Над Нейвой рекою идем эскадроном

Посвящается моей бабушке

Лидии Михайловне Федорахиной.

От автора

 
А воздух Отчизны прозрачен и синий,
Да горькая пыль деревенских дорог…
Они за Россию, и мы за Россию…
Поручик Путилин, так с кем же наш Бог?
 

На основании рассказов живых свидетелей, в том числе моей бабушки Лидии Михайловны Федорахиной, а также архивных документов, мемуаров белых эмигрантов и современных научных исследований я попытался с максимальной достоверностью описать события 1918–1920 годов на Урале.

То, что происходило на востоке России, с тем, что происходило в южных и центральных областях, отождествлять нельзя. Здесь было мало дворян, почти не было крупного землевладения, за исключением Уфимской губернии. В годы Первой мировой войны местное офицерство пополнялось из вчерашних рабочих и крестьян. Поэтому и война здесь была внутрисословная. Часть рабочих и крестьян, включая их беднейшие слои, поднялась против большевиков, другая же приняла их сторону. Описанные в книге события охватывают территории нынешних Верхотурского, Ирбитского, Алапаевского, Режевского, Берёзовского, Нязепетровского, Верх-Нейвинского и Нижнетагильского районов. Причём заключительная часть романа выходит далеко за пределы уральских границ, вслед за нашими наступающими и отступающими героями уводя читателя в Восточную Сибирь и Забайкалье.

Все описанные в книге события подлинные, её персонажи – реально существовавшие люди, за исключением некоторых второстепенных героев, в силу чего книга вполне может претендовать на документальность. Этой работой я хотел бы внести дополнения и важные коррективы в современное видение и понимание гражданской войны и дать ответ тем журналистам и исследователям, которые продолжают подходить к этой проблеме однобоко. Если в советское время всё положительное приписывалось революционному народу в лице красной гвардии и армии, ЧК и большевиков, то в последующие периоды предпочтение отдавалось представителям белого движения. Хотя даже белые генералы Врангель и Деникин в своих мемуарах пишут, что и в их рядах было много случайных людей, шкурников, мародёров и просто грабителей.

Я хотел представить эти события как трагедию нашего народа, которая разделила смертельной враждой отцов и сыновей, братьев, друзей и просто земляков. Что касается участников военных действий, то были среди них истинные герои и патриоты как со стороны красных, так и со стороны белых. Были обманутые или униженные старой или новой властью, – и были проходимцы и палачи. Пример доблести и чести российского офицерства показали Иннокентий Семёнович Смолин, Николай Николаевич Казагранди, Корнилий Андрианович Цветков; боровшиеся с местными большевистскими бандитами Алексей Суворов, Иван Обухов, Василий Путилин, Михаил Ляховский… А также Роман Федорахин, чьё участие в гражданской войне изначально было порождением жестоких личных обстоятельств, которые в итоге поставили его перед трудным и осознанным выбором совести. Все эти исторические персонажи – герои моей книги.

Часть I
Противостояние

Глава 1
Тревожное время

Весенним солнечным утром 1918 года председатель Алапаевской ЧК Николай Павлович Говырин распахнул окно своего кабинета, и, подойдя к нему, закурил. Да… высоко вознесла судьба с приходом советской власти бывшего токаря металлургического завода, побывавшего до революции и в ссылке, и в бегах. Рабочие, не любившие Говырина, теперь будут его уважать, горожане – партийные и беспартийные, богатые и бедные – будут трепетать при упоминании его имени. А судьбами каких людей он будет распоряжаться! Николай Павлович ещё раз прочитал телеграмму из Екатеринбурга. Задумался. Самодовольство стало спадать с его лица, и вслух чекист сердито буркнул: «Мало у нас своих проблем». Проблем в волости в это время действительно хватало. К весне экономическая политика большевиков стала заходить в тупик, и оголодавший город двинулся в деревню со своим уставом, диктовавшим как жить крестьянину, как делить землю и во что верить. И с продразвёрстками, конечно. Выгребли всё зерно, даже заготовленное для весеннего сева, и вот результат: только что подавили восстание в Ирбите – и сразу вспыхнуло возмущение крестьян, недовольных разделом земли и продразвёрсткой, в Махнёво, в Монастырском, Бичуре, Ярославском…^[1] А сейчас отправили красногвардейский отряд на подавление такого же мятежа в Коптелово.

Николай Павлович ещё немного помедлил, как бы набираясь решительности, и твёрдым голосом позвал:

– Ваня, зайди!

В кабинет вошёл молодой человек высокого роста в матросском бушлате, из-под которого виднелась тельняшка.

– Тебе как чекисту и члену союза молодёжи партия доверяет очень важное дело.

– Поднять якорь и выбрать курс прямо на контру?

– Не совсем. Выберешь людей на своё усмотрение и привезёшь к нам в город гостей из Екатеринбурга.

– А позвольте узнать, что за люди будут у меня на борту?

– Э, не угадаешь!

– Неужели сам вождь пролетариата швартуется в нашу забытую Богом гавань?

– Царская родня, великие князья. И тебе нужно будет охранять их от контрреволюции и от революции тоже, хватит у нас с ними хлопот… Там наверху не могли найти для них места получше, да и ответственность сейчас ложится на нас большая, понял? Иди, выполняй!

Ваня Булычёв, выйдя из кабинета своего начальника, свистом напел «Варшавянку». Только закрылась за матросом дверь, раздался звонок. Говырин ещё не донёс трубку до уха, как услышал раскатистую брань комиссара юстиции Ефима Андреевича Соловьёва:

– Отряд Честюнина разгромлен в Коптелово^[2], сам командир убит! Собирайся! Срочное совещание совета общественной безопасности у военкома Павлова.

А в селе Коптеловском всё началось с того, что до справных хозяев дошли вести о восстаниях в других волостях и боях с переменным успехом красной гвардии. В селе тотчас был собран сход, на котором захудалых большевистских ставленников отправили в отставку, восстановили старую земскую власть и на руководящие посты выбрали состоятельных крестьян. Сход также постановил: все приказы из города принимать, но не исполнять. Для охраны порядка и для защиты от возможных карательных акций из города было решено создать отряд из бывших фронтовиков. Для этого из леса пригласили человек восемь офицеров, партизанивших в лесу. Но и бедняки дремать не стали: в город отправились ходоки и донесли о случившемся. На расправу с саботажниками советской власти послали Кавалерийский отряд Константина Петровича Честюнина, бывшего рабочего Шайтанского завода^[3], который в красной гвардии Алапаевска занимал должность командира кавалерии. Отряд почти одновременно с офицерами появился на околице села. Белые только еще начали выступать перед собравшимися фронтовиками, как в открытые напольные ворота влетел всадник с красным бантом и бросил гранату. Охранявшие ворота крестьяне успели всё же захлопнуть за ним ворота. Осколком разорвавшейся гранаты был ранен один из офицеров. По всаднику открыли огонь. Под ним убили лошадь и самого ранили. Это и был Константин Честюнин.

Офицеры, подобрав своего раненного, ушли. Красногвардейцы тоже отступили. А Честюнин остался лежать на площади. Вскоре местные крестьяне перевязали его и перенесли в пожарную часть, где ночью он был добит.

В кабинете Сергея Алексеевича Павлова, бывшего офицера Российской армии, куда срочно прибыл Говырин, было шумно. Громче всех кричал комиссар по административным делам Спиридонов:

– Они дорого заплатят за Костю! Я сожгу всё это кулачье гнездо!

Смольников, комиссар по промышленности и политике города, перебил его:

– Сжигать всё не надо, а вот разобраться, разоружить и разогнать всю кулачью сволочь нужно.

– Ну, тут тебе и карты в руки как артиллеристу, – решительно высказался Павлов, обращаясь к Спиридонову. – Бери орудия, людей, честюнинских бойцов и вперёд. Попугай эту мразь!

Все согласились, зная, что Владимир Афанасьевич Спиридонов был давним другом Честюнина ещё по довоенной революционной работе. А военный комиссар напоследок добавил:

– Только без разведки не лезь, как Костя. Там, похоже, люди бывалые и отчаянные собрались. Если кавалерийский отряд так встретили…

Паровоз с платформами и установленными орудиями быстро преодолел расстояние от города до разъезда у деревни Исакова^[4]. Здесь было решено остановиться. Тихо шумел весенний лес, пели птицы. Казалось, ничто не могло нарушить эту тихую идиллию. Спиридонов вышел, осмотрелся, влез на паровозную будку, и, взяв бинокль, стал обозревать местность. Она представляла собой некоторую возвышенность, и поэтому, несмотря на густой лес, окружающий полотно железной дороги, хорошо просматривалась. Где-то там за деревьями должно быть село, но на горизонте виднелась лишь колокольня сельской церкви, указывая на месторасположение самого села.

«Ох, не нравится мне что-то эта колокольня», – подумал Спиридонов. И позвал:

– Мерзляков!

К нему подошёл молодой боец.

– С кавалеристами Честюнина обойдёшь село и после орудийного залпа атакуешь.

Спиридонов спрыгнул с паровоза и подошёл ещё к двум бойцам, обратившись к одному из них:

– А ты, Гриша, сходи к селу, да посмотри что там.

Сам Владимир Афанасьевич отправился к орудию. После возвращения разведчика орудие навели прямо на колокольню. Далеко по лесу раскатилось эхо орудийного выстрела. После рассеявшегося дыма колокольни уже не было видно. Ещё несколько раз громыхнуло орудие. Несколько домов загорелось. Отряд ворвался в село. К Спиридонову подвели связанных мужиков.

– За церковной оградой сидели, а колокольня, видимо, у них была пунктом наблюдения. Поэтому в прошлый раз они и подготовились к нашей встрече, – сказал Мерзляков.

– Кто вами командовал? – обратился к мужикам Спиридонов.

– Никто. Мы сами, – с мрачным достоинством ответил один из мужиков.

– Там гильз в ограде возле самой церкви валяется видимо-невидимо! – вмешался красногвардеец, державший под прицелом пленных.

– Местного попа сюда живо! – скомандовал командир.

Мерзляков с двумя бойцами вскоре привели местного священника.

– Ты ими командовал? Фамилия, контра?! – рявкнул Спиридонов.

– Моя фамилия Удинцев. Воевать и командовать военными отрядами мне мой сан не позволяет, а убивать закон божий не велит, – спокойно ответил священник. – У меня другое оружие – слово Божье.

– Нет! Из твоего логова по нам стреляли, а, значит, ты виноват в смерти Кости!

И приказал взять долгогривого. После чего Спиридонов вместе с пятью красноармейцами повёл Николая Удинцева на окраину села, к хлебозапасному магазину. Зайдя за покосившиеся складские сараи, направил наган на попа и выстрелил. Священник упал в молодую, едва пробившуюся поросль, неловко подвернув под себя ногу.

Не знал тогда Владимир Афанасьевич, как дорого заплатит он за этот расстрел…

– Остальных отпустить! Да, вот еще: соберите всех на площади. Пусть выгребают всё зерно, которое продотряду не выдали, а то сами придем и заберём всё, и сеять будет нечего! – приказал Спиридонов Мерзлякову.

Вылазка красного отряда прошла накануне первого мая. Отряды Спиридонова и вернувшийся с Дутовского фронта^[5] отряд Кушникова прошли победным маршем на первомайском параде по площади. До кровавой развязки оставалось ещё несколько месяцев, молодёжь из союза продолжала собираться на свои вечеринки, рабочие митинговали, по сёлам продолжали шнырять продотряды, но предвестники грозной бури уже появились. Тревожная весна наступала в горно-заводском Алапаевском округе…

Почти в это же самое время, когда главный чекист города отправлял команду за великими князьями, на перрон Алапаевского железнодорожного вокзала с подошедшего поезда молодцевато спрыгнули два офицера. Военный чин можно было угадать лишь по их виду. Погоны у обоих, согласно распоряжению советской власти, были спороты. Тотчас к ним подкатила повозка.

– Ну что, Алексей Иванович! С приездом вас! С возвращеньицем! Вот ваш батюшка меня с полуночи вчерашнего дня подняли и за вами отправили, сам-то по нонешним временам приехать не могут! Нельзя лесопильню оставить! Да и лесосплав тоже сейчас начнётся! Узкоколейка-то с перебоем работает, хоть и наняли китайцев!

– А что там, у отца, десятники плохо смотрят, что ли? – спросил Алексей Цепелев, сын махнёвского лесопромышленника, к которому обратился сидевший на козлах мужик.

– Да что десятники! Тут с фронта деревенские поприходили и всё разделить пытаются – и землю, и лесопильни, и мельницы, и кузни. Всё, говорят, народу должно принадлежать или никому! Кто не согласен – разоряют, а то и петуха пустить могут!

– Вот как? Я на фронте уже эти песенки слышал, и сюда, знать, докатилось! Как будто и раньше народу не принадлежало! Зарабатывай да покупай! Ну, а что же наши-то селяне, со всем согласны, Сидор Палыч?

Палыч помедлил, почесал затылок, и вполголоса проговорил:

– Подымались ужо! Карелина-то, первого большевичка нашего… того! Забили насмерть. Да только из города красная гвардия пришла. Кого арестовали, сейчас в городе сидят, а кто в леса убёг, сейчас там отсиживается!

– Хороши, значит, дела! – покачал головой Алексей.

Оба офицера сели в повозку, и Сидор Палыч, старый конюх, работник отца Цепелева, тронул.

– Ты-то, Вася, что по всему этому думаешь? – спросил Алексей друга.

– А я пока ничего не думаю, вот приеду, осмотрюсь… Наше дело ведь такое, капиталов у моего бати нету. Брат лесником работает у твоего отца. А я, как раньше, пахать и сеять буду. Вот есть у меня мечта в Ирбите на агронома поступить в сельхозинститут!

– Ну-ну! Нынешняя власть даст тебе и пахать, и сеять… Всё зерно выгребают, даже семенное! – вмешался в диалог двух друзей Сидор Палыч.

– Что ж, приедем и увидим своими глазами. Я думаю, сеятели и жнецы любой власти нужны – и старой, и нынешней и… какая там ещё наступит!

Дальше оба ехали молча. Их связывала учёба в местном четырехклассном училище в селе Мугай^[6], вместе были призваны в Российскую армию, вместе окончили школу прапорщиков 20 ноября 1917 года в Оренбурге. И, наконец, будучи выборными командирами рот в одном полку, при демобилизации старой императорской армии добросовестно отчитались новым властям: сдали имущество своих рот, распустили солдат и только после этого сами отправились в родные места.

Быстро промелькнули городские кварталы. Начавшийся после разговора с Сидором Палычем лес неприветливо и сурово встретил бывших друзей. Даже весеннее пение птиц не показалось им родным и весёлым. Во всём чувствовалось тягостное внутреннее напряжение. До Мугая добрались только поздним вечером. Здесь им предстояло распрощаться. Алексей Цепелев поехал в деревню Губина, или как в просторечье склоняли – в Губину^[7], а Василию Толмачёву предстояло добраться до деревни Лобановой. Алексей предложил подбросить друга до самого дома, но Василий сказал, что прогуляется по родным местам, разомнёт ноги.

– Смотри, Вася, волкам не попадись! Съедят – и мамка не увидит!

– Двуногим… волкам! – подсказал сидевший на козлах Сидор Палыч.

До дома Василий добрался уже в полночь. Выйдя на деревенскую улицу и сунув два пальца в рот, громко свистнул, чем вызвал дружный лай собак всех дворов. «Вот кто мне первый радуется», – с усмешкой подумал Василий и постучал в окно родного дома. Ему открыл взволнованный отец.

– Что так долго добирались? Мы уж все окна проглядели, и весточку не шлёшь, что едешь?! Мы уж ведь от Цепелевых узнали, их лесничий нашему Сашке сообщил! Завтра с утра пожалует.

Тут из-за открывшихся дверей выскочила мать и бросилась сыну на шею.

– Да подожди ты! Дай хоть поговорить с сыном о деле! Чем заниматься думаешь, Василий?

– Да осмотрюсь сначала, тятя!

– И то верно!

– Завтра будете говорить о делах, а сегодня я буду на него радоваться! Парень с войны пришёл живой и невредимый, что ещё надо?!

Вася из материнских объятий весело крикнул отцу:

– А мне что! Пахал, сеял… Так и дальше продолжим! Война-то, слава тебе Господи, кончилась!

Мать продолжала свое:

– Я уж и невесту ему присмотрела!

– Это кого же, маманя? Мне, кроме Глашки, никого не надо и на дух!

– Да далась тебе энта Глашка, у них ртов цельный десяток! Возьмёшь её – и других ихних потом корми!

– Ладно, поглядим! А ты мне к завтрему баньку для начала истопи. Ух как я напарюсь… За всё время, что в нашей бане не был, отведу душу!

Глава 2
Роман Федорахин

Событие, случившееся 20 мая 1918 года, всколыхнуло город. О нём заговорили во всём уезде, и даже в губернии, а про Алапаевск узнала вся Россия. Толпы народа разного сословья и звания стали стекаться в город, чтобы посмотреть на привезённых в город Великих князей, родственников помазанника Божия. При встрече с ними горожане кланялись, а крестьяне подносили подарки.

Федорахины, отец с сыном, приехавшие из родной деревни Бýчина^[8] на базар продать кое-что из продуктов и сделать закупки для хозяйства, тоже жаждали увидеть своими глазами родственников царя. Долго не торговались, и товарообмен на этот раз произошёл быстро. После состоявшихся сделок Федорахины пошли к церкви на Александровскую площадь, где должна была служиться обедня, и крестьяне надеялись увидеть князей. Вскоре вся площадь заполнилась людьми, словно ожидающими какого-то чуда. Форма бывшего кавалериста, в которой Федорахин-младший пришёл из учебного полка, выделяла его из толпы. Роман был коренастый молодой крестьянин среднего роста, с карими глазами и густой тёмной шевелюрой волос. В марте ему исполнилось двадцать лет. Ровно два года назад он был призван последней мобилизацией, но до фронта не дошел, хотя, усердно относясь к службе, получил чин младшего унтер-офицера. Революция застала его в учебном полку в Екатеринбурге. После чего полк распустили по домам. Но всё же эти два года службы кое-что ему дали, о чём говорили и выправка, и походка.

…Вдруг толпа загудела и стала кланяться подходившей группке людей. Всматриваясь, Роман пытался разглядеть каждого из этих идущих неторопливым шагом господ. Впереди шло несколько пожилых людей, за ними – три молодых человека, один держал под руку женщину, видимо, свою жену. Позади них шли еще две женщины, одна из которых привлекла взгляд Романа своей белой кожей. Такого лица он ещё не видел. Оно влекло своей печалью и в то же время было полным какой-то решимости, вызывало незнакомое чувство одновременно сострадания и уважения к этой немолодой госпоже, хотя он тогда не догадывался, что далеко не по своей воле появились в Алапаевске эти люди. В это время кто-то ткнул Романа в спину. Он обернулся. Перед ним стояли два парня в военных гимнастерках. В одном из них он узнал Виктора Федотова, до войны бывшего учеником слесаря Алапаевского завода. Роман вместе с ним призывался и ехал в одном эшелоне к Верхотурскому воинскому начальнику на призывной пункт. И с ним же, озоруя, устроил бузу на станции в Нижнем Тагиле.

– Ты молиться на них собираешься? – спросил парень с высоким лбом и глубоко посаженными глазами, стоявший рядом с Виктором.

– А тебе что за дело? – недружелюбно ответил Федорахин.

– Привет! Давно демобилизовался? – не дав своему ехидному товарищу ответить на вопрос Романа, в диалог влез Федотов.

– Как наш учебный полк распустили, так и домой уехал.

– Так ты и до фронта не доехал?

– Нет. А я, знаешь, в мясорубку как-то и не рвался! – бросил молодой крестьянин.

– А я даже ранение получил, и в Оренбургской школе прапорщиков поучился! – самодовольно хмыкнул Виктор и пояснил своему приятелю о Романе:

– Мы вместе призывались, бузу в Тагиле устроили, он кость городовому на станции под ноги кинул! – и уже обращаясь к Федорахину, посерьезнел:

– Дело к тебе у нас имеется, от союза молодёжи. Слышал о таком?

– Слышал. Болтовнёй занимаются.

– Новую жизнь строить будем без богатых и без бедных, а ты говоришь болтовнёй! – парировал всё тот же неугомонный приятель Федотова.

– А куда же те и другие денутся? – усмехнулся Роман.

– Ладно, об этом потом, а сейчас о деле, – помолчав, ушел от ответа парень и продолжил:

– На кулака ты не тянешь, но и на бедняка не похож. Виктор говорит, ты – свой, лихой, бедовый парняга. Нам нужен представитель в сёлах и деревнях. От партии левых эсеров и большевиков в вашей округе работают наши старшие товарищи Подкорытов и Швецов. Но нужен представитель для объединения трудовой молодёжи. В дальнейшем, возможно, понадобится нам и военная сила. С оружием обращаться умеешь, так что вступай для начала в красную гвардию, а затем и в союз молодёжи!

– Да ну вас! – отмахнулся Роман. – Мне сеять пора, работы невпроворот, да и свои там у нас в деревне союзы.

– Эх ты! Революция дала тебе свободу, от отправки на фронт спасла, а ты её защищать не хочешь… – с сожалением сказал парень-агитатор и добавил:

– Если всё же надумаешь, то приходи в дом купца Меньшенина и спрашивай меня, Алексея Серебрякова, или Виктора.

В это время оттеснённый толпой отец протолкался к Роману и коротко бросил сыну:

– Пошли! Князья князьями, а у нас дела дома ждут.

Дома Федорахиных ждала неожиданная новость. Двенадцатилетняя сестра Романа Лидка протянула приехавшим письмо от дяди, вот уже полгода не сообщавшего о себе никаких вестей. Дядя Василий приходился младшим братом Михаилу Федорахину, отцу Романа. В детстве за прилежную учёбу в сельской школе и тягу к грамоте на собранные родственниками деньги Василий был отправлен на учёбу в город, где получил образование и работал в конторе завода Яковлевых счетоводом. В 1905 году за участие в антиправительственной деятельности был арестован и выслан из города с запрещением там проживать. Разговоры об этом в семье Федорахиных строго пресекались. А с возвращением Василия в село дела у Федорахиных пошли на лад, так как работать дядя умел. Михаил всё же не собирался держать у себя брата в работниках, хотел женить его и отделить, но грянувшая война разрушила его планы построить крепкое хозяйство. А Василия сразу же мобилизовали. В течение трёх лет изредка приходили письма с фронта. Но после октября семнадцатого связь прервалась.

Федорахины видели, как возвращаются с фронта другие солдаты, и не теряли надежды, что вернётся Василий, и с ним прежний достаток, тем более, что с повзрослевшим Романом работников стало больше. Михаил повертел конверт, вскрыл и попытался читать по слогам, но потом передал сыну. Федорахин-младший взял письмо, и стал читать вслух, так как был единственным грамотным в семье, не считая сестры. Это была заслуга дяди: в своё время Василий настоял, чтобы племянник тоже постиг кое-какие азы грамоты, и Роман окончил земское училище в селе Монастырском.

Итак, Василий писал, что являясь председателем комитета солдатских депутатов своей роты, принял участие в революции в Петрограде и после штурма Зимнего устанавливал советскую власть в Москве. Писал, что был ранен и вот теперь будет неподалеку от родных мест уполномоченным комиссаром, даже, может быть, заедет в гости. Мать Романа Мария Тимофеевна вопросительно взглянула на мужа. Михаил недовольно проворчал:

– Вечно Васька лезет туда, куда не надо, вместо того чтобы делом заниматься! Прав был покойный дед: незачем мужику грамота…

И, махнув рукой, ни на кого больше не глядя, сел за стол.