Нет пути. Они не пройдут

Тридцать спиц соединяется в ступице колеса,

И от того, что не существует, от пустоты в ступице,

Зависит польза колеса.

Из глины изготавливают сосуд,

И от того, что не существует, от пустоты в сосуде,

Зависит его польза.

…Следовательно, все вещи полезны.

И полезны они благодаря тому, чего в них нет.

Лао-Цзы, Дао Дэ Цзин

© Роман Заречный, 2018

ISBN 978-5-4490-7221-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ I

1.Чужая крепость

Я медленно открываю глаза. То, что я не дома, не знаю, где нахожусь, и не имею ни малейшего понятия, как здесь оказался – это я осознаю сразу. И всё. Больше никаких мыслей, и ни страха, ни удивления. Я лишь отстранённо рассматриваю окружающее

Тело моё покоится, в полусидячем положении, на каком-то светло-сером кресле с подлокотниками и высокой, чуть отклонённой назад спинкой. Само помещение выглядит довольно-таки мрачновато: в стенах, из плотного серого ребристого кирпича, нет ни одного окна, и только в дальнем углу тускло блестит металлическая дверь. Всё освещается одной-единственной лампой, закреплённой под потолком, пронзительно-яркий свет которой, с непривычки, заставляет меня прищуриться

Но, помимо скудной обстановки, здесь есть ещё, на что посмотреть. Я здесь не один: передо мной, на таких же серых креслах, устроились ещё трое. Сидели они молча, и я стал, не торопясь, их разглядывать. Одеты они были одинаково, и довольно странно – по крайней мере, не совсем обычно: чёрные брюки и рубашки без пуговиц. Тоже чёрные, и с высокими золотистыми воротниками.

Посредине, прямо напротив меня, восседал высокий худощавый черноволосый мужчина, казавшийся на неопределённый срок старше остальных. Его лицо, с правильными чертами, было мрачно и решительно: губы плотно сжаты, взгляд устремлён вперед, а между бровями залегла суровая складка. В это же время, сидел он идеально ровно, с прямой спиной, и весь вид его, внешне, производил впечатление сильной непоколебимой воли и даже какой-то властности. Но вот только в глазах его, цветом тоже напоминавших сталь, время от времени проскальзывало что-то далеко не стальное: я заметил в них глубокую, почти неприкрытую печаль – словно все тяготы мира вдруг разом навалились на этого человека.

Слева от меня, откинувшись на спинку кресла, развалился молодой светловолосый парень лет двадцати пяти. По сравнению с первым, его лицо, широкое, с узеньким острым подбородком, и ясными голубыми глазами выглядело более мягким, даже добродушным, но одновременно усталым. Его гладкие, светло-русые волосы были, похоже, старательно прилизаны.

Третьим оказался мужчина лет сорока, и ростом немного ниже остальных. Во всём его облике сразу бросалась в глаза невероятная физическая мощь. У него были коротко остриженные тёмно-русые волосы, а черты его лица не были изящны, но поражали присутствием огромной жизненной силы. Густые брови, из-под которых пристально глядели светло-карие глаза, нос с широкими ноздрями, резко выступавшие скулы, и крепкий, массивный подбородок. Под плотно обтянувшей его тело одеждой, отчетливо виднелись бугры могучих мускулов, а из-за ужасающе широких плеч, ещё более усиливавших впечатление от его низкорослости, он казался едва ли не шире кресла, на котором сидел. Но, как ни странно, от него, в отличае, например, от черноволосого, не чувствовалось исходящей угрозы мрачной смертоносной силы, а лишь уверенность и спокойствие.

И тут черноволосый, по видимому заметив, что я открыл глаза, и повернувшись к сидящему справа молодому блондину, произнёс:

– Ну, наконец-то! Наконец-то он очнулся!

Говорил он негромко и чуть хрипло, но при этом немного лениво, словно сквозь силу, хотя в его голосе отчетливо ощущались властные нотки.

– Итак, кто ты? – вдруг неожиданно решительно, и немного сурово спросил он, обратившись ко мне.

Я, в свою очередь, в полном изумлении уставился на него. Что это значит?!

Вопрос меня удивил (это ещё мягко сказано!) и в голове сразу зароились тысячи случайных мыслей. Для начала, я всё же попытался вспомнить, как я здесь оказался. Но ничего не получалось: я помнил, что в тот день была среда, пятнадцатое марта, я пришел из школы очень усталым, после обеда сел немного почитать, потом ненадолго прикрыл глаза, и… и похоже, уснул. А вот проснулся (или очнулся?) я уже здесь.

– Что значит «кто»? Фамилия, имя? – решил уточнить я. – А вы сами кто такие? – я говорил, к своему удивлению, со странным, поразительным спокойствием – словно во время дружеской беседы. А между тем, этот разговор было даже трудно назвать беседой – скорее, допросом! Знать бы ещё, по какому случаю я удостоился внимания этих достопочтенных господ, чёрт бы их побрал!

Мне не отвечали. Затем заговорил коренастый, словно и не замечая моего последнего вопроса:

– Хотя-бы это, для начала – фамилию и имя. Любые личные сведения: кто ты, откуда, чем занимаешься?

«Ну, ладно, – решил я, – расскажем им! Соврать что-ли? Да с какой стати! Скажу, как есть. Может, что-то и прояснится».

– Роман Игоревич Заречный, родился 15-ого января 2002 года, в городе Кургане, – мрачно отчеканил я. – Чем занимаюсь? Да как все, в школу хожу…

Мои последние слова, похоже, сильно удивили всех присутствующих: блондин, и вовсе, чуть не подскочил на месте, а коренастый и черноволосый лишь недоуменно переглянулись. Наконец, черноволосый с удивлением переспросил:

– Ходишь в школу? Учишься?! В Кургане?!

– А что такое?! – в свою очередь недоумевал я.

– Да ведь в Кургане и школ нет! – после некоторой паузы шумно возразил молодой блондин.

Интересно. Очень интересно! Что значит «нет школ»?! Что за чушь они вообще несут?

Неожиданно у меня вдруг мелькнула совсем дикая, за гранью фантастики, догадка, и я спросил:

– Какое сейчас число и год? Где мы?

– Сейчас – семнадцатое марта 2017 года, мы – в городе Кургане. Точнее в том, что от него ещё осталось.

Значит, прошло всего два дня. А я-то уже думал, что переместился во времени, да ещё неизвестно куда! Нет, известно – у нас, судя по всему, школ не будет уже лет через двадцать! Фильмов, короче, дурацких пересмотрел. Я ж люблю тупое кино, а русское – в особенности!

Так, стоп. Значит, не во времени. Если и во времени, то всего на два дня – в будущее. Или что – я проспал двое суток? Морфий мне вкололи, или что там вызывает сон, или в еду его подсыпали? А потом… потом привезли сюда. Непонятно кто, и непонятно зачем. Замечательно! Просто замечательно! Ничего не понимаю! Совершенно!

– Ничего не понимаю! – неожиданно тоже возмутился черноволосый. – Кто же он такой?

– А я, кажется, догадываюсь, Рогволд, – ответил коренастый. И вдруг, без паузы, спросил меня:

– Когда закончилась… Великая Отечественная Война?

– Девятого мая 1945 года, – ответил я.

– И кто победил? – снова спросил он, и при этом его лицо приняло какое-то странное выражение.

Я даже удивился – что это он такое понял, и что могут означать эти дурацкие вопросы?! Ну, ладно, не дурацкие, просто бессмысленные.

– Ну, Советский Союз, конечно! – наконец сказал я.

– Забавно, – заговорил коренастый. – И он не похож на сумасшедшего!

– Я думаю, – сказал блондин, – что он не сумасшедший: эти представления ему внушили под гипнозом, и затем отправили к нам. Он – вражеский разведчик, но только и сам об этом сейчас не подозревает.

– И зачем им всё так усложнять?! – недоумевал коренастый.

– А чтобы мы не смогли его раскрыть или, если бы и раскрыли, ничего не смогли бы узнать о его руководстве! – воскликнул блондин.

– И как он тогда выйдет на связь, и передаст полученные сведения своему командованию, если он вообще считает, что война уже давно закончилась?! Скорее всего, сейчас он просто врет, – заметил черноволосый. Хотя я и не могу понять, зачем. Зачем выдумывать такую откровенно неправдоподобную и безумную ложь? Разве что он хочет сойти за сумасшедшего. Вероятно, он просто засланный вражеский шпион. Твоя идея с гипнозом, Мирослав, абсолютно фантастическая… Хотя, надо признать, никаких средств связи или записывающих устройств, как и оружия, мы у него действительно не обнаружили, хотя и проверяли весьма тщательно – задумчиво добавил он, после недолгого молчания. – Впрочем, было бы наивно полагать, что он возьмёт их с собой, отправляясь к нам.

– Вот что, – вмешался коренастый, – врёт он, или нет – это мы легко можем проверить! Но думаю, что он и сам верит в то, что говорит. Насколько нам известно, нацистам до сих пор не удалось получить хотя бы какую-то достоверную и подробную информацию о нас или нашей работе, не говоря уже о местоположении наших штабов или убежищ. Поэтому было бы странно предполагать, что они всё-таки решат в таких условиях направить к нам шпиона, да ещё пятнадцатилетнего.

– Вот как? – переспросил черноволосый, и замолчал, с неприкрытым изумлением уставившись на коренастого. – Ну хорошо, Громобой, – наконец, после долгой напряжённой паузы заговорил черноволосый, которого коренастый называл Рогволдом. – Тогда иди, принеси всё, что нужно!

– Я ему помогу! – вызвался блондин.

– Хорошо, иди и ты, Мирослав, – согласился Рогволд.

Громобой и Мирослав вышли, а я задумался: теперь я знал имена всех троих, но это мне ни о чем не говорило. Имена были странные, но, вроде-как, похожи на древнерусские. Что они, какая-то новая секта идолопоклонников-язычников-каннибалов?! И я им нужен для каких-нибудь очередных обрядов? Всю жизнь мечтал быть принесённым в жертву Перуну!

Рогволд продолжал сидеть всё так же прямо, и пристально смотрел на меня.

– Кто вы такие? – опять спросил я, но тот по-прежнему молчал.

Наконец, вернулись Громобой и Мирослав, с трудом неся с собой какие-то громоздкие приборы. И вид их, как ни странно, подействовал на меня успокаивающе. Они поставили посреди комнаты какое-то устройство, похожее на огромный чёрный ящик. Затем Мирослав одел мне на голову металлический круглый шлем, провода от которого тянулись к этому ящику. Потом Громобой разложил вокруг, по комнате ещё какие-то загадочные приборы, тоже соединил их короткими проводами (или чем-то на них похожим), превратив в какое-то подобие замкнутой цепи. Затем, все трое оживлённо столпились возле чёрного ящика – кажется, главного из всех этих устройств. Рогволд склонился над ним, что-то подкрутил, на что-то нажал, и вдруг из того раздался низкий и протяжный, но не очень громкий гул.

– Начали! – громко объявил Рогволд. – Как тебя зовут? – сначала, снова спросил он у меня.

– Роман Заречный, – с усиливающимся раздражением ответил я.

Некоторое время они прислушивались к гудению прибора, которое вдруг неожиданно изменилось – звук превратился в тонкое и пронзительное жужжание. Переглянувшись сначала с остальными, Рогволд объявил им:

– Всё в порядке – мальчик не лжёт, – и затем снова обратился ко мне:

– В какой стране ты родился, и кто ты по национальности?

– В России, русский, – отозвался я. Рогволд опять прислушался к звуку, издаваемому прибором, который вновь изменился так же, как в первый раз.

– Тебе известно, кто такой Ганс Заллер? – заговорил Рогволд.

– Нет, – ответил я удивлённо, – я… я ничего про него не знаю.

– Кто победил во Второй Мировой Войне? – вдруг вмешался Громобой, и все трое стали внимательно наблюдать за выражением моего лица. Они глядели так пристально и настороженно, словно опасались, что я прямо сейчас брошусь на них.

– СССР и союзники – ну там США, Англия, – после небольшой паузы ответил я.

Рогволд склонился к одному прибору, затем подошёл к другому, поковырялся в нём, и наконец, после недолгого молчания, медленно и тревожно сообщил:

– Он действительно считает, что говорит правду.

– Да чё это такое вообще? – не выдержал я. – Что это за штуки? Со мной кто-нибудь здесь вообще будет разговаривать, или нет?

– Эти «штуки», как ты выражаешься – особое устройство, позволяющее отслеживать активность твоего мозга, и благодаря этому узнавать, например, насколько правдивы твои ответы, а также достаточно достоверно оценивать твоё психоэмоциональное состояние, понимаешь? – за всех ответил Громобой (впервые мне здесь кто-то что-то объяснил!)

– Типа, детектора лжи? – догадался я.

– Можно сказать и так, но принцип его работы довольно сильно отличается – наши технологии позволяют непосредственно изучать импульсы твоего головного мозга, а не показатели физиологического состояния, что весьма повышает точность и достоверность показаний прибора.

«Интересно», – подумал я, – «откуда же у них взялся такой приборчик? Похоже, они всё же не сектанты, но вот тогда кто?!»

– Ты сотрудничаешь с нацистским режимом? – прервал мои размышления голос Рогволда.

Я с удивлением посмотрел на него. Какой еще режим? Что-то они такое говорили про фашистов…

– Ты помогаешь Германии? – снова спросил он.

– Да нет же! – недоуменно ответил я.

Они что, совсем помешались на этой войне? Причем здесь Германия?

Неожиданно Громобой сказал:

– Я думаю, можем закончить проверку – Рома не соврал ни разу.

– Если только шпионы не научились «обманывать» наши технические устройства, о существовании и устройстве которых они не подозревают вообще. И да, – добавил Рогволд, – нам от этого не легче. – Он выключил все приборы, снял с меня шлем, и попросил:

– Расскажи немного о себе, русский, пятнадцатилетний школьник, Роман Игоревич. Кто ты такой, на самом деле?

Тут мне это надоело.

– Ладно! Всегда, пожалуйста! Но может, сначала вы? Да мне уже надоели эти дурацкие вопросы! Зачем я вам нужен? Зачем вы спрашивали меня про эту чёртову Германию?

– Значит, ты думаешь, она проиграла войну? – вцепился в мою последнюю фразу Рогволд.

– В некотором смысле, так и есть, – тихо заметил Громобой.

– Но он не об этом говорит! – резко возразил Рогволд.– Мне кажется, он все-таки… не совсем в порядке.

– А может это мы, – отвечал Громобой так же тихо, и с какой-то тонкой, еле заметной грустью- не совсем в порядке?

– Может быть, – устало согласился Рогволд, и тоже погрустнев.

– Да он нормальный, я же вижу! – заговорил Мирослав, – Разве не так? Приборы ведь тоже не обнаружили никаких отклонений в психоэмоциональном состоянии.

– Может, тогда ответим на его вопросы? – предложил Громобой.

– Может быть, – с каменным лицом ответил Рогволд. – И не забудь предоставить ему всю нашу документацию, наши секретные шифры, планы, убежища и список агентов и осведомителей, Громобой, – добавил он, и в его голосе явственно слышался металл.

– Хорошо, – предельно спокойно ответил Громобой, – давай расстреляем мальчишку на месте, за шпионаж в пользу Германии. Или ты предпочитаешь убивать голыми руками?

Сердце застучало в ушах. Меня полностью парализовало на несколько часов.

Через несколько мгновений Рогволд отрезал:

– Делай что хочешь! Меня это совершенно не волнует.

– Я поддерживаю! – воскликнул Мирослав.

– Хорошо, – кивнул Рогволд, – осторожность, как всегда, в меньшинстве. Что ты хочешь знать? – резко спросил он, неожиданно повернувшись ко мне.

Дыхание восстановилось. Я на минуту задумался, а потом, дрожащим голосом, торопясь и сбиваясь, затараторил:

– Кто вы? Зачем я вам нужен? Как я сюда попал? Причем здесь Германия и этот… Заллер?

– Я отвечу на твой последний вопрос, касающийся Германии. Думаю, это сможет объяснить тебе и остальное, – мягко заговорил Громобой. Мы действительно не знаем, почему ты думаешь по-другому, но во Второй Мировой войне, фактически, победила именно Германия.

Я пораженно смотрел на него, а потом взорвался от возмущения:

– Да как вы можете! Как вы вообще смеете такое говорить! Да вы точно психи! Придурки! Сволочи! Какая Германия?! Да ведь любой… да спросите у кого угодно – вам все скажут, что это неправда! – разгневанно вопил я.

– Тише, – остановил меня Рогволд. – Я понимаю, тебе трудно в это поверить.

– Конечно! Потому – что это всё полная… полная чушь, что вы здесь сказали! Вы сами – фашисты поганые, раз такое говорите! Я не вам не сдамся, сволочи! Выпустите меня отсюда! Немедленно! Я не собираюсь вас здесь выслушивать! – кричал я с неподдельной злостью, не испытывая в этот момент никакого страха, а лишь убеждённость в своей правоте. – Что вы сделали? Как я здесь? Что… что с моими родителями? Выпустите меня!!!

Неожиданно, Рогволд кивнул:

– Громобой, принеси ему тёплую одежду!

– Чего ты добиваешься? – мрачно спросил у него Мирослав.

– Не стоит это делать, Рогволд, – поддержал его Громобой.– Для мальчика будет слишком тяжело увидеть всё это, особенно если он действительно думает, что город уцелел.

– Нам не предоставили выбора, – печально, но твёрдо возразил Рогволд. – Если мальчик действительно… действительно так считает, нам придётся показать ему правду, и как можно скорее.

«Только-бы отпустили меня отсюда!» – думал я. – «Дальше уж как-нибудь разберусь. Господи, вот психи! Ну, ничего, всё будет нормально – сразу позвоню в полицию, телефон у кого-нибудь попрошу… Стоп, а если мы вообще где-нибудь в лесу? Ну, ничего, главное – от них сбежать, а там, как говорится, будь что будет!» И в то же время, у меня мелькнуло какое-то, ещё не до конца осознаваемое сомнение.

Громобой ненадолго вышел, и вернулся, неся синюю зимнюю куртку и высокие ботинки. Ах, да, на мне ведь только домашняя одежда, а на улице холодно. Я поспешно оделся, накинул на голову капюшон, и Рогволд сказал:

– Идём!

Он распахнул металлическую дверь, ведущую из помещения, и мы вышли в длинный, полутёмный коридор с каменными стенами. В дальнем его конце находилась невысокая лестница. Мы поднялись, и Рогволд стал отпирать сначала первую, а затем вторую дверь – обе были толстые, похоже, бронированные, и со сложными замками (интересно, зачем им, «нормальным» людям скрываться в таком сейфе?!). Наконец, мы оказались в каком-то грязном, темном подвале – лишь сквозь широкие щели в потолке сюда пробивался тусклый солнечный свет, да ещё и заваленном грудами мусора. Рогволд, идя впереди, терпеливо расчищал дорогу, каждое мгновение, спотыкаясь, и с трудом балансируя на вершинах этой грандиозной свалки. Наконец, мы таким чудесным образом добрались и до противоположной стены, в которой оказалась низкая, потемневшая и полусгнившая деревянная дверь. Рогволд легонько отворил её и сказал мне:

– Иди!

Я сделал шаг наружу. И вначале на мгновение ослеп – мелькавшее сквозь прорехи в грязно-серых тучах, солнце всё равно казалось слишком ярким, после этих полутёмных казематов. Когда глаза привыкли, я неторопливо поднялся по выщербленным каменным ступенькам, и огляделся вокруг. Всё было занесено снегом, и я долго не мог понять, где нахожусь. Было похоже, что мы на какой-то площади – так много было пустого пространства. Фактически, кроме этого самого пространства здесь и не было больше ничего. Метрах в тридцати перед собой, я видел длинное здание со множеством окон – всё оно насквозь выгорело от пожара, крыша в некоторых местах обвалилась, а в стенах обнажились зияющие дыры. Невдалеке, справа, стояли ещё две посторойки – похоже, обыкновенных жилых дома, превращённых какой-то неведомой силой в беспорядочную груду обломков, и разрушенных почти до самого основания. В одном доме какая-то из стен чудом уцелела, продолжая одиноко возвышаться над окружившими её обезображенными руинами, примерно до уровня третьего этажа. И сквозь оставшиеся в ней пустые проёмы окон и огромную дыру в кирпичной кладке можно было без труда видеть всё до самой линии горизонта. Я в молчаливом недоумении взглянул на это и, охваченный нескрываемым ужасом повернулся обратно – за первым зданием я вдруг различил вдалеке длинные металлические полосы, тянувшиеся в обе стороны, до самого горизонта – похоже, обычные железнодорожные рельсы. Я обернулся назад, к подвалу, из которого только-что вышел – и увидел над ним то-же самое: те-же стены, едва поднимавшиеся до второго этажа, с многочисленными проломами, сквозь которые были видны внутренние балки и перекрытия – обгорелые, взорванные, и чудом уцелевшие, в щелях и трещинах. Посреди всей этой разрухи нелепо торчала лестница, верхний конец которой вёл прямиком в небо, взамен гипотетического третьего этажа.

И тут, совсем рядом, я заметил невысокую старинную башню из красного кирпича – это была старая пожарная вышка, стоящая на нашем железнодорожном вокзале, которую я хорошо помнил. Она сохранилась превосходно, и я, ориентируясь по ней, довольно легко распознал окружающие очертания. Удивительно, но в тот момент у меня не мелькнуло даже мысли, что это тоже могло быть случайностью или подстроено намеренно, чтобы обмануть меня. Кому и зачем это могло понадобиться?!

Нет, у меня не оставалось сомнений – я действительно был в своём родном городе, но только превращённом в руины. Но вот когда, кем и как? Пока приходилось верить этим троим… … как бы их назвать, утверждавшим, что наш город захвачен и разрушен фашистами. Но как? Как?! Как это могло произойти – невероятное, безумное, невозможное – как эти полчища средневековых хищников, безумных монстров, смогли добиться своего? Тягучее отчаяние охватило меня – я не знал ответов.

Я медленно развернулся, и зашел внутрь. Затем подошел к стене, выбрав место почище, и сел прямо на пыльный пол, зажмурив глаза. Я всё ещё не мог поверить, но не мог и сомневаться: это была ужасная, безнадёжная правда. Я опустил голову на колени, и закрыл её руками, но не мог закрыться от ужасной картины разрушенного города, снова и снова встающей перед глазами…

Я не помнил, сколько сидел так. Меня то накрывала тяжелая тоска, и хотелось чуть ли не выть от безысходности, то охватывало отчаяние, убивавшее все мысли, и слепой, горячей болью, отдававшееся во всем теле. Эта невыносимая тяжесть нежданной утраты всего, во что я верил, что знал, давила меня, и не было сил даже поднять голову или открыть глаза.

Я обреченно понимал, что это всё не было ложью, или сном – это была страшная, нестерпимая правда, которую я просто не мог выдержать. Того настоящего мира, который я знал с самого рождения, больше не было! Неожиданно до меня дошло и ещё одно – если всё так… значит… значит больше нет никого: нет моих друзей, нет родных, нет ни одного человека, которого бы я знал, и с которым бы меня что-то связывало. Даже мои родители… ещё не родились, и не родятся никогда. Никого из всех этих людей просто не существовало!

Я не знал, где взять силы, как жить дальше?! И зачем… Я снова и снова спрашивал, но не находил ответа. И снова, вслед за острым, жгучим отчаянием, наваливалась тяжелая тоска…

Рядом я услышал чьи-то шаги. Где-то далеко-далеко в мозгу промелькнула мысль, что Рогволд вроде бы ушёл, и это, значит, кто-то другой. Но это меня не интересовало. Я чувствовал, что становится тяжело дышать. Хотелось плакать, но просто не было сил. Меня опять охватило отчаяние. В этот момент я смог поднять голову, открыл глаза, и увидел – передо мной стоит Громобой.

– Зачем? Зачем я здесь? Как это случилось? Почему? – говорить было тяжело, но молчать – совсем невыносимо, и я снова и снова отчаянно повторял свои вопросы, даже не стремясь получить ответ.

Неожиданно Громобой сам спросил у меня с какой-то надеждой:

– Ты ведь… ты не отсюда, верно?

– Что?! – с недоумением переспросил я.

– Ты ведь знаешь, как может быть по-другому? Германия проиграла войну в 45-ом?

– Да, да, конечно!

– У вас, в СССР – коммунизм, мир во всём мире, строятся космические колонии на Луне и Марсе…

– Нет, – прервал я его. – У нас больше не Советский Союз.

– Что?! – переспросил Громобой. – А впрочем, не важно. Главное – вам удалось победить.

– Да, – кивнул я.

– Хорошо. Мы уничтожим нацизм, – твёрдо объявил Громобой. – Народы всей земли обретут свободу. Ты научишь нас, как это сделать, кто бы, и откуда ты ни был.

– Ещё можно… ещё можно что-то сделать? – с трудом спросил я.– Но как… как это случилось? Кто вы? Я должен знать.

– Ты прав! Мы постараемся объяснить всё, что сможем. Но мы тоже практически ничего не знаем про тебя.

Я кивнул.

– Вставай! – Громобой протянул руку. – Нам надо идти. Все ждут тебя!

Я ухватился за его руку, и он, почти без усилий поднял меня на ноги. Затем мы, вновь карабкаясь по завалам мусора, добрались до стальных дверей, за которыми начинался наш собственный уютный склеп. Дождавшись, пока Громобой столь-же тщательно запрёт за нами все замки, я медленно, почти не различая дороги, побрёл вслед за его широкой спиной по полутёмному коридору, ведущему к той самой комнате, в которой я, так некстати, впервые очнулся. Рогволд и Мирослав уже сидели на своих креслах, и я тоже занял свое место, и снова прикрыл глаза. Я ощущал себя разбитым и измученным, от пережитого потрясения. Не хотелось ни думать, ни говорить. Словно по уговору, все трое, похоже, не решаясь тревожить меня, тоже молчали, застыв в терпеливом ожидании.

– Еще можно что-то изменить? – наконец тихо спросил я. – Вы ведь так сказали?!

– Да, – ответил Рогволд. – Вероятно, да.

– Зачем я вам нужен? – снова спросил я. Отчаяние отступило, и теперь я испытывал лишь безразличие, и вяло спрашивал, и так же равнодушно выслушивал ответ. – Как я здесь оказался.

– Давай расскажу я, – предложил Громобой, ни к кому конкретно не обращаясь, и начал:

– Позавчера, примерно около 20 часов, у меня была назначена общая встреча с представителями городского подполья и командирами одного из местных партизанских отрядов. Возвращаясь с неё, я чуть не наткнулся на один из немецких патрулей, который зачем-то находился в этой части города. Чтобы переждать, я укрылся в одном из заброшенных домов. В этой полуразрушенной, занесённой снегом избе, посреди опустевших комнат с разбитой, перевёрнутой мебелью… посреди них, на покрытом тонким слоем снега полу, я и нашёл тебя.

Я, от удивления, даже приоткрыл глаза – это уже было интересно! Как же я мог оказаться там?!

А Громобой продолжал:

– Сам этот дом находился посреди старого пепелища, и уцелел только чудом. И обнаружить там человека – это было просто невероятно! Потом я обнаружил, что ты ещё жив – вначале я почти не сомневался в обратном. Но твоё состояние было очень тревожным: пульс и дыхание были слабыми и неровными. Ты, по-видимому, оказался без сознания и замерзал, хотя никаких других повреждений я не обнаружил. Я сразу же начал оказывать тебе первую помощь и, как можно скорее, постарался перенести тебя сюда, в наше убежище. Здесь я убедился, что твоей жизни больше ничего не угрожает, но ты не приходил в сознание, и я ничего про тебя не знал. Тогда я сразу же связался с Рогволдом и Мирославом – они оба работали неподалёку, и попросил их добраться сюда. После этого мы ещё раз посовещались, и стали дожидаться, когда ты придёшь в сознание.

Громобой замолчал. Я никак не мог представить, что всё это действительно происходило со мной.

– А что с людьми? – наконец спросил я первое, что пришло в голову.

– Какими?

– Которые жили в городе. Ты говоришь, это… город заброшен, везде руины… Что случилось? Что с людьми?

– Многие погибли. В Кургане, в июле 1993-его года вспыхнуло крупное восстание, распространившееся почти на весь регион Урала. Для его подавления была вызвана авиация и артиллерия. После обстрелов и усиленных бомбардировок, длившихся четыре дня, в полуразрушенном городе, посреди дымящихся руин, начались уличные бои. Отряды повстанцев отважно сражались, но были обречены с самого начала. Позже, некоторым удалось бежать, остальные погибли. От прежнего города не уцелело почти ничего. Выживших жителей загнали в гетто, на другой стороне реки, оставив здесь лишь небольшой гарнизон солдат, сосредоточенный возле зданий комендатуры и нового вокзала.

– Но как фашисты вообще смогли победить? – мрачно спросил я.

– Новое оружие массового поражения. Атомные бомбы. Тебе известно, что это такое? – неожиданно вмешался Рогволд.

Я кивнул. И тут же едва сдержался, чтобы не застонать от отчаяния – я понимал, что это могло значить. Это действительно могло объяснить всё. Но лучше, честное слово, пребывать в неведении…

– Когда Красная армия уже выходила к границам СССР, готовясь окончательно изгнать германские войска с его территории, а правительства США и Великобритании всерьёз планировали открытие «второго фронта» в Западной Европе, в этот момент нацисты и нанесли свой удар, дьявольский, по своему коварству и жестокости.

В строжайшей секретности, под пристальным наблюдением самого фюрера, в Германии, в кратчайшие сроки сумели создать атомное оружие. В феврале 1944-ого года атомные бомбы были сброшены на войска и крупные города, в первую очередь, Советского Союза, но также Соединённых Штатов и Великобритании, – Рогволд говорил ровно, а его лицо не отражало никаких эмоций, и лишь по мучительному отчаянию, мелькавшему в его глазах, я понимал, с какими неимоверными усилиями ему это удается. – После этого, нацистские государства, отныне объявившие себя империями, разделили все захваченные земли между собой: Германия завладела всей Европой, Южной и Северной Америками и большей частью территории Советского Союза. Её союзница, Япония – всю Азию, часть РСФСР – главным образом, Восточную Сибирь и Дальний Восток, и бассейн Тихого океана, включая все архипелаги и острова, кроме, непосредственно, побережья Америки.

– Что дальше?

– Ничего. Конец света. Сотни миллионов погибли, сотни миллионов гниют заживо в рабстве, томятся в тюрьмах и концлагерях. Людей истребляют из-за языка и фамилии, цвета кожи и глаз, формы носа и черепа, за убеждения или их отсутствие, за действия или бездействие, из-за страха, или чтобы удерживать в нём других… Человеческие жизнь и смерть, мера страданий и боли больше ничего не значат. Чёрная империя, воздвигнутая на стали и крови простирает свою власть над землёй и океаном. Любые попытки восстать оканчивались неудачами и новой кровью. Потоки крови заливают Землю.

Я горестно молчал, опустив голову.

– Выжившие коммунисты, солдаты и командиры Красной Армии в России массово уходили в подполье, бежали, надеясь укрыться и переждать, создавали партизанские отряды или пытались поднять восстания. Но и им пока не удаётся ничего сделать. Подполье живо, но его сил сейчас хватает лишь на то, чтобы продлевать собственное существование. Одиночные уколы безопасны для имперской военной машины.

– И что делать? – требовательно спросил я.

– Мы обдумывали сложившееся положение, и приняли решение, что единственным выходом будет начать всеобщее восстание, которое может дать хоть какую-то надежду на успех, – заговорил Громобой

– Но получается, фашисты победили везде? А если и это восстание окажется неудачным – погибнет последняя надежда? Что тогда делать?

– У нас есть силы, способные первыми вступить в борьбу, и поднять народы на всеобщее восстание. После атомных бомбардировок нам удалось практически сразу взять под контроль Африку, Индию и Австралию, – заявил Громобой. – И мы уверенно удерживаем эти территории: Индию защищают Гималайские горы, до Австралии и вовсе непросто добраться, а вот в Африке нацистам ещё в 1944 удалось завладеть почти всем побережьем. И после этого они не оставляют попыток продвинуться на юг.