Молитвенный круг

Панихида после артобстрела

Окончилась литургия, батюшка прочитал проповедь, прихожане начали прикладываться к кресту. Лида встала в хвост очереди, приложилась, вернулась на клирос. До начала панихиды можно передохнуть. Чувствовала себя уставшей, среди ночи ни с того ни с сего проснулась и часа два, как говорила сама – дежурила. Ворочалась с боку на бок, читала по памяти псалмы, в иных случаях это помогало, но тут сон не шёл, а когда забылась, забубнил будильник в смартфоне. Подниматься не хотелось, да регент поручила читать часы, а значит, надо прийти в церковь пораньше.

В храме осталось человек десять, те, кто ждал панихиду. Лида присела на лавочку, в кармане пиджака завибрировал смартфон (звук на входе в храм отключила), пришла эсэмэска. Лида пробежала глазами по экрану, горло перехватило, поспешно поднялась, бросила подругам-клирошанам:

– Я сейчас.

Быстрым шагом покинула храм, в церковном дворе зашла за вагончик-просфорню и дала волю слезам. Эсэмэску прислал двоюродный брат из Луганской области, вчера был артобстрел, несколько снарядов перепахали угол кладбище, где была похоронена бабушка Фрося. На месте могилы – воронка.

Бабушка умерла пятьдесят лет назад, Лида её почти не помнит, но в том, что радовалась белому свету, обязана ей. Первый муж матери, военный лётчик, погиб на учениях, она осталась с десятилетним сыном. Сошлась с мужчиной. Жили, не оформляя отношений, и мать забеременела. По образованию фельдшер-акушер, работала в роддоме, к абортам относилась с цинизмом советского медика. Какие проблемы, всё проще простого. Аборт считался стопроцентным средством предохранения от нежелательной беременности. Мужчина, с которым жила, замуж идти за него не предлагал, да она и не рвалась, если говорить честно. Ничего не обязывающие отношения устраивали, а связывать себя ребёнком – опять пелёнки-распашонки – не хотелось. Дескать, это в двадцать лет всё само собой происходит, а когда возраст не девичий… Так что рожать не думала, мысли не было. Она бы и не сказала об этом матери, произошло само собой, за ужином сообщила, что завтра у неё дежурства нет, но надо съездить в роддом, сделать аборт. Сообщила тоном, каким говорят: зуб надо полечить.

На что мать коротко и гневно произнесла:

– Сделаешь аборт – прокляну!

Дочь не ожидала такого поворота. «Прокляну» было сказано настолько грозно, настолько убедительно, что при всем атеизме дочери, она испугалась.

– Рожай, я помогу, – сказала мать, – бывало, с тридцатью справлялась.

Своих детей было восемь человек. А в её деревенской молодости было заведено, женщину на последних сроках беременности на покос, другие полевые работы не брали, зато её братья и сёстры свой горох, свою малышню отдавали на попечение беременной. Так сказать – лёгкий труд. А так как братьев и сестёр в сумме за десяток перевалило, набиралось племянников полный дом, да ещё свой подрост. Сидеть легкотруднице, любуясь на живот с очередным дитём, представляя, каким оно будет и во что вырастет, не приходилось.

Историю своего появления на свет Божий Лида узнала, когда сама забеременела вне брака. И здесь бабушка, сама того не зная, сказала своё решающее слово. Лидина мать не пугала проклятием, просила хорошо подумать. И роилась Юля.

– Бабушке ты обязана жизнью, – говорила Лиде мать.

Время показало – всё сложнее. Тринадцать последних лет Лидина мама живёт, благодаря Лиде. Сначала был инсульт, хоть и отошла, но пришлось переехать к дочери. Последние два года вообще лежала.

Именем Лида тоже обязана бабушке, быть бы ей Оксаной. Мать заготовила это имя. На что бабушка сказала:

– Нельзя обижать святого, в день которого родился ребёнок…

Мать промолчала, хотя вертелось на языке: «Святую Анастасию ты не обидела, зато меня…» Против Лиды она ничего не имела. Согласилась. Тогда как своё имя не переваривала. Была крещена Анастасией, зарегистрирована под этим именем, и в паспорте оно стояло, но представлялась, как только уехала от матери после десятого касса, исключительно Надеждой Рассуждала: документ документом, а Настями пусть кошек кличут. И все окружающие по взрослой жизни именовали её Надеждой. По данному поводу семейное предание хранит следующую историю. Отец Лиды с матерью расписались без Мендельсона, фаты и лимузинов с куклами на капоте. Мать, решившись рожать Лиду, заявила об этом отцу, и они пошли в загс. У обоих был второй брак, романтический флёр по поводу необходимого свадебного антуража, давно остался в прошлом. Подали заявление, по истечении нужного срока зашли в загс за свидетельством. Как уж отец пропустил нюанс с официальным именем жены, трудно сказать. В загсе, так как бракосочетание проходило без пышных торжеств, обошлось без перекрёстного допроса (такой-то, вы готовы стать мужем такой-то, такая-то, вы готовы стать жены такого-то), паспортное имя невесты во всеуслышанье не прозвучало. В брачное свидетельство у новоиспечённого мужа не возникло желание взглянуть.

Одним словом, был абсолютно уверен – супруга его Надежда.

В тот памятный вечер жена была на дежурстве, позвонил в роддом и попросил к телефону Надежду Васильевну.

– У нас такая не работает, – сказали официальным голосом на другом конце провода.

– Это четвёртый роддом? – отец решил уточнить правильность набранного номера.

– Да, – уверенно прозвучало в трубке.

– Мне, пожалуйста, позовите к телефону Логинову Надежду Васильевну.

– У нас такой человек не работает, – повторил женский голос. Его обладательница прекрасно понимала, кто нужен незнакомому мужчине, но решила потомить его.

– Как это не работает? – не мог взять в толк отец Лиды. – Логинова у вас ведь работает акушером!

– Да, у нас есть, акушер Логинова, – сказала трубка. – Отличный специалист, её портрет недавно разместили на доске почёта! Но её зовут вовсе не Надежда Васильевна, её зовут Анастасия Васильевна. Мы зовём Ася Васильевна.

– Что значит Анастасия Васильевна? Что значит Ася Васильевна! Не морочьте мне голову! Я – муж Надежды Васильевны.

– Странно, муж не знаете имя жены, – насмешливо, не без кокетства сказала, трубка. – Зовут её Анастасия Васильевна. Запомните, – и сказала по буквам: – А-на-ста-си-я Васильевна.

«Ну, ты зашифровалась», – говорил потом отец матери.

Кстати, у него своя забавная история с именем. Его отца мобилизовали в 1916 году на Первую мировую войну, после которой он оказался в Красной Армии, с частями которой в Хабаровск, почти как в песне: «И на Тихом океане свой окончили поход». Он окончил на берегу Амура.

Сам не в безводной степи родился, пусть не в доме с видом на Иртыш, но приходилось много раз лицезреть эту не самую мелководную на земле реку. Однако Амур покорил величием и красотой. Как ни противилась жена, родив ему сына, младенчик получил имя реки, название которой звучало сладкой музыкой в ушах отца. Больше никто эту музыку не слышал. В том числе и сын, он промаялся Амуром до обретения паспорта. Получив сей удостоверяющий личность документ, не уставал демонстрировать родственникам и знакомым, что никакой он больше не Амур Иванович, а Владимир Иванович.

– Представляете, была бы Лидией Амуровной, – при случае смеётся Лида, – кабы отец не исправил себя.

Лиду до четырёх лет воспитывала бабушка Фрося. Внучка называла её мамой. На что родная мама обижалась: вернётся с работы, а дочь не реагирует – ну пришла и пришла тётя, что из того. Лида почти ничего не помнит из того времени, но много позже всплывут в её памяти «Отче наш», «Богородица Дево радуйся», «Спаси, Господи, люди Твоя». До первого класса осеняла себя крестным знамением, садясь за стол. Крестилась, молитву читала, только после этого начинала трапезничала. Дядя Ваня при встречах всегда вспоминал её «Господи, помилуй» с ударением на «у».

– Ой, смех был глядеть на тебя! Ещё от горшка два вершка, а серьёзно так: «Господи, помилуй».

Мало того, что дома так делала, в гости придёт этакая пигалица, за стол пригласят, перед трапезой обязательно перекрестится. Сказывалась бабушкина школа, внучка твёрдо стояла на позиции – так надо. Мать пыталась провести разъяснительную работу, не получилось. Авторитет бабушки был выше. Она уже умерла, Лида вошла в пору раннего детства, которая остаётся в памяти навсегда. Там была уверенность: надо обращаться к Богу со своими нуждами. Мама ли плачет, поругавшись с папой, обнову захотелось получить, подарок, подружки обидели – просила Божьей помощи…

Бабушка подошла к земному пределу неожиданно. Казалось, сносу не будет старухе, вдруг серьёзно заболела, а когда почувствовала – её срок подошёл, заявила дочери, матери Лиды, и сыну Ивану, дяде Лиды, тот жил в Луганской области: ляжет в родную землю и никуда больше. Место её упокоения рядом с родителями, хватит того – муж в чужой стороне. Приехал за ней сын. В Омске бабушка своими ногами вошла в вагон, в Луганске на вокзале встречала «скорая». Вскоре бабушка Фрося легла в родную землю.

***

Была бабушка из старообрядцев, полное имя Февронья. У Лиды осталась бабушкина икона – массивный, весом в добрые полкилограмма, медный четырехстворчатый складень, на створках изображены двунадесятые праздники. Лида так и не докопалось, откуда старообрядцы пришли на Луганщину, как оказались на просторах Дикого Поля.

Как и везде, жили старообрядцы на Луганщине (села Покровское Троицкого уезда … губернии) крепко. Молились Богу, воспитывали в вере многочисленных детей, широко вели хозяйство. В 1929 году раскулачили трёх братьев рода Якименко: Василия Евдокимовича, мужа бабы Фроси, Петра Евдокимовича и Степана Евдокимовича. Из восьми детей Евдокима Андреевича трое попали под статью. Три сына и две дочери остались на Украине, старших сыновей выслали на север. Евдокиму Андреевичу на то время было шестьдесят три года, он решил ехать с сыновьями. Как не отговаривали, как не убеждали: зачем голову в петлю суёшь, побереги себя, возраст не тот лезешь, ехать незнамо куда. Жена уговаривала, дети просили – не послушался.

– Не могу я сыновей одних отправить неизвестно куда, – отстаивал свой выбор.

Погрузили их с семьями в товарные вагоны и отправили, в Архангельскую область. Привезли на заснеженное голое место, обозначенное колом, старший конвоя объявил: ваш спецпосёлок Шенчуга, расселяйтесь. Семья Василия Евдокимовича с потерями доехала до места ссылки, по дороге умер десятилетний Фома. С двенадцатилетнего Тимофея конвоир сорвал сапожки, объяснив свои действие железной логикой: на севере всё одно загнётесь, жизни там не будет. Обмотали Тимофею ноги тряпьём, не загнулся парнишка. В конечном итоге вырос в уважаемого человека, в сорок пятом Сахалин от японцев освобождал, а потом трудился на острове так, что отметили его орденом Трудового Красного Знамени.

История иконы-складенья, которая осталась у Лиды от бабушки Фроси, восходит к прадеду Евдокиму Андреевичу. Он был среди старообрядцев Луганщины известным человеком, занимался хлеботорговлей, возил пшеницу в Москву, а там знался с московскими купцами и заводчиками старообрядцами. Как известно, таковых в Москве было множество. Знал Евдоким Андреевич Рябушинских, Третьяковых… Из Москвы привозил старообрядческие иконы, медные складни. Один такой подарил невестке, а она взяла его с собой на север.

Когда везли раскулаченных через Москву, Евдоким Андреевич столкнулся на вокзале с одним из давних знакомых купцов. Тот подарил шубу со своего плеча: «Бери, Андреич, на северах пригодится». И добавил со вздохом сочувствия: «Ну, ладно, у меня всё забрали, я эксплуататором оказался, а твоих сыновей, тебя за что?»

В первый самый тяжёлый северный год Евдоким Андреевич принёс мешок муки из деревни, что стояла неподалёку от спецпоселения. Богатство из богатств, благодаря той муке, выжили. Местный мужик пожаловался спецпоселенцу: лошади простывают зимой, болеют. Украинец не только подсказал северянину, как сделать тёплый пол в конюшне, помог перестроить её так, чтобы лошади в любой мороз стояли в тепле. Евдоким Андреевич имел в хозяйстве не один десяток лошадей, науку обращения с ними знал досконально.

Роскошную шубу купца тоже выменял за продукты. Был он в свои шестьдесят с небольшим могучим человеком, как настоящий мужик – умел работать любую работу. Но всего четыре года было ему отпущено жизни на севере – умер.

Дед Лиды, Василий Евдокимович, приехал на север в тридцать шесть лет. Работал на железнодорожной станции, на погрузке леса. Случилось это в 1937 году. Стоял апрель, который и на севере месяц весенний… Пригревающее солнце слизывало снег, будило от зимнего анабиоза деревья, землю, яркими лучами обещало скорую зелень, пение птиц. Василия Евдокимовича разморило на солнышке, опёрся о буфер вагона (выполнял обязанности сцепщика) и забылся на какие-то секунды, ставшие роковыми, не услышал, что подали для сцепки вагон. Страшная тяжесть навалилась на грудную клетку… Как и отец, братья, был человеком огромной силы. Многие старообрядцы отличались этим, сказывался здоровый образ жизни. Там где два-три мужика подталкивали вагон, подавая на сцепку, Василий Евдокимович мог один справиться. У Лиды есть фотография – дед в гробу. Даже в гробу выглядел могучим и красивым человеком. Чёрная борода, величественное спокойствие. У гроба восемь детей. Старшему двадцать семь, младшему, Лидиной маме, – четыре.

Пришлось бабушке идти работать, старшие дети могли прокормить себя, четверо младших остались на ней. Мама Лиды попала в детский дом. Не совсем, чтобы в полном понимании детский дом для неё. Ей позволялось ночевать дома, к завтраку шла туда и только после ужина возвращалась домой.

Лида по молодости удивлялась, откуда у матери, выросшей в крестьянской среде, манеры, как после окончания института благородных девиц. Наставляла дочь, как чуть подросла – нельзя выходить к столу неприбранной: в мятом халате, тем более – ночной рубашке, непричёсанной. И вообще, одна ты в квартире или никто тебя не видит, нельзя ходить неопрятной. И без дела не подобает сидеть девушке. Смотришь телевизор, возьми вязание или вышивай. Сама прекрасно вышивала. Её вышивки Лида ревностно хранит. Любила музицировать. И не на балалайке или гармошке – на пианино. В детдоме освоила. Позже несколько лет ходила в музыкальную школу для взрослых. Когда-то были такие. Играла «Полонез Огинского», сонаты Бетховена, исполняла романсы. Голосок имела скромный, но пела. Оказывается, воспитатели детского сада были выпускницами этого самого института благородных девиц. Выслали на спецпоселение из Ленинграда. В первые годы отправляли в Шенчугу только раскулаченных, позже стала местом высылки других неблагонадёжных.

Из трёх братьев лишь один Степан Евдокимович вернулся в Луганскую область. Прежние соседи доложили ему: те, кто раскулачивал их семью и других крепких крестьян, долго болтались на ветру, как пришли немцы. Повесили их оккупанты. Вовсе не за то, что проводили коллективизацию, казнили, что рьяно служили советской власти. Кто-то принял смерть достойно, а кто-то валялся в ногах у палачей, прося пощады, обещая верность новым хозяевам.

От Шенчуги, в которой родилась Лидина мама, ничего не осталось. Ни домика, ни сарайчика. Лида ездила туда. Стоит мемориальный камень с надписью гласящей, что на этом месте находился самый большой в Коношском районе посёлок спецпоселенцев. Кое-что осталось от кладбища. Где могила деда Василия и прадеда Евдокима, конечно, не найти.

***

В церковь Лида начала ходить в институте. Ходить – громко сказано. Заходить. Вдруг почувствовала тягу к храму. Спроси, что влекло туда – не объяснит. Идёт мимо, и так захочется войти в ворота, подняться на высокое крыльцо. Как магнитом тянуло. Почему? Конечно, успела нацеплять немало грехов молодости, да только наряд ли это подталкивало переступить порог храма. Пусть томилась душа неправедными поступками, да не знала ни о таинстве исповеди, ни о таинстве причастия. Ничего не знала. Тогда откуда, спрашивается, мысль – тебе надо в церковь? От бабушки она. Молилась праведница в небесных обителях за внучку. Просила Бога вразумить, поставить на путь истинный последнюю её воспитанницу. Много детей, внуков, племянников у неё, за всех молилась, за Лидушку – сугубо, считала себя виноватой перед ней. Как хотела, да не успела, твёрдо вложить в светлую головушку заповедь – жить надо с Богом. Слишком рано расстались. Внучка на лету схватывала молитвы, даже по Псалтири стала осваивать науку чтения… Не вовремя заболела бабушка Фрося, просила Бога повременить год-два, да пришёл её срок, Лида осталась одна…

Лида и хотела зайти в церковь, и трусила. Беспечная студентка мало думала, да и вообще не думала, что может выти боком поход в церковь, как-никак комсомолка. Это не заботило, и всё же что-то сдерживало. Постоит у храма, посмотрит на него и пойдёт дальше. Сподвигла подружка Гульнар. Татарка она никакого отношения к православию не имела, как впрочем, и к мусульманству, шли как-то вдвоём мимо церкви, Лида произнесла:

– Ты знаешь, хочу зайти и жим-жим.

На что Гульнар отреагировала с энтузиазмом:

– А в чём загвоздка – айда! Я уже была здесь.

В церкви царил полумрак, службы не было.

– Давай свечи поставим, – предложила Гульнар.

Они купили по две свечки, поставили. Уходить не хотелось. Чуть слышно потрескивали в тишине горящие фитильки свечей, смотрели с икон лики святых.

После того случая Лида осмелела – раз зашла, уже одна, другой. Узнала об исповеди, причастии. Года через два решилась пойти на исповедь, наплакалась под епитрахилью. С замиранием сердца впервые приняла в себя Тело и Кровь Христову. Перед этим покрестилась. В детстве бабушка Фрося крестила её дома сама, таинство миропомазание не было совершено.

Дочь Юлю в полгода понесла в церковь. Хотела вместе с мужем окрестить, тот отказался со всей категоричностью. Дочь – пожалуйста, если такая блажь влетела в голову, а его – уволь, не пойдёт в церковь.

И всё же уговорила в период массового крещения. Вместе с советской властью ушли препоны к церковным таинствам. Лида увидела в газете объявление о крещении в водах Иртыша. Муж согласился на такой вариант – Иртыш не церковь.

Выехали пораньше, Лида боялась опоздать. На городском пляже, куда газета приглашала на крещение, стояла по колено в воде группа мужчин и женщин в белых длинных рубахах.

– Во, – сказала Лида, – уже началось. Присоединяйся быстрее.

Муж оказался бдительнее.

– Не-е-е, – сказал недоверчиво, – это какие-то не такие. И священник должен быть.

Лида впала в панику – муж опять откажется.

– Это ведь не церковь, – с жаром стала убеждать супруга, – священник как все оделся в рубаху. Не лезть ему в полном облачении в Иртыш.

– Не знаю. Какое-то левое крещение.

Эти, в рубахах, произнося какие-то речёвки, пошли в глубину.

– Ты видишь, началось, – начала упрашивать Лида. – Иди уже.

– У меня рубахи нет, – заколебался он под напором жены. – В объявлении о рубахе разве говорилось что-то?

– Ничего не говорилось. Какая разница, в плавках иди. Плавки не забыл надеть?

– На мне.

Он почти готов был скидывать штаны и лезть в воду, когда на набережной показались три священнослужителя.

– Во, Олег Ворона, – узнал муж в одном из священников одноклассника. – Сейчас он меня по блату и окрестит.

Муж, вспоминая то своё крещение, смеялся и укорял Лиду:

– Без малого не осквернился из-за тебя с этими сектантами.

В рубахах неоязычники совершали в волнах Иртыша своё действо.

К церкви муж не прибился, хотя одноклассник звал в свой приход, пару раз звонил после крещения. Лида была готова идти, и когда приятельница пригласили на клирос в открывшийся неподалёку от дома храм, пошла туда одна. Музыкальную грамоту знала. Фортепиано в доме появилось задолго до рождения Лиды. Вовсе не было оно мебелью для сбора пыли. Мать любила, вернувшись с работы и переодевшись, сесть на полчаса за инструмент. «Я так отходу от всего», – говорила. Но дочери, как ни старалась, привить любовь к фортепиано не удалось. Отдала Лиду в семь лет в музыкальную школу, та проучилась три с половиной года и бросила. Та самая лень-матушка: подружки на улице гуляют, а ей до, ре, ми, фа, соль извлекай часами. Заявила со всей категоричность: не хочу, не буду. И всё же кое-какие, навыки приобрела, на клиросе ой как пригодилось.

***

Лида поймала себя на желании закурить. Давным-давно бросила, и вдруг остро захотелось затянуться сигаретным дымом. Вытерла глаза носовым платочком, быстрым шагом направилась в храм. Батюшка ещё не начал службу, был в алтаре, Лида остановилась у свечной лавки и стала перечислять имена на панихиду. Первой назвала бабушку Фросю –Ефросинию, за ней деда Василия, прадеда Евдокима, дальше пошли дяди и тёти, двоюродные братья и сёстры.

– Деньги после службы, – сказала церковному казначею Вере, которая подменяла заболевшего продавца, – сейчас не успею.

– Хорошо-хорошо, – согласилась Вера и протянула список с именами на панихиду. – Передай батюшке.

Лида встала на клирос.

– Что с тобой? – спросила регент.

В этот момент вышел из алтаря батюшка с кадилом, возгласил:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков.

– Аминь, – громко произнесла Лида.

Служил отец Димитрий один, диакона в маленькой церкви не было…

Когда запели «Вечную память», перед глазами встало кладбище, на котором похоронена бабушка. В последний раз была на её могилке до всех майданов. Ездили с мамой. А теперь на месте бабушкиной могилы зияла воронка. Она ясно видела эту огромную яму. Не было большого деревянного креста с иконкой Божьей Матери «Казанская» под полукруглым металлическим козырьком, не было лавочки, покрашенной в зелёный цвет, металлической высокой оградки, ничего не было. Чёрная жирная земля, перемешанная с тяжёлой бурой глиной, лежала по сторонам безобразной воронки.