Обои в столовой могут скрывать пометки карандашом с ростом детей, живших здесь десятки лет назад. А под выцветшим линолеумом может быть дерево, по которому когда-то ходили солдаты революции.

Дома всегда меняются. Слоя краски. Ряды ламината. Новые ковры. Они скрывают истории и секреты до тех пор, пока кто-то не придет, чтобы их раскрыть.

Это я и сделаю.

Меня зовут Мэгги Холт. Я дизайнер и во многом историк. Я раскапываю историю каждого дома и пытаюсь вытащить ее наружу. Я горжусь своей работой. У меня хорошо получается.

Я слушаю.

Я учусь.

Я использую это знание, чтобы спроектировать интерьер, который, при всей своей современности, все равно говорит о прошлом дома.

У каждого дома есть история.

Наша же история о привидениях.

И еще это ложь.

И теперь, когда еще один человек умер в этих стенах, наконец-то пришло время рассказать правду.

Пролог

1 июля

– Папочка, надо проверить, нет ли призраков.

Я застыл в дверях спальни дочери, поражаясь, как и все родители, когда их ребенок говорит что-то настолько сбивающее с толку. Пожалуй, с тех пор как Мэгги исполнилось пять лет, надо было уже привыкнуть. Но я не привык. Особенно с такой-то неожиданно странной просьбой.

– Надо?

– Да, – настойчиво ответила Мэгги. – Я не хочу, чтобы они были у меня в комнате.

До этого момента я и не подозревал, что моя дочь знает, кто такие призраки, не говоря уж о том, чтобы бояться их у себя в комнате. Больше одного, судя по всему. Я обратил внимание на выбор ее слов.

Они.

Я винил в этом наш новый дом. К тому времени мы пробыли в Бейнберри Холл почти неделю – вполне достаточно, чтобы заметить его странности, но недостаточно, чтобы привыкнуть к ним. Стены, как будто меняющиеся местами. Шум в ночи. Вентилятор на потолке, который, когда вращался на полной скорости, походил на щелканье зубов.

Мэгги, восприимчивая, как и любая девочка в ее возрасте, явно с трудом ко всему этому привыкала. Накануне вечером, перед сном, она спросила меня, когда мы вернемся в наш старый дом – унылую и тусклую двухкомнатную квартиру в Берлингтоне. Теперь мне предстоит сразиться с призраками.

– Пожалуй, не помешает, – сказал я, потакая ей. – Откуда начать?

– Под кроватью.

Тут ничего удивительного. У меня был такой же страх, когда я был в возрасте Мэгги – я не сомневался, что-то ужасное прячется в темноте в нескольких дюймах ниже того места, где я сплю. Я опустился на четвереньки и быстро заглянул под кровать. Там скрывались лишь тонкий слой пыли и одинокий розовый носок.

– Все чисто, – объявил я. – Где дальше?

– В шкафу, – сказала Мэгги.

Я так и догадался, поэтому уже шел к шкафу. Эта часть дома – получившая название «крыло Мэгги», потому что в нем находилась не только ее спальня, но и прилегающая к ней игровая комната – располагалась на втором этаже под наклоном крыши. Из-за скошенного потолка одна половина старой дубовой двери шкафа тоже была скошена и из-за этого неуловимо напоминала вход в сказочную избушку. И это была одна из причин, почему мы решили, что здесь должна жить Мэгги.

– В шкафу ничего, – сказал я, театрально дергая за цепочку, чтобы включить лампочку в шкафу, и проверяя все между вешалками. – Еще где-нибудь?

Мэгги направила дрожащий указательный палец на массивный гардероб, который стоял на страже в нескольких футах от стенного шкафа. Это была реликвия дома, вещь из прошлого. Странная. Выше восьми футов. Его узкое основание постепенно расширялось до внушительной середины, а затем внезапно сужалось к вершине. Его венчали резные изображения херувимов, птиц и плюща, вьющегося по углам. Я подумал, что, как и дверца шкафа, он создает в комнате Мэгги особую, сказочную атмосферу. Что-то, напоминающее о путешествиях в Нарнию.

Но когда я приоткрыл двойные дверцы шкафа, Мэгги глубоко вдохнула, готовясь к тому ужасу, который она сама себе придумала.

– Ты уверена, что хочешь его открыть? – спросил я.

– Нет, – Мэгги замолчала, а потом передумала. – Да.

Я распахнул дверцы, скрывающие за собой лишь несколько платьев с оборками, которые моя жена купила в надежде на то, что наша девчонка-сорванец когда-нибудь будет их носить.

– Тут пусто, – сказал я. – Видишь?

Мэгги заглянула за дверцы с кровати, а потом облегченно выдохнула.

– Ты же знаешь, что призраков не существует, да? – спросил я.

– Ты ошибаешься, – Мэгги поглубже залезла под одеяло. – Я их видела.

Я взглянул на свою дочку, пытаясь не выглядеть шокированным, хотя так и было. Я знал, что у нее развитое воображение, но я и не думал, что настолько. Она даже видела несуществующие вещи и верила в их реальность.

И она правда верила. Я это видел в ее взгляде, в уголках ее больших глаз собирались слезы. Она верила, и это ее ужасало.

Я сел на краешек ее кровати.

– Призраков нет, Мэг. Если не веришь мне, то спроси маму. Она ответит тебе то же самое.

– Но они есть, – настаивала Мэгги. – Я их все время вижу. И один из них разговаривает. Мистер Тень.

По моей спине пробежал холодок.

– Мистер Тень?

Мэгги ответила отрывистым, испуганным кивком.

– И что же говорит мистер Тень?

– Он говорит… – Мэгги сглотнула, изо всех сил стараясь сдержать слезы. – Он говорит, что мы тут умрем.

Глава первая

Как только я захожу в офис, я понимаю, как все пойдет. Такое уже было. Столько раз, что не сосчитать. И хотя у всех этих случаев слегка разные вариации, итог всегда один. На этот раз я и не ожидаю ничего нового, особенно когда секретарша расплывается в улыбке, в ее глазах мелькает узнавание. Очевидно, она хорошо знакома с Книгой.

Величайшее благословение нашей семьи.

А также самое большое проклятие.

– У меня назначена встреча с Артуром Розенфельдом, – говорю я. – Меня зовут Мэгги Холт.

– Конечно, мисс Холт, – секретарша быстро окидывает меня взглядом, сравнивая и противопоставляя маленькую девочку, о которой она читала, с женщиной, стоящей перед ней в потертых ботинках, зеленых брюках-карго и фланелевой рубашке, испещренной опилками. – У мистера Розенфельда сейчас звонок. Он будет здесь через минуту.

Секретарша – по имени Венди Дэвенпорт, судя по табличке на столе – показывает на кресло у стены. Я сажусь, а она все продолжает поглядывать в мою сторону. Я предполагаю, что она оценивает шрам на моей левой щеке – бледный надрез длиной в пару сантиметров. Он довольно знаменит, если подумать.

– Я читала вашу книжку, – заявляет она очевидное.

Я не могу не исправить ее:

– Вы имеете в виду книгу моего папы.

Это распространенное заблуждение. Хоть мой отец и числится единственным автором, все считают, что мы все внесли свою лепту. И хотя это может быть правдой, если говорить о маме, но я же не играла в создании Книги абсолютно никакой роли, несмотря на то что была одним из главных персонажей.

– Мне очень понравилось, – продолжает Венди. – Когда я не была напугана до смерти, конечно.

Она делает паузу, и я внутренне сжимаюсь, зная, что последует дальше. Оно ведь всегда следует. Каждый чертов раз.

– Каково это? – Венди наклоняется вперед, пока ее пышная грудь не прижимается к столу. – Жить в том доме?

Вопрос, который неизбежно возникает всякий раз, когда кто-то связывает меня с Книгой. К этому времени у меня уже есть готовый ответ. Я рано поняла, что без него никак не обойтись, поэтому всегда держу его под рукой, как очередной инструмент в моем ящике.

– Я почти ничего не помню из того времени.

Секретарша вздергивает одну слишком выщипанную бровь.

– Совсем ничего?

– Мне было пять, – говорю я. – У вас много воспоминаний с этого возраста?

По моему опыту, на этом заканчивается пятьдесят процентов разговоров. Просто любопытные понимают намек и отстают. Но болезненно заинтересованные так просто не сдаются. Я подумала, что Венди Дэвенпорт, с ее румяными щеками и дорогой одеждой, относится к первой группе. Оказывается, я ошиблась.

– Но это же было так ужасно! То, что пришлось пережить вашей семье, – говорит она. – Я бы точно запомнила хоть что-то.

У меня есть несколько заготовленных вариантов ответа. Если бы я была на вечеринке, расслабленная и добрая после парочки коктейлей, я бы поддалась и просто ответила: «Я помню, что все время боялась, но не знала почему».

Или: «Наверное, я была так испугана, что мозг просто заблокировал воспоминания».

Или самое любимое: «Некоторые вещи слишком ужасны, чтобы их помнить».

Но я не на вечеринке. И я не расслаблена и не добра. Я у адвоката, и мне вот-вот передадут наследство моего недавно умершего отца. Мой единственный выбор – быть прямолинейной.

– Ничего не было, – говорю я Венди. – Мой папа все это придумал. И когда я говорю «все это», я и имею в виду все это. В этой книжке все вранье.

Выражение лица Венди меняется с широко распахнутых любопытных глаз на что-то более жесткое и мрачное. Я разочаровала ее, хотя она должна быть благодарна, что я говорю правду. Вот мой отец никогда не считал это необходимым.

Его версия правды сильно отличалась от моей, хотя у него тоже был готовый ответ, сценарий которого никогда не менялся, с кем бы он ни говорил.

«Я врал насчет многих вещей за всю мою жизнь», – сказал бы он Венди Дэвенпорт, излучая харизму. – «Но то, что случилось в Бейнберри Холл – не одна из них. Каждое слово в этой книжке правда. Клянусь Всевышнему».

Это соответствует публичной версии событий, которая звучит примерно так: двадцать пять лет назад моя семья жила в доме под названием «Бейнберри Холл», расположенном недалеко от деревни Бартлби, штат Вермонт.

Мы въехали 26 июня.

Мы сбежали глубокой ночью 15 июля.

Двадцать дней.

Вот сколько мы могли прожить в этом доме, пока не стали напуганы до такой степени, что не могли оставаться там ни минуты.

«Там небезопасно», – говорил полиции мой отец. «Что-то не так с Бейнберри Холл. Там происходят необъяснимые вещи. Опасные вещи».

«В доме, – неохотно признал он, – обитает злобный дух».

Мы поклялись никогда не возвращаться.

Никогда.

Это признание – зафиксированное в официальном полицейском отчете – заметил репортер местной газеты, прославленной брошюры, известной как «Бартлби Газетт». Последовавшая за этим статья, включающая в себя множество цитат моего отца, вскоре была подхвачена радиостанцией штата и попала в крупные газеты в больших городах. Берлингтон, Эссекс и Колчестер. Оттуда она распространилась как зловещий холод, из деревушки в деревушку, из города в город, из штата в штат. Примерно через две недели после нашего побега нам позвонил редактор из Нью-Йорка и предложил рассказать нашу историю в книге.

Поскольку мы жили в мотеле, где пахло затхлым дымом и лимонным освежителем воздуха, отец ухватился за это предложение. Он написал книгу за месяц, превратив крошечную ванную комнату мотеля в импровизированный офис. Одно из моих самых ранних воспоминаний – он сидит боком на унитазе и стучит по пишущей машинке, стоящей на туалетном столике.

Остальное – опубликованная история.

Мгновенный бестселлер.

Феномен.

Самый популярный «настоящий» отчет о паранормальных явлениях со времен «Ужаса Амитивилля».

На какое-то время Бейнберри Холл стал самым известным домом в Америке. Об этом писали журналы. Новостные шоу делали репортажи. Туристы собирались у кованых железных ворот поместья, чтобы взглянуть на крышу или на солнечный свет, отражающийся от окон. Даже в «Нью-Йоркере» об этом писали, потому что сняли мультфильм, который вышел через два месяца после того, как Книга попала в магазины. В мультике пара разговаривала с риэлтором возле полуразрушенного дома.

– Нам нравится, – сказала жена. – Но достаточно ли здесь привидений, чтобы написать книгу?

Что касается меня и моей семьи, то мы были повсюду. В журнале «Пипл» мы втроем мрачно смотрели на дом, куда отказывались входить. В «Тайм» мой отец уже сидел в тени и смотрел на него с явным зловещим видом. По телевизору моих родителей либо жалели, либо допрашивали, в зависимости от интервьюера.

Сейчас же любой желающий может зайти на ютуб и посмотреть клип, где мы даем интервью в «60 минут». Вот они мы – идеальная семья. Мой папа – лохматый, но красивый, щеголял бородой, которая войдет в моду только через десять лет. Моя мама – хорошенькая, но выглядящая немного суровой, напряженность в уголках ее рта намекает, что она не совсем в курсе ситуации. И еще я. Голубое платье с оборками. Лакированные туфли. Черная повязка на голове и очень прискорбная челка.

Во время интервью я почти ничего не говорила. Я просто кивала, качала головой или робко прижималась к маме. Кажется, мои единственные слова в течение всего интервью – «Мне было страшно», хотя я не помню, как боялась. Я ничего не помню о наших двадцати днях в Бейнберри Холл. А то, что я помню, окрашено Книгой. Вместо воспоминаний у меня есть отрывки. Это все равно что смотреть на фотографию фотографии. Рамки нет. Цвета потускнели. Изображение слегка потемнело.

Мутно.

Это идеальное слово, чтобы описать наше пребывание в Бейнберри Холл.

Неудивительно, что многие люди сомневаются в истории моего отца. Да, есть такие, как Венди Дэвенпорт, которые думают, что Книга настоящая. Они верят – или хотят верить – что наше пребывание в Бейнберри Холл развивалось именно так, как описывал мой отец. Но тысячи других непреклонно думают, что все это – мистификация.

Я видела все сайты и статьи на «Реддит», которые развенчивали Книгу. Я прочла все теории. Большинство из них предполагают, что мои родители быстро поняли, что они купили дом больше, чем могли себе позволить, поэтому нуждались в каком-то оправдании, чтобы уйти. Другие предполагают, что они были мошенниками, которые намеренно купили дом, где произошло что-то трагичное, чтобы этим воспользоваться.

Теория, в которую я верю еще меньше, состоит в том, что мои родители, осознавая весь потенциал дома, хотели каким-то образом увеличить его стоимость, когда придет время его продавать. Вместо того чтобы тратить целое состояние на ремонт, они решили дать Бейнберри Холлу кое-что другое – репутацию. Это не так-то просто. Дома, которые считались обитаемыми призраками, уменьшаются в цене либо потому, что потенциальные покупатели боятся там жить, либо потому, что те просто не хотят иметь дело с дурной славой.

Я до сих пор не знаю истинной причины, по которой мы так внезапно уехали. Мои родители отказывались мне говорить. Может, они действительно боялись там оставаться. Может, они правда безоговорочно боялись за свою жизнь. Но я знаю, что это не потому, что в Бейнберри Холл водились привидения. Главная причина, конечно, в том, что призраков не существует.

Конечно, многие в них верят, но люди верят во все подряд. Что Санта-Клаус настоящий. Что мы не высаживались на Луну. Что Майкл Джексон жив, здоров и играет в блэкджек в Лас-Вегасе.

Я верю в науку, которая пришла к выводу, что, когда мы умираем, мы умираем. Наши души не задерживаются, шатаясь, как бродячие кошки, пока кто-нибудь не заметит. Мы не становимся теневыми версиями самих себя. Мы не селимся в старых домах.

Мое абсолютное отсутствие воспоминаний о Бейнберри Холл – еще одна причина, по которой я считаю эту книгу откровенной чушью. Венди Дэвенпорт была права, предполагая, что такой ужасный опыт оставил бы темный след в моей памяти. Думаю, я бы вспомнила, как меня тянула к потолку невидимая сила, как утверждает Книга. Я бы вспомнила, как меня душило что-то такое, что оставило отпечатки ладоней на моей шее.

Я бы запомнила мистера Тень.

То, что я этого не помню, значит только одно – ничего этого не было.

И все же Книга преследовала меня большую часть моей жизни. Я всегда была чокнутой девочкой, которая когда-то жила в доме с привидениями. В начальной школе я была изгоем, поэтому меня нужно было избегать любой ценой. В старших классах я все еще была изгоем, только к тому времени это уже стало чем-то крутым, из-за чего я стала самой «недобровольно» популярной девушкой в классе. Потом был колледж, где, как я надеялась, все изменится, словно разлука с родителями каким-то образом освободила бы меня от Книги. Вместо этого ко мне относились как к диковинке. Не то чтобы избегали, но либо дружили с настороженностью, либо изучали издалека.

Личная жизнь была полным отстоем. Большинство парней и близко ко мне не подходили. А почти все, кто подходил, были фанатами «Дома ужасов», которых больше интересовал Бейнберри Холл, чем я. Если потенциальный парень выказывал хоть каплю восторга по поводу встречи с моим отцом, я все понимала.

Теперь я отношусь к любому потенциальному другу или любовнику с большим скептицизмом. После того как слишком много ночевок было потрачено на то, чтобы мне всучили спиритическую доску, а «свидания» заканчивались на кладбище, где меня спрашивали, видела ли я призраков среди могил, я не могу не сомневаться в намерениях людей. Большинство моих друзей со мной уже очень давно. И по большей части они делают вид, что Книги не существует. И если кому-то из них правда интересно узнать о жизни моей семьи в Бейнберри Холл, они уже давно поняли, что спрашивать не стоит.

Все эти годы моя репутация все еще опережает меня, хотя я и не считаю себя знаменитостью. У меня дурная слава. Мне пишут незнакомцы, они называют моего отца лжецом, или говорят, что будут молиться за меня, или ищут способы избавиться от призрака, который, как они уверены, заперт в их подвале. Иногда мне пишут из паранормальных подкастов или тех шоу, в которых якобы охотятся на призраков, и просят интервью. Недавно меня пригласили на конвенцию ужасов вместе с одним из ребят из дома Амитивилля. Я отказалась. Надеюсь, что тот из Амитивилля тоже.

И вот я здесь, втиснутая в скрипучее кресло в адвокатской конторе Бикон-Хилл, все еще не оправившаяся от эмоционального удара через несколько недель после смерти отца. Мое нынешнее настроение – раздражение на одну треть (спасибо, Венди Дэвенпорт) – и на две трети скорбь. На другом конце стола адвокат по недвижимости подробно рассказывает о том, как мой отец продолжает получать прибыль от Книги. Продажи шли довольно скромными темпами с ежегодным всплеском в течение нескольких недель до и после Хэллоуина. Голливуд продолжал звонить на полурегулярной основе, в последнее время предлагая, о чем мой отец так и не удосужился сказать мне, превратить Книгу в телесериал.

– Ваш отец с умом распоряжался деньгами, – говорит Артур Розенфельд.

От прошедшего времени в его речи на меня снова нахлынула волна грусти. Очередное напоминание о том, что папы действительно нет, он не просто уехал в длительную командировку. Горе – очень хитрая штука. Оно может затаиться на несколько часов, достаточно долго, чтобы включилось воображение. А потом, когда ты становишься мягким и уязвимым, оно набрасывается на тебя, как скелет из комнаты ужасов в парках аттракционов, и вся боль, которую ты уже начал забывать, с ревом возвращается. Вчера по радио крутили любимую группу моего отца. Сегодня мне сообщили, что, как единственная наследница, я получу примерно четыреста тысяч долларов.

В сумме нет ничего удивительного. Мой отец рассказал мне об этом за несколько недель до смерти. Неловкий, но необходимый разговор, еще более неприятный из-за того, что моя мама решила не брать свою долю прибыли от Книги, когда они развелись. Папа умолял ее передумать, уверял, что она заслуживает половину. Мама не соглашалась.

– Мне ничего этого не нужно, – срывалась она во время их споров на этот счет. – И никогда не было, с самого начала.

Так что мне досталось все. Деньги. Права на книгу. Позор. Как и мама, я задумалась, не лучше ли от всего этого отказаться.

– Также стоит обсудить вопрос дома, – говорит Артур Розенфельд.

– Какого дома? У папы была квартира.

– Бейнберри Холл, конечно же.

Удивление пронзает все мое тело. Мое кресло скрипит.

– Моему отцу принадлежал Бейнберри Холл?

– Так и есть, – отвечает адвокат.

– Он снова его купил? Когда?

Артур кладет руку на стол, сцепив пальцы.

– Насколько мне известно, он никогда его не продавал.

Я сижу неподвижно, застыв от шока, обдумывая всю информацию. Бейнберри Холл, место, которое якобы так напугало мою семью, что у нас не было выбора, кроме как уехать, был во владении моего отца в течение последних двадцати пяти лет.

Я предполагаю, что он либо не мог избавиться от него – возможно, учитывая репутацию дома – либо не хотел продавать его. Из чего может вытекать множество вещей, ни одна из которых не имеет смысла. Все, что я знаю наверняка, так это то, что папа никогда не говорил мне, что все еще владеет домом.

– Вы уверены? – спрашиваю я, надеясь, что Артур совершил какую-то ужасную ошибку.

– Абсолютно. Бейнберри Холл принадлежал вашему отцу. А это значит, что теперь он ваш. До последнего кирпичика, как говорится. Полагаю, мне следует отдать вам вот это.

Артур кладет на стол связку ключей и протягивает их мне. Их два, и оба вставлены в простой брелок для ключей.

– Один открывает переднюю калитку, а другой – входную дверь, – говорит он.

Я разглядываю ключи, не решаясь взять их в руки. Я не уверена, стоит ли мне принимать эту часть наследства. Меня воспитывали в страхе перед Бейнберри Холл по причинам, которые до сих пор мне неясны. Несмотря на то что я не верю официальной версии моего отца, мне не очень комфортно владеть этим местом.

Кроме того, остается вопрос о том, что сказал мне папа на смертном одре, когда демонстративно решил не говорить, что все еще владеет Бейнберри Холл. То, что он сказал, сейчас эхом отдается в памяти, заставляя меня дрожать.

Там небезопасно. Особенно для тебя.

Когда я наконец хватаю ключи, они кажутся горячими, будто Артур положил их на батарею. Я обхватываю их пальцами, их края впиваются в мою ладонь.

Вот тогда-то на меня обрушивается еще одна волна горя. На этот раз она окрашена разочарованием и недоверием.

Мой отец умер.

Он всю жизнь скрывал правду о Бейнберри Холл.

А теперь дом принадлежит мне. И это значит, что все его призраки, настоящие или воображаемые, тоже мои.

20 мая

Тур

Мы знали, во что ввязываемся. Утверждать обратное было бы откровенной ложью. Прежде чем мы решили купить Бейнберри Холл, нам рассказали его историю.

– Уж поверьте, у этой недвижимости есть прошлое, – сказала наша риэлторша, похожая на птичку женщина в черном костюме по имени Джейни Джун Джонс. – У дома огромная история.

Мы сидели в серебристом «кадиллаке» Джейни Джун, который она вела с такой агрессией, будто управляла танком. Все, что мы с Джесс и Мэгги могли сделать – это держаться и надеяться на лучшее.

– Хорошая или плохая? – сказал я, потянув за ремень безопасности, чтобы убедиться, что он надежно закреплен.

– Немного и того, и другого. Земля принадлежала Уильяму Гарсону. Он был лесничим. Богатейший человек в нашем городке. Именно он построил Бейнберри Холл в 1875-м.

– Бейнберри Холл. Какое странное название, – пискнула Джесс сзади, где она сидела, надежно обхватив руками нашу дочь.

– Да, пожалуй, – сказала Джейн Джун, повернув на дорогу из города в той же резкой манере, от которой «Кадиллак» постоянно качался из стороны в сторону. – Мистер Гарсон назвал его в честь растения^[1]. История гласит, что, когда он купил эту землю, весь склон был покрыт красными ягодами. Горожане говорили, что это выглядело, будто вся земля сочилась кровью.

Я взглянул на Джейни Джун со своего места на переднем сиденье, проверяя, действительно ли она видит дорогу через руль.

– А эти ягоды не ядовиты?

– Ядовиты. И красные, и белые.

– Значит, не лучшее место для ребенка, – сказал я, представив, как безумно любопытная и ужасно голодная Мэгги поедает красные ягоды, стоит нам только отвернуться.

– На протяжении многих лет там довольно счастливо жили дети, – сказала Джейни Джун. – Все семейство Гарсонов жило в этом доме до Великой депрессии – тогда они потеряли свои деньги, как и все остальные. Поместье купил какой-то голливудский продюсер, он использовал поместье как дом отдыха и приглашал туда своих друзей-кинозвезд. Кларк Гейбл был там. И Кэрол Ломбард тоже.

Джейни Джун свернула с главной дороги на гравий между двумя коттеджами, расположенными на краю внушительного Вермонтского леса. Миниатюрные и аккуратные, они были одинакового размера и формы. Дом слева был отделан желтым цветом с красными ставнями и синими занавесками на окнах. Тот, что справа, был темно-коричневым и более деревенским, его кедровая отделка сливалась с лесом.

– Эти тоже построил мистер Гарсон, – сообщила нам Джейни Джун. – Ими он занялся где-то через год, как построил главный дом. Один коттедж для домработницы Бейнберри Холл, а второй для смотрителя. Это все еще актуально, хотя теперь это их не единственное место работы, конечно. Но можете звонить им по необходимости, если возникнут трудности.

Она вела нас все глубже в лес сосен, кленов и величественных дубов, не сбавляя скорости до тех пор, пока впереди не показались ворота, перегораживающие дорогу. Увидев это, Джейни Джун ударила по тормозам. Всех в «Кадиллаке» резко бросило вперед.

– Вот и приехали, – объявила она.

Перед нами возвышались высокие и внушительные ворота. По бокам от них в лес тянулась огромная каменная стена. Джесс смотрела на все это с заднего сиденья с едва скрываемым беспокойством.

– Это чересчур, тебе не кажется? – сказала она. – Эта стена огибает все поместье?

– Да, – ответила Джейни Джун, дергая коробку передач. – Поверьте мне, вы будете благодарны, что она здесь.

– Почему?

Джейни Джун проигнорировала вопрос и вместо этого порылась в сумочке, в которой в конце концов нашла связку ключей. Повернувшись ко мне, она сказала:

– Не поможете старой леди, мистер Холт?

Мы вместе вышли из машины и открыли ворота, Джейни Джун занялась замком, пока я раскрывал створки, издающие громкий ржавый стон. Вскоре мы снова сели в машину, проехали через ворота и двинулись по длинной дороге, которая, словно штопор, вилась вверх по неожиданно крутому склону. Когда мы поднялись выше, я заметил словно бы проблески здания среди деревьев. Тут высокое окно. Там кусочек богато украшенной крыши.

Бейнберри Холл.

– После того как это место посещали кинозвезды, дом превратился в гостиницу, – сказала Джейни Джун. – Когда владельцы обанкротились спустя тридцать лет, их сменилось немало. Предыдущие прожили тут меньше года.

– Почему так мало? – спросил я.

Вопрос снова проигнорировали. Я бы добился у Джейни Джун ответа, если бы в этот момент мы не поднялись на вершину холма, откуда мне впервые открылся полный вид на Бейнберри Холл.

Трехэтажное здание, тяжелое и зловещее, стояло в центре холма. Дом был прекрасным. Каменный и величественный. От одного только вида перехватывало дыхание, и я с замиранием сердца смотрел на него сквозь испещренное букашками лобовое стекло «Кадиллака» Джейни Джун.

Это был большой дом. Гораздо больше, чем нам было нужно или, при нормальных обстоятельствах, и больше, чем мы могли себе позволить. Последние десять лет я работал в журналах – сначала как фрилансер, пока зарплата была хорошей, потом как редактор в издательстве, которое закрылось после девятнадцати выпусков. Так что я вынужден был вернуться к фрилансу, хоть зарплата и была паршивой. С каждым днем Мэгги становилась все больше, а наша квартира, казалось, все меньше. Из-за этого мы с Джесс много спорили. В основном о деньгах.

И о будущем.

И о том, от кого больше наша дочь переняла плохие черты.

Нам нужно было пространство. Нам нужны были перемены.

Перемены прискакали галопом – в течение нескольких недель произошло два случая, изменивших нашу жизнь. Во-первых, умер дедушка Джесс – такой «старомодный» банкир, один из тех, кто курит сигары за столом и называет свою секретаршу «дорогуша» – и оставил ей 250 000 $. А потом Джесс устроилась учительницей в частную школу неподалеку от Бартлби.

Наш план состоял в том, чтобы на деньги, которые оставил ей дедушка, купить дом. Потом она будет ходить на работу, а я буду дома заботиться о Мэгги и сосредоточусь на писательстве. Статья на заказ, конечно же, но также на коротких рассказах, и, если повезет, на моей версии «Великого американского романа».

Такой дом, как Бейнберри Холл – не совсем то, о чем мы думали. Мы с Джесс сошлись на том, что подыщем что-нибудь красивое, но недорогое. Чтобы за таким домом было нетрудно ухаживать. Такое место, с которым сможем сродниться.

Когда Джейни Джун предложила Бейнберри Холл, я сразу же отказался. Затем она назвала нам запрашиваемую цену, которая составляла половину оценочной стоимости поместья.

– Почему так дешево? – спросил тогда я.

– Дом нуждается в ремонте, – ответила Джейни Джун. – Но не то чтобы там все совсем плохо. За домом просто нужно ухаживать.

Вживую Бейнберри Холл казался не столько развалюхой, сколько брошенной жертвой. Сам дом выглядел прекрасно, хотя и несколько эксцентрично. Каждый этаж был немного меньше предыдущего, что придавало дому многоярусный вид причудливого свадебного торта. Окна на первом этаже были высокими, узкими и закругленными кверху. Из-за того, что второй этаж был меньше, окна там были менее высокими, но не менее величественными. На третьем этаже, с его резко скошенной крышей, окна уменьшались до такой степени, что напоминали пару глаз, смотрящих на нас сверху вниз.

Две трети дома были построены ровно, словно по линейке, с прямыми стенами и идеальными линиями. Другая треть отличалась настолько, что казалось, будто архитектор внезапно заскучал в середине процесса и решил развлечься. Вместо ровных линий этот угол дома украшала круглая башенка, больше всего напоминающая маяк, перенесенный с побережья штата Мэн и кое-как прикрепленный к фасаду. Окна там представляли собой аккуратные квадратики, расположенные несимметрично. Сверху его венчала остроконечная крыша, похожая на ведьмовской колпак.

И все же от дома веяло беспокойством. Тишина, казалось, окутывала это место, придавая ощущение, будто дом оставили внезапно. Атмосфера заброшенности облепила стены, как плющ.

– Почему вы сказали, что мы будем благодарны за эти ворота? – спросила Джесс, которая к тому времени уже наклонилась между двумя передними сиденьями, чтобы лучше видеть дом. – Здесь было много преступлений?

– Вовсе нет, – ответила Джейни Джун, и прозвучало это совсем неубедительно. – Тут полно всяких чудиков, вот и все. История дома притягивает любопытных, как мух. Кстати, не горожан. Они привыкли к этому месту. А вот люди из другого города – нет. Особенно подростки. Мы точно знаем, что время от времени они перепрыгивают через стену.

– И что они тут делают? – спросила Джесс.

– Типичные подростковые штучки. Тайком выпивают пару баночек пива в лесу. Может быть, всякие шуры-муры. Ничего криминального. И не о чем беспокоиться, клянусь. А теперь пойдемте внутрь. Я гарантирую, вам там понравится.

1. Baneberry (англ.) – воронец или волчья ягода, отсюда Бейнберри Холл.