Её прибило на кайму моего бассейна. Рыжеволосая утопленница, пережившая кораблекрушение между Островами Диомида. Вчера ли потонул её корабль или сегодня – она не знала. Только что-то говорила о белых котиках, а я вспоминал Киплинга. Вернее, так мне казалось.

Я был достаточно молод, чтобы влюбиться, но недостаточно зрел, чтобы это пережить. Когда она пришла в себя, я продолжил свой утренний ритуал – пошёл за бар у бассейна. Это солнечная страна, и утренние бокалы под навесом здорово сглаживали этот недостаток. Умение пить всегда было моим достоинством.

Я не понимал её. Она говорила слишком быстро и казалось, на другом языке. Жестикулировала, руками занимала всё пространство вокруг себя. Была увлечена – рассказывала что-то о море и звёздах. Или карусели и школах, я не особо разбирал. Понятно было лишь, что помощи она не просила, а потому я продолжал дальше искать бутылку текилы, которую снесло в тот раз, когда из бассейна выпрыгнула касатка. Преудивительнийшие создания эти касатки! Вот уж кто во мне вызывает эмоции. Даже несмотря на поломанные два стула и обрушенную часть барного навеса, её появление было для меня счастливым моментом. До этого касатки ко мне не попадали.

После завтрака, а по моему обыкновению я завтракаю ужином, пришло время сменить одежду. Помню, тогда я надел голубую рубашку, синие брюки и коричневый твидовый пиджак. Повязал галстук и взялся за трубку. Она тогда безотрывно глядела на зажжённую спичку, а потом на дым от огня. А после и на выдыхаемый мною дым. Кажется, она что-то вспоминала – у неё было крайне озабоченное лицо.

С моей трубкой всегда любил играть Мелкий Кроль. Это кролик, и его так звали, потому что он был белый в серые пятна. Поэтому, каждое утро, как только я заканчивал курить, я относил трубку ему. И каждый раз, как он с ней наиграется, её стачивал Бобёр. Так произошло и в то утро.

По дороге к Мелкому Кролю мне всегда приходилось проходить довольно странные комнаты. В них никогда ничего не происходило. Только в одной комнате из двенадцати был сильный ветер. Полагаю, сквозняк.

Отдав трубку и направившись по своим делам, я нарушил связь со своими мыслями и увидел, что она идёт за мной и что-то говорит. Её по-прежнему мокрые пряди представляли фантасмагоричную битву воды и пламени волос; мы стояли посреди тропинки, ведущей в глубь моего сада. То был погожий июньский день. Тогда я не принимал лето за эти длинные дни, ведь приходилось так долго ждать ночь. Впрочем и по сей день лето мне неприятно.

Она о чём-то спросила меня, но я не понял. Я редко слышу звуки за пределами своих мыслей, а если и слышу, то мне это всё кажется незнакомым. Поэтому я решил придумать, что она спросила меня о погоде, и ответил, что в этих местах лето круглый год. Чтобы не показаться грубым, я спросил как у неё дела и получил ещё одну добрую порцию непонятных фраз. Из потока её облачённых в форму мыслей я разобрал лишь то, о чём сказал в начале, про острова и котиков.

Кажется, ей было грустно. Тогда я очень хотел погрустить вместе с ней, но мне нужно было покормить демонов, иначе бы они разнесли весь мой сад. Они сидели в ветхой клетке – до конца по тропе и направо, через ромашковое поле, окружённые чертополохом. Я давно собирался починить клетку, но заметил, что если демонов кормить вовремя, то клетка им вовсе не нужна.

Путь к ним лежал через чудесные цветы, названий которых я не знал. Их семена проросли в моём саду ещё при прежнем владельце, и я лишь исправно их поливал. Ей понравились цветы. Она долго их рассматривала и что-то лепетала, а я смотрел на картину на заборе и мечтал о дожде.

Спустя пятнадцать минут мы дошли до клетки с демонами, которые уже знали, что я буду не один. Прескверные создания, и глубоко своенравные. Однако, своей жизни без них я не представлял, ибо до своей зрелости был вскормлен ими, а потому выражал почтение. Но, как и все демоны, со временем они становятся невыносимы и опасны для окружающих, а в газете «Светлый полуночник» за двадцать восьмой год рассказывалось о парне, который был ими растерзан. С тех пор недоверие к ним росло, и часто их стали уничтожать. Но по мне всё это лишь следствие неумелого ухода.

Она не долго думала – её взгляд тронул меня, клетку и снова меня, и через пару мгновений что-то крича, она полезла их кормить, хотя возможно просто с ними разговаривала. Я мало что понимаю в разговорах.

Они её поцарапали – кажется, потому что тоже не понимали. Или потому что испугались. Или всё сразу, и я вспомнил, как однажды кто-то сказал, что кокос падает не от ветра, но потому что он есть. Тогда я не понял этого, а сейчас кажется, что царапина суть чего-то большего, за что нельзя было бы винить демонов. Они и меня часто царапали. В общем, я и сейчас не многое понимаю.

Пчёлы кружили у цветков чертополоха, а звёзды за небом распускались бутонами. Я не видел этого из-за солнца – но в тот раз впервые услышал, как Созвездие Большой Медведицы истошно заревело. Тогда Рыжая, с пятном крови на руке, начала хлопать себя по груди и повторять – Алула.

В тот момент я ещё не знал, что стал свидетелем Вселенской трагедии.

II

Три ночи небо было беззвёздным. Лишь Луна прожектором освещала вкруг пустое полотно космоса, который на эти три дня стал Мёртвым Морем. Я думал о многом, но больше о моряках. А ещё о тех, кого обстоятельствами унесло туда, где компасом служит звёздное небо. Я желал им ориентира и надеялся, что только с моего бара у бассейна не видно чудесного.

Рыжая ходила по саду. Днём и ночью, без передышки. Подходила к одним цветам, наклонялась, вдыхала аромат и что-то лепетала, а затем шла к другим. Я стоял за баром со стаканом виски и смотрел на эту картину несколько дней. Первое время я даже искал закономерность в её переходах от цветка к цветку, но увы, был вынужден признать, что она отсутствует.

Иногда по ночам Рыжая светилась. Я сказал себе, что это ореол. Было очень на то похоже.

Я не видел, чтобы она спала. Я засыпал – она гуляла, я просыпался – она сидела рядом и смотрела на меня в упор.

Спустя несколько дней я перестал открывать глаза сразу после пробуждения: чувствовал, как её лицо обращено к моему, а дыхание касалось груди. Стоило мне открыть глаза, как она тот же час начинала о чём-то рассказывать. Лепетала и лепетала. Пока не встану.

Тогда я начал дуть. Набирал воздух в грудь и дул прямо перед собой. Она задыхалась от ветра и отстранялась; ругалась, но недолго.

Так прошло два месяца. Мелкий Кроль был по прежнему в серые пятна, а Бобёр так и стачивал трубки. Алула успела обойти весь дом и сад, но её утомляющее беспокойство никуда не делось. Она не могла долго сидеть на месте.

Четыре раза из бассейна вылезали королевские пингвины, одно весло и кусок айсберга. В один из дней нам даже довелось увидеть проплывающую акулу, правда она исчезла в бассейне так же быстро, как и появилась. И ни одной касатки.

Рыжей понравились пингвины – она учила их прыгать на одной ноге, пока я шил ей платье. Одеяния, в которых её прибило, были тёплые не по погоде, а в моих рубашках ходить не comme il faut¹, ведь никогда не знаешь, кто и когда придёт в гости из бассейна – один из этих пингвинов запросто мог быть Сэром Нильсом Улафом. К тому же, сидеть у таящего рядом айсберга было наслаждением. Периодически я отбивал от него куски для бокала виски, не забывая, конечно, напоминать себе о возможных микробах, застывших в его льдах.

Однажды ночью она заплакала. С надрывом – долго и горько. Впервые при мне плакали. Я только в книгах читал о таком, потому не сразу понял, как себя вести – просто присел рядом и стал гладить её по голове. Не был уверен, что это помогало, потому вскоре прекратил. Печаль прокралась в моё сердце.

Помню, тогда я подумал о касатках и мне совсем немного стало легче. Так я сделал потому что не хотел разделять с ней боль – хотел помочь. До сих пор не знаю, прав ли был я? Так или иначе, я спросил, что её расстроило. Она сказала – домой Алула. И я её услышал.

1. приличный, соответствующий правилам хорошего тона

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

Фосфен

I

II

С этой книгой читают