Это ты у меня капиталу не напасёшься, по миру пойдёшь! – продолжил он орать на приказчика и вновь приложил его по лицу.

– Бей его курву! – вдруг услышал Жорж у себя за спиной пьяный голос отца – Наподдай сучьему выродку!!!

Георгий обернулся. Мартынов старший подошёл ближе и ухватил слугу за ухо.

– Слюнтяй! – рявкнул он на сына – Бить надо, чтоб до самых потрахов, до крови поганой!!! – трубил он на весь дом, продолжая таскать скулящего холопа – Да, Филиппка?! Деньжат-то своровал у меня много?!

– Какие деньжата, батюшка кормилиц? – взмолился приказчик – Верой и правдой всю жисть вам служу…

Хозяин опустил свою руку.

– Пошёл вон! – рявкнул он грубо и, доковыляв до дивана, повалился на него – Да голодранцев смотри там гони! А не уйдут, передай, собак на них не пожалею! – захрапел Мартынов старший.

Филиппка тотчас исчез. А Георгий только теперь заметил в дверях своего гостя, о котором совсем позабыл.

– А ты чего здесь? – сказал он недовольно упитанному чернявому барчуку, его ровеснику – Я велел тебе в библиотеке дожидаться – буркнул Жорка.

– Так я тут услыхал – ответил гость невпопад и восхищённо посмотрел на спящего. – Какой у тебя папаша всёж-таки! Силища!

Георгий тоже глянул на родителя. Потное, одутловатое, жадное до денег, не ведающее ни жалости, ни сострадания животное. Яркий представитель всесильных мира сего.

Как же ему хотелось его сейчас убить…

Жорка сплюнул и отошёл в сторону.

***

Ссоры в починке крестьянском бывали не редки. То муж жену вожжёй приголубит. То соседи подерутся. Эка невидаль! Но такого здесь не случалось ещё никогда…

На растревоженный улей теперь походил двор Казаковцевых, да и вся улица. А народ всё прибывал без конца…

– Ты говори, говори, да не заговаривайся, поскудник! – орал Тимофей что есть мочи на сына своего распутного – К Павлу он намылился! А как же она?!

Показывал Тимофей на низкорослую пухлую девицу, которая, обнявшись с матерью Евдокией, рыдала в три ручья.

– Тоньку ты обрюхатил, курва?!!!

Над головой Егорши просвистели вожжи. Тётка Евдокия, бросив жалеть своё дитя, вцепилась в его рыжие волосы. Дядька Захар, отец бедной Тоньки, схватил дочь за длинные косы и стал таскать её по двору.

– Ах, ты ж патаскуха!

Не остались равнодушными к происходящему и люди. Бабы Егоршу ругали да постукивали, бородатые мужики, стоя в сторонке, откровенно гоготали, а дети радовались.

Но больше всех происходящее задело отца.

– Ишь, зараза, удрать удумал! – кричал Тимофей на сынка – А жениться на нёй я буду?!

И наконец, Егорий сдался.

– Ладно, ладно я согласный!

Страсти постепенно стали утихать. Свадьбу решили сыграть не мешкав.

И через три дня Егоршу женили. Всей деревней, радостно, пьяно, весело. Длинные столы с пёстрыми скатертями уставлены были деревенскими яствами. Бабы в нарядных кофтах, сарафанах, да платках, ещё недавно почивавшие тумаками жениха, теперь, целовали его в румяные щёки, желая счастья. Мужики в косоворотках и сапогах начищенных то и дело Егорию подмигивали, да пили с ним брагу.

Костика, как прочих мальцов, из-за стола не выгнали. Теперь он считался вполне себе взрослым и сидел довольный между отцом своим и братом Павлом, приехавшим в родительский дом накануне ночью.

– Как поживаешь, Костя? – спросил его старший брат, когда весь честной народ пустился в пляс.

– Живём помаленьку – взглянул подросток на статного русоволосого улыбчивого парня, с ямочкой на подбородке. – В прошлое воскресенье с тятей на ярмарку ездили. Мёд весь как с куста ушёл.

– Да, медок то у отца славный! Помню, как однажды, я ему на пасеке помогал, как покусали меня там шибко, да как тикал я вперёд своих штанов, спасаясь от полосатых разбойников бегством.

Костик засмеялся, представив это, а Павел о чём-то задумавшись, спросил.

– Ты знаешь, какая у нас стройка затевается?

– Слыхал! Мы «Губернские ведомости» с тятей читали.

– Скоро вы с ним не на телеге, а на паровозе на ярмарку ездить будете.

– Да ну!

– Вот тебе и да ну. Паровоз-то хочешь поглядеть?

– Хочу…

– Приезжай ко мне в город осенью после покрова, я тебе и паровоз, и депо, и как рельсы кладут покажу. И к Ивану в железнодорожные мастерские заглянем…

– Да меня тятя не отпустит.

– Ничего, я с ним сам потолкую.

Но ехать Костику далеко не пришлось.

Уже весной грандиозная стройка, стройка века, как её тогда называли, сама приблизилась к их деревеньке Кушаки. Тысячи рабочих, гружёных телег с лошадьми, невиданные машины двигались по направлению Уральских гор, оставляя позади сотни вёрст железнодорожного полотна. Там и тут слышались взрывы, скрежет, удары железа о камень. В то время Костя часто бывал у Павла. Он никогда раньше не видел, как ведутся строительные работы и от волнения у него дух захватывало. Рабочие, по большей части наёмные крестьяне, в любую погоду, денно и ночно, вручную – кайлом и лопатой долбили грунт, возводили насыпь, укладывали рельсы и шпалы. Жили здесь же под открытым небом или в наспех состряпанных землянках и бараках. Многие гибли. Как говорил Павел от натуги или и ещё от каких недугов.

12 3 След.

Во имя отца и сына

Пролог

Глава 1

С этой книгой читают