Притчи Радонежского леса. Рассказы и повести для детей

© Сергей Викторович Струков, 2017

ISBN 978-5-4483-7770-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРИТЧИ РАДОНЕЖСКОГО ЛЕСА

СОЛОВЕЙ И ЛЯГУШКА

(притча)

Очень давно, когда звёзды были большими, как яблоки, луна огромной, как арбуз, а птицы и звери, хотя и жили вместе с Адамом уже не в раю, но по ка ещё не успели разлюбить друг друга, – уже тогда поселились в их среде зависть и хвастовство.

И вот однажды рано утром, как это обычно водилось у

птиц, соловей начал воспевать восход солнца и стал заливаться такими трелями, такими сладостными и благозвучными переливами, что все звери и птицы плакали, вспоминая рай.

Одна только лягушка, имевшая в ту пору золочёную

расписную кожицу, не плакала. Она сидела на берегу водоёма и рассуждала, устремив взгляд свой на соловья: «Всем-то я хороша: есть у меня красивая бархатная кожица, золочённая, просто залюбуешься; и плаваю я умело, сноровисто, быстро. Вот только одного недостаёт мне – голоса такого, как у соловушки…»

А звери и птицы слушали песню-гимн утренней заре, и

слезы их текли ручейками. Сам человек сидел, обхватив голову руками, и тоже плакал.

Ох, и сладко пел соловей!

Лягушка продолжала рассуждать: «Угораздило же его

родиться с таким голосищем! А я только квакать-то и умею.

Вон как выводит… Ух! Все так и слушают, а на меня никто и краем глаза-то не взглянет! Ух, окаянный, как заливается!» И позавидовала она соловью.

Уж скоро солнышко выглянет, вот его алая кромка заблистала вдали над зелёными лесами.

Звонок воз дух, брызжет ярким соком восход. «Свет неизреченный…» – шепчут губы Адама, и по щекам его скатываются горячие капельки. Звери и птицы зовут солнце – единственное светило, которое осталось у них теперь… Соловей поднимает ноту всё выше, выше…

И вдруг… Обрывается песнь соловья: взгляд его случайно упал на лягушку – и он испугался её вида и охрип. Сейчас он поёт совсем не так, как пел раньше. Звери тоже все, когда увидели лягушку, отшатнулись в

страхе: совсем не узнать было прежнюю красавицу: так позавидовала она, что вся позеленела – даже до черноты. Куда подевалась прежняя золотистая, бархатная кожица? И в помине нет. Вместо неё скользкая, грубая кожурка. Тут и солнышко взошло, увидело, что его никто не встречает соловьиной песней, загрустило, затянулось, как одеялами, серыми тучами; и пошёл дождик.

Звери разбежались, птицы улетели, а человек срубил то дерево, на котором пел соловей, и сделал себе из него шалаш от всякой непогоды…

Лягушка же теперь всякий раз, когда начинает накрапывать дождь, вылезает из водоёма и сидит одна-одинёшенька под падающими сверху каплями, вспоминая, как когда-то она была раскрасавицей и как сладко когда-то пел на заре соловей…

МЕДВЕЖОНОК И ЛИСЁНОК

(или лесная притча про то, как медвежонок спас лисёнка, а лисёнок спас медвежонка)

В лесу было душно и очень-очень жарко. Июльское

солнце висело над соснами и палило с такой силой, что само наверно мучилось от жары. Листочки повсюду съёжились, а травы поникли, сберегая драгоценную влагу. Звери попрятались во влажные норы, птицы смолкли, а червячки и букашечки поглубже влезли кто в норку, кто в гумус.

Лес замер и тихо переносил жару.

Только в медвежьей берлоге недовольно ворочался среди своих братишек Мишутка-неслух: «Хорошо им, червячкам – нырь и нету. А я ведь не козявка, я в щёлочку не залезу… Вот побегу на речку, искупаюсь!» «Нельзя, Мишутка, – говорят ему братишки-медвежата, – мама что наказывала, когда уходила: «Никому чтобы и лапы из берлоги не высовывать! А ты «на речку…»

– Ох, родные, невтерпёж, а в шубках наших тем па че… Побегу на прохладную речку! Ну, ведь не букашка я, никто меня не раздавит!

Сколько братишки Мишутку ни совестили, ничего не

помогло. «Пойду!» и всё тут!

Выбежал он из елово-хвойной берлоги и айда купаться!

Бежал через шиповник – шубку поободрал, бежал через луг – в осоке лапы заплетал, бежал через болотце – на кочках спотыкался. Примчался к самым крутым берегам речушки, запнулся да так и кубарем вниз! И в воду бултых!

То-то радость!

Лапами прохладную воду Мишутка-неслух раздвигает,

кувыркается, плещется да над братишками родными, что в берлоге духотной мучаются, посмеивается…

Купался он, купался, но, однако же, и домой пора…

Скоро мама придёт и если Мишутку не застанет, ох уж

ему влетит! За уши оттаскают, отшлёпают, а может, что самое худое, без мёда оставят… «Вот ещё три раза окунусь, – думает Мишутка, – и домой».

Нырнул он… Вдруг! Что это? Словно кричит кто? Вынырнул – никого… Только зной, да солнце смеющимися лучами в речке играет. Нырнул во второй раз… Чу! Кто-то в воде бултыхается и зовёт на помощь. Вынырнул медвежонок – никого! Неужели от перемены ему так померещилось? Нырнул в третий раз – точно! «Спасите!» – кричат и воду, что есть мочи лапами лупят.

Тут увидел, наконец, Мишутка, кто тонет!

Лисёнок, маленький и несмышлёный, свалился в воду с кручи и зовёт на помощь, то утопая, то отчаянно всплывая; бурлит воду маленькими лапками и кричит: «Помогите! Спа-си-те!» Вот вдруг скроется под водой, и вот вдруг поднимется. Мишутка сам перепугался, сердце внутри под шубкой шибко заколотилось; бросился он на помощь лисёнку и вытащил того на берег… Только при этом лисёнок косолапого нечаянно, да со страху два раза по уху ударил.

Но так, как лисёнок был слабосильный, то Мишутка от заушин тех разве что немножко поморщился… Хоть и не больно, а однако какому же герою приятно от благодарных спасаемых затрещины получать?!

И вот вытащил он на песочек еле живого лисёнка:

– И как тебя угораздило, хитрый лис, в речку свалиться, – принялся отчитывать медвежонок лисёнка, – знать,

хитрость твоя ногу вывихнула!

– Я маленький, – запричитал лисёнок, мокрый и жалкий, совсем не похожий на зубастого и хитрого лиса, каковыми они обычно и бывают.

– Маленький-то – маленький, – не мог отдышаться Мишутка из-за волнения, – а тонешь, как большой!

– Было жарко, – жалостно лепетал мокрый лисёнок, – мама ушла и приказала никому из норки не вылезать и на речку не бегать.

А я вылез… Уж очень солнышко пекло…

– Пекло! – топнул на него Мишутка. – Ты, оказывается, ещё и неслух! Вот нашлёпать бы тебе за то, что родителей не слушаешься!

Разошёлся тут медвежонок Мишутка, принялся не на шутку лисёнка отчитывать и ругать:

– Ты что же это, лисья твоя голова, не знаешь, что папу и маму надо слушаться, что воспитанные зверята родителям не прекословят и что все беды от непослушания происходят!? Потому и беда эта на тебя приключилась!

Кормить тебе сейчас рыб, если бы не я. Лисёнок совсем понурился и принял такой жалкий вид, по которому можно было понять, что он чуть ли уже не начинает жалеть о своём спасении. А Мишутка разъерепенился и даже начал рычать на несчастного лисёнка: да вдруг!

– Как же тебе было не стыдно, неслух ты лисий, раз мама вам строго-настрого приказала из норы не вылезать и носа на речку не высовывать, как же ты, малявка беспомощная, посмел убежать купаться! Ну и что, что жарко в лесу! Непослуш… – и тут оборвалось рычание медвежонка, и ему самому стало стыдно от того, что вспомнил он, как был и сам виноват ровно в том, в чём сейчас упрекал бедного лисёнка…

Мишутка сник и принялся пятиться к лесу, а потом и

вовсе обратился и, что есть духу бросился бежать, чем совершенно ввёл в недоумение едва отдышавшегося несмышлёныша… Лихо сверкали между стволов лиственниц мишуткины пятки: «Никогда, никогда больше не ослушаюсь маму! Спас, спас меня лисёнок! Буду, буду послушным медвежонком! Эх, успеть бы!»

Прибежал медвежонок, нырнул к братцам в берлогу…

Тут и мама-медведица пришла, мёд душистый, полевой принесла.

Ел Мишутка мёд, черпал лапой, жевал за обеими щёками и не тому больше радовался, что мама его отсутствия не заметила, а тому, что спас его беспомощный, жалкий лисёнок от непослушания и тем самым уберёг от «омута-водоворота» куда более страшного, чем речной…

(конец)

КАЖДОМУ ЗВЕРЮ СВОЁ ЛЕКАРСТВО ПОТРЕБНО…

(лесная притча)

Однажды налетела на лес буря, и на озере в песочных

берегах поднялся самый настоящий шторм. Разъярёнными волнами выбросило на берег карасика, и остался он лежать ни жив, ни мёртв.

Вот затихла буря, успокоился лес, звери начали потихоньку выбираться на свет Божий…

Первым набрёл на карасика ёжик, увидал и ахнул…

– Ты чего тут разлёгся, бедняга?

А карасик не отвечает, только ртом воздух ловит. Ёжик ему конечно:

– Ничего, не бойся, я тебя живо на ноги поставлю!

И побежал, что было духу к себе в валежник, в любимую норку с запасами. Там опорожнил бочоночек ореховый – налил в малую сткляницу кисло-прекислого сока из диких яблок-дичков нажатого, того самого сока, которым кожицу свою под иголками от всяких недугов вылечивал. Припустил назад к озеру… Не успел карасик три раза хвостом по песку шлёпнуть, ёжик тут как тут с лекарством. Едва отдышавшись, давай несчастную рыбёшку кислым соком выхаживать…

Ёжик и поит больного, и всего от главы до хвоста обливает-смачивает. Попусту! Как лежал карасик, так и лежит!

Разве хвостом иной раз по песку в бессильной немощи и досаде хлестнёт…

Случилось тут пчеле мимо лететь…

Увидала она сверху ежа с карасиком и опустилась. Ёжик ей всю беду высказал, да и пчёлка, поди, не слепая… Жалостью к рыбёшке пчелиное сердце её исполнилось, зажужжала, родимая, и мигом в кустах шиповника исчезла.

Немного времени прошло… Не успел ёжик опять ложку дичкового сока карасику поднести, как возвращается пчёлка с переполненной кадочкой мёда…

– Не тем ты, ёжик, лекарством карасика лечишь. Дай, я!

И вот бедного страдальца всего мёдом измазали и внутрь мёду прописали, а ему хоть бы что! Не желает подниматься! Всё ртом воздух хватает, да жабры раздувает, да глаза стеклянные пучит. Выбились из сил ёжик и пчёл ка.

А тут в аккурат тёлочка из рощицы вышла водицы в

пруду испить… Увидала она бедолагу карасика всего мёдом и яблочным соком измазанного, и ежа с пчёлочкой вокруг суетящихся, подошла и спрашивает: «Чем это вы, звери добрые, занимаетесь?» Отвечают ей ослабевшие от трудов врачевательных ёжик и пчёлка: «Вот, рыбёшку несчастную на ноги поднимаем… Изнемогаем от усталости, лучшими лекарствами лечим, а здоровья у карасика не прибавляется ничуть…» Напустилась на них тут тёлочка: «Да разве такими пустяковыми снадобьями от хвори-болезни избавишь?!»

И она с этими словами, звеня серебряным колокольчиком, скрылась, сердечная, в рощице, из которой перед тем вышла.

Едва управились пчёлка с ёжиком надлежащим по их

разумению образом ещё раз карасика соком и мёдом облить, появляется наша неторопливая тёлочка с лыковым ведёрком, как есть полным доверху сметаной…

И ну рыбёшку сметаной ухаживать!

Горька ты, жизнь бессловесная!

Напрасно карасик рот раскрывает, хвостом по песку бьёт, сметану с мёдом разбрызгивает, не внимают ему и не понимают его добрые звери!

Лежит наш карасик на бережку, с головы до хвоста сметаной и мёдом обляпанный, а вокруг тёлочка, ёжик и пчёлка хлопочут. Каждый на свой лад любимым лекарством лечит. Но бессильны бальзамы чуждые…

Вот уже совсем изнемогла несчастная рыбка: едва плавниками липкими трепещет, рта не раскрывает, не вздрагивает и хвостом по песку сырому больше не ударяет…

Кто знает, чем бы всё дело это закончилось и какой конец карасику от неразумного милосердия звериного вышел, если бы не проходил тою стороною медведь.

Удивился Михайло Потапыч, отчего это зверушки мёд

да сметану на песок льют. Подошёл и спрашивает: «Чем

это вы, добрые звери, на берегу лесного озера занимаетесь и какой такой совет держите?»

– Беда совсем, Михайло Потапыч, – отвечает ему ёжик, иголками от недоумения пожимая, – не по силам нам рыбку оживить, каких только снадобий не испробовали, всё без толку! Лежит беспомощно на песочке, того и гляди издохнет. Уж мы лучшими в лесу лекарствами потрудились, уж мы бедного карасика вниманием да старанием окружили…

– Мёдом душистым, полевым, цветочным лечили! – прожужжала пчёлка.

– Жирной – прежирной смя-та-ной, – промычала тёлочка.

– Самым кислым-прекислым яблочным соком – и ничего не помогает, – завершил наш колючий санитар.

Присмотрелся тут к странному на бережочке холмику

лесной владыка: а из-под горки медово-сметанной едва только нос и плавники чьи-то выглядывают. Покачал мудрой головою медведь и говорит: «Ай-яй-яй! Звери добрые! Много потрудились вы для спасения бедной рыбёшки, но труды ваши напрасны были…» При таком деле осторожно почерпнул лесной царь живой холмик огромными, могучими, мохнатыми лапами, вынул из него измученного карасика и прогремел:

– Добры и любовны сердца ваши, звери: и твоё сердечко, ёжик, и твоё, пчёлка, и твоё, тёлочка! Но от милосердия вашего худо вышло, так как в рыбёшке этой одних себя вы видели, по себе судили, и пригодным для себя снадобьем иную душу лечили…

Тут опустил медведь бедняжку в воду и смыл с его чешуи и дичковый сок, и мёд, и сметану.

– Ведать-то надобно было то, что всякая жизнь подобною ею жизнью врачуется! Каждому зверю своё лекарство потребно!

По этих словах страдалец ожил, встрепенулся в медвежьих лапах, всплеснул хвостом и ринулся в любимую стихию…

На радость смотревших с песчаной косы доброжелателей спасённый карасик, прощаясь, взметнулся над водной гладью, блеснув на полуденном солнце золотистой чешуёй, и, подняв фонтан жемчужных брызг, резвясь, устремился на глубину…

– А для кого, звери, – сказал медведь, – и родина – лучшее лекарство…

(конец)

ТАЙНА РУМЯНОГО ЯБЛОКА

(лесная притча)

На дереве растёт яблоко. Яблоко спелое, румяное. Под деревом бродит ёж и ждёт, когда упадёт яблоко; он щетинится, чтобы в яблоко вонзились иголки.

Подбежал заяц и спросил у ежа, что он делает тут один?

Ёж молчит, чтобы не открылась тайна и яблоко не пришлось делить. Заяц напустился на ежа – тот в клубочек, сопит, фыркает – страсть одна, но про яблоко – молчок!

Заяц сел наблюдать за ежом.

Подует ветер – ёж засеменит под деревцем. Заяц глаза

вытаращит.

Бежал суслик, остановился. С вопросом к зайцу, зачем

он под яблоней глаза пучит? Тот молчит, потому как если скажет, что ждёт от ежа разрешения какой-то тайны, то и суслик прибавится в компанию, и секрет от такой дружбы сильно из мельчает. Какая это тайна, и чего ёж тут под деревом семенит заяц и сам не знает, но чувствуя сокрытую пользу самим этим незнанием о незнании, и тем делиться не хочет.

Суслик прибавил на зайца – у того душа в пятки! Косой уши прижал, трепещет, но ежа не выдаёт. Суслик ответа от косого, конечно, не добился, однако смекнул, что не запросто заяц помалкивает, и что ожидает какой-то выгоды. Сел и суслик решения тайны искать.

Подует ветер – ёжик зачастит под ветками – заяц от нетерпения передними лапами забарабанит – суслик мордочку вытянет. Так и поджидают друг друга.

Торопилась той дорожкой лиса, набрела на суслика: «Ты чего тут?». Суслик помалкивает, боится: если что,

придётся выгодой делиться. Лиса наступает – суслик молчит, заячью тайну прячет. Лисица пуще, а суслик ни в какую, жмурится со страху, но тайны пользительной не выдаёт, только глазом одним в заячью сторону приглядывает…

Поняла тут лисица, что неспроста суслик притаился, а

что какую-то выгоду получить думает, потому и молчит. Хотя и боится, а все-таки язык прикусил – знать большая выгода! Притихла и лиса, и глаз своих хитреньких с суслика не спускает.

Ветер подует – ёжик забеспокоится под яблонькой – заяц лапами забарабанит – суслик глаза вытаращит, силится заячий интерес высмотреть – лиса хвостом завиляет…

Так сидят, друг за дружкой следят. Лиса о зайце с ежом

«ни слухом, ни духом», суслик о еже и яблоке не догадывается, а косой о тайне ежовой и не подозревает.

Не известно, сколько так просидели бы наши старатели,

если бы той тропиночкой не пробирался медведь.

Шёл Мишенька из лесу, плечами сучки обламывал. Услыхала его лиса – мордочку в траву спрятала. Да не тут-то было! «Эй, кума, – зарычал медведушка, – по чём прячешься? Или хитрость, какую примыслила, или беду затеваешь? Держи ответ, лукавая!» Не держит ответа лиса…

Вся в страх превратилась, а, однако ж, не пикнет… Медведь ногою мохнатою – топ! Лиса от страха уже до ужаса добоялась, но о пользе таинственной, о которой и сама-то толком не ведает, ни-ни!

Что тут делать? Медведь неглупый был, рассудил, что

лукавой кумушке саму себя ни за что не перехитрить, отступил с расспросами, да и присел на пенёк за интересом лисьим присматривать…

Крепчает ветер – ёжик иголками топорщится, под деревцем суетится – заяц уши прижимает, лапками по траве хлопает – суслик мордочку в заячий секрет вытягивает – лиса вся дрожит от нетерпения – медведь лисьему характеру удивляется…

Стерегут друг дружку зверушки, но никто о тайне румяного яблока не догадывается. Толк уразумели, что сильнее их страха та тайна и что от этого знать великая за ней польза имеется, вот и навострили уши и ни в коем разе ни единым словечком о достатке таинственном не поделятся…

Заскучал, однако, медведушка сидючи. Надоело медведушке косточки беречь без дела. Увидал он тут на яблоньке плод румяненький и как есть, весь его с ветки сорвал. Откусил и опять на лису обратился… Только рыжей и след простыл… Без остатка плутовка сгинула!

Как пропало яблочко с веточки, ёж чихнул и листвой опалой зашуршал себе прочь; заяц топнул лапами с досады да и прыгнул в кусты; суслик увидал пустое место вместо зайца и смекнул, что страх ему теперь терпеть не выгодно, дал стрекоча, только его и помнили.

При таком безстудии хотела лиса суслика догнать, да весь медвежий ужас на того выпустить, но, видать, суслик не меньше лисы боялся, чем та медведя, а потому осталась лиса со своей лукавой обидой, как есть не отомщённой…

Подивился ещё раз медведушка ловкости лисьей, докушал яблочко не спеша и так того и не заметил, что всю тайну звериного страха, что всю тайну звериной храбрости, всю как есть без остаточка потребил…

(конец)