Сапог на реактивной тяге

От автора: имена персонажей изменены.

Чёртова задница

Где-то годам к тринадцати я осознал, что никогда не полечу в космос. У меня уже тогда имелись и близорукость, и избыточная масса тела, а таких туда не брали. Нет, стать космонавтом не было жгучей детской мечтой, мне всего-то лишь хотелось увидеть нашу планету с орбитальной высоты – увидеть маленький и хрупкий голубой шарик, чтобы потом с этим знанием прожить обычную земную жизнь.

Но у судьбы специфическое чувство юмора, и прикоснуться к космосу мне всё же довелось. Не скажу, конечно, что этот способ знакомства был оптимальным, но по прошествии лет я вспоминаю о нём только с теплотой…

      Осенью девяносто шестого меня призвали в армию. После двух перевалочных пунктов нас, человек тридцать, погрузили в какой-то видавший виды российско-казахстанский экспресс, что, вопреки собственному названию, тащился по степи со скоростью цыганского табора. Сходство с последним этот поезд усиливал ещё тем, что был наводнён мутными персонажами, которые сновали по вагонам и настойчиво предлагали будущим солдатикам перекинуться в картишки на интерес. Играть из наших никто не решался, наоборот, мы лишь крепче прижимали к себе рюкзаки и дорожные сумки. Тем не менее добраться до места без потерь получилось не у всех призывников: у кого-то стянули электробритву, у кого-то пакет с едой, а у кого-то и кошелёк.

Высадили нас холодной и звёздной ночью на плохо освещённом железнодорожном разъезде с названием Тюра-Там. Потом, помариновав с часок на ветру, нас пересадили в коротенький состав из трёх вагонов и мотовоза. К тому времени успели подвезти ещё ребят, и дальше мы поехали уже в уплотнённом формате – по четыре-пять человек на нижнюю полку.

За окнами вагона стояла непроглядная темнота, лишь изредка разрываемая светом фонарей со столбов. Настроение у всех было подавленное: стартовый запас походных шуток и алкоголя давно иссяк. Хотелось спать и хотелось есть, но сильнее всего этого было нарастающее чувство тревоги. Нас ждала неизвестность – она, усиленная мраком снаружи, воплощалась в страшных гражданских фантазиях про армию, и приглушённый вагонный свет был не в силах эти химеры развеять.

Спустя часа два нас высадили на низенький перрон и построили. От принимающей стороны были парочка офицеров и старшина – ражий детина, явно из дедов. Главный из офицеров не стал утруждать себя приветственным словом и коротко бросил детине: «Командуй, старшина!»

Старшину звали Гера, он был кабардинцем, о чём дал понять сразу, спросив: «Кто из Кабарды? Есть такие?» Хоть говорил он с заметным акцентом, негромко, через губу, но слышал его каждый из нас. Когда офицеры удалилась по делам, Гера, так же не повышая голоса, добавил: «Теперь я для вас армия и устав. Если у кого-то остались бабки, давайте сейчас. Потом найду – повеситесь, духи!»

У меня денег уже не было, но кое у кого из пацанов гроши ещё водились. По рядам новобранцев прошло движение, и тогда один – самый бойкий из нас – показал остальным, мол, передавайте сюда. Собрав несколько мятых полтинников и соток, он подошёл к Гере и протянул дань.

Старшина, всем своим видом выражая презрение, сгрёб купюры в кулак и этим же кулаком замахнулся на бойкого. «Кто разрешил выйти из строя?!» – прошипел кабардинец.

Бойкий инстинктивно отклонился, уходя от возможного удара.

«Ты чё тут танцуешь, баран?! Встать в строй! – рыкнул на него Гера, а после уже и всем нам: – Направо! За мной шагом марш!»

Как и многие в строю, я тогда испытал лёгкое злорадство. Этот бойкий пацан мне не нравился ещё с Оренбурга, когда его команду объединили с нашей, не нравился за высокомерие и нагловато-покровительственную манеру общения. Впрочем, особо радоваться было нечему, ведь на его примере Гера доходчиво показал, что здесь ждёт и всех остальных.

Уже в карантинной казарме бойкий попытался поправить свой статус-кво среди сослуживцев.

– Товарищ старшина, а что значит Тюра-Там? – нарочито громко спросил он Геру.

– Чёртова задница, – помедлив, ответил тот.

Так я попал на Байконур, на одну из дальних его площадок, – в царство ветра и песка.

Карантин

Отсчёт службы для молодых бойцов, то есть духов, пошёл с месячного карантина. Нас поместили в отдельную одноэтажную казарму, где имелись ещё каптёрка и туалет на шесть присадочных мест.

Нам раздали форму: шинель, ушанку из крашенной чебурашки, зелёные галифе послевоенного образца и такую же зелёную рубашку. Нижним бельём была порнуха – хэбэшный комплект из штанов с завязками на причинном месте и футболки с длинными рукавами. На ноги – сапоги с портянками. Мне в этом плане повезло: достались кирзачи на размер больше, что немного компенсировало мой обмоточный дилетантизм. А некоторые из пацанов потом ещё неделю менялись друг с другом, подбирая обувь поудобнее.

Раннее утро начиналось для нас с пробежки на импровизированном стадионе. Снег в степи ещё не выпал, но холод, усиленный постоянный ветром, стоял ледяной. Бегали мы без шинелей, по форме номер четыре. Количество кругов определял старшина Гера: если он был не в духе, то, подгоняя отстающих пинками, мог запросто накинуть парочку кругов сверху, а если ему было холодно и скучно, то мы могли не отбегать и положенного норматива.

Пока основная часть духов занималась физкультурой, четверо дежурных проводили в казарме влажную уборку. Если полы, по мнению старшины, были вымыты плохо, то, вернувшись со стадиона, мы попадали ещё и на весёлые старты, только уже в качестве зрителей. Двухъярусные кровати в нашей казарме располагались двумя рядами, разделёнными широким центральным проходом – взлёткой. С одного из плохо отдежуривших духов Гера срывал шапку и бросал её на дальний конец взлётки – это служило своеобразным сигналом к началу соревнования. Духи-уборщики тут же бросались под ряды кроватей и ползком на брюхе пытались добраться до заветной шапки. Тот, у кого это получалось сделать первым, выступление заканчивал, а остальные переходили в следующий тур, где шапка бросалась вновь. Неудачнику, финишировавшему из дежурной четвёрки последним, приходилось ползти уже в гордом одиночестве, но под адресованный только ему рык старшины. Эти подкроватные заплывы проводились исключительно в воспитательных целях, и нам не полагалось подбадривать участвующих, равно как и проявлять спортивный интерес. Да и не особо хотелось, честно говоря, ведь все понимали, что завтра сами могут оказаться в роли подобных половых тряпок.

После пробежки мы заправляли кровати, наводя бортики табуретками, – это называлось делать кантик. Потом шли на завтрак, где неизменно давали перловку с редкими прожилками мяса, кусочек маргаринового масла и чай, цвет и запах которого никогда нельзя было предугадать. Далее до обеда шла строевая подготовка и изучение Устава. Обед, так же как и ужин, от завтрака отличался не сильно, разве что жиденьким супчиком цвета вываренной свеклы. И снова: строевая, Устав, Устав, строевая. А перед отбоем мы пришивали подворотнички, и каждый мечтал о том, что вот в эту ночь, может, получится выспаться, не подрываясь на идиотскую команду «один».

Конец первой – золотой – недели службы, когда духов ещё нельзя бить, закончился торжественным ночным построением карантина на взлётке. Гера с группой товарищей из числа старослужащих пробивал строю «фанеру». Рука у старшины была тяжёлая, тренированная, да и прикладывался он, как говорится, от души. После его ударов многих штормило. Некоторые пацаны даже падали с ног, но таких деды тут же пинками наказывали за симуляцию. Но находились и ребята, пробовавшие изобразить гранитный утёс, – таких ждала участь ещё хуже: под крики «да ну на фиг» деды принимались молотить их руками и ногами, пока не свалят на пол.