В то время как ошибки и обстоятельства, при которых они были совершены, вполне реальны, дети, собаки, учителя, регулировщики и соседи вымышлены. Если вы узнаете себя в ком-то из них, вы ошиблись. Вы молодцы!

День первый

День первый. Ошибка первая

Установилась слишком тёплая для октября погода, а воздух чересчур тяжёлый. Этим утром даже собаки не хотят выходить на улицу. Как будто они знают больше, чем мы.

– Что с ними не так? – спрашивает моя подруга Рене Кобай, волоча через порог Пинга, небольшого джек-рассела, которого Беннеты взяли из приюта. Обычно-то он пулей вылетает из дома.

– Какая разница? Они всё равно пойдут гулять.

Беннеты платят «Королевскому выгулу собак» – службе, которую открыл мой папа, – за двухчасовой выгул собак почти каждый рабочий день. Мы с Рене работаем на папу, у нас есть даже форма с логотипом в виде отпечатка лапы. Обычно мы выгуливаем собак два раза в день: час до школы и час после. Но сегодня суббота. Первый выходной из предстоящих трех. В понедельник у учителей день самообразования и уроков не будет! Два свободных дня – четыре дополнительные прогулки, две утренние и две вечерние, в субботу и воскресенье. Это значит, будет и дополнительный заработок.

Я тяну через порог Понга, длинноногую борзую Беннетов, тоже взятую из приюта. Обычно Понг первым бежит на улицу и тянет нас за собой. Но сегодня он крадётся по высохшей жёлтой траве с опаской.

Пинг, неуёмный джек-рассел, пучит глаза и упирается, как осёл, не желая двигаться с места.

– Пинг, шевелись! Я серьёзно! – Рене такая же маленькая, как Пинг, и такая же упрямая.

– Малыш, ну пойдём же, – мягко говорю я, сочувствуя ему. – Ты не можешь тягаться с Рене.

Наконец он срывается с места и бежит к Понгу. Мы дружно идём в парк Брант-Хиллз.

Часть неба затянута тучами, но над парком светит солнце. Сначала все ведут себя тихо. Неподвижны даже листья на деревьях, и только мистер Ковальски мельтешит за забором, согнувшись буквой Г. Дети называют его стариком-бегуном. Все, кроме меня: я как-то попробовал, а Рене меня отругала. Мистер Ковальски помог Аттиле, брату Рене, подготовить портфолио для поступления в колледж Могавк. Он удивительный художник. В нашей комнате для гостей висит одна из его работ.

Мы идём по дорожке, ведущей к культурно-спортивному центру. Может, получится спустить собак с поводка на теннисном корте, чтобы они побегали за мячом.

Вдруг ветер срывает с мистера Ковальски чёрную кепку, уносит её выше, затем бросает на землю, и она катится по земле, словно колесо. Она размером с фрисби и украшена надписью «Заплати художнику», буквы которой от движения сливаются, превращаясь в размытую полосу. Пинг бросается за кепкой. Я не знаю, намеренно или нет, но Рене отпустила поводок. Я тоже выпускаю из рук поводок Понга, который пулей летит следом.

Мы бежим за собаками. Пинг хватает кепку в тот самый момент, когда к нему подбегает Понг. Понг открывает длинную пасть и тоже впивается зубами в кепку. Время будто останавливается. Сейчас начнутся рычание и борьба за добычу. Если бы мы только приступили к совместным прогулкам, они бы уже передрались. Но сегодня происходит нечто очень странное. Собаки дружно несут кепку нам. Мистер Ковальски тоже подбегает к нам с Рене.

– Похоже, надвигается ураган, – говорит он, глядя на наползающие со всех сторон тучи. Ветер гнёт молодые деревья так сильно, что, кажется, они вот-вот переломятся. Остатки пожухлой листвы сорвало с веток, и они кружатся возле нас в диком танце. Собак же, наоборот, погода перестала беспокоить. Добытая кепка теперь становится смыслом их жизни. Так же, как искусство для мистера Ковальски. Как только кепка оказывается на расстоянии вытянутой руки от меня, я командую:

– Отдайте! – Понг разжимает пасть. Я протягиваю руку и почти хватаюсь за козырёк, но Пинг резко дёргает головой, а потом наклоняет её, как бы приглашая поиграть.

– Пинг! – Я щёлкаю пальцами. Он мгновенно замирает, но стоит мне потянуться вперёд, как пёс уворачивается.

– Нет, Пинг! Верни!

Пинг трясёт кепку, как грызуна, «убивая» добычу.

Я опускаю руку в карман, где лежат байтсы из печени. Папа делает их сам.

Пинг выпускает кепку из пасти, садится и выжидающе смотрит на меня. Понг садится рядом, приподняв одно ухо.

Папины байтсы просто волшебные! Собаки сделают всё, чтобы заполучить их. Я даю каждому по штучке и беру поводки в руки.

В это время Рене поднимает кепку и брезгливо морщится.

– Фу, собачьи слюни, – говорит она и отдаёт кепку мистеру Ковальски.

– Спасибо. Она мне дорога. На ней важное напоминание для окружающих. – Мистер Ковальски переводит взгляд на кепку и улыбается. Затем отряхивает её и нахлобучивает на голову. На прощание он касается козырька. – Пора искать, где переждать дождь, – бросает он и удаляется, пыхтя, как очень старательный медленный паровозик.

Мы с Рене смотрим на небо. С начала прогулки не прошло и получаса, а уже грохочет гром, сверкают жёлтые молнии, и тучи заволакивают последний участок ясного неба.

Две огромные капли падают на мои руки.

– Давайте-ка убираться отсюда, – говорю я Рене, переходя на бег.

– Слишком поздно! – кричит она, а капли стучат всё чаще и чаще.

– Шевелись! – Я прибавляю скорость. Стук превращается в барабанную дробь.

Мы мчимся изо всех сил, но ливень оказывается быстрее. Через пару секунд мы уже промокаем до нитки. Собаки начинают походить на болотных чудовищ.

После следующего удара молнии раздаётся настолько сильный раскат грома, что Рене бросает поводок, чтобы прикрыть уши руками. Пинг срывается и бежит. Понг бросается за ним, утягивая меня за собой. Я тоже выпускаю поводок из рук.

Собаки бегут к дорожке, которая отделяет парк от улицы. Добравшись до дороги, они не пересекают её. Молодцы. Так безопаснее. Вот только теперь они вынуждены повернуть налево, к моему дому, а не к дому Беннетов. Рене догоняет меня.

Некоторые соседи уже украсили свои дома к Хэллоуину. Но собаки проносятся мимо надгробий и соломенных зомби, даже не пометив их. В итоге Пинг и Понг финишировали у дома гораздо раньше нас. Мы с Рене не бегуны-марафонцы.

Небо раскалывает зигзагообразная молния, за которой следует очередной раскат грома.

– В дом им нельзя. У моей мамы аллергия, не забыла? – говорю я Рене.

– Я и не иду с ними в дом, – отвечает Рене. Её красным очкам не помешали бы дворники, по носу струится вода. Волосы Рене прилипли к голове, а форма, потемнев, – к телу.

Сначала Пинг рычит и переминается с лапы на лапу у двери, а затем прыгает на неё и скребёт когтями. Представление завершается высоким протяжным воем. Я открываю дверь.

– Пап… Пап?.. Пап! – Ответа нет. Я нажимаю на выключатель, но ничего не происходит. Света нет. Папы тоже.

– Электричества нет, – говорит Рене, заходя в дом. Собаки толкаются у наших ног.

Дом буквально сотрясается от раскатов грома и треска молний. Собаки разбегаются по углам, отряхиваясь на ходу.

На кухне звонит телефон. Рене качает головой.

– Помнишь тот выпуск «Разрушителей мифов»? Брать трубку во время грозы опасно.

Несмотря на это, на кухню мы идём вместе. Я делаю глубокий вдох. Мы с Рене не можем отвести взгляд от телефона. На определителе неизвестный номер, но домой могут позвонить только рекламщики и мама. Она стюардесса и сейчас опять на трёхдневной смене. Возможно, это единственный шанс с ней поговорить.

Я поднимаю трубку.

– Стивен, привет, – это и правда мама. – Дело очень срочное. Я буду говорить быстро.

Я снял трубку, и это была первая в тот день ошибка. Но мне так хотелось услышать от неё забавную историю. Любую, но лучше всего о том, как редко молния попадает в людей. Обычно, когда я нервничаю, она рассказывает такие вот смешные штуки, и мы смеёмся над ними вместе. Мне так не хватает её смеха.

Мама продолжает:

– Все рейсы отменены из-за непогоды, у одной пассажирки истерика.

Сейчас мне не хочется слушать ни про какие срочные дела. Папы нет дома, он где-то там, на улице, в эпицентре бури. Электричество отключили. Да и вообще, я должен держаться подальше от всех электроприборов.

Мама продолжает:

– Так уж вышло, что эта пассажирка— наша новая соседка, которая пару месяцев назад переехала в развалюху на углу Овертон и Кавендиш. Перекупщик недвижимости, у неё ещё перед домом огромный мусорный контейнер. Надо, чтобы кто-то проведал её любимца.

Пш-ш, пш-ш.

Я делаю глубокий вдох и выдыхаю.

Хоть бы меня не убило током, хоть бы всё обошлось лёгким испугом. Папа всегда твердит, что в слове «ошибка» есть корень «шиб», означающий «бросок» или «удар», то есть «ошибиться» может значить «нанести удар мимо цели»; таким образом, «ошибка» – всего лишь промах, неточное попадание при ударе. И если хорошенько попрактиковать удар, то всё получится. Поэтому я считаю свои промахи и надеюсь на лучшее.

– Дом находится по адресу…

Пш-ш-ш.

– Овертон. Ключ под вторым горшком от двери. Она боится, Кинг съест…

Мама уже почти закончила объяснять, как вдруг…

ПШ-Ш!

Я роняю трубку.

День первый. Ошибка вторая

– Ты обжёгся? – спрашивает Рене.

– Нет. Я просто отпустил её на всякий случай.

– А вот когда Аттила засунул язык в электрическую ловушку для мух, его что-то обожгло.

– Ничего меня не жгло. – Я не стал уточнять, зачем Аттила засунул язык в мухоловку. С него станется. Возможно, он сделал это ради искусства. Я поднимаю трубку и прислушиваюсь. Но мамы, конечно, уже не слышно. – Мне придётся снова выйти на улицу.

Где-то вдалеке раздаётся гул сирены. Пожар? Авария? Или в кого-то ударила молния из-за того, что он решил ответить на звонок?

Рене изучающе смотрит в окно кухни на ставшее пепельно-серым небо, которое отвечает очередным раскатом грома. Тогда она подбегает к двери, подпирает её спиной, расставляет ноги и широко разводит руки, перегородив мне путь.

– Не бросай нас одних!

Рене боится оставаться одна даже в хорошую погоду.

– Я должен покормить Кинга. Пойдём со мной. – Я подхожу ближе, но она не двигается с места.

– Кем бы ни был этот Кинг, он сможет подождать, пока гроза не кончится.

– Это наш новый клиент. – Она знает, как нам нужны клиенты. Папа делает угощения для собак. Он даже начал вязать для них свитера, чтобы помочь делу.

– Ну и что? – Рене закатывает глаза. – Ты не сможешь накормить собаку, если поджаришься до хрустящей корочки по дороге к ней.

Дом снова сотрясает раскат грома. Я вздрагиваю.

– Ты права. Пинг? Понг? Куда они запропастились?

– Я не знаю, но мне надо в туалет. У тебя фонарик есть?

– Внизу. На зарядке, рядом с папиным верстаком.

Дверь в подвал открыта. Мы заглядываем в тёмный коридор, в котором, конечно, даже окон нет.

– Ладно, – вздыхает Рене. – Там и схожу.

Она наощупь спускается и доходит до ванной, в которой ещё темнее.

– Я нашла фонарик, – слышу я вскоре и отхожу к огромному окну в гостиной, туда, где во время грозы лучше бы не стоять. Представьте, вдруг стекло разобьётся? Я заворожённо смотрю в окно. Должно быть, листья забили канализационные стоки, потому что по обочине течёт река. Дождь пощипывает лужи.

Мимо дома, рассекая воду, словно моторная лодка, несётся белый узкий грузовик с длинным козырьком. Выглядит странно, но я уже видел эту машину. На ней красуется надпись: «Бриллиантовый гипсокартон». Кажется, у нас тут многим нужны новые стены.

Рене кричит.

– Что? Что такое? – Я бросаюсь вниз в темноту.

Дверь в ванную резко открывается.

– Я нашла Пинга. – В тусклом луче фонарика я различаю подругу с трудом, но вижу что-то извивающееся в её руках. – Он прятался за унитазом, – фыркает Рене. – Я подумала, что это крыса.

Я смеюсь, она чихает.

– Будь здорова.

– Спасибо. Одолжи какую-нибудь толстовку, а?

– Конечно. – Я забираю у Рене фонарик и веду её в прачечную. Там долго роюсь в шкафу со старой одеждой, подсвечивая каждую стопку, пока не нахожу то, что нужно. По размеру подойдёт только красная кофта, которую четыре года назад мне купила бабушка. Спереди на ней написано: «Этот мальчик – гений». Я носил её не снимая.

Рене ловит кофту, которую я ей бросаю, и уходит в ванную, чтобы переодеться. Пинг бежит следом. В это время я снимаю мокрую футболку и натягиваю другую, тоже любимую. Из всех вещей, которые лежат в корзине, моей оказалась только она – тёмно-синяя с надписью: «Сохраняй спокойствие и выгуливай собак».

– А для девочек такие делают? – спрашивает Рене, выходя из ванной.

– Вроде, да. Точно знаю, что у них есть толстовка с надписью: «Маленькая принцесса».

– Пусть лучше будет: «Эта принцесса – гений».

– Тебе обе подойдут.

«Принцесса-гений» – это тоже про Рене. В свободное время она штудирует Википедию.

Мы идём в гостиную смотреть на шторм. Пинг бежит за нами. Когда очередная молния озаряет небо, я вижу знакомый силуэт на дорожке, которая ведёт к дому. Наконец-то! Папа дома.

Кажется, его несут не ноги, а куча мокрых крыс. Я бросаюсь к двери, а Пинг срывается с рук Рене. Он заливается лаем, как только приземляется на пол.

Дверь открывается. На пороге появляется папа.

– Я привёл йорков.

Как же они шумные!

Йорки больше похожи на массу лающих мокрых крыс. Комнату заполняет знакомый запах – затхлый и в то же время сладкий, с ноткой грязи. Мокрые собаки. Обожаю.

– Я подумал, что нельзя оставлять их одних, – говорит папа.

– Великие умы мыслят одинаково, – кивает Рене, пока Пинг обнюхивает одного из йорков.

Это едва не стало второй ошибкой за день. Йорки даже между собой не ладят, что уж говорить про Пинга и Понга.

– Где Понг? – спрашивает папа.

Я пожимаю плечами.

– Где-то в доме.

Собаки начинают отряхиваться. Папа вздыхает.

– Поможете обтереть этих ребят полотенцем?

– Конечно. – Я иду на кухню, где у нас шкаф для метёлок, тряпья и всего такого. Рене не отстаёт от меня ни на шаг. Клянусь, я чувствую её дыхание на своей шее. Дверь шкафа открыта настежь. Странно. Я отдаю фонарик Рене и тянусь к верхней полке за полотенцем

Вдруг что-то хлопает меня по ногам. Я отскакиваю назад и толкаю Рене.

– Понг!

Он в ответ лупит хвостом по полу. Рене поднимается с пола.

– Я в порядке. – Она светит фонариком в шкаф, и мы видим чёрно-белого пса, втиснувшегося между метлой и пылесосом.

– Понг, всё хорошо. Дома можно не бояться молний.

В луче света видно, как Понг открывает пасть, будто улыбаясь нам. Он смущён, но выходить по-прежнему не хочет.

Я снова протягиваю руку к верхней полке и стягиваю с неё кучу выцветших полотенец.

– Вот! – Я протягиваю несколько полотенец Рене, и мы возвращаемся в гостиную. Кидаю пару полотенец папе, и каждый из нас выбирает по собаке. Я обтираю Охотника, его имя написано на ошейнике. Все йорки названы по присказке про радугу, папе даже заказали для них разноцветные свитера. Миссис Ирвин, их хозяйка, – художница, как и мистер Ковальски. Раньше они оба работали в колледже Могавк.

– Кто здесь хорошая девочка? Это Рози хорошая девочка, – воркует Рене, обтирая другого йорка.

Ещё двое носятся по комнате, убегая от Пинга и оставляя мокрые следы на диване и ковре.

– После этого вторжения маму замучает аллергия, – качает головой папа, переходя с полотенцем к очередному пёсику. – Столько собачьей шерсти. Придётся, обработать все диваны и ковры паром.

– Может, отправим их всех в подвал? – предлагаю я.

– Отличная идея! Рене, позвони маме и скажи ей, где ты.

– Уже отправила ей сообщение, – отвечает Рене. – Рози, Пинг, идём.

Я открываю дверь в подвал.

– Малыш, сюда, ко мне, – командую я Охотнику, подманивая его печеньем.

Папа сгоняет оставшихся йорков в подвал.

– Голубок, Фиалка, Золотце, вниз-вниз-вниз, – после каждой клички он щёлкает пальцами.

Мы спускаемся по лестнице.

Рене держит фонарик – единственный источник света в наводнённой неугомонными шерстяными комочками тьме. Его луч мечется по комнате, пока она ищет диван, и собаки радостно начинают за ним охоту. Наконец Рене наводит фонарь на меня, чтобы я видел, куда иду. Собаки снова бросаются на луч. Понг мчится за ними. Теперь у нас семь собак. Один йорк спотыкается и сбивает с ног другого. Начинается драка. Пинг лает, как будто возомнил себя судьёй.

– Прекратите! – командует Рене и выключает свет.

Огрызнувшись ещё пару раз, они наконец умолкают.

Рене ставит фонарик на кофейный столик и снова включает.

Меня накрывает волной запаха от мокрой собачьей шерсти. Я чихаю. Парочка йорков вторит мне заливистым лаем.

– Интересно, как там бедный Кинг? – спохватываюсь я, представляя себе бедного щеночка, скулящего и дрожащего в пустом доме.

Снова, будто предостерегая нас, раздаётся вой сирены.

– Ничего страшного, – успокаивает Рене. – Не волнуйтесь, просто уличные фонари и светофоры не работают, поэтому на дорогах много происшествий.

– Всё равно, как только дождь закончится, я наведаюсь к нему.

Гроза не стихает несколько часов. Папа достаёт лампу, которая работает на батарейках, и мы играем в «дурака», вернее, в его безумную версию – «переводного дурака» до тех пор, пока все собаки не засыпают. Многие из них храпят. Папа тоже начинает клевать носом. Я укрываю его спальным мешком. Пинг кладёт голову на колени Рене. Она скидывает карту.

– Ты пропускаешь ход.

– Ты выиграла. Сдаюсь. Схожу наверх, посмотрю, что там и как. – Я автоматически нажимаю на кнопку включения на фонарике, но ничего не происходит. Поднявшись наверх, я закрываю за собой дверь, чтобы собаки не выбрались из подвала, и иду в гостиную.

– Спасибо, что захлопнул дверь перед моим носом, – говорит Рене, тоже подходя к окну.

– Прости. – Я вижу, как она улыбается. – Думаю, гроза стихает, – говорю я с надеждой в голосе.

– Молний точно больше нет, – говорит Рене.

– Я должен проведать Кинга.

– Серьёзно?

– Мама сказала, что это очень важно.

А вот и вторая серьёзная ошибка за сегодня. Я должен был рассказать про Кинга папе сразу же, как тот переступил порог, и он бы просто съездил на машине проверить, как дела. Подумаешь, промок бы немного – это часть его работы, которая требует полной отдачи. А теперь нам приходится натягивать непросохшие куртки и оставлять Пинга и Понга. Проведаю Кинга, а после, если всё будет хорошо, расскажу про него папе. Он не услышит, но я же должен предупредить, верно? Поэтому у выхода останавливаюсь и кричу:

– Мы проведаем нового клиента!

Вот так мы и отправились на помощь домашнему питомцу, которого никогда не видели.

День первый. Ошибка третья

За порогом мы сталкиваемся с Аттилой, братом Рене, и его иногда-подружкой Стар. Аттила – это не прозвище, чтобы казаться круче, его правда так зовут. Обычное венгерское имя. Его родители оттуда родом. Но он умеет казаться страшным. Аттила высокий, носит ирокез, а мышцы заметны даже под потрёпанным чёрным свитером. У него на плече висит огромная коричневая сумка, там баллончики с краской, наверное, ведь он рисует граффити. Эта сумка – единственное цветное пятно в его облике, потому что он одет в чёрное с ног до головы.

У Стар в носу пара колец. На ней, как всегда, леггинсы – сегодня с черепами и костями, – кожаная куртка и мини-юбка. И да, всё это тоже чёрное. Хорошо, что у неё зажил нос. Пару недель назад Пинг с восторгом полез к ней целоваться и случайно зацепил серьгу в носу.

Аттила и Стар держат перед собой мобильники. Они что, решили вот такие странные фотографии сделать? Или снимают дома? На охотников за покемонами эти ребята не похожи.

– Привет, – говорит Рене брату.

Он что-то мычит в ответ, не отрывая глаз от экрана.

– Привет, – говорю я Стар.

Она улыбается в ответ, хитро так. Ей нельзя доверять. Стар и Аттила вместе украли почтовый ящик, садового гнома и пару украшений к Хэллоуину, чтобы сделать инсталляцию. До того как всё благополучно разрешилось, она грозилась пожаловаться на Пинга в службу контроля за животными за то, что он разодрал ей нос.

– Сюда! Здесь змея! – кричит она, перебегая через дорогу вместе с Аттилой.

Перед ними резко тормозит большой зелёный кадиллак. Голос доносится из машины, как из бочки.

– Глупые дети! Вы можете оторваться от своих мобильников хотя бы на секунду? – кричит мистер Руперт. Он живет недалеко от Рене и, должно быть, только вышел под залог. Пару недель назад его арестовали за незаконное хранение оружия.

Стар улыбается и показывает средний палец. Вроде как по-дружески, хотя жест не слишком приличный.

Кадиллак срывается с места и мчится прочь. На бампере красуется надпись: «Поддержите наши войска».

– Чтоб его, этот телефон, – бурчит Аттила, замахиваясь, будто хочет швырнуть его подальше.

Стар перехватывает его руку.

– Просто приложение глюкануло, его ещё не доработали, помнишь? – Она забирает у парня телефон и качает головой. – Это гораздо круче, чем ловить покемонов. Просто надо сообщить разработчикам, в какой момент случилась неполадка.

– Чтоб его, этого Руперта! – ворчит Аттила.

Мы идём дальше.

– На их месте я бы не стал шутить с мистером Рупертом, – говорю я Рене. Миссис Руперт смастерила тот почтовый ящик, который они украли для инсталляции в галерее искусств Бёрлингтона, незадолго до своей кончины. Он очень дорог мистеру Руперту.

– А он может передумать и выдвинуть обвинение из-за кражи почтового ящика? – спрашивает Рене. На вечере в галерее мистер Руперт узнал, что ящик похитили Стар и Аттила. Но он всех простил, когда они получили приз зрительских симпатий за свою работу.

– Нет, ему нравится, что работа его жены выставлена в музее. И всё же с ним шутки плохи. Ему только дай повод поорать. – Рене видела, как он прочёсывал местность в военной форме, будто искал этот самый повод. Кто знает, что может его спровоцировать.

Мы идём дальше, и впереди уже виден дом нового клиента. Его легко отличить от других: на подъездной дорожке стоит огромный контейнер, в котором лежит куча обломков гипсокартона.

– Мама сказала, что они перекупщики, – говорю я Рене. – Но этот дом выглядит так, будто он развалился, как только его купили.

Я сворачиваю на дорожку и иду к рядам стоящих у дома горшков с фиолетовой савойской капустой.

– Ты что, не видел ту передачу? – спрашивает Рене. – Там рассказывали, как перекупщики находят старый дом подешёвке, ремонтируют и перепродают втридорога.

– Не-а, не видел.

Ключ оказался под вторым горшком.

– Стивен, привет! Как дела? – окликает меня велосипедист. Это Рыжий, семиклассник из нашей школы, со скейтбордом под мышкой.

– Да ничего, – бормочу я, но его уже и след простыл. Я открываю дверь.

Никто не лает. Странно. Можно смело сказать, что сторожа из Кинга не вышло.

– Думаешь, собака глухая или что-то в этом духе?

Рене пожимает плечами, и мы заходим внутрь. Нас по-прежнему никто не встречает и не лает на нас.

– Мама не сказала тебе, где Кинг бывает чаще всего?

Я качаю головой. Мы осматриваемся. Вся комната покрыта тонким слоем белой пыли, больше всего её на полу. И ни одного отпечатка лапы.

Стену, которая отделяла гостиную от кухни, снесли. Она-то и покоится теперь в контейнере на подъездной дорожке.

– Обычно собаки не любят грозу, – говорю я. – Наверное, он прячется. Я проверю первую спальню, а ты обыщи вторую.

В коридоре я сворачиваю в большую комнату, которая тоже завалена хламом. Ящики открыты, из них свисает одежда, будто вознамерившись сбежать. Стянутые с матраса одеяло и простынь валяются на полу. Я заглядываю под кровать и нахожу там коробку из-под пиццы с недоеденными корочками. Сомнений не остаётся: здесь никогда не было собаки, иначе она бы уже давно их съела.

Я иду к следующей двери, которая ведёт в огромную ванную с джакузи и заглядываю за унитаз. Никого. На всякий случай открываю шкаф. Только туалетная бумага и чистящие средства.

– Не-е-е-ет! Стивен, сюда, скорее!

Я бегу на голос. Оказывается, Рене в гостиной, в задней части дома. Она стоит у огромного аквариума и поглаживает белого бездыханного мышонка. На полу лежит крышка от аквариума, сделанная из сетки.

– Он такой холодный, – всхлипывает Рене, поглаживая мышонка одним пальцем. – Бедный малыш.

Я протягиваю руку и касаюсь его.

– Странно. Он мокрый, – я перевожу взгляд на потолок, – но крыша не течёт.

– Проверь аквариум, – говорит Рене. – Ни крошки корма.

Я разглядываю его, напряжённо размышляя. В аквариуме есть миска с водой и ветка, а ещё по дну разбросаны опилки. Над ним висит большая лампа. Она вдруг включилась.

– Электричество дали. – Я протягиваю руку к лампе. – Она здесь, чтобы ему было тепло.

– О боже! Это моя вина. Надо было прийти сюда раньше. Тогда он бы не успел замёрзнуть.

Он холодный, с него течёт вода… у меня начинает вырисовываться картина происходящего.

– Да он оттаивает!

– Я знаю. Помоги, принеси одеяло или что-нибудь … Погоди-ка. Но ведь ни в комнате, ни на улице не так уж и холодно.

– Точно, – отвечаю я. Третья ошибка за сегодня. Мы перепутали питомцев. Сначала предположили, что Кинг – собака, затем – что он грызун.

– Этот мышонок не Кинг, – говорю я Рене, – а его ужин!

12 След.

Другие книги автора

Текст

Сильвия Макникол

Раз ошибка, два ошибка… Дело о деревянной рыбе