Говорят, писатель начинается со второй книги. Ну, так вот она, вторая книга Саши Либуркина, отделённая от первой несколькими годами жизни и творчества. Скажете: годов миновало немало, а творческий выход не очень велик? Извините: каждый пишет, как он дышит, один по роману в год выдаёт, другой за это же время несколько коротких рассказов подарит читателю. Важно – чтобы читатель был рад этим подаркам, а текстовой объем – дело третьестепенное.

Рассказам Либуркина читатель рад, что подтверждается реакцией во время публичных выступлений, а также количеством лайков после опубликования очередного текста в Сети или в литературном журнале. Такой у автора способ апробации написанного: вначале рассказ предъявляется заинтересованной публике и лишь затем отбирается для последующего включения в книжку. То есть, данные тексты прошли своего рода отбор и были тщательным образом выстроены композиционно.

Композиция тут в чем-то повторяет первую книгу. Автор продолжает два любимых цикла рассказов, один из которых погружает нас в авторское прошлое, другой – окунает в современность. В прошлом были: молдавская глубинка, еврейская родня, друзья юности, девушки, а также книги (много книг!), коими зачитывался герой-рассказчик. В настоящем тот же герой, только изрядно повзрослевший, совершает бесконечное путешествие по лабиринту богемного Петербурга. Мечта попасть в Северную Пальмиру осуществилась, вокруг масса интересных и талантливых людей, да и книжный голод, так терзавший в молодости, утолён. Настолько утолён, что книги начинают надоедать, так что от них приходится избавляться («Шолом-Алейхем»).

Рассказы в книжке имеют разный формат, некоторые вроде и рассказами не назовёшь – скорее, это зарисовки. Одна-две реплики, парочка фраз, и вот уже финал («Не кошерная мерзость», «Медом намазано» и проч.). Другие тексты более пространны, в них рассказывается какая-то история, проявлены когда характеры, когда нравы того же еврейского местечка или литературной тусовки («Политическое дело», «Хорошие братья»). В любом случае за объёмом автор не гонится – он тратит столько слов, сколько нужно для реализации конкретного замысла. Так что десять строчек в рассказе или пятьдесят – не суть важно, главное: выполнение авторской задачи.

Впрочем, есть тут и отступление от наработанных прежде стереотипов, точнее – попытка освоить новый прозаический формат. В третьем разделе автор поместил рассказ «Паломники», сравнительно крупный, занимающий едва ли не треть книги. Тут предъявлена пространная история о поездке пожилых паломников в женский монастырь, где рассказчик – в роли организатора и одновременно наблюдателя того мира, в который мы попадаем крайне редко. В основанном на реальном событии рассказе, с одной стороны, проглядывает некий абсурд, с другой – автор пребывает на грани фола, едва ли не буквально лезет в «чужой монастырь» со своим «светским уставом». Два мира, сойдясь на несколько часов на одном пятачке, вскоре опять распадаются, но в итоге возникает тема для писания, а уж насколько успешно она воплощена – судить читателю. В любом случае сей формат может (точнее, должен) получить продолжение, и в следующей книжке, надо полагать, мы это увидим.

Три части, которые вроде бы разительно отличаются друг от друга, тем не менее, связаны, прежде всего – авторской интонацией и манерой изложения. Герой-рассказчик и там, и тут весьма откровенен, он не стесняется доверить читателю весьма пикантные эпизоды своей биографии. И в то же время – не позволят себе скатиться в цинизм, в глумление над основами человеческого существования. Даже когда автор переступает общепринятые «правила приличия», он пишет не ради этого. Его интересует парадоксальность той или иной ситуации, ее анекдотичность, подчас – нелепость, которые следует подметить и воплотить в рассказе, по ходу – театрализовав исходное событие, что-то досочинив. Ну, так это ведь и есть писательство.

Короче, Либуркин продолжает движение вперед, балансируя на грани искренности и выдумки. Пожелаем ему успехов на этом пути.

Владимир Шпаков

Часть первая
Разговор у калитки

Черепаховый суп

– Когда мы приехали в эвакуацию, – рассказывала бабушка, – нас встречала толпа местных жителей. Я помню, кто-то громко кричал: «Жиды! Жиды приехали!» Но председатель колхоза позвал всех на собрание в клуб. Он был коммунист, он сказал: «Это советские граждане – евреи, эвакуированные от фашистов, они будут работать в нашем колхозе, также, как и все». И мы работали, зарабатывали трудодни, собирали хлопок. Мне было трудно делать норму, но со мной были мои дочери – Бэла, и твоя мама – Циля, и они мне помогали.

– Бабушка, а что вы ели? – спросил я.

– Что ели? Черепах на поле ловили и варили из них суп.

– Так вы ели черепаховый суп?! – воскликнул я восхищённо. – Вот повезло! А ты знаешь, что во Франции суп из черепахи считают роскошным деликатесом? Нам географичка рассказывала. Эх, мне бы хоть раз в жизни попробовать такую вкуснятину!

– Сынок, не дай Бог! – решительно ответила бабушка. – Ты даже представить себе не можешь, какая это гадость!

Дураки женятся!

Бабушку парализовало в шестидесятом. Я помню заплаканное лицо тети, и как она с горечью кому-то говорила:

– Скорая приехала вовремя, да толку с нее. Врач забыла прибор для измерения давления. Пока ездили туда и обратно, случился ещё удар. Сейчас пошли за пиявками, говорят, пиявки хорошо помогают!

Но пиявки не помогли, и левая сторона у бабки до самой смерти в семьдесят седьмом так и осталась парализованной. Сначала, года три, она вместе с дедом ещё ходила довольно далеко, в гости к моей тете, на Кишинёвский мост, потом лет пять гуляла только по двору, а последние десять лет она уже из квартиры не выходила. Дед все годы за ней преданно ухаживал: подавал горшок, мыл её и по утрам помогал надевать халат. Лишь иногда, вынося горшок, он кривил в усмешке губы и приговаривал себе под нос: «Дураки женятся!».

Вы слушаете «Голос Израиля»

Дед стоит, прислонив спину к кафельной печке, в синем свитере с вырезом и в клетчатой фланелевой рубашке.

– Слушай, дед, – спрашиваю я, – ты жил при румынах… ведь были публичные дома. А ты в них ходил?

– Сопляк! – сердито отвечает он. – А что это тебя так интересует? В публичные дома ходили солдаты. Порядочные люди к проституткам не ходили. Были чистые женщины – белошвейки, прачки… Да что ты понимаешь! Идиот!

Он уходит в соседнюю комнату, включает радио и долго настраивается на волну. И вот, наконец, сквозь адский треск и вой глушилок раздаётся заветное: «Вы слушаете "Голос Израиля"».

Куриные шейки

В середине семидесятых годов, в маленьком молдавском городе, жила одна женщина. Её звали Голда. Кроме племянника Бори, которого она воспитывала с трёх лет, родственников у неё не было. Голда была малограмотной, работала разнорабочей на заводе, а по вечерам ещё мыла полы в какой-то конторе. Женщина эта была очень бедной, и откладывала каждую заработанную копейку, мечтая пошить племяннику хороший костюм, купить модные туфли и рубашку – она хотела, чтобы её Боря на выпускном вечере выглядел не хуже других ребят. Возвращаясь домой поздно вечером, она гремела на кухне посудой, а потом заходила в комнату.

– Боря, почему ты не съел фаршированные шейки? – удивлённо спрашивала тётя Голда, щуря подслеповатые глаза. – Может тебе их подогреть?

– Я вчера их ел. А сегодня я не хочу! – отвечал племянник.

– А что же мне теперь с ними делать? – взволнованно говорила она. – Выбросить что ли? Там ещё полказана осталось!

– Делай, что хочешь. Выбрось, или ешь сама. Мне всё равно!

– Как же так? Я же на них деньги потратила! – приходила в сильнейшее беспокойство тётя. – Сейчас же иди на кухню и ешь шейки!

– Ешь сама свои шейки! А я не буду!

– Ах, так! Не будешь?

– Нет, не буду!

– Ну, тогда ты увидишь, что будет! – в ярости говорила она. – Я сейчас выйду на улицу, и буду кричать «геволт». Пусть все знают, какой у меня племянник!

– Иди, иди, покричи, – усмехался Боря, – пусть все соседи увидят, какая ты сумасшедшая!

Тётя Голда выбегала на улицу, приподнималась на цыпочки и пронзительно кричала, зажмурив глаза:

– Л-ю-юди! Л-ю-юди! Гев-о-о-олт! Гев-о-о-олт!

Боря выбегал за тётей на улицу и ласково обнимал её за плечи.

– Тётя, – говорил он, – пойдём в дом, я съем куриные шейки, вынесу мусор и даже вымою ноги на ночь. Не кричи. Ты разбудишь соседей.

Никаких вопросов

Давно, в молодости, к моему другу подошла девушка по имени Роза. Она была очень некрасивая.

– Игорь, – сказала она, – давай поженимся! У нас будет всё! Ты же знаешь, кто мой папа… Подожди… послушай: два раза в неделю ты сможешь спать где хочешь и с кем хочешь. И – клянусь! – никаких вопросов!

Самое главное

– Саша, ты каждый день слышишь, как мы с бабушкой, и мать с отцом говорим на идиш – и не можешь его выучить? Английский в школе учишь? А что ты на нём можешь сказать? Смеёшься? Идиот… а спроси нас, что хочешь, задай любой вопрос, мы тебе на трёх языках ответим, на русском, молдавском и на идиш! Зельцер восыр – это зельцерская вода, а фисташки – такие орешки, не знаю, почему их сейчас нет. При румынах в городском парке было кафе, твоя бабка, когда была девушка, любила туда ходить, там подавали зельтерскую и мороженое с фисташками… да, она любит об этом вспоминать. Когда было лучше при румынах, или сейчас? При советской власти лучше. Конечно, при румынах можно было своё дело иметь. У нас было своё дело. Ты видел котлован, который вырыли для нового дома быта? Там отрыли фундамент, так это фундамент нашей маслобойки. Я не ошибаюсь. Откуда знаю? Как мне не знать! Я на этой маслобойке с братьями три года отработал! А что потом? Случился неурожай семечек, и мы разорились. Обанкротились! При румынах было трудно. Я месяцами без работы ходил! Белый хлеб видели только по праздникам… а молдаване в деревне хлеба не знали, одну мамалыгу ели. Нет, при советской власти лучше. Смотри, Саша, я тебе объясню: самое главное всегда – это накормить семью. И вот сейчас ты идёшь в магазин, покупаешь за двадцать шесть копеек белый хлеб, литр молока за копейки, сахар и рис, и варишь большой казан сладкой рисовой каши – и всё – обед готов, вся семья сытая! Это главное, а не мороженое с фисташками… Почта была? Дай мне, пожалуйста, «Известия».

Некошерная мерзость

– Во время войны, в эвакуации, выжила вся семья моего деда – все восемь человек, включая детей, – рассказал недавно мой друг Миша. – От голода умер только дедушка, он один голодал – и умер…

– Как же так? – удивился я.

– А вот так, – объяснил Миша, – все ели кошек и собак, а дед не мог.

– Но почему?

– Ты что, не понимаешь? Это же мерзость не-кошерная!

Некорректное поведение

– Саша, наш дом стоял в центре города возле Николаевской церкви. Его разбомбили во время войны. Отец умер, и мы стали сдавать комнаты заезжим еврейским коммерсантам. Название у заведения было, а как же? Гостиница «Бристоль»… не три комнаты, Нусим, а четыре. Ну, что ты споришь, четыре! Прислугу мы не держали, моя мама сама убирала, а я ей помогала. Нет, Саша, комсомолкой не была. Меня один раз пригласили на заседание подпольной ячейки, но мать мне запретила, и я не пошла. Вот слушай, что было, однажды я зашла в комнату, чтобы убрать, но жилец, оказывается, ещё не ушёл, и стал ко мне приставать. Как ты не понимаешь… приставать! А я же была барышня, взяла, и ударила его по лицу… попала прямо в нос! У него пошла кровь. И тут открывается дверь, и входит моя мама. «Мадам, – говорит он, – какая ваша дочь жестокая. Посмотрите, что она сделала». Мама сказала: «Вы, наверное, с моей дочерью себя некорректно вели». Она дала ему платок, и мы ушли. Нусим, ты что, ещё не топил? Холодно. Принеси мне стакан чаю!

Что это за вера?

Когда я учился в пятом классе, был пионером, и несколько раз спрашивал свою бабушку, верит ли она в Бога?

– Нет, – решительно отвечала она, – в Бога я не верю. Я верю в человечество!

Что это за вера? Я не понимал.

Что-то другое

Однажды сестра рассказала мне, что когда ей было шесть лет, она, наша мама и бабушка убирали квартиру накануне какого-то праздника.

– Смотри, Анечка, – строго сказала ей бабушка, – главное – это всегда тщательно вытирать пыль. А если ты будешь плохо вытирать пыль – ты будешь плохой хозяйкой – и никогда не сможешь выйти замуж!

И примерно через месяц, подруге нашей матери – Зое, сделал предложение главный инженер одного из предприятий города. Свадьбу тогда, в пятидесятых, праздновали не в ресторане – стол накрыли в доме невесты. Гости уже расселись по местам, когда сестра забралась на стул, провела ладошками по верху шкафа и показала их маме.

– Смотри, мама, – сказала она изумлённо, – сколько пыли у тети Зои на шкафу… А она замуж вышла!

Мать покраснела, стащила дочь со стула, отвела в другую комнату и строго отчитала.

После этого случая, сестра уже не стремилась так тщательно вытирать пыль. Она поняла: чтобы выйти замуж, надо, наверное, уметь ещё и что-то другое!

Политическое дело

На осенних каникулах в шестьдесят шестом году вся наша семья гостила у родственников в городе Черновцы. Я учился тогда в третьем классе, а мой брат Павлик в пятом. Квартира, в которой жила родня, была большая, четырёхкомнатная, с длинными, прихотливо изогнутыми коридорами, и мы, с троюродным братом Лёней, весело носились по ней, видимо очень мешая взрослым отмечать ноябрьские праздники. Наконец, одна из наших тётушек сказала:

– Лёня, а что вы с утра до вечера сидите в квартире? Возьми братьев, и покажи им город. Поброди с ними по улицам, отведи их на Ратушную площадь, кстати, там, в кинотеатре, идёт новый фильм про войну. Сходите в кино, поешьте мороженого!

И вот мы не спеша прогуливаемся по очень красивой улице имени Ольги Кобылянской.

Холодно и сыро, льёт противный мелкий дождь, в лужах отражаются строгие фасады домов.

Но мы холода не чувствуем, нам втроём хорошо, мы рассказываем друг другу разные весёлые истории и анекдоты. В то время не было смешнее анекдотов, чем про Никиту Сергеевича Хрущёва.

– А этот, ребята, знаете? Никита Сергеевич приезжает на свиноферму, а ему поросята приветливо: «Хрю, хрю, хрю!» «Кормить лучше. В следующий раз, чтобы выговаривали!».

– Лёнчик, а вот этот, приезжает Хрущёв в колхоз. «Ну, как живёте»? – шутит Никита Сергеевич. «Да ничего живём», – шутят в ответ колхозники.

– А как Хрущёв был в сумасшедшем доме?

– Ну, их много!

– Слушай, Павлик, а песенку про Хрущёва ты слышал?

– Нет, не слышал.

– Помнишь, Кобзон на «Огоньке» пел «Куба любовь моя»? Так вот сейчас есть такая же песенка про Хрущёва!

Лёня остановился, подмигнул нам, выпрямился, сделал вид, будто у него в руках автомат и тихонько, вполголоса, запел:

Куба, отдай наш хлеб,
Мы отдадим твой сахар
Куба, Хрущёва давно уже нет,
Куба, иди ты на хуй!

– Лёнь, когда вернёмся, ты мне запишешь этот стишок?

– И мне, пожалуйста, – попросил я.

– Конечно, ребята, мне не жалко! – великодушно согласился Лёня. – В нашем дворе все её уже знают!

– Слушайте, робя! – возбуждённо закричал Павлик, когда мы вышли на Ратушную площадь, – вот что я придумал! А что, если этот стишок написать на бумаге и подсунуть незаметно в сумку какой-нибудь училке, хоть твоей классной, Саня, Варваре Александровне!

– А для чего?

– А для смеха! Она за платком – а там стишок! Вот будет хохма!

– Здорово ты, Пашка, придумал! Но я бы это не смог, – сказал, улыбаясь, Лёня.

Через несколько дней мы вернулись домой, началась вторая четверть, но идея, которую я услышал на прогулке в Черновцах, сильно меня увлекла. Я только и думал о том, как бы незаметно записать стишок о Хрущёве и подложить его в сумку классной руководительнице. И вот однажды, на большой перемене, увидев, что кроме двух дежурных и Варвары Александровны в классе никого нет, я вырвал из тетради в линейку двойной лист, достал из пенала новое пёрышко, вставил его в ручку, и, обмакнув перо в чернильницу, стал осторожно выводить букву за буквой, и слово за словом. Я писал медленно, красиво, с нажимом, и очень боялся поставить кляксу – я же писал этот стишок для учительницы! Вот, наконец, и последние два заветных слова «на хуй». Розовым квадратиком промокашки осторожно осушил написанный текст. Вторую часть плана, как подсунуть этот листок в сумку училки, я обдумать не успел. Чья-то наглая, предательская рука выхватила его у меня и закружила над головой.

– Варвара Александровна! – торжествующе закричал дежурный по классу Коля Олару, – смотрите, а Саша Либуркин глупости пишет!

… Они пришли к нам домой, классная руководительница и директор школы. Дед стоял навытяжку перед ними, растерянно улыбался, а рядом на стуле сидела парализованная бабка.

– Товарищ Халфин, – громко, с горечью говорила Варвара Александровна, выложив на стол злополучный листок, – я не понимаю, чему вы учите своего внука? Вы же советский человек, фронтовик, вам не стыдно? Куба – это же наш друг!

– Я шесть лет в параличе! – причитала в ответ бабка, приподымая над столом левую руку с сжатой в бессильный кулак пятернёй. – Что я могу? Это всё улица, улица виновата!

– Завтра с утра ждём родителей мальчика в школу, – решительно сказал директор. – Если они не придут, мы будем вынуждены сигнализировать по месту работы в партийный комитет. Поймите, – вздохнул он, – это дело политическое!

С тех прошло почти пятьдесят лет, своих старых – уже покойных учителей я давно простил, но я помню, я не забыл этот писклявый – отвратительный голосок доносчика: «А Саша Либуркин глупости пишет!».

Я его не простил. И не прощу!

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

Дураки женятся

Предисловие

Часть перваяРазговор у калитки