В действующей армии

Предисловие автора

Быть или не быть?

Этот вопрос Гамлета восстаёт перед японским народом при мысли об исходе настоящей войны.

Для Японии он вопрос политической жизни и смерти.

В течении десяти лет все экономические и умственные силы страны были направлены на приготовления к войне с Россией, на подогревание относительно этой войны общественного мнения, на электризацию народного патриотизма и шовинизма.

Теперь ни для кого ни тайна, что это было так, и что упорный десятилетний труд военных приготовлений дал соответствующие результаты.

Все иностранные военные агенты единогласно признают, что японская армия не уступает европейской, отличаясь, кроме того, азиатскою хитростью, восточным презрением к смерти и даже пожалуй зверством недавних дикарей.

Эти последние свойства – нельзя назвать их качествами – делают этого сильного врага особенно упорным.

И на долю России выпало встретиться с ним лицом к лицу, быть может вторично спасая Европу.

Почти сто лет тому назад она спасала её от западных завоевателей, теперь ей, как кажется, выпало на долю спасти от восточных.

И спасение это совершится!

Несмотря на вступление войны в затяжной фазис, в результате, конечно, будет победа над японцами, какою бы ценой жизней её сынов и денежных затрат не пришлось России купить эту победу над сильным, напрягшим все свои силы врагом.

Иначе не может думать ни один истиннорусский человек.

Это сознают и японцы, и этим объясняется их ожесточение в этой войне.

Они не жалеют ни средств, почти последних, засыпая наши войска снарядами, приготовленными ими в громадном количестве, ни людей, которых они приводят «ханшином» и возбуждающими средствами в озверелое состояние.

Все раненые японцы, захваченные нами в плен, оказывались пьяными.

Если офицеры, воодушевлённые любовью к родине, избрали своим девизом «победа или смерть» и этот девиз находили вытатуированным у них на теле, то солдаты лезут на эту смерть под наркозом, хотя и в них нельзя отрицать сознания необходимости победить, чтобы не погибнуть.

Этим объясняется кровопролитность этой войны и продолжительность сражений, длящихся по несколько дней.

Этим объясняется и зверство их над нашими ранеными и даже пленными солдатами, факты которого констатированы официальными актами и не могут быть отнесены к плодам досужей фантазии корреспондентов.

Быть или не быть?

Этот вопрос читается между строк всех японских сообщений и приказов по армии.

Один из этих приказов говорит, что «лучше смерть, нежели плен», что «плен позор, а смерть слава».

Оттого-то японцы предпочитают сделать над собой «харакири», т. е. распороть себе живот или же разбить себе голову о камень, нежели отдаться в плен.

По словам пленных японцев, возвращение на родину для них немыслимо.

Там их ожидает смертная казнь.

Тяжело положение и их семейств в Японии – их окружает общее презрение.

При таких условиях понятно то остервенение, с которым они дерутся, не обращая внимания на потери в людях, лишь бы добиться хотя временного успеха.

И пока что они добиваются его страшно дорогою ценою.

Это борьба отчаяния!

Нетрудно предвидеть, каков будет конец её.

Гамлетовский вопрос Японии разрешится отрицательно.

Это единственный исход войны в более или менее отдалённом будущем.

 
Японец ликует, гордится успехом
«На русских навёл де я страх!»
Но эхо на это презрительным смехом
Ему отвечает в горах:
 
 
«Постой, желтолицый, не очень ли рано
Победу ты видишь в мечтах?
Забрался в средину ты русского стана,
Забыв о своих островках!»
 
 
То эхо невольно смущает японца,
Назад оглянулся со страхом в очах
И видит «страну восходящего солнца»
В кровавых и мрачных лучах.
 
 
Над ней надвигается туча за тучей,
И слышится грома раскат:
То – медленный, верный, как буря могучий,
Шаг русских «железных солдат».
 
 
Им вторят, как эхо, плеск волн океана
И клики победы на русских судах,
И шепчет японец: «действительно рано!»
«Банзай» замирает на робких устах…
 

Ляоян, 2 июля, Н. Э. Гейнце

I. От Петербурга до Москвы

Казалось бы, что писать отъехав всего шестьсот с чем-то вёрст от Петербурга до Москвы, употребив на эту поездку менее полусуток, добрые три четверти которых посвящено было сну.

Однако мне посчастливилось.

Первое, что мне бросилось в глаза в вагоне – это стоявший на сетке чемодан одного из моих vis-a-vis – в купе мы ехали втроём.

Изящно сделанный, плоский, жёлтой кожи чемодан, с висевшей у замка таблеткой, на которой напечатано «The Miyako. Hotel Kyoto. Japan».

Я тотчас же понял, что уж и тут пахнет Дальним Востоком, теми местами, где льётся русская кровь, куда стремлюсь я, а ранее меня уже унеслись туда мои мысли.

И действительно, по счастливой случайности, моими vis-a-vis оказались д. с. с. таможенный ревизор при департаменте таможенных сборов Б. О. Вильчинский и инженер путей сообщения К. К. Иокиш.

Оба были в Маньчжурии, Порт-Артуре и Японии, а последний, выехал из Харбина 7 февраля нынешнего года.

Заинтриговавший меня чемодан оказался принадлежащим ему.

К. К. Иокиш – один из строителей китайской дороги – занят теперь изданием большого альбома с видами этой дороги, постепенным ходом работ на ней, начиная с производившихся разведок, построек, временных рельсовых путей и строений.

Альбом будет издан в ограниченном количестве экземпляров и едва ли поступит в общую продажу.

Это очень жаль, так как по рассказам К. К. Иокиша в нём много интересного и поучительного.

По делу этого издания он и ехал из Петербурга в Москву.

Всё это выяснилось из беседы, которая, не успели мы отъехать от петербургского вокзала, быстро завязалась между мною и моими vis-a-vis по купе, когда я сказал, что еду на театр войны.

– Кто раз поехал на Дальний Восток, то оттуда не вернётся, – заметил К. К. Иокиш.

В этом послышалось для меня что-то устрашающее.

Я попросил объяснение.

Оказалось, что смысл этих слов был совершенно иной.

По словам К. К. край этот представляет такое широкое поприще для деятельности энергичных русских людей, что кто раз туда поехал, не пожелает оттуда вернуться – его потянет туда снова, если он приедет назад в Россию.

– Это именно поприще для деятельности совершенно честной, а между тем, страшно выгодной. Так, например, несколько лет тому назад, двенадцать инженеров сложились по пяти тысяч рублей и построили мукомольную мельницу. Теперь она даёт доходу 144.000 рублей в год.

Сам К. К. Иокиш приобрёл за бесценок береговую полосу на реке Сунгари в Харбине и владеет 52 десятинами и второй пристанью, первая казённая. Платил он по копейке за квадратную сажень, часть перепродал за 10 рублей, теперь эта земля стоит по 100 рублей кв. сажень. Купил он на занятые деньги, уплатил долг и остался большим собственником. У него уже хотят арендовать эту землю под мукомольную мельницу и между прочим, в числе претендентов на неё есть некто М., наживший в короткое время 15.000.000. Вся беда в том, что край был до сих пор наводнён разного рода русскими отбросами и авантюристами, которые любят жать там, где не сеяли; они-то и испортили наше отношение с китайцами, которые привыкли вести дела «на веру» – они доверчивы, но наученные рядом обманов становятся более чем осторожными.

– Вы давно из Маньчжурии?

– Я выехал из Харбина 7 февраля. Во время внезапной атаки порт-артурского флота в ночь на 27 января я был в Харбине. По сведениям, полученным нами из Порт-Артура впечатление этой атаки было потрясающее. Кстати я имею и самые последние известия из Порт-Артура от «последней порт-артурской дамы». Это жена штабс-капитана Шилкина. Она была последней русской женщиной, выехавшей оттуда и прибывшей недавно в Петербург. Живут там в казематах и погребах, и для женщин представляется опасность более от наглого и грубого ухаживания китайцев, простых «боев»^[2], рабочих, чем от японских снарядов.

– Каково расположение Ляояна?

– Ляоян лежит в котловине, а от него в Харбин идёт равнина. До Ляояна вы не увидите живописных мест. Разве изредка рощицы, это непременно китайские кладбища – культ предков ведь развит в Китае в высокой степени.

– Говорят, при постройке китайской дороги много было разрушено китайских кладбищ и отсюда их озлобление.

– Это неправда. Несмотря на «культ предков», китайцы охотно соглашались переносить своих покойников на другое место, если дорога по изысканиям должна была пересечь кладбище, по восьми рублей за каждого покойника – деньги эти им уплачивали и они откапывали кости и переносили. Нерадивые из них часто по дороге эти кости теряли или просто разбрасывали нарочно – а отсюда и сложилась эта сказка о разрушенных китайских кладбищах и поруганных останках предков.

Разговор перешёл на пути сообщения в Маньчжурии.

– Вы испытаете прелести «арбы» – этого китайского прямо инквизиционного экипажа, особенно во время дождей по невылазной грязи. Наши колёса с плоским ободом рассчитаны, чтобы катиться по поверхности хотя бы грязи, тогда как колёса арбы режут грязь, отыскивая твёрдую почву; если наши проваливаются и образуют колеи, то можете себе представить, что делается с колёсами арбы и какой её ход по грязи… Более четверти часа выдержать этой пытки нельзя… Какое мученье для раненых, если их повезут на этих высоких огромно-колёсных катафалках. Лучше всего ездить верхом…

– А по железной дороге?

– Со станции «Маньчжурия» вагоны для пассажиров будут прицеплять к воинским поездам, по мере возможности. На станциях придётся ждать подолгу.

– На станции «Маньчжурия» найду я место, где отпереть чемодан и переодеться? Я сдал багаж до Маньчжурии… – спросил я.

– Едва ли, так как здание станции рассчитано на 30 человек, а собираются сотни… Впрочем, теперь вы всё это можете проделать на открытом воздухе… – ответил К. К.

– Я могу вам, быть может, помочь в этом – любезно сказал Б. О. Вильчинский. – Хотя теперь на станции «Маньчжурия» снята таможенная черта, но вероятно ещё остались некоторые знакомые мне таможенные чиновники, к которым вы можете обратиться от меня.

И, Б. О. дал мне свою визитную карточку.

И так у меня уж есть некоторые личная рекомендация.

Осведомился у моих любезных, но к сожалению, недолгих попутчиков о дороговизне тамошней жизни.

– Дорого, всё страшно дорого. Берите с собой консервы, ветчины… Там можно, особенно по дороге до Ляояна, рисковать не достать ничего даже на вес золота. Запасов вообще мало и всё с каждым днём дорожает. Что есть в большом количестве – это смирновская водка. В Порт-Артуре её целая гора, которая так и называется «гора Смирнова» – 6.000.000 ящиков.

Кстати могу сообщить из полученного сегодня одним из моих знакомых москвичей письма из Иркутска, что от него до станции «Маньчжурия» начали ходить, ввиду опасности от хунхузов, блиндированные поезда, Статских людей пускают с трудом. В Иркутске сидят восемь газетных корреспондентов, среди которых несколько от московских газет.

II. В сибирском поезде

Еду пока со всеми удобствами и полным комфортом в отдельном купе сибирского поезда, проехали Моршанск, вечером будем в Пензе.

Со мной в одном поезде едут десять офицеров одесской железной стрелковой бригады во главе с полковником Леш и подполковником Томашевичем.

Они отправляются, по собственному желанию, вследствие вызова для пополнения убыли офицеров в 11 и 12 восточносибирских стрелковых полках, так геройски ведших себя при сражения на Тюренченских высотах.

Теперь офицеры этой бригады едут заместить выбывших из строя и павших славною смертью на поле брани своих товарищей.

Все они явятся моими попутчиками до самого Ляояна, так как отправляются в распоряжение командующего маньчжурской армией.

Полковник Леш и подполковник Томашевич не первый раз уже едут на Дальний Восток – оба они участвовали при усмирении беспорядков в Китае в 1900 году, а последний был на Шипке в русско-турецкую кампанию.

Собираемся в салон-вагон, и разговор, конечно, идёт только о войне.

Никаких других интересов!

Читаются и перечитываются газеты, захваченные из Москвы и Петербурга.

– Ужели у нас не будет свежих газет, – слышится возглас.

– Мы уезжаем от газет, они нас не догонят…

– Однако местные, например в Пензе…

– Местные, конечно…

– Всё-таки прочтём телеграммы…

И в этом уж некоторое облегчение.

Обсуждается горячо бой при Цзинчжоу.

По мнению моих военных собеседников занятие японцами цзинчжоуских укреплений, которые мы им отдали, и которые стоили им вероятно в четверо или в пятеро более жертв, нежели это ими опубликовано, не представляет никакого значения в ходе осады Порт-Артура.

– Это передовые укрепления, временные, несомненно очень сильные, что доказывается множеством жертв, которыми они куплены, но за ними есть ещё несколько таких же укреплений, для взятии которых потребуется столько же, если не более жертв, прежде нежели японцы очутятся под стенами Порт-Артура, против его фортов, многие из которых вроде Электрической батареи, Золотой горы, Орлиной горы, Тигрового хвоста представляют из себя ограждённые крепости, совершенно неприступные. Для успешного штурма Порт-Артура надо положить сотню тысяч людей. Но допустим невозможное, что японцы ворвутся в Порт-Артур – ведь орудия на батареях могут быть повергнуты внутрь крепости, и тогда японцы очутятся под нашими выстрелами, как мухи в полоскательной чашке.

– Значит Порт-Артур взять нельзя?

– Нет крепости, которую нельзя было бы взять, при отчаянной храбрости войска и при колоссальной жертве людьми, но Порт-Артур построен по последнему слову фортификационной науки и в этом смысле действительно может быть назван неприступным. Это подтвердил такой военный авторитет, как генерал Куропаткин, который осматривал его ещё задолго до войны и в честь которого назван один из построенных там люнетов.

По поводу телеграммы из Парижа о том, что будто бы граф Келлер с большим количеством войска идёт на выручку Порт-Артура, мои собеседники выразили сильное сомнение в верности этого известия.

– Порт-Артур может выдержать осаду в течение целого года.

Разговор перешёл на хунхузов и образ действия китайцев.

– Несомненно, – сказал полковник Леш, – что среди так называемых хунхузов есть китайские солдаты, которые действуют с разрешения начальства… Это старая песня, ведь этот генерал Ма был помощником генерала Шу, с которым мы дрались в 1900 году. Он умер в плену в Иркутске. Ведь когда мы прибыли тогда в Китай, все эти так называемые «боксёры» или «большие кулаки» разбежались, и нам пришлось иметь дело с китайскими регулярными войсками, которые именовались «мятежными». Так мы и писали, а между тем, находили в захваченных обозах «императорские манифесты», в которых «сын неба» объявлял войну всем европейцам. Таков китайский мятеж «по императорскому манифесту». Эта же история, видимо, повторяется и теперь с якобы хунхузами.

Утром 18 мая, переехали величественный мост, через не менее величественную Волгу в Саратовской губернии.

У моста караул, состоящий из роты местного полка, с офицером во главе.

На Волге у моста целая флотилия лодок с солдатами, – они осматривают приближающиеся к мосту баржи и пароходы и пропускают их под мост только после тщательного осмотра.

Такие же, но не столь многочисленные караулы с унтер-офицерами во главе стоят и дальше у каждого, даже маленького мостика.

Построены для этого караульные домики и разбиты палатки.

Едем дальше по Самарской и Уфимской губернии, местность гористая, пустынная, кое-где попадаются татарские селения с мечетями, татары толкутся на станциях в белых поярковых шляпах.

Они осматривают наш поезд и всех нас, широко улыбаясь.

Татарские деревни очень неказисты, но попадающиеся изредка по пути русские посёлки ещё хуже: развалившиеся мазанки, полуприкрытые крышами из прогнившей соломы.

То и дело обгоняем воинские поезда.

Вид у солдат бодрый, здоровый, попадаются бородачи в летах – это запасные.

Слышится весёлый говор, смех, вызванный удачно сказанным метким словом, или прибауткою, вот разносится по степи, эхом откликаясь в горах, бравая русская, или специально солдатская песня.

С какою-то особою силою укрепляется в душе вера в мощь русского народа, сыны которого с таким, не только спокойным, но прямо радостным настроением идут помериться силами с врагами своего отечества, положить, если нужно, за последнее свои головы.

В этой естественной удали русского солдата, нет ни малейшей рисовки, это простое обычное настроение людей, не знающих страха и презирающих опасность, а это настроение – залог победы.

– Наш солдат – золотой солдат! – сказал мне подполковник Томашевский, о котором я уже упоминал. – Надо только уметь с ним обращаться… Его надо беречь, так как сам себя он не бережёт…

Трогательная сцена разыгралась при остановке в Пензе, где мы настигли первый воинский поезд.

Полковника Леш радостно приветствовал один из запасных нижних чинов, призванных на действительную службу.

Он был, как оказалось, фельдфебелем в роте, когда полковник Леш был штабс-капитаном.

Их полк стоял в Закаспийской области.

Полковник Леш тоже сразу узнал своего бывшего фельдфебеля и сердечно поздоровался с ним.

Солдатика искренно порадовала эта память начальства.

– Значит опять послужим…

– Рад стараться, ваше высокородие!

Полковник дал своему бывшему фельдфебелю два рубля.

– Напрасно беспокоитесь, ваше высокородие, не затем я подошёл… – отказывался солдатик.

– Знаю, знаю, а дают – так бери.

– Слушаю-с, ваше высокородие…

И солдатик опустил рубли в карман шинели.

Что-то тёплое, сердечное сказалось в этой сцене, в этих отношениях солдата к офицеру.

Не могу не привести маленькой беседы с одним из моих спутников-офицеров, касавшейся так сказать литературной, если можно так выразиться, стороны войны.

Для многих штатских людей это будет новостью.

Мой собеседник во время китайского похода 1900 года был полковым адъютантом.

– Мне пришлось тоже много писать… – сказал мне он.

– Писать? – удивился я. – На войне? Во время похода?

– Да именно! Ведь на обязанности полкового адъютанта лежит вести «Журнал военных действий», где записывают все переходы полка, переправы, действия полка во время сражений, причём в журнал же заносятся кроки пройденных местностей… Работа тяжёлая, кропотливая и ответственная…

– Для чего же служит этот «журнал»?

– Прежде всего для истории полка, как материал, затем для соображений начальствующих лиц, по поводу наград, а в общем все журналы представляют из себя драгоценный материал для истории той или другой войны.

Это, действительно, материал драгоценный!