Орёл в курятнике

Редактор Маргарита Брикс

© Олег Боченин, 2017

ISBN 978-5-4485-4679-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Школьная линейка. Подведение итогов полугодия. Мероприятие долгое. Ученики с тоской поглядывают на окна, за которыми падает снег – там снежки, снежные бабы, горки и крепости! А тут эта… В спортивном зале, душно. Завуч копается в папках, разложенных на столе, что-то выискивая. Директриса, чувствуя всеобщее утомление, недовольно взирает на худенькую коллегу с высоты своего баскетбольного роста и начальственного положения. Пауза затягивается.

– Вот! – радостно взвизгивает худышка, всовывая в руки начальницы грамоту.

Директриса закатывает глаза – слава тебе, господи, если ты есть!

– Награждается ученица третьего класса «А» Наталья Сечкина за первое место в школьном конкурсе по живописи! – торжественно оглашает вердикт директриса.

Пауза. Никакого движения.

– Иди! – подтолкнула подругу в спину Вера. – Тебя вызывают!

– Зачем меня? – брезгливо повела плечиком Наташа, пребывая в полудрёме. – Я ничего такого не сделала…

– Да, иди же! – Вера буквально вытолкнула подругу из строя.

Наташа попыталась вернуться обратно в ряды пионеров, они принялись толкать её в сторону директрисы, недоумённо взиравшей на эту возню. Сечкина растерялась и разревелась. Конфуз.

Домой Наташа летела, окрылённая своим первым жизненным успехом. Она со смехом рассказывала за семейным ужином историю своего награждения, потом похвасталась:

– А ещё Виталик меня пригласил в свой кукольный театр…

Так и пошло. Виталик Рукавишников, старше Наташи на год, создал при школе театр теней, Наташа с ним; настоящий, с актёрами, Наташа тоже с ним. Вместе разрабатывали оформление спектаклей, придумывали всякие хитрости, чтобы при минимуме средств вышло максимум возможного. Сдружились так, что Виталик порой оставался ночевать в доме Сечкиных.

Отец, Ефим Родионович, ничего против занятий дочери художеством не имел ни тогда, когда она была совсем девчонкой, ни когда она оформилась в красивую стройную девушку. Рассудил он по-своему правильно. Лучше пусть водится с мальчиком из хорошей семьи, чем достанется какому-нибудь юному озабоченному самцу, одному из тех, что, сбиваясь в банды, «наводили шорох» по поселению. Репутацию приличной девушки соблюсти – первое дело. А Виталик, сын военного лётчика, старому рыбаку нравился – умный, добрый, воспитанный. Да и к старшим уважительный. И то, что в старших классах Виталик и Наташа не выказывали друг к другу никакого иного интереса кроме творческого, Ефиму Родионовичу тоже нравилось.

То, что другой интерес был, Наташа поняла, когда Виталий уехал в столицу, где поступил в ГИТИС, в котором преподавала его бабушка. Рукавишников в июне сдавал выпускные экзамены, Наташа проходила трудовую практику на рыбозаводе. Они совсем не виделись. Утром, после выпускного Виталика, в Москву улетал транспортный самолёт с командованием округа, и Рукавишников пристроил сына в эту компанию. Виталик с Наташей даже проститься толком не сумели. Узнав от одноклассников Рукавишникова, что тот улетел, Наташа почувствовала, как сердечко её вспыхнуло острой болью, доселе неизведанной.

Виталик ей написал. Она ему ответила. Их переписка стала темой поселковых сплетен. Виталик был парнем авторитетным среди местных, и на Наташу никто из потенциальных женихов в открытую не покушался, но тайком у Верки допытывали, чего там у Рукавишникова с Сечкиной. В конце концов Верке, девушке невзрачной внешне, но приятной изнутри, стало за подругу обидно.

– Ну и чего там твой Виталик? – пристала она к Наташе перед новогодними праздниками.

– Чего это он мой? – фыркнула Сечкина.

– Так и я о том же, – вздохнула Вера и пожала плечами. – Определяться ему пора с тобой, а то местные могут подумать всякое про тебя… Ты бы ради приличия дружила с кем-нибудь. А то все думают, что у вас такая любовь, такая любовь…

– Ну и пусть думают! – огрызнулась Наташа.

И всё же Вера была права. Кому нужна жена с неразделённой в прошлом любовью? Нет, не проявлял Виталик никогда к Наташе Сечкиной тех чувств, которые можно было бы назвать любовью. И чего она страдает? Виталик как-то ещё в школе помечтал, что было бы хорошо вот так с Наташей и проработать вместе: он – режиссёр, она – художница. Но раз сказал, да позже никогда к этой теме не возвращался.

Видела себя Наташа в будущем на месте любимой учительницы по рисованию – далековато от театра. Но всё же решила расставить точки над «i» – написала Виталику, а в письме намекнула на тот давний разговор, мол, не пропало ли у него ещё желание с Наташей работать? А Виталик в ответ – был бы только рад. И выслал справку о художественных училищах Москвы.

За дочь всё решил папа. Побоялся Ефим Родионович отпускать юную девицу в большой город. Пусть окончит профессионально-техническое училище в Бухте Анна под родительским надзором, а там видно будет. В Бухте Анна жили старшие братья Сечкины, да и до Порт-Стрелка было всего сорок минут езды.

– Чего я буду время тратить на всякую ерунду? – возмутилась Наташа.

– Ничего себе ерунда! – опешил отец. – Ты чего это такое несёшь? Кто его знает, как у тебя жизнь сложится, а нормальная профессия никогда помехой не будет.

– А художник, по-твоему, не нормальная профессия? – округлила глазища дочь.

– Никакая, – поморщился Ефим Родионович. – Я такой профессии знать не знаю. Наткнёшься где в журнале на ихнию мазню, так рука сама к дрыну тянется, чтобы мозги тому художнику на место вправить!

– Творец имеет право на самовыражение, – парировала Наташа, нахватавшаяся от начитанного Виталика.

– Главное самовыражение человека – его семья. Чтобы на смертном одре вокруг тебя не было пусто! А от такого самовыраженца только пустота и останется, и не будет ему никакой пользы от его мазни. И завоешь от безысходности, а уже всё – приплыли! Ничего взад не воротишь.

Убийственный аргумент.

Нет, Наташа конечно Виталику в очередном к нему послании все доводы привела – и свои, и отцовские. А Виталик в ответ: «Вам виднее». В этой фразе Наташа обнаружила полное безразличие к себе и обиделась. Они продолжали переписку, но делали это всё реже. Верка, почувствовав перемену в настроении подруги, принялась за старое:

– Мишка по тебе сохнет…

– Не усохнет…

– Вовка – вот тоже глаз на тебя положил. Что ты как ненормальная?

– Вот, сначала, стану художницей, – объясняла Наташа подруге, пытавшейся вовлечь её в амурные игрища, – полюбит меня кто, предложит выйти за него замуж, я ему условие и поставлю, мол, взял меня художницей, так и жить будешь с художницей, а не с домохозяйкой. А будет артачиться, так я ему гарбуза в руки и от ворот поворот!

Ну, так всё, трёп девчачий. А учиться, как и хотел отец, Наташа пошла в ПТУ, на продавца. Образование было полуторагодичным: полгода учёбы и год практики. Ефим Родионович знал, что делал. Природа стала брать своё, Наташа начала всерьёз задумываться о замужестве в принципе. Образ Виталика и надежды на его чувства стали тускнеть. Тут-то в срочный отпуск и прибыл Андрей Коноплёв – красавец краснофлотец. Ему оставалось служить ещё год.

Андрей был старше Наташи на пять лет. Когда он уехал на учёбу в морское училище, школьница Сечкина ничего из себя не представляла. Встретив же её в магазине сельпо, Коноплёв от досады аж выругался, мол, как это я проглядел. На попытку сблизиться Наташа ему ответила:

– Вы служите, товарищ? Вот идите и служите! Вернётесь, там видно будет…

– Я писать буду! – страстно пообещал моряк.

Наташа тогда демонстративно ушла в подсобное помещение. А Коноплёву хватило ума не наседать. Он стал писать Наташе. Она ему не отвечала. Писал и Рукавишников. Уже после того, как Сечкина получила аттестат об окончании ПТУ, Виталик снова поднял тему московского училища. «А Ефима Родионовича я уговорю и тут за тобой присмотрю», – пообещал Наташе. Зачем обещал?

– Не будь дурой! – наставляла подругу Верка. – Поматросит и бросит! Заделает тебе ляльку и кончится твоё художество…

Веру так воспитали – видеть всё как есть, без розовых очков. А Наташа всё равно воодушевилась, начала тайно готовиться к поездке в Москву. Виталику она верила.

Всё кончилось разом. Летом Рукавишников ненадолго появился у родителей, но все три дня пил с друзьями, с Наташей встретиться так и не удосужился. Это было больше, чем предательство. Она ничего не понимала. И ещё ей было больно, так больно, что на кисти и краски она и смотреть не могла, словно они являлись продолжением её мечты о Виталике и без него вовсе оказались не нужны. Как отрезало, враз. Прошла любовь, убив желание творить.

Каким-то шестым чувством Наташа понимала, что в мире искусства ей нужен проводник, что одна она в этом море утонет, захлебнётся в первой же набежавшей волне. Другого Виталика не было и на горизонте не просматривалось. Нужно было определяться по жизни. А Андрей – вот он…

Андрей Коноплёв был парнем весёлым, симпатичным, как вернулся осенью, отслужив, так сразу начал ухаживать за Наташей – с осторожностью, не навязывая себя. И дом ему уже родственники построили, готовя к семейной жизни. А Наташа Андрея с такой же осторожностью заметила. От Виталика не было ни ответа, ни привета.

Андрею сразу доверили рыболовецкую шхуну с экипажем в семь человек. Не ахти какое судно, но капитан – это престижно. Как говорится, в чистом поле и бугор – гора. Среди потенциальных мужей Коноплёв был номер один, девки по нему вздыхали. Наташа же на эти вздохи реагировала так: если столько поклонниц, значит парень хороший; все же не могут ошибаться. Но не спешила.

Как-то отец не выдержал: «Ты честь-то свою девичью блюди!»

– Ты, пап, это чего?! – возмутилась дочь. – Белены объелся?!

– Как это чего? Уже два месяца с этим Коноплёвым, а эффект нулевой! Не порядок! Или уже женитесь, или разбегайтесь, а то сраму на весь посёлок!

В сёлах не принято было тянуть резину с любовью. Народ простой, писателями-романтиками неиспорченный. Алгоритм действия отработан веками: свидание, второе свидание с поцелуями, третье свидание с обнимашками, четвёртое свидание с совращением. Как до последнего пункта доходит, то либо свадьба, либо конец фильма. Два месяца отношений вызывало вопрос: чего они там делают?

Отца Наташа обожала и доверяла ему больше, чем себе.

– Пап, как ты думаешь, он будет хорошим мужем? – спросила после некоторого раздумья.

– Ежели любит, да ежели тебе бабьей мудрости хватит… – ответил Ефим Родионович. – Эх, дочка, со свадьбы всё только начинается.

Наташа решилась. И уже через полгода пожалела, что вышла замуж за Коноплёва. Пожалела, но куда деваться? Медовый месяц у Коноплёвых получился скомканным, началась путина. Андрей приводил свою шхуну, разгружался в порту, проводил с молодой женой ночь, а поутру снова уходил на трое суток, а то и более. Беременной Наташе любовные забавы стали не в радость, было больно. Терпели оба, первым не выдержал Андрей, принял гримасу боли на лице жены за неприязнь. Он ушёл на кухню и долго не возвращался на супружеское ложе. Наташа пошла за ним.

– Я что тебе, противен? Не рановато ли? – злая обида выплеснулась на неё, неповинную.

Наташа растерялась, не понимая.

– Прекрати этот бред немедленно! – потребовала.

– Что?! Ты мне, своему мужу, будешь тут указывать?! – взбесился Коноплёв.

И не сильно-то толкнул… Наташа, падая, ударилась низом живота об угол стола. Расплакалась. Коноплёв выскочил во двор, сидел на лавочке у крыльца, насупившись. Надо сказать, Наташа за всё время замужества ни разу не призналась мужу в своей любви к нему. Стеснялась. Любила глазами, улыбкой, руками, телом, но губы отказывались произнести это заветное «люблю».

Пару недель дулись, косились друг на дружку, потом помирились. И казалось, что обошлось. А Петя родился с дефицитом веса. Развивался плохо.

…Почему-то Андрей, едва взглянув на новорождённого, сразу решил, что сын – не жилец. И тут же потерял к нему весь свой интерес. Младенец был синюшным, сморщенным, страшненьким, косоглазым. В те годы косоглазие не лечили… Возвращаясь домой с моря, Коноплёв вместо «здрассьте» спрашивал: «Не помер ещё?»

– Как так можно? – возмущалась Наташа. – Он же сын твой.

– Может и мой, а может от святого духа… Выживет, там поглядим, что за неведому зверушку ты мне принесла. А сейчас какой смысл душу свою выматывать?

Петька выжил, но часто болел. Во время своего недомогания он капризничал, плакал, мешая отцу выспаться ночью. Мальчик инстинктивно тянулся к матери, звал её, когда был на руках отца, рвался прочь. Андрей нервничал, не понимая, почему родному сыну немил. Как-то Наташа ушла за хлебом. Вернувшись, она застала своих мужчин в истерике: Петька орал в кроватке, муж орал на него.

– Заткни его! – потребовал Андрей.

– Он – не радио! – огрызнулась мать.

Так и огрызалась, защищая кровинушку, но хотела, конечно, чтобы Андрей хоть как-то к сыну привязался. У того иногда, редка правда, какие-то отцовские чувства проявлялись, но чаще он Петьку от себя отфутболивал: «Отстань, видишь, не до тебя! Устал…» Не интересно ему было с мальчишкой, говорить тот начал поздно, да и потом всё как-то несуразно, невпопад.

Но хоть не помер. А вот отношения молодых Коноплёвых дышали на ладан…

– Погоди чуток, вот подрастёт Петюнчик малость, появится у них с отцом общий интерес, так и подружатся, – успокаивал дочь Сечкин-отец. – Ты мужа держись! Потерпи. По молодости всегда трудно обоим. Такова она жизнь. Тут ничего не изменишь.

Не привыкла Наташа к грубости. Отец Ефим Родионович на мать никогда не кричал, с детьми был строг, но справедлив и терпелив. Время было уже не домостроевское. Женщины и книжки читали, и кино смотрели. Старая бабья доля ими уже не воспринималась, как обязательная. Все должны были работать и экономическая зависимость от мужа, как в прежние времена, исчезла. Женщин в семье держала любовь или долг, когда любви не было, но не страх и не зависимость.

Наташа, воспрянув в замужестве, снова стала рисовать, хоть и редко, но вскоре вовсе бросила это занятие.

– Андрей, смотри, какой натюрморт удачный у меня получился, – как-то, совсем скоро после свадьбы, показала она рисунок вернувшемуся с работы мужу.

Тот вместо похвалы буркнул:

– Лучше бы ужин сготовила, в доме шаром покати.

– Где же шаром, вот ведь – целая кастрюля борща.

– Вчерашний…

– Так ведь вчерашний даже вкуснее!

– Вкуснее?! – схватил он рисунок жены, порвал со злости, кинул в печку, туда же полетели и кисточки. – Вот твой натюрморт! А ещё раз предложишь мне вчерашний обед на ужин, я из тебя самой натюрморт сделаю! – пригрозил муж.

Традиции. Любви и уважения такое поведение Андрея Наташе не добавило. Канат, крепящий семью, трещал, нити его гнили и рвались и конец был определён.

Однажды Петя нечаянно уронил с полки макет сторожевого корабля, на котором служил Коноплёв, он же сам его, этот макет, и сделал. Андрей распсиховался и так ударил Петьку, что тот отлетел к стене и потерял сознание. Наташа схватила мальчика и в чём была сбежала с сыном к родителям. Навсегда.

Ефим Родионович дочь принял и поддержал. Вся родня Сечкиных и Коноплёвых Андрея осудила. Петину немощь все связывали с отвратным поведением Андрея во время беременности жены. Тот случай ему простили, а этот не простили. Сечкины и Коноплёвы происходили из старых казачьих родов, где семья была высшей ценностью, а дети – высшей наградой, даром божьим.

Коноплёв бросил семью и уехал из рыбацкого колхоза. Ну и бог с ним! А у Наташи с Петькой началась новая жизнь. Ефим Родионович стал поговаривать о переезде в город, но дочь – наотрез. К двадцати восьми годам Наташа к своей жизни привыкла, менять уже ничего не хотела, здесь – в Порт-Стрелке – подруга Вера, работа, свой угол, хозяйство, родня.

А ещё когда сбежала от мужа, взяла да и поступила в пединститут на заочное на факультет изобразительных искусств. Искусство снова вернулось в её жизнь всё теми же натюрмортами. Пробовала Наташа писать портреты – на Петьке тренировалась. Но сын был непоседой. Портреты малыша получались «кошмарными» по выражению подруги Веры. Других желающих позировать Наташе не нашлось и натюрмортами да пейзажами её творчество ограничилось.

Глава 2

В своём доме Наташа с сыном давно уже жили лишь по выходным, только зимой она забегала к себе через день, чтобы протопить печь. К деду Петька явился весь в пыли, таща за собой портфель размером ровно в половину мальчишки. С недавнего времени чуб у мальчика стал завиваться как у старорежимного приказчика, из-за чего Петька выглядел шкодой, а тут ещё и весь помятый, одно слово – воробышек-хулиган.

– Откуда ты пришло, такое чудо?! – вопросил дед Ефим.

Сечкин-отец лишь недавно сам расстался с чубом, заменённым на лысину. Причём, волосы в свои шестьдесят три года имел природные, без единого седого волоска. Несмотря на своё казачье происхождение, внешность у Сечкина была заурядной мужиковской. Красавцем Ефим не был, но лицо имел приятное, добродушное, улыбчивое. Добротой и победил милашку Дашеньку, как звали будущую жену Ефима в рыбацком посёлке.

– А! – махнул рукой мальчик, отправив пинком портфель в угол прихожей. – Учебный год закончился, а за лето я вырасту. Разве не вырасту?

– Обязательно вырастешь, – подтвердил дед.

– И эта форма мне не понадобится.

– Философ! – язвительно изрёк дед. – Переодевайся быстро, пока наши бабы тебя не увидели. А то закончится твоя философия в углу на горохе.

– Уже и подраться нельзя… – недовольно проворчал внук.

– Стоять! – рявкнул дед. – С кем дрался?

– Со всеми…

– За что?

– Они меня косым дразнили.

– Ну?

– А я не косой, я косоглазый!

– Кто кого? – дед спрятал улыбку за нарочитым зевком.

– Ничья, – вздохнул Петька. – Я как за дрын ухватился, так они все и сбежали. Ну не буду же я с дрыном за ними по всему посёлку носиться? Завтра продолжим. Дрын я у калитки оставил. Ты его не трогай!

– Я его не трону, – пообещал Ефим Родионович, – я его выкину куда подальше! Что это за причуда – дрыном! Убить кого надумал? На кулачках надо, по-пацански!

– Ага, по-пацански… А если я маленький, а их много?! – недовольно проворчал Петька.

Он подошёл к деду и забрался к нему на колени.

– Они фильм посмотрели «Джентльмены удачи». Где Крамаров – Косой. Ну, и меня стали звать Косой. Дед, скажи, а вот косоглазый Крамаров же стал знаменитым? А я разве не смогу? – Петька прижался к деду. – Ну скажи!

– Ты подожди в артисты записываться! – усмехнулся дед. – Попробуй сначала что-нибудь посерьёзнее, мужское, так сказать. Ну а коли не получится, то тогда и в крамаровы можно податься.

– Они что, все глупые там, эти артисты? – удивился мальчик.

– Поди не Ломоносовы! – фыркнул в усы дед.

– Да? – Петька задумался. – А я буду как Крамаров. Папка меня увидит в кино, и ему станет стыдно, что он нас бросил!

– Э-хе-хе! – тяжело вздохнул Ефим Родионович. – Боюсь, внучек, что твоему папке такое чувство как стыд неведомо… Беги давай переодеваться!

Он снял Петьку с колен и подтолкнул в сторону детской комнаты. А сам загрустил.

У Наташи сразу не заладилось с Андреем. Сечкин переживал, он сам фактически навязал дочери этот брак. Не смогли они с матерью её, дочку единственную, отгородить от страданий. А всего-то и нужно было – не лезть в её личную жизнь. А с другой стороны – как не лезть, если она сама себе цену не сложит? Видели, что дочка горда и свободолюбива.

– Что ты переживаешь? – успокаивала мужа жена. – Ты же не знаешь, как оно там у них… Ты же в постели с ними не бывал…

– Так-то оно так, только я же вижу… Нет промеж них любви. Как испарилась куда-то…

А потом сколько они Наташу на замужество подталкивали. И мужики попадались добротные, без гнили. Но, вот, упёрлась и ни в какую, как будто её на костёр тащили. А Петька рос, ему уже нужен был отец. Дед, конечно, тоже мужчина, но отец, всё одно, ближе. К нему и отношение другое и обучение от него полезнее. Времена-то меняются. К чему Петьке дедовские навыки, полученные в эпоху, когда и электричества не было?

– Опять они его обижают?! – возмутилась Наташа, когда Ефим Родионович обмолвился о драке внука. – Ну ничего, я с осени приду работать, я им там всем покажу!

Ей уж и вправду не терпелось. Осталось летом сдать «госы», а договориться о месте работы она успела – в школу к сыну. Учительница по рисованию была в пенсионном возрасте и держалась в школе только по просьбе директрисы.

– Да ты не о том! – скривился отец. – Чего ты в мальчишеские дела лезешь, женщина? Не убьют! Я тебе про отца его.

– Где я отца ему возьму?! – поджала губы Наташа. – Лучше без отца, чем с таким как Коноплёв!

– Ну, это не моё дело. Сама разбирайся в своей личной жизни. Я тебе за просто так рассказал, без смыслу, – закончил разговор дед Ефим и уткнулся в газету.

Перед сном Ефим Родионович поговорил с женой. Как-то же надо было дочь в чувство приводить? Негоже женщине без мужа, а сыну без отца. Не по-людски и перед односельчанами срамно. Обсудили они всех местных женихов, да всех и забраковали: тот пьёт, этот гуляет, третий драчливый, четвёртый беспутный.

– В город ей надо, – решила Дарья Петровна. – Чего бабе с дитём на парубков кидаться? Нужно вдовца искать или разведённого, чтоб понимал мужик, в чём его счастье.

– В чём? – заинтересовался Ефим Родионович.

– А ты не знаешь? – фыркнула жена.

– Может и знаю… А ты об чём?

– Иди ужо ко мне, забывчивый мой, – Дарья Петровна обняла мужа, притянула к себе. – Напомню!

Эх, кто бы и Наташе напомнил! Она мужчин сторонилась, да уж прямо надо сказать – боялась, крест на себе поставила. Думала, что не хватит ей той самой женской мудрости, позволяющей слепить из простого мужика с традиционным набором причуд и пороков отличного семьянина. А других-то в посёлке и не было. А раз не хватит, то зачем ещё раз в этот омут – совсем утопиться? Оттого и любовь всю – на сына…

Да и вокруг что: пьянство, семейные ссоры, измены, драки. У той же подруги Веры от праздника к празднику то губа разбита, то фингал под глазом, то шишка на лбу, а то и нос сломан. А такая любовь была! Казалось Наташе, что мужики перевелись. Не было таких, как её отец. Но женское своего раз от раза требовало, тогда Наташа, повыв тихонько в подушку, чтобы не слышали родители и Петька, вставала, доставала из шкафа бутылку коньяка…

Вот, ведь, странное дело: женщина одинокая, сама себе хозяйка и мужиков полно вокруг свободных и на любовь охочих, так нет же… Не о чести думала Наташа. Какая честь, когда уже ребёнок имеется? Не осудил бы её никто. Полно было и женщин гулящих и девок, с пути праведного сошедших. Не хотела она сердце своё пошлостью губить. Понимала, что раз отдалась без любви, второй раз и любовь утратит ценность, а любить хотелось, чтобы как у всех. Чем она хуже?

Как-то перебрала и на работу явилась с тяжёлого похмелья. Вера, пришедшая за покупками, удивилась: «Ты бухала, что ли?»

Наташа смутилась и покраснела.

– Понятно! Мужика хотела, – догадалась Вера.

– Очень нужно! – фыркнула Наташа.

– Нужно, если бухала, – задумалась Вера. – Слушай-ка, Мишка, который механик у твоего на шхуне, давно на тебя виды имеет.

– Мне за него его Люська все космы повыдёргивает! – усмехнулась Наташа.

– Да где та Люська и где ты?! – возмутилась подруга. – Нашла с кем себя сравнивать!

Люська была известной распутницей в Порт-Стрелке. За глаза мужики звали её наставником юных самцов.

– Не хочу! – Сечкина поморщилась. – Переживу как-нибудь. Не я первая, не я последняя.

Правда с тех пор пить перестала. Стала читать всякое, желательно не про любовь. Постепенно даже взяла себя в руки, полностью сосредоточилась на подготовке к выпускным экзаменам, думам о мужиках в её голове совсем не осталось места. Но…

В тот злополучный день в самом конце мая восемьдесят второго, выйдя из дома за водой к колодцу, она вдруг обнаружила, что в усадьбу напротив вселяются новые жильцы. Дом пустовал два года, казался мёртвым уже окончательно. Ан вишь!

Наташа оставила вёдра и коромысло на скамье у калитки и подошла, чтобы поздороваться.

И остолбенела: новыми соседями были полковник Рукавишников и его жена.

Отец Виталия хоть и был «небожителем», но родился и вырос в деревне. Когда небо ему закрыли по состоянию здоровья, он спустился с небес и ощутил в себе нечто крестьянское. Ему захотелось возиться с землёй. И жена его тоже считала, что старость должна быть активной, а активной она может быть только на земле. В этих местах Рукавишникова прожили более десяти лет и привязались к ним душой и сердцем.

Наташа родителям Виталия представлена не была. Считалось неприличным девушке ходить в дом к парню. Такое право имела только невеста. Сам Виталий родителям об отношениях с Наташей не говорил. Он вообще не рассказывал им никогда о своих амурных делах. Понятное дело, Наташа Рукавишниковых знала. Да к тому же, мама Виталия была председателем родительского комитета школы. На школьных спектаклях все почести отдавались актёрам и режиссёру. Сечкина была в стороне. Виталий почему-то не выделял Наташу, а она была скромницей. Ей было уютно в тени чужой славы.

Павел Аркадьевич был ростом невелик, но крепок, как бочонок. Его седые волосы на «вольных хлебах» отросли и образовали на голове кучерявый стожок. Внешность у лётчика была типичной финно-угорской – то ли мордва, то ли чудин. Виталик пошёл в маму, унаследовав от отца только сочные губы. Мама Виталика за последнее время чуть располнела, но оставалась всё такой же миловидной, как раньше. Она всегда носила короткую причёску, предпочитала юбкам брюки или джинсы, а волосы красила так часто, что и сама забыла, кто она – шатенка или брюнетка. Сейчас она была рыжеволосой, как лисья шкура.

– Вы к кому, женщина? – поинтересовалась у подошедшей Наташи.

– Здравствуйте, Ирина Максимовна, с новосельем вас! Я ваша соседка из дома напротив. Мы – Сечкины.

– А вы не Наташа ли?

– Наташа, – та отчего-то смутилась.

– Так это вас Виталик должен был везти в Москву? – Ирина Максимовна приблизилась вплотную.

Сечкина отступила на шаг, сохраняя дистанцию:

– Это была предварительная договорённость. Он не сказал мне, когда должен был приехать. Я не успела бы подготовиться к отъезду. А потом… Он не очень-то и хотел…

Она выпалила все это скороговоркой, но Ирина Максимовна её поняла.

– А ты хотела? – спросила она.

Хотела ли она? Наташа покраснела, засмущалась, стала ковырять траву носком туфельки.

– Я уже замужем, – ответила, глядя в землю. – Была. У меня сын. Обращайтесь, если понадобится помощь. Мы запросто, по-соседски…

Развернулась, забрала вёдра и ушла к себе во двор. Разнервничалась. Вот оно опять… Вспоминала она все эти годы Виталика? Вспоминала. Мечтала о нём? Мечтала. Винила себя, что сама не пошла навстречу? А вот тут уж фиг с маком! У каждой влюблённой женщины есть красная черта, через которую ни она сама не переступит, ни своему возлюбленному не даст переступить.

Весь вечер мысли вертелись вокруг Виталия. Когда-нибудь он должен будет приехать к родителям. Наверняка уже женат. Как ей себя вести? А вдруг?..

Ничего. Если объявится, Наташа уйдёт с сыном к тётке, жившей в районе рыбозавода. Так сказать, от греха подальше. На этом и успокоилась бы, но Ирина Максимовна в тот же вечер пришла почтение засвидетельствовать. С Ефимом Родионовичем и Дарьей Петровной новая соседка была знакома хорошо. Сечкины всегда были в родительском комитете школы, начиная со своего первенца. Ирина Максимовна принесла коробку шоколадных конфет московской фабрики – редкостную по тем временам вещь. Сечкины поставили самовар. Сели в саду в беседке.

– А что же Павел Аркадьевич?

– Устал просто. Ну, теперь уж позже познакомится непременно, он ведь не бука у меня, мы ещё по-соседски посидим с вами не раз, – Ирина Максимовна улыбалась открыто, не верить ей резона не было.

– Да чего ждать следующего раза? – удивился Ефим Родионович. К конфетам положили то, да другое, вот и застолье… вот и соседей полон двор. Рукавишникова ушла и вернулась с мужем, одетым по форме и полной авоськой водки.

– Вот это разговор! – оживились мужики.

После тройки тостов народ запел. Затем и гармониста вытребовали, перешли к танцам. Рукавишникова вызвалась помогать хозяйкам. Как-то остались с Наташей наедине в кухне, Ирина Максимовна поинтересовалась:

– Наташенька, а почему вы моего Виталика бросили?

– Я бросила?! – возмутилась Сечкина. – Он ко мне в те дни даже не подошёл! Пропьянствовал с друзьями, а обо мне и не вспомнил. Ну и пусть!

– Хм! – Рукавишникова прикусила губу и задумалась, оставив Наташины возмущения без комментариев.

Уже поздно вечером при расставании Ирина Максимовна обмолвилась. Сечкины враз протрезвели.

– А ведь могли мы с вами породниться, если бы наш Виталик не сбрендил!

– Вот как?! – Сечкины уставились на Наташу, требуя объяснений.

– Не сложилось, – пожала плечами дочка. – И уже не сложится.