Сны

Иллюстрации и обложка, ч/б, карандаш – автор Е. Сухорослова.

Идея обложки – https://imgflip.com/i/rs359.

«…В глазах канатоходца

Мир зыбок и неуловим.

И он вот-вот перевернется

И ты перевернешься с ним…»

(Галина Усова,

«Перевернутый мир»)

«…Троя старая незрима,

Где ее былые беды,

Боль и грусть?

Позади победы Рима,

Хоть и знаем те победы

Наизусть…»

(Хорхе Манрике,

«Стансы на смерть отца»)

Сон первый
Шторм. В клочья разрывает душу.

…Утро не принесло никаких изменений. Скверная погода продолжалась, третий день подряд свирепствовал норд-ост, принесший небывалый для этого времени года холод. Казалось, что небо является продолжением водной стихии, настолько крупные, свинцово-черные облака походили на рокочущие валы океана. И струи дождя имели такой же горький и солоноватый вкус, как и брызги бесконечных, тугих волн.

А еще они очень похожи на вкус крови, думал невысокий невзрачный человек, наблюдая, как сквозь узкий разрыв туч где-то у самого горизонта несмело пробился тонкий красноватый солнечный луч. Шторм идет слишком медленно, да еще нам в лоб, а мы и так опаздываем. На его узком лисьем лице промелькнула гримаса досады, отчего мелкие оспины сложились в замысловатый узор, сделав его похожим на выщербленную маску скандинавского бога-шутника Локи, шутки которого зачастую были вовсе не так смешны, как хотелось бы. Узкие зеленоватые глаза насторожено метались по сторонам из-под намокших прядей длинных рыжих волос, беспорядочно закрывавших высокий лоб, отчего его сходство со старым умудренным лисом было просто ошеломляющим. Серый камзол уже давным давно промок насквозь, вода узкими ручейками сбегала с банданы на плечи, по чуть ссутуленной спине, где медленно растворялась в когда-то дорогом сукне. Человек этого не замечал. Внезапно он тряхнул головой, словно пробуждаясь ото сна и, приказав рулевому взять севернее на два румба, исчез в капитанской каюте.

…Рулевой, чьи покрасневшие глаза свидетельствовали о бессонной ночи, безмолвно подчинился. Шхуна тяжело накренилась на левый борт и нехотя легла на новый курс. И это несмотря на то, что еще всего лишь две недели назад она покинула ремонтные доки, где днище ее было очищено от отложений, и заменен порядком подгнивший такелаж. Впрочем, пятидневный шторм и не такой корабль измочалит. Сейчас бы кружку рома, да теплую постель, но чего нет, того нет…

В капитанской каюте было темно – под потолком горел один-единственный фонарь, который напоминал маятник каких-то невиданных часов. Раскачиваясь, он то и дело выхватывал из тяжелого и промокшего сумрака детали обстановки – старый стол с изрезанной столешницей и кипой бумаг на нем, кровать, небрежно застеленную куском просмоленного брезента. Шкаф, стоящий рядом с ней, скрипел приоткрытой дверцей в такт фонарю, а крыса, высунувшаяся из-за ножки, с задумчивым видом следила за его полетом.

– Сколько у нас дней?

– Не знаю. Партильо говорил, что все собрано на пирсе в прошлую пятницу, но кораблей еще не было. В воскресенье мы попали в шторм, что само по себе плохо, но одно радует, что задерживает он не только нас.

– Все равно времени теперь в обрез. Без оружия можем не успеть.

– Достанем в городе, – собеседник рыжеволосого человека откинулся на стенку каюты. – Но времени действительно мало, капитан.

– Насколько можно верить твоему индейцу?

– Пути Господни неисповедимы… – поднятые вверх руки в дрожащем свете качающегося фонаря отбрасывали на стены суматошно мечущиеся тени. – К сожалению, придется поверить ему на слово, тем более, что это наш долг по отношению к безвременно усопшим…

– У тебя отвратительная привычка убивать информаторов, Инго Барсал, – зловеще прошипел человек с лисьим лицом. – Скоро ни один из аборигенов не станет иметь с нами дел, и вместо того, чтобы помогать, они продадут нас испанцам.

– Вот поэтому-то и не стоит отпускать их живыми, – кивнул головой его собеседник.

– Раз тебе так нравится пускать кровь, иди с Бенито. Вы бы нашли общий язык. А я, как ты знаешь, люблю действовать тихо, быстро и верно, и оттого все знают Бенито Бонито по прозвищу Кровавый Меч, но никто не знает меня, и поэтому он кончит на рее, а не в особняке на перине.

– Сдается мне, что все мы станцуем веселый танец где-нибудь в Портленде или Порт-Ройяле. Кто раньше, а кто позже.

В каюте ненадолго воцарилось молчание. Рыжеволосый задумчиво стоял у иллюминатора, косясь на сидевшего за столом лысого верзилу, своего первого помощника. Физиономия последнего и правда доверия не внушала, уж слишком она была слащавая и добродушная. Ты продашь меня так скоро, как только сможешь, я знаю. Но надеюсь, этот момент настанет слишком поздно, и я буду к нему готов. Что за жизнь наступила, никому нельзя верить, никому…

– А с Бенито я не пошел потому, – возобновил прерванный разговор помощник, – что слишком хорошо знаю тебя, хитрую лисицу. Самый жирный кусок всегда был твой, а остальным доставался разграбленный курятник. Разве нет?

– Нет, – оскалился капитан. – Я беру лучшее, тут ты прав, но что-то оставляю и другим. На этом свете золота хватит на всех, а на тот его с собой не возьмешь… Хватит болтовни. Шторм стихнет к вечеру, но погода вряд ли изменится. Нам осталось пройти миль восемьдесят-девяносто. Что хочешь делай, хоть в паруса дуй, но к вечеру третьего дня мы должны быть на месте. Если мы не успеем до конвоя, в открытом море у нас не будет ни единого шанса – от галеона нам не уйти, а без полновесных пушек мы даже бой с нашими кулевринами принять не сможем. Так что всю команду на палубу, и, начиная с сегодняшнего дня, ни одна сволочь не покинет ее без моего приказа!

– Но, капитан…

– Надеюсь, тебе не стоит напоминать, что единственное оружие на борту – это мои пистолеты? И пусть запомнят, чем меньше нас будет потом, тем больше придется на долю каждого, так что долго я размышлять не буду. Свободен.

С ненавистью проследив за удаляющейся спиной помощника, рыжеволосый устало опустился за стол с развернутой на нем картой. Шторм стихает, но это ненадолго. Вполне возможно, что и уходить им придется в такой же шквал, если не хуже. А значит, вариантов не так много. Длинного перехода шхуна не выдержит, это – во-первых. Высокой волны она не любит, это – во-вторых. Скорость набирает медленно, это – в-третьих. Руля слушается хорошо, хоть один плюс, значит, будем уходить против ветра… Будем уходить… И, если честно, положа руку на сердце – авантюра все это. В команде меньше двадцати человек, серьезного оружия на старой шхуне нет, а замахнулись на очень многое. К тому же, в который раз пожалел он, самые смелые, самые верные, умирают первыми. Выживают трусы, только трусы… Флибустьерство здорово измельчало за последние двадцать лет. Времена Берегового Братства ушли безвозвратно. Как, впрочем, и эра королевских корсаров. Фрэнсис Дрейк, вторым совершивший кругосветное путешествие, и Томас Кавендиш, сделавший это третьим. С ума можно сойти, усмехнулся он, из трех первых кругосветников двое были джентльменами удачи! Сэр Дрейк и сэр Кавендиш – цвет рыцарства Великобритании и офицеры Британского флота…

А сейчас? Сейчас офицеры этого самого флота изменяют присяге, совершенно сознательно заменяя Юнион Джек на Веселого Роджера. Интересно, скажи кто-нибудь адмиралу Нельсону, что один из его командиров, герой Трафальгарского сражения, капитан брига «Девоншир» Александр Грэхем, тот самый, блестяще выполнивший личный приказ адмирала и совершенно одурачивший испанцев своей ложной атакой, спустя несколько лет станет пиратом Альфонсо Белафонте, которого все побережье Южной Америки будет знать под именем Бенито Бонито – Blood Sword – Кровавый Меч, поверил бы победитель Великой Армады или нет? Быть беспощадным убийцей, вырезать экипажи захваченных судов, жителей прибрежных городов до единого, и при этом называть себя корсаром! Он даже не пират, он просто Кровавый Меч, свихнувшийся от этой самой крови, обезумевшая тварь, собравшая вокруг себя такое же отродье, и место которому в доках Портленда, вместе с призраками Гаспариллы, Боулза, Лабюза и Гомеса.

Странное дело, промелькнуло в его воспаленном мозгу, как можно говорить о справедливости возмездия, если такие звери выходят сухими из воды? А вся вина Уильяма Кидда заключалась лишь в том, что он, честно выполнявший свои обязанности королевского корсара, верил лордам Адмиралтейства даже тогда, когда шел на эшафот… Не доверяй никому и никогда, потому как во всем этом проклятом мире только сталь останется верной тебе, но даже она не сумеет спасти тебя… А ты, поймал он себя, сам-то ты кто? Оборотень, коварный и жестокий Лис Тихого Океана, легенды о котором рассказывают в тавернах от Огненной Земли до Панамского перешейка, и которым никто не верит, даже береговая охрана. При свете дня обычный и всеми уважаемый купец ночью превращался в изгоя общества. И ты ничем не лучше братьев Лафиттов, грабивших в Карибском море работорговцев, а затем перепродававших «черное дерево», пока в прошлом месяце корабль Жана Лафитта не был застигнут английским фрегатом у северного берега Мексиканского залива. Хотя стоит отдать тому должное – понимая безысходность положения, и не имея никакого желания сдавать в плен, старший Лафитт затопил свой корабль.

И все же, Лис слегка поморщился, когда устало поднялся из-за стола, для кого-то черный флаг только способ, но не причина, для кого-то он ничем не хуже королевских флагов Испании, Англии и Франции с Голландией в придачу, а для меня – это религия.

Он подошел к иллюминатору, в стекло которого с остервенением бился дождь и неподвижно застыл, глядя в глаза своему призрачному отражению. Одно обидно, после этого похода, если конечно повезет, в Историю попадет бывший добропорядочный капитан скромного каботажного судна, а не ты. Призрак в иллюминаторе криво ухмыльнулся, соглашаясь с ним.

Точно, так оно и будет, подтвердил он, почти растворившись в потоках воды, но, в конце концов, что значит имя? Набор букв, символ, не более того. Лис мотнул головой, может оно и так, да только враг должен знать, кто нанес ему удар. И тебе от этого будет легче, призрак саркастически поджал губы, когда повиснешь на стеньге. Капитан махнул рукой, обшлагом камзола стирая издевательскую усмешку своего отражения. Может и не легче, но как-то спокойнее. Спокойнее и честнее. А прятаться за спинами других или, в попытке сохранить инкогнито, убивать свидетелей, тут уж без меня.

Застегнув камзол на все пуговицы, проверив и заткнув за пояс пистолеты, капитан задул фонарь и, постояв в кромешной тьме примерно с минуту, круто развернувшись, вышел из каюты.

Над океаном занимался новый день, 10 сентября 1820 года. Единственным кораблем в радиусе двухсот миль был корабль уже знакомого нам рыжеволосого капитана. Шхуна носила имя «Мэри Диар» и ее целью был порт Кальяо.

Капитана звали Скотт Томпсон.

Сон второй
Последний. Бой вдвойне жесток.

…Каково чувствовать себя последним из могикан? Он опустился на ступеньки перед входом в первый корпус и долго, наслаждаясь каждой секундой, выдыхал воздух, словно освобождаясь от чего-то неприятного внутри себя. Светило заходящее солнце, неприятно холодное для середины июня, прохладный ветерок шевелил листья деревьев.

Ощущение свежести после недавно закончившегося дождя ударило ему в голову. Забавная штука жизнь – мысль эта, сколько он не гнал ее, упрямо крутилась у него в мозгу. А моя жизнь еще забавнее, покачал он головой. Надежда школы, в один прекрасный момент забившая на учебу, но закончившая школу, тем не менее, с достойными оценками. Краснодипломник одного из престижнейших в свое время военных ВУЗов, закончивший училище со средним баллом 4,83. Офицер НИИ Минобороны… Впрочем, нет. Бывшая надежда школы, бывший краснодипломник и вот уже пять минут бывший офицер. Офицер запаса, тут же поправил он себя – офицеры бывшими не бывают.

– Привет! – раздался за спиной жизнерадостный голос и рядом с ним плюхнулся капитан в расстегнутом кителе. – А что здесь делает гражданская сволочь?

– Плюшками балуюсь, – односложно ответил он, не отводя взгляда от жидкого зеркала огромной лужи, в котором дрожало вечернее светило.

– Тебя, говорят, поздравить можно? Случись чего, похоронят по высшему разряду, с прощальными десятью выстрелами, как и положено старшим офицерам.

Он промолчал.

– А вообще-то дурдом. Такое только в нашем российском бардаке возможно – одним приказом майора присвоить, а следующим по номеру – уволить из рядов Вооруженных сил… Куда ты теперь?

– Ты не поверишь.

– А все же?

– У меня самолет через шесть часов.

– Куда?

– В Коста-Рику.

– Та-а-ак… – протянул собеседник. – Сатурну больше не наливать.

– Как скажешь, – пожал он плечами.

– Ладно, пора мне, – капитан протянул ладонь. – Не забывай, звони. Если честно, завидую я тебе. Пока.

Глядя вслед удаляющемуся капитану, майор запаса усмехнулся:

– Я же говорил, что не поверишь.

Боже мой, как мельчает нынешнее офицерство, подумал он. А ведь этот еще один из лучших. Всеобщая деградация. Куда подевались традиции и прочая атрибутика армии? Значит, такие традиции и такая теперь армия. Приводить проституток в офицерское общежитие стало нормой жизни, причем не только для холостых, но и для женатых офицеров.

А что тебя удивляет, майор? Сложно сказать, он пожал плечами, обрывая соломинку и привычным жестом закидывая ее между зубов. Почти как сигарета… Интересно, в который раз я так уже думаю за последние десять лет? А ведь и правда, десять с лишним лет прошло… А теперь каждый озабочен лишь полнотой своего кармана и кошелька. От лейтенанта до полковника и выше. Нет больше таможенников Верещагиных и красноармейцев Суховых, и никому за державу не обидно. Небольшая поправка, заметил он. За такую державу не обидно.

И что теперь осталось, невесело подумал он, забрасывая голову назад и впиваясь глазами в начавшие проявляться на небе звезды. Ничего. Мертвая душа. Боль от череды предательств. Нет больше веры, нет сил, и тебя больше нет. Остался лишь скелет некогда мощной боевой машины, сгнившей под дождем мелких и крупных житейских проблем. Боже мой, во второй раз повторил он, как же холодно. Как холодно в этом мире, мире, который когда-то казался таким добрым и справедливым. Действительность оказалась много хуже, и когда он адаптировался, было уже почти что поздно – все позиции проиграны, и только многократно проверенная личная и оттого почти несокрушимая броня спасла и на этот раз. Тебе тридцать лет, хватит ныть, оборвал он себя. Вот именно, тридцать лет – ни дома, ни друзей, одни враги. Так это же хорошо, оскалился он, полная автономия, тем более, что большинство врагов уже покойники.

Июньское солнце совсем перестало греть и, отражаясь в лужах, было настолько похоже на усталый покрасневший глаз, что он рассмеялся. Вот такие и у меня глаза – усталые и покрасневшие. Глаза короля без королевства, капитана без команды, майора без армии.

Так все же, что осталось? Остался последний из могикан. Самый последний. И осталась последняя тайна, разгадать которую пытались и до него, и, скорее всего, будут пытаться разгадать и после. Только это вряд ли, он перекинул соломинку из одного угла рта в другой, я пойму тебя, Лис. Почти двести лет ты смеешься над целым миром. Почти двести лет ты являешься проклятием и легендой кладоискателей всех мастей. Но никто из них так и не понял тебя. Никто. Кроме меня.

«We got nothing to lose…»¹, кивнул он, тут ты прав, нам с тобой терять нечего. Потеряв старое, мы не смогли заставить себя захотеть новое. Потому что оно не мое. А что твое, спросил он себя?

Одиночество.

…Если ты себя чувствуешь чужим,

И среди толпы вроде бы один.

Если летним днем снега хочется,

Значит, ты вернул Одиночество…

А ведь мне и вправду хочется снега. И значит, страшнее одиночества ничего нет. Ничего, кроме одиночества возвращенного. Квадрат в квадрате. Куб в кубе. Нет, чтобы корень из корня, развеселился он. И сразу вспомнил школьного учителя физики, который всегда был в отличном настроении, и только однажды на лабораторной работе посмотрев ему в тетрадь, чуть насмешливо и грустно спросил:

– Кто тебе сказал, что квадратного корня из минус единицы не существует?

– Правила…

– Правила?! А для чего тебе нужны правила? Соблюдать или нарушать?

– Смотря по обстоятельствам! – дерзко тогда ответил он, уже тогда слывший неподконтрольным юношей.

– Так я и думал. Беспринципная молодость, – физик грустно посмотрел ему в глаза, и он ужаснулся, увидев там побежденную мудрость и бесконечную пустоту. Глаза напоминали два ствола, которые держит усталый и еле живой солдат после многодневной битвы, которые смотрят чуть вниз, черные от пороховой гари, иссеченные бесчисленным количеством выпущенных пуль, дымящиеся сизым дымком. Их глубина неизмерима, потому что с одной стороны находится Жизнь, а там, из черной бездны на нее смотрит Смерть.

– А как надо? – он был выбит из седла только что увиденным.

– Или живи по законам общества, а потом и умирай по ним же, или живи вне общества и вне его правил, а когда Смерть ухмыльнется тебе, то все, что тебе останется, это усмехнуться ей в ответ.

– А чему равен корень из минус единицы?

Физик обернулся, посмотрел на него с десяток секунд и произнес:

– Абсолютному одиночеству.

Затем медленно развернулся и ушел в лаборантскую, где десять минут спустя повесился. Ходило много слухов тогда – почему, из-за кого, как же так и прочее, прочее, прочее. Он тогда отрешенно простоял все три дня на переменах у раскрытого окна в зале на втором этаже, а когда кто-то из приятелей поинтересовался его мнением, коротко бросил:

– Он понял, чему равен корень из минус единицы.

И я сам теперь очень близок к этому, признался он звездам, все ярче и ярче разгоравшимся над его головой.

– Пора, – сказал он сам себе. Выплюнул соломинку, поднялся со ступенек. Отряхнулся, кинул прощальный взгляд на памятник Ленину. Вождь мирового пролетариата все также уверенно смотрел вдаль – в будущее, видимое одному ему. Майор последовал его примеру, но кроме еловой рощицы ничего не увидел.

А я ведь и вправду последний, внезапно подумал он, и не просто один из последних, а один и последний. Реликт, определил он, да, именно реликт, как там по латыни-то, он слегка наморщил лоб, пытаясь воскресить в памяти еще не совсем умершие остатки классического образования – точно, relictum, остаток то есть. Вид растений и животных, сохранившийся как пережиток минувших эпох, как остаток далекого прошлого и не имеющий больше аналогов в современном мире.

Реликт. Могиканин. Форвард, никогда не желавший играть в защите. Истребитель, всегда взлетающий поперек взлетной полосы. Акела, Волк-одиночка. Мизерная часть имен, которые он носил! Ведь, в конце-то концов, что значит имя? Набор букв, символ или что-то большее? Это я сам, то, кем сегодня являюсь, чем сегодня живу.

И ради этого я готов умереть.

Закат между тем становился все бледнее, звезды все ярче, сигнализируя о том, что 15 июня 2010 года подходит к концу, ничего не обещая в будущем, и ничего не требуя от прошлого.

Грустно видеть, как еще один усталый человек прекращает играть в покер…

Сон третий
Начало. Зол и безоружен.

– Господин губернатор, мне кажется, что вы приукрашиваете то положение, в котором оказались. Лима для вас – лишь временное убежище. Ведь вам не хуже меня известно, что армия Сан-Мартина уже в каких-нибудь ста пятидесяти милях от столицы, не пройдет и месяца, как город падет. В связи с этим мне представляется возможным несколько увеличить вознаграждение как мое, так и команды в целом.

Губернатор, худощавый пожилой человек неопределенного возраста, поднялся со стула и нервно потер вспотевшие ладони друг о друга. Подойдя к окну, он пристальным взглядом окинул бухту, у причалов которой, словно насмехаясь над некогда преуспевающим портом, покачивался один-единственный корабль. Погрузка груза шла полным ходом, удивление вызывало лишь небывало мощная охрана, хотя, он слегка скривился от боли в пояснице, если знаешь о характере груза, то даже такая охрана покажется недостаточной.

– Вы знаете нашу цену, сеньор капитан, – сухо ответил он.

– Я торговец. И не являюсь вашим подданным. В предложенной вами сделке меня устраивает почти все, за исключением платы за риск. Согласен, я не испанец, и не имею неограниченного кредита доверия с вашей стороны, однако вот уже пять с лишним лет я хожу между различными портами Чили, Перу и Панамы. Не скажу, что репутация моя безупречна, редкий купец не пытается увильнуть от пошлин и налогов, но во всем остальном… – капитан сделал паузу и выжидающе посмотрел в невыразительные глаза наместника Его Католического Величества.

– Хорошо, – нехотя согласился тот после пятиминутного молчания. – Но не более полутора процентов.

Сидевший рядом с капитаном помощник, с напряжением слушавший диалог, с явным облегчением перевел дух.

– Нет, – капитан завладел золотым подсвечником и с интересом начал изучать его. – Старая вещь. Итальянская работа. Продать не желаете?

Прошло четыре дня, губернатор устало оперся об оконную раму, а я толком не только не ел, но и не спал. Четыре дня в порт Кальяо свозят привезенные со всех концов Южной Америки сокровища. Зрелище конечно потрясающее, особенно если учесть, что это не просто золото, серебро и драгоценные камни, а настоящие произведения искусства, отчеканенные и ограненные лучшими мастерами континента. Чего стоит, например, двухметровая золотая статуя Пресвятой Девы Марии с младенцем на руках – главного украшения католического храма в Лиме. А Звезда Кастилии – бриллиант чистейшей воды, который не просто редчайший по величине камень, но и символ величия Испании? А теперь представьте, как все это охранять, имея всего около двухсот человек гарнизона и город на краю бунта, да к тому же осаждаемый повстанцами. Губернатор покачал головой, пытаясь отогнать подступающий сон. Капитан Томпсон прав, не пройдет и месяца, как Лима падет, и все сокровища будут не просто потеряны для короны, они будут уничтожены ордами варваров, революция для которых – лишний и совершенно законный повод грабить и убивать.

– Какой процент вы хотите?

– Полтора процента недостаточно, согласитесь, – Томпсон продолжал крутить в руках подсвечник. – Скажем… Удвойте ваше предложение, сеньор, и я уверен, команда будет не против.

Его помощник усиленно закивал головой, соглашаясь с мнением капитана.

– Это для команды, – согласился с ним губернатор. – А лично для вас?

– Моя доля неотделима от командной, – капитан улыбнулся уголками губ. – Сверх нее мне ничего не нужно… Вот разве только этот подсвечник?

– Бога ради, – махнул рукой испанец, подумав про себя, что в скором времени от его особняка камня на камне не останется, какой уж тут подсвечник.

– В таком случае с вечерним отливом мы выходим в море, господин губернатор. – Томпсон с достоинством встал из-за стола, и его помощник тут же последовал его примеру. – Разрешите откланяться.

– Не смею вас задерживать, сеньор капитан. Боюсь только, что ваше отплытие задерживается как минимум на сутки. Окончательное решение по нашей сделке примет вице-король Перу, дон Хоакин де ла Песуэла, который должен прибыть в Лиму завтра. О, не волнуйтесь, – губернатор поднял вверх руки, заметив легкое облачко недовольства, мелькнувшее в глазах англичанина. – Я уверен, что финансовая сторона вопроса его не интересует. Его заботит лишь безопасность груза, вот почему я взял на себя смелость разместить у вас на борту двадцать стражников береговой охраны. Время, как вы сами удачно заметили, неспокойное, а ваша команда толком не вооружена. Надеюсь, у вас нет претензий ко мне?

– Что вы, как можно, – капитан учтиво поклонился. – Я всегда в полном вашем распоряжении, и верный слуга его Величества короля Испании и сеньора вице-короля Перу. Я буду у вас завтра, сразу после обеда.

…Солнечный и ужасающе душный день не спешил переходить в вечернюю прохладу, но люди этого не замечали. Во всем чувствовалась ожидание скорой осады. Большинство особняков на берегу лазурной бухты пустовали – обитатели давно их покинули, предпочтя непредсказуемость моря предсказуемой мести победителей.

– Нет, ну ты скажи, – капитан снял шляпу, превратив ее в веер, расстегивая два верхних крючка камзола, – а ведь пару дней назад чуть от холода не подохли.

– Что ты делаешь, Лис?! – внезапно взорвался его помощник, дрожащей рукой вытирая вспотевший лоб. – На кой черт тебе понадобилось дразнить этого скрягу, выпрашивая жалкие три процента прибавки от сокровищ, которые и без того уже почти наши?! Ты мог…

– Заткнись, – капитан вежливо раскланялся с патрулем.

– …просто вывести его из себя и прости прощай золото! А этот идиотский подсвечник! Он-то зачем тебе понадобился, когда в наших трюмах столько… – он внезапно налетел на капитана, который, резко развернувшись, оказался с ним лицом к лицу, и замолчал. Со стороны это было странное зрелище – раскрасневшийся здоровяк и низенький тщедушный рыжеволосый человечек.

– Я сказал «заткнись», – ледяным голосом напомнил рыжеволосый. – А скажи мне на милость, Инго, как я мог еще усыпить подозрительность испанца? Если бы сделал так, как говоришь ты, молча проглотив предложенные условия, головой ручаюсь, он бы нам не поверил. Да он и так не поверил – двадцать вооруженных до зубов солдат и нас девятнадцать, считая тебя и меня! Торгуясь с ним, я на пару дней отсрочил неизбежное – неужели ты предполагаешь, что нас завтра же выпустят в море, болван?!

– Но…

– Я сказал «заткнись», – температура вокруг них опустилась еще на несколько градусов. – При самом удачном раскладе мы будем торчать здесь до прихода кораблей охраны. Кораблей, понимаешь ты?! И только под их конвоем выйдем из бухты. А если за это время сюда заглянет хоть какая-нибудь посудина под испанским флагом, то все сокровища благополучно перекочуют из нашего трюма в ее! Даже если предположить невозможное, что не произойдет ни того, ни другого, то у пирса мы будем болтаться до тех пор, пока повстанцы не возьмут город. И тогда у нас на борту окажутся все выжившие защитники города – сколько их будет – сорок, пятьдесят?! Нет, пусть губернатор думает, что я обычный торгаш и озабочен исключительно собственной выгодой, подсвечник только лишний раз укрепил его в этом, а мы попытаемся вывернуться из петли. У нас, чтоб ты знал, времени совсем не осталось – от суток до трех. Может, оружие уже на борту?

– Лис, я…

– Меня зовут Скотт Томпсон, или капитан, или сэр. И что ты там мне ответил насчет оружия?

– Нет, я… капитан, мы не успели…

– Тогда почему я еще вижу перед собой мерзавца, который осмеливается указывать мне, что делать, не справившись с собственным поручением?! – лицо капитана внезапно побелело до такой степени, что, казалось, даже оспины разгладились.

Помощника точно ветром сдуло, с такой резвостью он сорвался с места и исчез в ближайшем переулке. Капитан еще некоторое время стоял в прежней позе с искаженным от бешенства лицом, – вот ведь человек, а?! – мысли сталкивались друг с другом, разбиваясь вдребезги, не в силах остановиться – неужели только один я способен трезво оценивать ситуацию и находить правильное решение даже там, где его, казалось бы, нет?! Он сделал пару глубоких вздохов и оглянулся по сторонам. Да, согласился он с непроизнесенным вслух вопросом, порт не похож на себя. Когда мы…полгода…точно, полгода тому назад заходили в Кальяо, это был совсем другой мир… Открытые лавки, таверны на каждом углу, веселый смех, выпивка рекой и… В тот момент не хотелось приглядываться к покосившимся хижинам и роскошным дворцам на берегу океана, тогда хотелось просто забыть обо всем, забыть кто ты и где ты, сбросить с себя, словно кожу, прошлую и предстоящую жизнь, смыть кровь свою и чужую, и напиться не до полусмерти, а до нее самой. И перед тем, как винные пары окончательно одурманят и, хотя бы на мгновение, похоронят тебя, увидеть в сгущающемся черном тумане ее насмешливый оскал и попробовать на вкус остроту ее косы… Он почувствовал, как затряслись его плечи и услышал, именно услышал, свой беззвучный смех, надо же, ты просто философ, Лис, ты удивляешь меня, правда, удивляешь – расскажи о своем чувстве прекрасного экипажам взятых тобой на абордаж судов. Извечная проблема человека, который ест мясо и упорно гонит прочь мысль о том, откуда это мясо взялось… Главное, быть в ладу с самим собой, тем более, что на всех не угодишь, он слегка поежился и продолжил путь к причалам, к тому же не о том ты думаешь, проблема твоя – это девятнадцать против двадцати и последующее бегство. Другого выхода нет, просто нет, а это значит, что предстоит бой, именно бой, по его губам проворной коброй скользнула ядовитая усмешка, а не резня. Бой жестокий, быстрый, скоротечный и тихий. Молниеносный и смертельный, потому как в живых не должно остаться никого из охраны, никаких пленных, никаких раненых, Лис вздохнул и запрокинул голову навстречу стремительно багровеющему небу.

Удивительно чистое и прозрачное, оно окрашивалось в багрянец, яркий и ослепительный у горизонта и еле различимый в ночной черноте над головой. Звезды, еще бледные и едва-едва заметные, похожие на маленькие жемчужины, причудливо разбросанные чей-то небрежной рукой, лениво переливались в розоватой дымке… Дома словно таяли в густом и вязком воздухе, постепенно растворяясь – сначала исчезала крыша, затем стены начинали колыхаться, постепенно становясь все тоньше и тоньше, смешно, подумал он, скоро только я останусь живым посреди это покинутого королевства. А почему бы и нет, он внезапно словно очнулся и как бы посмотрел на себя со стороны – ни дать ни взять «Летучий Голландец» в своем последнем и вечном плавании… И бог с ним, я готов продать душу богу, дьяволу, да кому угодно! – лишь бы мне дали умереть достойно, так, как хочу я, и плевать, когда это произойдет.

Я не всегда был свободен в выборе своей жизни, подвел он жирную черту в своем монологе, и теперь хочу лишь одного. Только одного.

Свободы в выборе смерти.