Дела стоящие и суета на побегушках. Сборник рассказов

Редактор Тимофей Александрович Пронченко

Иллюстратор Е. Мешков

© Нина Пронченко, 2018

© Е. Мешков, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4493-0477-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пустяки! Дело житейское!
Рассказ

На всей нижней половине дома Филипп был один. Старшие братья—в школе, мама и младшая сестрёнка, четырёхлетняя Юнка, убирали спальни наверху. Из интересного сейчас было только то, что перед дверью заднего крыльца хлопал крыльями и громко квохтался петух. Тощий, на длинных ногах. Бестолковый и презлющий: благодарности ни к кому не чувствовал! Малюсенькая и невзрачная голова его гордо торчала на общипанной длинной шее. Совсем недавно петух клюнул в ногу брата Юру, да так крепко, что когда мама мазала ранку зеленкой, в сердцах обещалась сварить суп из злодея, а себе завести нового. Безмозглая птица не раскаялась и, если открыть дверь, петух сразу полезет на рожон. Филипп подумал и закрыл дверь защелкой. Тут сам собою выключился свет! В узком коридоре между домом и баней, воцарилась тьма кромешная.

Но если приглядеться и найти дверь в кладовку, дальше можно не беспокоиться: там было верхнее окошко! Филипп нащупал ручку, дверь отворилась. Два деревянных шкафа, до отказа набитые добром, которое жалко выбросить, хранили много интересного. Он выбрал полку повыше и потянул к себе узкую коробку, совсем новую, попавшую сюда, скорее всего, по ошибке. Коробка, как карандаши, выдвигалась в оба конца. Внутренности её выскочили из обложки и рассыпались по полу. Это были металлические тюбики с разноцветными головками. Он поднял тот, что был с зеленой, открутил, и из тюбика сама собою полезла зеленая змейка, что-то вроде зубной пасты. Пахло приятно.

Мазнул один палец, потом другой. Открутил оранжевую головку и тоже мазнул.

Краски! Да такие «классные», что им и воды не надо! Они и без воды чудесно красились! Сначала Филипп разрисовал только ладошки, потом дошел до локтей, и, любуясь в никелевый самовар на нижней полке, разрисовался под индейца целиком. Накрасил щеки, а закончив второе ухо, подумал, что если, вдруг, индеец маме не понравится, сам в бане вымоется, даже с мылом, и дело с концом!

А в доме уже слышались звонкие голоса. Старшие братья вернулись из школы. Самое время выскочить. И он выскочил!

– Тили—тили! Трали – вали! – громко пел вылетевший на середину индеец. Ожидая хохота и восторга, размахивал зелеными руками, прихлопывал оранжевые коленки. Но восторга не последовало.

Ахнул только Юрка, и то, как—то невесело ахнул… Совсем не так следует встречать краснокожих!

Филипп остановил индейский танец. Если тебе не рады, чего зря стараться? Хотел присесть на стул, но тут братья взвыли:

– Стой! Стой, где стоишь! Мама тебя видела?

Индеец отвечал словами самого Карлсона:

– Пустяки! Дело житейское! Вымоюсь в бане, если что…

– Филипп! – Володя почему – то заговорил шепотом.

– Какая баня? Краски масляные!

Тебя будут отмачивать в керосиновой бочке!

Мальчишка почуял недоброе: бочка Гвидона просто ерунда в сравнении с той, куда братья собирались засунуть его, Филиппа!

– Хорошо еще, что папа не приехал! – добавил Юрка, округлив глаза.

– Да нет, он еще успеет! – уверенно отвечал Володя.

Радость разом сгинула. Своя прежняя неприметная кожа в одну минуту показалась во сто раз лучше расписной индейской!

А из верхней половины дома спускалась мама.

– Матерь божья! – воскликнула она, увидев младшего сына.

– Пустяки! – повторил Филипп, уже не так уверенно. – Дело житейское!

– Какие там пустяки? Труба твое дело! – Юрка стоял повелителем, скрестив руки на груди.

– Ой, что тебе будет…..!

Придумывать наказания старшие братья были великие охотники. Каждый старался преуспеть. Так как мать, присев на лестничную ступеньку, почему-то молчала, дело у них пошло как по маслу.

– Будет сидеть в бане! – уверенно продолжил Володя. – Даже не знаю, сколько ему придется сидеть? Может быть, целую ночь?

Сидеть в бане, как в темных застенках, старшие братья отправлялись на час – другой за большие грехи. Филиппа в баню еще никто не сажал, только в коридор, соединявший дом, кладовку и баню под общей крышей.

Обычно он колотил в дверь, требовал свободы. Выл громко, чтобы всем слышно. Но потом вой становился тише, тише и плавно переходил в любимую песню. «Сяду я верхом на коня! – пел узник. «Ты неси по полю меня…!» Это означало, что мальчишка отыскал себе подходящее занятие. Везде люди живут!

В предбаннике же, у самой батареи, за гладильной доской, стоял раскрученный и брошенный братом Юркой, электрический утюг. Крути дальше, сколько захочешь! И брызкалка – штука хорошая!

Но что ждало его теперь?

Чувствуя опасность для брата, никем до сих пор не замеченная, верная Юнка, вихрем слетев со ступенек, встала рядом: – Я с тобой пойду! В баню! С тобой!

Мать, уже чему – то улыбаясь, велела старшему сыну принести фотоаппарат: – Встань к окну! – сказала она Филиппу и щелкнула раз, другой, третий… Судьба мгновенно повернулась счастливым боком. Раз мама не сердится, старшие братья тут же развеселились: они – не зануды! Индеец—то был – будь здоров! И они хохотали, повторяя:

– Пустяки! Дело житейское!

– Мам, – вернулся к делу Юрка, – а может его и не надо отмачивать, а?

Пусть засохнет хорошенько, а потом сам и облупится! Может он за недельку уже и облупится?

Теперь великодушие распирало старших. Но Филипп, услыхав новость, похолодел:

– Как это « за недельку»? – повернулся он к матери. По щекам индейца потекли разноцветные слезы.

– Не плачь! – сказала мама. – Сейчас вымою! Это краски гуашевые, не масляные!

И она увела Филиппа в баню: долго терла мочалкой с мылом, поливала из душа. Филипп терпел и даже радовался: куда лучше керосиновой бочки!

Через полчаса, опять белокожий, мальчишка носился по всему двору. Сам себе отдавая команды, гнался за безмозглым петухом. Перепутав прошлую игру с теперешней, которую только что начал Филипп, за ним спешила сестра Юнка. – Ваше Величество! – звала брата Юнка. Она забыла, что вчера, поссорившись с непослушной подданной, король – Филипп, не колеблясь, отрекся от престола, и сегодня за петухом во дворе гнался совсем не король, а простой Карлсон.

Дела стоящие и суета на побегушках
Рассказ

Когда на улице капает, капает, да ещё лёд под каждой лужей, в такую погоду гулять не так уж и весело. А если у тебя к тому же перевязано тёплым платком горло, то выпроситься во двор нечего и пытаться.

Решив это про себя, Филипп сел к телевизору. Собирался посмотреть что—то толковое, пока мама не спохватилась выключить. И что же? Ученые люди с экрана объявили: всех на Земле посчитали перед самой ёлкой. Насчитали семь миллиардов, 137 миллионов, пятьсот семьдесят семь тысяч и еще семьсот пятьдесят людей. Но, чтобы совсем—совсем точно, так не посчитали! Посчитали с ошибкой! Кого—то на Земле забыли! Забыли!

Может человек такому делу радоваться? Не может! И Филипп бросил пультик. В комнате стало совсем тихо.

В углу большого дивана, без единого звука, сидела сестра Юнка и, не отрываясь, гляделась в мамино зеркальце. Все было просто: со вчерашнего дня в её уши воткнули жемчужные сережки. Радость такой перемены подействовала оглушительно. Второй день никто в доме Юнку не слышал, а с тех пор, как нашлось мамино зеркальце, она и вовсе стала пропадать из виду. Пряталась в укромных местах и замирала перед зеркальцем.

Филипп подошел, влез с ногами на диван.

Нужно сказать, что его сестра, Юнка, арифметику считала великим делом. Она обожала шестилетнего брата и искренне верила в его несравненную ученость. Ей самой дело это поддавалось плохо. Но Юнка не унывала. Скандальные истории, когда к десяти положенным пальцам неожиданно объявлялись один—два лишних, умная голова улаживала с ходу:

– Слава Богу, все! Все на месте! —кивала она, точно, как это делала бабушка, и тут же уносилась – поминай, как звали!

Филипп придвинулся поближе, чтобы начать дельный разговор.

– На земле семь миллиардов, 137 миллионов, 577 тысяч и еще750 людей!

– сказал он.

– Но это приблизительно. Точно никто не знает!

– Даже ты? – удивилась Юнка.

Филипп скромно потупился: – Никто!

Продолжать было без толку: сестра опять уставилась в зеркальце, и он снова включил телевизор.

Лысый человек на экране часто повторял красивое слово «кризис». Не все было ясно, но догадаться можно: и этот банкир, и все его приятели стали бедными! «Кризис» обокрал всех под чистую!

Чтобы уж совсем прямо – так лысый денег не просил: стеснялся!

Но решился объявить своё горе по телевизору, чтобы добрые люди пожалели да помогли, кто чем может.

Догадку эту Филиппу подсказал случай.

Два дня назад по пути в город в утреннюю электричку, которая возила их с бабушкой мучиться к городскому стоматологу, вошел мальчишка—цыган со старшей сестрой, стал в проходе, огляделся веселыми блестящими глазами по сторонам и затараторил громко, как стихи: – Люди добрии! Мама, папа умерли! Мы с Дону приихалы, вертаться збираемси… ПоможИте, люди добрии, хто скильки можить!

Сестра его растянула гармошку, висевшую на плечах, а мальчишка запел звонким бравым голосом: « Хде Вы таперь? Хто Вам цилуить пальцы? Куды убёг Ваш китайчонок Ли?…»

Всё, что было в песне: и беглый китайчонок, и красивый лиловый негр, и старинная машина, которая носилась по чужеземным улицам—закоулкам лучше всякой новой иномарки, всё это заворожило Филиппа. Очнулся он, когда бабушка совала крупную жёлтую монетку певцу в кепку.

– Бабушка, ещё дай! У них все умерли! – заволновался Филипп, близко оглядывая певца и гармошку.

– Живы все, слава Богу! – отвечала бабушка. И, сердито отвернувшись к окну, продолжила в полголоса, но так, чтобы слышала соседка, сидевшая напротив: – Стыд какой! Куда только власть смотрит?

Соседка напротив сразу обрадовалась и согласно закивала. Она тоже считала, что на цыганятах власть промахнулась, а всё потому, что смотрела не туда, куда хотелось и бабушке, и соседке, а в какую—то совсем другую сторону.

Лысый в телевизоре на гармошке не играл, песни не спел, но, кроме добрых людей, на кого ему было надеяться?

Несметная армия добрых людей, к которой Филипп, само – собой, причислял себя, помогает всем, кому не повезёт. Если не повезёт… Если совсем—совсем не повезёт…

Тут его мысли бросили банкира и дружно перепрыгнули к брату Юрке. Был у братца такой невезучий случай! На осенних каникулах Юрка размножил на отцовском принтере скандинавские кроссворды и мечтал «загнать» их в электричке, чтобы « карманные» деньги потекли к нему рекой… План свой брат держал в секрете. А секрет – раз, и открылся

Случилось это в тот день, когда Филипп с бабушкой возвращались с обновками из города. Поезд « Ириновского направления» до станции «Ладожское озеро» уже собрался отправиться, когда в двери их вагона влетел Юрка. Успел! Стоя в проходе у самой двери, стряхнул дождинки с куртки, выдернул проводки из ушей, выхватил из рюкзака пачку печатных листков, уверенно вскинул руку и начал :

– Скандинавские кроссворды! 12 листов за шесть рублей!

Узнав своего внука, махавшего листками в другом конце вагона, бабушка изумлённо ахнула:

– Матерь Божья!

Она мигом отвернулась к окну и притянула к себе Филиппа:

– Филипп, люди кругом! Молчи, ради Бога! Молчи, не высовывайся! Очень тебя прошу!

Губы её шептали прямо в ухо. Филипп насторожился. Он не понимал: с чего тут волноваться и почему молчать? Недовольно высвободился, отстранился, но ослушаться не посмел. Сидел, молчал и упорно следил за братом.

В вагоне тихо, на звонкий призыв никто не откликается. Но Юрка не хотел этому верить.

– Так, слушаем внимательно! – продолжал он властно, как воспитательница.

– Скандинавские кроссворды! Шесть рублей за 12 листов. Считать умеете? Шесть рублей за 12 листов!

Вагон безмолвствовал.

Терпение кончилось, Филипп не выдержал и вскинулся: он хотел всех образумить. Один листок скандинавских кроссвордов всего пятьдесят копеек! Он – то считать умеет…

Но образумить не получилось.

– Выходим, выходим! Бабушка тут же ухватила его за руку и потащила за собой к ближнему выходу. Народу было столько, что они запутались, вышли не на своей остановке, а гораздо раньше. Состав дернулся, двери закрылись, электричка с Юркой и скандинавскими кроссвордами покатила вперед, а они остались на чужой платформе.

Откормленные пассажирами голуби лениво топтались малиновыми лапками в мелких лужах, выбирая рассыпанные зёрна и крошки, а бедные голодные воробьи сновали между сытыми собратьями, подбирая остатки.

– Давай присядем! Следующая не скоро… Бабушка села на вымокшую скамейку.

Сбивчиво и уже не так решительно, как в вагоне, она принялась объяснять, что никому в семье знать про Юркины кроссворды не следует. А потому, пусть Филипп всё это поскорее забудет.

– Как это я забуду? Я ничего не забываю! Это ты всё забываешь, а я н—е—е—т…!

– Ну, не то, чтобы забыть… Просто не говори, ни отцу, ни маме… Если отец про Юркины торги узнает, скандал будет до небес! Прошлый раз, когда сам в дневнике расписался, сколько он в бане сидел, помнишь? А что ему теперь светит, даже представить страшно! Ты большой мальчик, должен понять: мало ему не покажется! А промолчишь, я с ним сама разберусь! Всё, Бог даст, и уладится…

– Да ладно, бабушка! Не переживай! Если ты так боишься, я никому не скажу! Хотя что тут такого? За что его?

– Как за что? Знакомых полно! Люди скажут: смотри, кого вырастили! Легких денег хочет! Разве это дело— кроссвордами торговать? Нет, совсем не дело, так, чепуха на побегушках!

Скандинавские кроссворды в электричках «Ириновского направления», по которым полдня мотался промокший и озябший братец, никто не купил, и « лёгкие деньги» в Юркин карман не потекли.

– Слабоумное «Ириновское направление»! Точка! – доверительно объяснял Юрка Филиппу.

– Считать не умеют! Двенадцать кроссвордов за шесть рублей – и никто? Все слабоумные, всё направление!

Тем дело тогда и кончилось.

Мысли Филиппа опять запрыгали, заскакали. Но он быстро навел порядок: вспомнил, что забыл, и нищий безработный банкир благополучно вылез наперёд. От Филиппа он ждал дела наверняка, а не какой—то «чепухи на побегушках»!

Вот если сапожником? Это уж точно дело стоящее! Совсем недавно Филипп примерял его для себя.

Случилось это, когда дед приехал из деревни и пару дней согласился погостить. Деревенскому человеку в городе скучно. Чтобы развеселиться, дед взялся навести порядок на чердаке. Филиппа выбрал в помощники. В куче добра, которая спустилась тогда вместе с ними по чердачной лестнице, оказались старые, но очень тёплые ботинки. Их— то они и понесли в починку.

Маленькая сапожная будочка примостилась у почты. Внутри было тесно и тепло. Пахло чем – то незнакомым, но очень приятным для понимающего носа. Могучий старик—сапожник, лохматый, с серой гривой, поднял густые брови и взглянул синими веселыми глазами. Колесо, которое крутилось рядом и сыпало искрами, очень приглянулось Филиппу. А лохматого старика, получив назад ботинки, дед крепко похвалил: – Мастер! Еще столько проходят! – и постучал по новеньким подошвам. Филиппу тогда захотелось, чтобы и про него дед сказал также хорошо и просто: мастер! А как было бы весело самому крутить « точилку», то самое каменное колесо, из которого искры сыплются!

Однако точно и окончательно дела себе Филипп пока не выбрал, кем быть толком не решил. Может будет сочинять мультики и всякое такое… А может пойдёт в сапожники или станет солдатом —пехотинцем. Пехотинец— самый главный солдат. Пока он по земле не прошёл, никто победу не признает. А как прошёл— всё, победа! Ещё он хорошо считает. Это тоже дело хорошее! Но мультики – всё же веселее… Особенно про котят…