Очевидец

Никогда не откладывай на завтра то,

что можно сделать послезавтра.

Марк Твен, американский писатель.

Глава 1

Работать можно даже в такой дыре, как ООО «Мастерская по производству нестандартного оборудования». В течение четырех с лишним лет я прихожу сюда вечерами, включаю сварочный аппарат и работаю в полном одиночестве, поскольку днем я учусь в университете. Вечерами здесь никого, кроме сторожа. Здесь не донимают посторонними разговорами, а время летит здесь мухой: не успеешь приступить к работе, как пора возвращаться домой.

Выполнив обычную норму, я посмотрел на часы: шел двенадцатый час ночи. Потом сбросил с себя брезентовую робу, переоделся, распрощался со сторожем и заснеженной площадью пошел к центральным воротам. В советское время здесь размещались казармы, вместо мастерской был военный гараж. Однако наступили известные времена, воинскую часть сократили, и бывшие казармы передали городу. Вместо солдат здесь теперь городок правоохранителей – районное управление внутренних дел, прокуратура и суд, а также коллегия адвокатов. И здесь же, в местном полку по охране общественного порядка, работают мои лучшие друзья – Козюлин Мишка и Петька Обухов. Мы дружим с детсадовских времен.

Когда подошла нам пора служить в армии, вдруг стало ясно, что судьба разводит нас по разным концам страны. Мы, естественно, не согласись с подобной постановкой вопроса: Мишка шел во внутренние войска, а мы с Петькой Обуховым – на границу.

Это было несправедливо. Мы явились к военному комиссару и запели про мужскую дружбу, которая идет едва не с пеленок.

Подполковник тут же решил нашу проблему. Так мы оказались во внутренних войсках – в горах, похожих на степь, потому что горы маячили лишь на горизонте. Зато мы были вместе.

И так эти горы маячили перед нами все два года, пока нас не уволили на гражданку в званиях старших сержантов. Однажды, впрочем, меня ударило в плечо, когда мы наткнулись на засаду во время зачистки какой-то деревни, и Козюлин Мишка вытащил меня из-под обстрела.

После армейской службы наши пути слегка разошлись. Мишку с Петькой потянуло в ментуру, а потом Мишка женился. Короче говоря, из нас троих теперь только я один на гражданке. Остальные двое прохлаждаются в ментуре…

Шагая утоптанной тропкой, я вырулил к зданию штаба. На высоком бетонном крыльце маячили двое в форме. По ступеням спускались еще трое. Среди них оказался Мишка Козюлин. Обухов был здесь же.

Мишка пожал мне руку. Обычно мы долго с ним разговариваем, однако на этот раз время его поджимало.

– Подбросишь? – спросил я.

– Без проблем…

Водитель сел за руль. Я скакнул следом за Мишкой, и машина двинулась в сторону улицы Жуковского. Благодаря подобной оказии я рассчитывал быстро добраться до дома. Мне уже чудился стакан кефира и постель, однако водитель проскочил перекресток. Подобный расклад, естественно, не входил в мои планы. Козюлин угадал мое настроение, и пояснил, что на обратном пути меня подкинут прямо до дома.

Голос у Мишки звучал уверенно. Остальные молчали.

Мы остановились возле кафе «Трактир у Дороги». Это была обычная забегаловка с ресторанными ценами. Питейное заведение работало сутками напролет, обслуживая проезжий люд, баб-одиночек, шпану без царя в голове и прочих озабоченных. Окна в трактире светились ярко. На площадке у входа стояли машины разных марок, включая чей-то темный внедорожник.

Мы выбрались наружу и двинули к заведению. Я тащился позади всех, ни о чем не думая. Я просто устал и хотел спать.

Внутри оказалось накурено. Шашлычный запах перемешался здесь с запахом водки, вина, прелых тел и дезодоранта.

Какой-то «кабан» спортивной наружности бултыхался в дальнем углу за столом, разевая глотку. На вид ему было за тридцать, и я теперь каялся, что подсел к Мишке в машину, ибо шел бы теперь домой, вдыхая спокойный ночной воздух. Если о чем и надо было мне думать, так это о защите дипломной работы. Мне уже чудилась адвокатская практика. Другие виды юридической деятельности, казалось, были созданы не для меня: остальное было слишком знакомо и осязаемо. Армейские будни до сих пор наплывали кошмаром, так что становилось не по себе.

Козюлин смотрел в сторону Кабана. Лицо напряглось и застыло. Казалось, Мишка готов был прыгнуть ему навстречу и тут же сцепиться.

Кабан бойко жестикулировал. Потом замолчал и посмотрел в нашу сторону. Овальное лицо, внушительный нос. Подобные носы бывают у спортсменов и горных жителей.

Через зал к нам торопился невысокий гражданин с дугообразными бровями и в черном костюме. Из нагрудного кармана у него торчал краешек носового платка. Вероятно, это был местный распорядитель.

– Моя фамилия Карапетян, – представился он. – Полюбуйтесь на него! Знать ничего не хочет, понимаешь… Пристает ко всем. – Карапетян перешел на шепот. – Говорят, это местный авторитет… Уберите его отсюда. Он же орет, понимаешь.

– Пишите заявление, – решил Мишка.

Карапетян моментально расстроился. На секунду он замолчал, сморщил лицо, потом стал верещать по-птичьи, без перерыва:

– Какое заявление, понимаешь! Слющай… При чем здесь эта бумажка?! Завтра начальник придет и напишет. Хоть десять бумажек напишет тебе!.. Обязательно…

– Мне нужно одну, – хмурился Мишка.

Трактирная клиентура, расправив уши, с любопытством наблюдала за развитием событий, предвкушая бесплатный спектакль. В углу тем временем обозначилось буйное шевеление: Кабан дернулся кверху и пошел в нашу сторону, задевая столы. Гремела посуда, звенели вилки.

– Вам не меня ли?! – громко спрашивал он. – Вот он я весь! А ты, армянская душа, пока отдыхай!

Он раскинул руки, очередная стекляшка сорвалась на пол. Народ лихорадочно улыбался, блестя глазами в нашу сторону. Я инстинктивно поджался.

– Не надо меня держать! – Кабан отмахнулся от чьей-то ладони и встал рядом с нами.

В нем оказалось за метр девяносто, поскольку при моих ста восьмидесяти я смотрел на него снизу вверх. Кабанье копыто поднялось и уперлось Мишке в грудь – туда, где билось беспокойное сердце. Затем копыто стало напирать, сотрясая Мишку, словно боксерскую грушу. Кабан напрашивался на неприятности.

Мишка стоял изваянием, и это меня удивляло.

– Копыта убери, – отчетливо произнес один из ментов.

– Не понял! А ну повтори! – кашлянул Кабан, не оборачиваясь в сторону голоса. – Я хочу слышать!..

Он дурашливо сжался, подставляя ухо к Мишкиному лицу.

– Перестань, здесь не цирк, – произнес Михаил, убирая с груди чужой кулак. – В чем дело?

– Дело? – Кабан вращал белками глаз. – А вот оно – дело!

Кабан обернулся к Карапетяну, положил на его покатые низкие плечи обе ладони и с силой швырнул от себя.

Распорядитель опрокинулся к двери, махая всеми конечностями. Кабан двинулся следом, и тут же у него на руках повисли двое в форме. А тот словно этого и ждал. Тараща глаза, он стряхнул с себя сержантов, а молоденького стажера, парня в штатском, опрокинул тычком ладони в лоб.

Это уже был, увы, не спектакль. Это было сопротивление, потому что у Кабана в ход пошли кулаки: армянин с рассеченной губой вновь полетел на пол, и теперь корчился у стены, собирая кровавые слюни в ладонь. И когда вновь мелькнуло копыто, норовя ударить Мишку в лицо, я вцепился обеими руками Кабану в запястье и крутанул в наружную сторону, добавив коленом меж ног.

Удар бедра достиг цели: Кабан всхлипнул, согнулся в дугу.

– Наручники! – требовал я, – Быстро!..

Металл торопливо хрустнул, однако Кабан развел руки в разные стороны, не давая защелкнуть вторую половинку наручников. Его свалили на пол, ухватились за ноги и волоком потащили на улицу.

Водитель, отворив заднюю дверцу, отскочил в сторону. В ту же секунду возле «уазика» образовался затор: Кабан намертво прилип к стальному проему, раздвинув руки и ноги.

– Прикипел, зараза! – матерился водитель. – Сейчас мы его…

И в тот же миг его пятерня метнулась сзади Кабану между ног, норовя уцепить строптивые яйца. Древний прием сработал: Кабан моментально сжался, прыгнул в машину, и дверца с грохотом затворилась. Однако в ту же секунду изнутри посыпались удары.

Мы сели в машину и двинулись в сторону РУВД. Мужик грохотал железом, совал руку в оконце без стекол, норовя вцепиться мне в волосы.

– Куда мы едем?! – кричал он. – В лес?

– Ты угадал, – ответил Мишка. – Давно я хотел с тобой встретиться. Ох и давно…

Обернувшись, он пристально посмотрел в сторону задержанного. Казалось, еще секунда, и прозвучит дикая криминальная история, в которой Кабан играл первую скрипку. Точно. Он был местным авторитетом, а менты лишь искали повод для его задержания.

– Что за дикарь? – спрашивал я у Мишки. – Расскажи…

– Потом. Потом как-нибудь…

Меня колотило от происшедшего: по времени мне надлежало валяться в постели.

«Впрочем, если б не этот дурак, то всё было бы по-другому», – думал я, глядя в сторону задержанного.

Машина вернулась к зданию штаба и возле крыльца остановилась.

Мишка выпрыгнул первым, направился к задней дверце. Заскрежетал замок, и тут меня оглушила целая серия торопливых и звонких петард. Оглянувшись, я обомлел: Кабан стрелял из пистолета в открытую дверь. Потом выскочил и продолжил стрельбу.

Водитель, деря пистолет из кобуры, кинулся наружу. Следом за ним последовал стажер. На крыльцо из РУВД выскочил парень с автоматом в руке. И тут же упал, не сделав ни единого выстрела.

С другой стороны к нам торопилась милицейская машина. Стажер бросился к ней, остановил, прося помощи, но экипаж повалил его в снег.

– Нас же там стреляют! – базлал от страха стажер.

Кабан тем временем, вздымая снежную пыль, летел в противоположный угол площади – туда, где висела табличка адвокатской конторы. Достигнув угла меж забором и зданием, он упал среди лип и стал зарываться в снег.

Со стороны милицейского полка к нему торопилась милицейская группа. Кабан вскинулся кверху, однако его повалили, застегнули на нем наручники и вывели на утоптанную дорогу. Двуногий боров икал и хрюкал, плюясь разбитыми в кровь губами. Его завели по ступенькам кверху, и скрылись за дверью.

Миша Козюлин лежал без движений. Я пытался его тормошить. Мишка! Дорогой мой друг Мишка! Очнись!..

Меня оттащили в сторону.

– Ему не поможешь… Не трогай.

– Не правда! Надо вызвать скорую…

Второй милиционер, держась за промежность, валялся возле машины. Третьего пытались поднять с крыльца. Четвертый зажимал рану на лице, ползая по ступеням. Нетронутыми остались лишь я да Петька Обухов.

– Пятерых, сука, успел! – говорил какой-то майор, бегая вокруг машины. – Ничего здесь не трогайте!

Поворота к обратному не было никакого, и в это было трудно поверить.

– Пятерых… – доносилось из рации в машине.

А скорая всё не шла. Она словно застряла на другой планете.

Но вот и пришла. Сразу две машины. А следом еще две.

Медики погрузили раненых и кинулись за ворота, оглашая окрестности ревом сирен.

А Мишка всё так же лежал на снегу, ко всему безучастный, белее снега. Зато Кабан продолжал где-то брызгать кровавой слюной и чавкать поганой харей.

Оперативно-следственная группа РУВД в растерянности бродила вокруг машины. Потом прибыл следователь прокуратуры и стал осматривать место происшествия, временами косясь в мою сторону.

От холода и пережитого у меня сверлило в пояснице и сводило стопы. Нет больше Мишки Козюлина. Осталась лишь беременная вдова Люська Козюлина.

Мишку наконец положили в машину и отправили в морг. Рядом кружился Мишкин тесть – бывший оперативный дежурный РУВД, дядя Вова Орлов. И крутил головой, словно усталая лошадь в тесном хомуте. Потом подошел ко мне, пожал руку и вновь принялся ходить кругами.

До моих показаний никому не было дела. Я развернулся и пошел прочь со двора, чувствуя на спине взгляд дяди Вовы Орлова.

В последнее время я только и делал, что работал и учился, используя минуты свободного времени. Я собирался стать юристом – таким, может быть, как великий Кони А.Ф.

«Ловят маленьких воришек к удовольствию больших», – писал поэт Некрасов. Юрист Кони не стал мириться с подобным обыкновением.

Жила когда-то в столице одна баронесса по фамилии Розен. В монашестве – игуменья Митрофания. Кони уличил ее в подлогах с целью изыскания средств на пополнение монастырской казны.

Ещё было дело о великосветском игорном притоне гвардейского штаб-офицера Колёмина, а также дело петербургского мультимиллионера Овсянникова, обвиняемого в поджоге паровой мельницы. Овсянников привлекался к уголовной ответственности по пятнадцати уголовным делам и столько же раз был «оставлен в подозрении». На шестнадцатый раз – при новом суде и новом прокуроре – был полностью изобличен и сослан в Сибирь. Изобличен и сослан! Мультимиллионер! Полтора века тому назад…

Придя домой, я разделся и лег в постель, не говоря ни слова.

В соседней комнате беззвучно спала моя матушка Анна Степановна.

Глава 2

Так началась для меня суббота, одиннадцатого февраля, а в десятом часу того же дня я сидел в кабинете прокуратуры. Следователь был тот же самый, что ночью осматривал Мишкин труп, и звали его Дмитрий Геннадьевич Вялов. Фамилия, впрочем, абсолютно не вязалась с его профессией.

Следователю было за сорок. Под глазами мешки. Вороша на столе бумаги, он курил, роняя повсюду свой пепел.

– Не могу взять в толк, – удивлялся Вялов. – Привезли как человека, а он за пистолет…

Действительно, Кабана увезли от греха подальше. Но тот вытащил пистолет и начал стрелять, словно он в тире.

– Говорят, у него коттедж в частном секторе, – подумал я вслух.

– Коттедж? – Вялов уставился на меня. – Точно, в районе Майской горы.

– Поэтому я не хочу, чтобы обо мне знали раньше времени, – выдавил я из себя.

– В смысле?

Никотин и бессонная ночь лишили Вялова логики. Он не хотел понимать очевидных вещей.

– Где коттеджи – там братки, – рассуждал я.

– Ну… И что?

– При таком раскладе дожить бы до приговора…

Следователь елозил глазами по столу. Потом снова закурил, поднялся из-за стола и стал ходить по кабинету.

Я никогда не курил и был вынужден дышать канцерогеном. Хотя, если разобраться, это было абсолютной мелочью по сравнению с ночным происшествием.

– Выходит, что ты боишься, – подвел черту Вялов, насыщаясь дымом.

Я не спорил. Пусть думает. Зато я исполню свой долг.

– Ты у нас кто? – рассуждал Вялов. – Ты у нас обычный гражданин. А показания гражданина в суде многого стоят. Твои показания для дела имеют принципиальное значение. Эти показания решающие.

Следователь вернулся в кресло.

Я стоял на своем:

– Мне хочется, чтобы обо мне не узнали раньше времени.

– Согласен. Идем к прокурору…

Вялов раздавил сигарету в пепельнице и поднялся.

Пеньков Владимир Петрович, прокурор района, оказался не лучше следователя – ему хотелось показаний прямо здесь и немедленно. Мало того, он почему-то стал утверждать, что ночной стрелок Паша Коньков, будучи спортсменом-биатлонистом, за всё время мухи не обидел. Прокурор произнес это так, словно Паша был в прошлом герой, и теперь этот герой оказался на осадном положении.

Было странно слышать эту ересь от прокурора. Тем более что с утра я забежал к оперативнику Блоцкому, и тот рассказал мне, как полгода назад против Паши возбуждали уголовное дело, потом дело с помощью прокурора развалили, хотя светила Конькову целая пятилетка. Короче, о Паше тюрьма плакала горючими слезами.

– Что же нам делать с тобой? – мямлил картавый прокурор.

Я молчал.

– Бояться в общем-то нечего, – рассуждал прокурор. – Коньков за руками теперь.

– Я сказал о своих условиях, – продолжал я. – Абсолютная анонимность.

Слова попали в цель. Прокурор побежал глазами по книжным полкам.

– Где-то был у меня закон, – бормотал он. – Их же пекут как блины в Госдуме, а денег не выделяют…

Прокурор поднялся и пошел вдоль мебельной стенки, выудил меж толстых томов тонкую кипу листов.

– Распечатка, – сказал он. – Один экземпляр. Но защита будет против, заметьте… Дело в том, что, по большому счету, это ведь нарушение прав обвиняемого – он же не будет знать, кто против него дает показания. Согласитесь, это не совпадает с конвенцией…

Перед глазами у меня вдруг мелькнул и пропал Миша Козюлин. Опер Блоцкий рассказывал, что Мишка умер сразу. Пуля пробила бумажник с денежными купюрами, потом сердце и ушла навылет. Зато прокурор теперь пел про защиту обвиняемого.

– Перебьётся, – произнес я, обрубая прокурору пути для маневра.

– Это я так, – смягчился тот. – Может, мы сами чего-то еще не знаем. Пусть так и будет… Пишите заявление на мое имя, и мы присвоим вам псевдоним. И будем допрашивать вас в суде с помощью зеркальной комнаты, которой пока что нет.

У меня глаза полезли на лоб. Сообщение удивляло своей обыденностью.

– Зеркальную комнату пока что нам не построили, – продолжал прокурор. – Но псевдоним мы вам обеспечим, об этом не беспокойтесь… Почитайте закон. И возвращайтесь с заявлением.

Вместе со следователем мы двинулись к выходу из кабинета.

– Как бы то ни было, – произнес мне вдогонку прокурор, – вы должны дать показания сегодня же. Как нам вас называть в таком случае?

Он действовал мне на нервы, но я промолчал.

– В таком случае прямо так и запишем…

Я напрягся, не понимая хода его мыслей.

– Сидоров Петр Иванович! – картаво орал он вдогонку. – Устроит вас псевдоним?!

Если б меня назвали горшком, даже и это меня устроило бы, потому что торчать у бандитов на виду не входило в мои планы. Неискушённый в хитросплетениях практической юриспруденции, я пока ничего другого придумать не мог. Однако природная интуиция подсказывала, что именно так и следует поступить.

Мы вернулись к Вялову в кабинет и стали писать показания. В графе фамилия стояли теперь не мои данные, а Сидорова Петра Ивановича. В псевдониме, придуманном прокурором на скорую руку, чувствовалась насмешка.

– Вообще-то ты прав, – говорил теперь следователь. – Возможно, я и сам поступил бы так же, окажись на твоем месте. Короче говоря, не стесняйся и действуй на полную катушку, потому что, кроме тебя, действительно больше некому…

Следователь теперь не казался мне ни сонным, ни вялым. Мы записали в протокол все обстоятельства дела – вплоть до того, как я вернулся домой. Отметили даже факт, что убийца назойливо спрашивал, куда его везут.

– Прикинь. – Следователь перешел вдруг на «ты». – Он теперь утверждает, что менты возили его в лес…

– Куда?

– Зинин Саня, – сморщился Вялов, – адвокатишка хромоногий… Короче, научил говорить про лес. Больше придумать ничего не смог… Мол, что в лес возили – мозг освежить…А по времени не совпадает. Мы уже проверяли, армянина трактирного допросили, – а не выходит. Короче, твои показания подтверждают нашу версию, так что обвинение по триста семнадцатой будет верным – посягательство на жизнь работника правоохранительного органа.

– Нескольких, – добавил я.

– В этом ты прав, старина, прости…

Следователь опять потянулся к пачке с сигаретами, но та оказалась пустой. Вялов откинулся на спинку кресла, затем поднялся, подошел к окну и прикрыл форточку.

– Никак не пойму, – рассуждал Вялов. – Неужели решил с пьяных глаз, что не в милицию его привезли, а в лес?

– Ничего не могу сказать, – ответил я, поднимаясь.

Вялов подошел к столу, сгреб тонкие листки ксерокопии закона «О защите потерпевших, свидетелей и других лиц» и протянул мне.

– Читай…

Взяв бумаги, я развернулся и шагнул к двери.

На столе у следователя лежал протокол допроса, подписанный вымышленной фамилией, а также мое заявление о предоставлении государственной защиты и постановление о сохранении в тайне данных о моей личности.

Постановление было помещено в коверт – на нем теперь были оттиски прокурорской печати. Статья, по которой собирались обвинить Пашу Конькова, сулила этому паразиту лишение свободы на срок до двадцати лет либо пожизненное лишение свободы. С учетом количества потерпевших и моратория на смертную казнь, оставалось надеяться, что пожизненное лишение свободы этому поросенку обеспечено.

Глава 3

Я вышел в коридор, опустился на первый этаж и тут столкнул с Мишкиным тестем.

– Вот ты где, а мы тебя ищем повсюду, – говорил он угрюмо. – Дело в том, что Люда пока что ничего не знает – она же в больнице…

– Я в курсе. На сохранении…

Дяде Вова мялся на месте. Это был невысокий круглый мужик, похожий на прокурора Пенькова, но только не картавил.

– Аккуратнее надо, – рассуждал дядя Вова. – Как-нибудь так, чтобы не сильно ее травмировать – ей же скоро рожать.

– Человек в морге, а жена до сих пор не знает… – шипел я. – Удивительно мне, дядя Вова…

Он заранее ставил меня в тупик, надеясь на «как-нибудь». Ухватив меня под руку, повел наружу к своему «Жигуленку». А уже через полчаса мы входили в вестибюль центральной больницы. Навстречу нам еле двигалась жена дяди Вовы. Тетку Елену трясло, из глаз сочилась влага. Орлова прикладывала к ним сырой платок, избегая смотреть в сторону мужа.

– Коленька, – всхлипнула тётка, – как-нибудь, потому что мы не в силах, боимся… Семь месяцев сроку всего…

Дядя Вова стоял возле меня и мотал головой, словно лошадь.

Мы поднялись на третий этаж, узким и длинным коридором прошли до конца и остановились перед закрытой просторной дверью.

– Как-нибудь так, – напутствовала Орлова.

Я потянул на себя дверь, без стука, словно каждый день здесь хожу.

Помещение оказалось ординаторской. Втроем, толпясь, мы вошли внутрь и остановились. Следом за нами медсестра привела под руку Людмилу. Халат на ее животе возвышался горой.

– Люсенька, – всхлипнула мать.

Двое мужиков в белых халатах, что сидели по углам за столами, напряглись. Потом встали и подошли к нам.

– Что случилось? – спросила Людмила. – Бабушка? Дедушка?

Людмилу усадили в просторное кресло.

– С ними всё хорошо, – продолжала тетка Елена. – И с дедушкой. И с бабушкой…

– Неправда, – перебила дочь. – Миша мне после смены звонит с утра, а сейчас почему-то нет. Что с ним? Где он? Что с бабушкой? Говорите, не бойтесь, я выдержу…

Я присел на край кресла и взял Люську за руку, как делал это когда-то очень давно, еще до службы. И вновь ощутил тепло, идущее от нее.

– Тут такое дело, – начал я и понял, что тяну кота за хвост. – С вашими стариками всё в порядке. Дело в том, что Мишку убили…

Лучше б я не говорил этого никогда! Пусть другой кто-то сказал бы, но не я, потому что видеть, как плачет беременная, выше всяких сил.

Заплакали в голос и старшие Орловы. Дядя Вова широкой ладонью размазывал слезы по лицу.

– Где он?! – кричала Людмила. – Я хочу его видеть!

– В морге, – отвечал я.

– Отвезите меня! Я хочу быть с ним!

– Вам нельзя, – бормотали медики. – Вы в положении и это чревато…

– Знаю! Но я жена, и мне надо!

– Ты не одна, Люсенька, – напомнил я. – У тебя ребенок.

– Я понимаю… Заберите меня отсюда.

Не было в мире сил, способных оставить Людмилу в стенах больницы, и медики согласились. Один из них накручивал телефонный диск. Другой, торопясь, писал на клочке бумаги.

– С вами будут дежурить медики, – сказал тот, что писал. – Об этом просил ваш начальник управления. Хотя мы, естественно, не советуем. Будьте всё же в квартире. Не покидайте жилище…

Людмила, утирая слезы платком, молча соглашалась. Она сильная и всё понимает.

– Вас отвезут на нашей машине, – обещал другой медик. – Можете собираться…

Вскоре мы возвращались домой на больничной машине. «Жигуль» дяди Вовы тащился позади нас, колотясь на каждом ухабе.

Минувшая ночь казалась кошмаром. Я рассказывал Людмиле о происшедшем, а та вновь плакала, вспоминая какие-нибудь детали.

– Почему так случилось? – спрашивала она. И вдруг улыбнулась, услышав имя убийцы. Казалось, у нее уже зрел план расправы.

– Сам не пойму, что его заставило, – говорил я. – Причины, поверь, никакой…

Мы прибыли на улицу Оренбургскую, поднялись на пятый этаж и вошли в квартиру Орловых. Здесь мы были с Мишкой не так давно. Шли мимо и решили зайти к его тестю. Купили бутылку водки, закуску и ввалились без приглашения.

«Теперь не с кем будет сюда приходить, – подумал я отрешенно, – нет больше Мишки Козюлина…»

– Уж ты, Коля, нас не бросай, – говорила тетка Елена.

Я обещал, что не брошу, никогда не забуду их семью и помогу. Другие мысли не шли в голову. И тут же вставал в памяти окровавленный образ Паши Конькова – убийцы моего лучшего друга. Наверняка тот искал выход из щекотливого положения, поскольку наверняка теперь знал, какая мера ответственности его ожидает.

А двенадцатого числа, назавтра, мы поехали за Мишкой в морг. Привезли его в гробу и поставили в квартире у тестя. Тут же была его мать, Вера Ивановна, жившая теперь на севере города. Сели, горюя об утрате и вспоминая, как ходили когда-то в детский сад, потом в школу, как позже служили в армии.

Потом пришел Петька Обухов. Судьба его пощадила, и человек, не скрывая, радовался. Меня могло тоже задеть, но я старался молчать об этом.

К вечеру мы разошлись, оставив родню одних коротать время. Людмила тоже осталась дома. Она наотрез отказалась ехать в больницу, хотя роды грозили случиться с минуты на минуту. Две фельдшерицы разного возраста постоянно находились в квартире.

Назавтра, едва рассвело, гроб с телом переправили в милицейский полк, установили в вестибюле, а часу в одиннадцатом началась процедура прощания: начальник УВД генерал-майор Лукин направил сюда офицеров, собравшихся из разных концов области. Люди в форме хмурились в сторону гроба. Нелепость происшедшего поражала каждого. Побывав трижды на Северном Кавказе, Козюлин Мишка получил пулю у себя на родине – из газового пистолета, переделанного под боевой.

– Обыскивать надо, – бубнил чей-то голос у меня за спиной. – Говорю, надо обыскивать, прежде чем сажать…

Видел бы этот нудило, как мы сажали Пашу Конькова в машину! Но мужик не видел, и оттого считал себя умнее всех.

В первом часу похоронная процессия двинулась на городское кладбище, к аллее Славы. Людмила на похороны не поехала, поскольку медики в голос упрашивали не ехать ради ребенка.

Поминальный обед состоялся в столовой городка правоохранителей. Народу было много. Мы с Обуховым выпили, по пути домой купили еще бутылку и зашли ко мне. Нас оставалось двое, и мы собирались держаться друг друга.

В голове временами гремел оркестр, доносились удары мерзлой земли о крышку гроба.