История для ленивых

© М. А. Бужанский, 2018

© Издательство «Фолио», 2007

* * *

Посвящаю эту книгу Александру Коваленко и Роману Бужанскому, другу и сыну

Величие древнего мира

Глава 1. Александр Македонский

Дорогому Александру Македонскому в связи з днем народження и в память о его замечательных рогах, которые ему обломали где-то в степях неподалеку.

Это было так обидно!!

Он просто не мог поверить.

Он вообще не мог поверить, что в этом мире что-то способно обидеть ЕГО!

Это было невозможно!

И было.

Эхо смеялось.

Смеялось, издевательски хохотало, прыгало давшим Птолемею фамилию зайцем по мраморным стенам.

Это не эхо.

Это боги смеются.

Оба.

И Зевс, и Аммон.

Отцы, которых он сам себе выбрал, с которыми сравнялся, смеются, хохочут, глядя, как он не в силах вытереть пот.

Пот.

Липкий, капли бегут со лба, катятся с груди, падают и тонут в шелке простыней.

Какой он разный.

Пот попоек.

Пот охоты, борьбы, драк с друзьями.

Пот сражения, засыхающий с потеками крови.

И пот смерти.

Он умирает.

Как все.

Обидно.

Отец был прав.

Грубый мужлан, Филипп, был прав.

И он всегда это знал.

Всегда знал и всю жизнь рвался за край земли, чтобы доказать, что нет.

И они все это знали.

Нет, не его молодежь, эти такие же.

Старики знали.

Антигон, Парменион, Антипатр.

Знали и смеялись над ним, хохотали, глядя как он играет в сына Бога.

Они знали, чей он сын.

Но если бы он их слушал, они бы и сейчас считали коз в Македонии и держали греков на поводке.

А теперь считают царства и на поводке весь мир.

Детство.

Безумная мать, сумасшедшая волчица, он всегда знал, что она безумна.

Он был ее оружием.

Оружием против отца.

Филипп Македонский, царь, должен был терпеть наследника.

Цари не терпят.

Филипп не терпел.

Друзья.

Больше у него ничего не было.

Его друзья.

Птолемей, Неарх, Гефестион.

Они были с ним, и он им пообещал.

Пообещал дать все и разве мало дал?

Это их голоса за дверью, звенят мечи, они делят Его мир.

По лицу пробегает судорога.

Судорога.

И это все, на что Он способен??!

Он, Александр, Повелитель Ойкумены, царь Македонии, протектор Эллады, Царь царей, фараон, Бог!!!

Корчить рожи?!

Обидно.

Память проносит перед глазами всю жизнь.

Они играют.

Обычные мальчишки, борются на утоптанной земле, и ветераны отца одобрительно хмыкают, глядя, как они рвут друг у друга победу.

Вранье, что участие главное.

Главное – победа.

Македонцы побеждают всегда, но кто победит, если все македонцы?

Сын царя?

Эээ, нет.

Это Филипп – Царь, а сын – это всего лишь сын.

Войско решает, кому править, и ему еще предстоит решать.

Зал.

Нет, не персидский, ставший уже привычным.

Дома, македонский.

Содрали у греков, пригласили и оплатили, дикари с гор прикидываются, будто не могут пить, как прежде, свалившись с лавки.

Отец, пьяный сильнее, чем обычно.

Новая жена, родственники жены.

Мать, ненавидящей тенью мелькнувшая между колонн.

Отец ревет, что-то приказывает ему, тянет руку.

Падает, пьяный, с грохотом опрокидывает ложе.

Он презрительно улыбается, смотрит на лежащего Царя.

Ты хочешь покорить мир, но не можешь стоять на ногах.

«Убью!» – ревет Филлип.

Он выходит, рывком запахнув плащ, кони мчат в стылую македонскую ночь, гремят копыта, ноги сжимают лошадиные бока.

Прочь!!!

Он ненавидит отца.

Отец ненавидит его.

Мать ненавидит всех.

Все ненавидят мать.

Примирились.

Праздник.

Белые хитоны, золотые обручи в волосах.

Рослый мужчина оказывается рядом с царем и бьет мечом в грудь.

Догнать!!!

Ревет толпа, гетайры бегут за ним, сбивают, валят в пыль.

«Взять живым», – кричит он и первым вонзает меч.

Мечи, мечи.

«Александр мог взять живым убийцу отца, но не взял», – шепчутся ветераны.

Мать смотрит бездонными черными глазами, и ненависть плещется на дне.

Фивы.

Восстали, решили, что почувствовали слабину.

Смерть.

Смерть хороший выход, фиванцы.

Кто не умрет, того забьют в рабские колодки.

Щелкнут кнуты, и греки будут смотреть, как греков, будто скот, гонят на рынки.

Пали стены Фив, пали дома, пали Фивы, и города больше нет.

Урок Элладе, и она запомнит его навсегда.

Азия.

Как они смеялись, скалились, глядя на берег.

Там слава, там деньги, нет ведь денег, и фаланга жрет их, как огонь трухлявое бревно.

Персы.

Бесконечный строй, пестрый и дикий, все языки мира.

Лес копий, фаланга печатает шаг, бьют песок сандалии, и рвутся с фланга фессалийцы Леонтиска.

Парменион ворчит, он бы сделал не так.

Он – Александр, не Парменион, он сделает по-своему.

Азия падает в руки.

Фаланга пьет, звенит бронза доспехов, визжат рабыни, и хохот тонет в ночи.

Гавгамелы.

Безумный рывок к колеснице Дария!

Бешеные глаза навыкате, пена на губах, конь в пене.

Рассеченное плечо, капли крови рассыпаются в прах на ветру, бешеная скачка.

Грохот копыт за спиной, гетайры гонят коней вслед.

Рев фаланги сзади, отчаянные трубы зажатого в тиски, гибнущего Пармениона.

Стена копий впереди.

Пятки лупят конские бока, колени сжимают, Он – Бог Войны, и сам Арес ведет его руку!!!

Дарий!!!

Из-за спины вылетает дротик, возница Дария с хрипом грузно валится вперед, перекидывается через поручни.

Дарий хватает поводья, огромные маслянистые глаза полны ужаса, расшитый халат серый от пыли и мокрый от пота.

Царь царей отказывается от титула прямо здесь, прямо сейчас!

В ту секунду, когда перехватывает поводья и разворачивает коней.

Дарий мчит, спасая жизнь, они вламываются в строй, Бессмертные дорого продают свое бессмертие.

Ладонь на плече.

Бешеный взгляд, рука метнулась к горлу!

«Отец! – хрипит полузадушенный Филота. – Отец!! Парменион погибает!»

Александр воет!

Воет волком отчаяния, разворачивая коня.

Воет волком, он никогда не простит этого ни Пармениону, ни Филоте!

Гетайры мчат, обрушиваются на персидскую пехоту, рвущую в клочья фланг Пармениона!

Взлетают мечи….

Дарий давно мертв.

Жалкая смерть, жалкий конец.

Он давно Царь.

Царь царей, фараон, повелитель Азии, Египта, Македонии, протектор Греции.

Пустота.

Такая пустота вокруг.

Что-то случилось, произошло, рухнуло, сломалось.

Сломалось между ним и его македонцами.

Умерло там, на поле Гавгамел, сломалось вместе с персидской пехотой.

Они вошли на это поле вместе, а вышли порознь.

Сломались все.

Казнены Парменион и Филота.

Филота поучаствовал в заговоре пажей.

А Парменион ответил за сына.

Ну, кто бы мог подумать, что вот так, тогда, в Македонии, а?

Казнен Каллисфен, философ остался философом, даже шагнув в ров со львами.

В пьяной пирушке убит Черный Клит.

Ну, как убит…

Он сам его убил, метнул копье и пригвоздил, как бабочку к стене.

«Какой ты Бог??!!» – ревел ему пьяный Клит.

Он убил бы его за это, даже если б был трезв.

Проскинеза.

Земной поклон с целованием ног.

Персы кланялись и целовали, что тут такого.

Македонцы хохотали.

Хохотали так зло и обидно искренне, что у него брызнули слезы гнева из глаз!

Он приказал, он кричал, взорвавшись, вскочив с трона!

И они впервые посмотрели на него с ненавистью и презрением.

Он распустил фалангу.

Фаланга ушла домой, в Македонию, к Антипатру.

Ветераны маршировали по растоптанной Азии, шли домой, и он с ненавистью и презрением смотрел им вслед.

Они плюнули на его Мечту!

Им не нужен был ни Мир, ни его Край.

Лишь барахло из разграбленных и сожженных по пьяни дворцов персидских царей, которое они волокли на себе, привычно шагая в ногу.

Так, что сотрясалась земля.

Что ж, он пошел дальше без них.

С другими македонцами, с гетайрами, с персами и иранцами, которых выучили кое-как держать строй, выдали копья и назвали фалангой.

Они пришли в Индию, и Пор был разбит!

Слоны ревели, и стрелы били, как град!

Он был ранен, и Птолемей закрыл его собой, добавив к имени титул Сотер, Спаситель.

Потом Селевк повел в атаку пехоту, и Пор склонился.

А потом пошел дождь.

На месяц.

И войско потребовало повернуть домой.

Он думал, что ослышался!!!

Он – Бог!!!

Он заперся в палатке и сидел там недели, ожидая, что они склонят колени и пойдут с ним до конца, до Края, рукой же подать!!

Они прислали представителей.

Войсковое собрание (он презрительно скривился, когда услышал это название времен пастушечьего детства) постановило: армия уходит домой.

«Ты с нами, Царь?..»

Он ушел с ними.

Они ушли и вернулись в Вавилон, и вот он лежит и не в силах вытереть этот треклятый пот.

Ресницы дрожали от навернувшихся на глаза бессильных слез…

Бронзовые двери дрогнули.

Дрогнули, и створки со скрипом пошли в стороны.

Тяжелые створки, тяжелей просто нет во всем мире.

Они шагнули вперед, пять шагов в зал и замерли.

Безмолвные лица, сжатые губы.

Пердикка, Кратер, Птолемей, Селевк, Лисимах, Кассандр, Эвмен, Антигон.

Они уже всё решили.

Всё разделили.

Он прочел свою судьбу на их лицах, на бронзовых бесстрастных лицах, и глаза в последний раз полыхнули гневом.

«Как смеете?» – вырвалось из груди, но потрескавшиеся губы даже не шевельнулись.

«Что есть смерть, Учитель?»

Они сидят на камнях, палит солнце, оливы склонили ветви, роняя тень.

Он, Гефестион, Птолемей.

Аристотель смотрит на них, белый хитон обнажает старческие руки, узловатые пальцы обхватили посох.

Аристотель серьезен, но глаза смеются, они всегда у него смеются, о чем бы ни шла речь.

«Смерть? Смерть – это Ничего. И одновременно Всё. Всё и Ничего вместе. Понимаете?»

Они машут головами: нет!

«Когда-нибудь поймете…» – смеется глазами Аристотель.

Он откидывает голову.

На самом деле лишь чуть дрогнули веки.

И улыбается.

Закрывает глаза, глядя на Всё и Ничего.

Диадохи улыбаются.

И делают шаг вперед.

Всем строем, как договорились.

Глава 2. Сулла

Одинокая фигура, ссутуленные плечи, будто и в этом нарочитый вызов знаменитой римской осанке.

Небрежно наброшенная тога, пошлейший рыжий парик, дешевейший, какие только мимы на представлениях для плебса напяливают.

Заложенные за спину руки, отвратительная беззубая ухмылка.

Каждый день.

Каждый день он выходил на Форум и брел вмиг пустеющими улицами в пугающем одиночестве.

Он издевался и унижал их всех, весь Город, весь известный Мир.

Они это знали, и он знал, что они это знают.

Он брел, небрежно шаркая и скалясь беззубым ртом, и где-то вдалеке, за его спиной, осторожно выглядывая из-за мраморных колонн Форума, шептались люди и показывали на него пальцем.

Однажды за ним уцепился мальчишка.

Смешной пацан, обычная римская нищая босота, он вприпрыжку бежал за ним всю дорогу домой, осыпая оскорблениями.

Бывший Диктатор был счастлив.

Это еще больше подчеркивало унижение, которое он каждый день швырял в лицо Сенату и римскому народу, возил им по этому лицу, словно грязной тряпкой.

Вон нищий мальчишка может себе позволить. А вы – нет.

Каждый день.

Белая фигура, отвратительный рыжий парик, шаркающая походка.

Каждый день.

Он был счастлив.

Его так и звали, Феликс.

Счастливый.

Знайте, что счастлив лишь тот, кто рожден свободным.

Свободным от колодки раба, от плетей надсмотрщика и цепей на ночь.

Счастлив лишь тот, кто рожден римским Гражданином, жителем Великого Города.

Но чтобы понять, что такое счастье, нужно родиться в самой знаменитой семье.

Корнелиев.

И вот тут уже, казалось бы, самое грандиозное счастье на свете закончилось.

Корнелии были разными.

Луций Корнелий Сулла умудрился родиться в семье нищих Корнелиев.

Настолько нищих, что дома своего не было.

В 138 году до н. э.

Отец пил.

Мать умерла практически сразу же после родов, и Сулла таскался вслед за отцом по домам любовниц родителя, мутным компаниям актрис, проституток, отребья, которое приличное римское общество и на порог-то не пускало.

Он полюбил эти компании, и римские аристократы, чье детство прошло с греческими учителями и на Марсовом Поле, воротили нос, с презрением об этом говоря.

Позже он свернет им башку.

Вместе с носом.

Денег не было.

Пара рабов, таких дряхлых, что не понять, кто за кем ухаживать должен.

Сверстники начинали карьеру, облачаясь в тоги взрослых, Сулла на выклянченные где-то копейки проводил церемонию погребения отца, умершего наконец-то и освободившего ему дорогу.

Пара странных связей, пара странных смертей, пара полученных наследств.

Хоть что-то, и хоть с чего-то можно начинать.

Позже остальных, позже, чем принято.

Огненно-рыжая шевелюра, ярко-синие глаза, белоснежная кожа.

Бычья шея, и нрав Минотавра.

Сулла начал карьеру так, как положено патрицию.

Война.

Югуртинская война.

Римлян били.

Римлян нещадно били в Нумидии, и Югурта откровенно издевался над Великим Городом, гоняя его армии по бесплодной пустыне.

Югурта знал римлян, Югурта бывал в Риме, Югурта воевал с римлянами вместе.

С Югуртой нужно было заканчивать.

Командование вытребовал себе Марий.

Гай Марий, отец легионов.

Марий был женат на Юлии, из семьи Цезарей.

И Сулла был женат на Юлии, из семьи Цезарей.

На этом сходство заканчивалось, но Сулла отправился с Марием в Африку, на свою первую войну.

Нумидия.

Ад.

Жара, бесконечный песок, вылетающая из ниоткуда кавалерия, и своя она или чужая, поймешь лишь тогда, когда слетают с коней закутанные в бурнусы всадники, или лошади гонят бешеным кругом и бесконечным дождем сыпятся дротики.

Быстрой победы не вышло.

Год, еще год.

Югурту дожимали, как загнанную в угол крысу.

И наконец его сдал тесть.

Бокх, царь Бокх.

Югурта был осторожен.

Никому не доверять, никогда не ночевать дважды в одном и том же месте.

Простая еда, чистая вода, что еще можно сделать, чтобы продлить себе жизнь?

Но тесть, тесть…

Что-то плеснулось в глазах Бокха, Югурта все понял, рука метнулась к кинжалу.

Возникший из ниоткуда центурион тяжело ударил кулаком в висок, Югурта мешком рухнул на землю, легионеры добили охрану.

Ночь, свет факелов, Сулла возникает из темноты, грубо откидывает за волосы голову Югурты, поворачивает к свету, смотрит в лицо.

«А ведь ты мог бы сдать ему меня, и все было бы наоборот!» – бросает он Бокху, и тот бледнеет.

Не час и не два Бокх думал, кого предать, римлян или Югурту, и Сулла читает на его лице, как в открытой книге.

Война закончена!

Марий командовал войсками, но Рим шепчется, что выиграл ее Сулла.

На стенах домов рисуют знаменитую сцену.

Ночь, оазис в пустыне, палатка, факелы.

Югурта на коленях, и держащий его за волосы Сулла.

Марий был в бешенстве, ревность душила его, словно наброшенная на шею удавка.

Германия.

Римляне разбиты, уничтожены при Аравсионе, и Республика еще не знала такой катастрофы.

Марий консул, Марий будет консулом семь раз, так ему предсказали, и римский закон каждый раз прогибается под бешеного старика.

Сулла легат.

Уже не нищий мальчишка, но римлянин, вошедший в возраст и силу.

Две римские армии остановят германцев, потратив на это несколько лет, и Сулла будет тем, кто фактически командует второй.

Верцеллы.

Туман висел над полем, дальше третьей шеренги в глубину не видать.

Германцы сломались, и легионеры рубили их, словно частокол в лесу.

За своих мертвых, за свой страх, за возвращение в Рим.

Сулла стоял во второй шеренге и улыбался.

Капли крови брызгами летели в бледное лицо, усеивая его красными веснушками, панцирь в крови, плащ в крови.

Сулла улыбался, и эта его улыбка пугала больше, чем рев озверевшей римской пехоты.

Снова Рим.

Карьера, претура, наместничество в Киликии.

Армянские войска Тиграна, Армения была Великой, кто б сомневался, глядя сейчас на ее блестящих сыновей.

Ущелье, построивший черепаху легион, армянские стрелы, со звоном бьющие в щиты.

Короткий шаг вперед, щиты снова сомкнулись, «черепаха» не стоит, она идет вперед, медленно отнимая у армян пространство.

Свисток, железная коробка распахнулась, пехота давит, армяне катятся назад, теряя людей.

Сулла улыбается, поверх шлема наброшен белый платок.

Он всегда плохо переносил солнце, им тесно вместе.

Парфяне!

Впервые парфяне, и Сулла – первый римлянин, который завяжет контакт с этой второй половиной известного мира.

Война будет идти 700 лет, Запад и Восток будут выплескивать друг на друга новые и новые армии, и древние кости будут хрустеть под колесами бесконечных переселенцев, ищущих спасение от огня и меча.

Союзническая война.

Вся жизнь Суллы – это сплошная война, и он победил всех, хотя о нем и не рассказывают в военных академиях.

Италия взорвалась.

Самниты, марсы, луканы, пицены, представители бесконечных италийских племен пошли на Рим войной.

Союзники.

Не было ничего унизительней жить, как римляне, воевать, как римляне в легионах.

И не иметь никаких прав.

Армии Республики терпели поражения, все висело на волоске.

Враг был со всех сторон, помощи ждать было неоткуда.

Первую победу одержал Сулла.

Пощады не давать.

На него смотрели с изумлением и ужасом.

Его не интересовали рабы.

Он не слушал угроз и клятв.

Покорность, полная покорность.

Иначе смерть.

Венец из трав.

Один из трех обладателей, Сулла вернулся в Рим героем.

Уже не одним из, а Героем, чье имя повторяли в толпе.

Многие пытались купить это деньгами.

Сулла купил кровью.

Консул.

Нищий сын нищего отца – Консул Римской Республики.

И да, победив в войне, Рим таки дал гражданство италикам.

Римляне учились на ошибках.

Войска Суллы, которыми он командовал в Союзнической войне, осаждали Нолу, последний оплот мятежников.

Был брошен жребий, и Сулла вытянул счастливый.

Как всегда.

Ему досталась Азия, война с Митридатом, который резал римлян, словно овец на бойне, десятками тысяч.

Сулла заканчивал год и улыбался, думая о предстоящей славе.

Ничто не предвещало беды.

Демократия – такая хитрая штука, которая любит прикидываться идиоткой, когда все всё понимают.

Вроде и дергаешь рычаги по закону, но передергиваешь.

Передернули.

Гай Марий, отец легионов, был злобным и завистливым стариком.

И он решил украсть у Суллы его войну.

Купленный народный трибун.

Новый жребий.

И вот уже не Сулла, но Марий, хозяин легионов, которые пойдут вышибить дух из старины Митридата.

Вот тут произошло то, что изменило историю.

Навсегда, необратимо изменило, пустив ее по новому, губительному пути.

Сулла гнал коня так, что-тот рухнул, когда они влетели в лагерь.

Построенные войска, свирепые морды центурионов, значки когорт.

И бычий рев Суллы, разорванная белая тога на груди, такая нелепая среди красных военных плащей.

«Они хотят послать других солдат и украсть нашу победу и добычу!» – ревел Сулла, и легионы взорвались, моментально поверив в эту ложь.

Присланных Марием офицеров забили камнями.

Армия развернулась и двинулась вслед за своим командиром.

Нет, не командиром уже.

Хозяином.

На Рим.

Первым!

Ровно за сорок лет до Цезаря Сулла первым повел войска на Рим.

Чтобы отучить политиканов от привычки передергивать.

Все прочие цезари и бонапарты были лишь подражателями, первым это сделал Луций Корнелий Сулла.

Шесть легионов, сорок тысяч солдат.

Единственным офицером, который пошел за Суллой, оказался Лукулл.

Да-да, тот Лукулл, который потом, пиры и сады.

Жестокий и талантливый военный, ничем не напоминающий того сибарита, каким его запомнила История.

Город рухнул в руки, словно яблоко с ветки, Марий бежал вместе с сыном, прятался в болоте, плыл на подаренной рыбаком лодке в Африку.

Круговерть гражданских войн завертелась.

Реформы Суллы, перетасовка Сената, ему нужно было вести людей на Митридата.

А он вынужден был торчать в Риме.

Выборы, назначения, клятвы сенаторов.

Потеряв два года, Сулла отправился на войну.

Но уже не в Азию, в Грецию, где Митридат командовал, как у себя дома.

Афины.

Рощи, в которых бродили Герои и боги, вырублены.

Осадные машины бьют в белоснежные стены, римская пехота идет на штурм, устремляясь в пролом.

Нет, Сулла не уничтожит Афины.

Он их просто разграбит, вытряхнет до донышка все, от храмов до библиотек.

Он будет улыбаться, глядя, как греки будут обливаться слезами, думая, что с ним можно торговаться.

Херонея, Орхомен, войска Митридата в Греции разбиты, и она снова римская.

Сулла высаживается в Азии, нужно взять самого Митридата и закончить эту войну.

Но Рим взят.

Марий вернулся.

Вернулся абсолютно безумным.

Во главе армии.

Создатель римских легионов вернулся во главе армии рабов.

Рим взят.

Людей убивают на улицах, сулланцев и просто тех, кого хочется убить.

Привязанных к колоннам патрициев заставляют смотреть, как-толпа насилует их жен, рабы безумны в своей ненависти и дикости.

Их всех перебьют по приказу Мария, они больше не нужны ему.

Марий, безумный старик Марий, станет консулом в седьмой раз, как было предсказано.

И умрет спустя несколько дней.

Рим рухнул в руки временщиков, сменявших друг друга на обломках демократических норм.

Митридат был счастлив.

Сулла заключил мир, ему нужно было спешить домой.

И Понтийский царь убрался в свое логово, копить силы для следующей, последней попытки.

Войска высадились в Италии.

Все, кроме одного легиона, солдат Фимбрии.

Они убили своего командира, взбунтовались, и их наказанием стала вечная ссылка.

Никогда, никогда больше легионеры Фимбрии, тоже уже давно мертвого, не вернутся в Рим.

Это их проклятие – Азия навсегда. И их имя, служба без срока, стали нарицательны в Риме.

К Сулле спешат.

Армии врагов, захвативших власть в Риме.

Мальчишка Помпей, на свои деньги набравший два легиона ветеранов отца.

Молодой еще Красс, никогда не простивший убийц своих отца и брата.

Катилина.

У этого еще все живы, и он хотел бы, чтобы некоторые умерли.

Войска Суллы идут на Рим, враг разбит раз за разом, последняя битва у самых ворот.

Битва у Коллинских ворот, войска самнитов, последние отголоски Союзнической войны, успели к Риму раньше.

Сулла настиг их у самых ворот Города.

Битва насмерть.

Самниты побеждают, бой идет ночью, свои похожи на чужих, такие же доспехи, такие же мечи, такие же лица.

Сулла улыбается, неизвестная болезнь обезобразила его лицо, некогда гладкая кожа в жутких струпьях, зубы выпали, и этот чудовищный оскал в свете факелов пугает даже видавших виды.

Конница валит от ворот, взламывает самнитский фланг, враг разбит и бросает оружие.

Бежать некуда.

Плотные колонны пленных ведут на Марсово Поле.

Луна освещает бесконечные ряды солдат без оружия, построенных, будто для парада.

Сулла смеется, машет рукой, и самнитов начинают убивать.

Сулле не нужны пленные, не нужны правила, не нужны традиции.

Ему нужна покорность, и он преподаст урок.

Рим захлебнулся в крови.

Она идет у него горлом, он тонет в ней, барахтается в ужасе.

Проскрипции.

Их тоже придумал Сулла.

Город увешан объявлениями.

«Найти и убить. Доносчику – доля».

Катилина во главе банды рыщет волком и убивает тех, кому должен.

Красс давно отомстил за своих и грабит так, что Сулла с презрением кривится.

Помпея не интересуют деньги.

Помпей завоевывает Африку.

Помпей пишет Сулле бесконечные письма, рассказывая про удивительных африканских животных.

Сулла смеется.

Жуткий и уродливый, в отвратительном парике, беззубый, мучаемый чесоткой, Сулла смеется.

Ему смешно, он был в Африке и всех там видел, но ему смешно смотреть, как амбиции пожирают Помпея.

Ему смешно, когда Помпей откажется распустить армию, смешно, когда-тот расскажет ему, что люди поклоняются восходящему солнцу охотней, чем заходящему.

Ему смешно, когда слоны Помпея застрянут в арке во время Триумфа.

Он назовет Помпея Великим, и Помпей всю жизнь будет гнать от себя мысль, что это тоже была насмешка.

82 год до Рождества Христова.

Сулла – Диктатор.

Сенат наполнен его людьми, всадники урезаны в правах так, что и представить себе не могли.

Никаких больше народных трибунов, хватит.

Сулла видел, как заводят толпу, Сулла ненавидит толпу, Сулла не играет с толпой.

Диктатура!!!

Цезарь, мальчишка совсем, бежит из Рима.

Его ловят, мать падает на колени перед Суллой, за него просят друзья.

«Как хотите!» – жуткий оскал становится еще шире.

Как хотите.

Но в этом Цезаре сидит сотня Мариев.

Три года диктатуры.

Свободный Рим, город законов и неписанных правил, покорно жил, склонившись и повинуясь.

А потом, в один прекрасный день, Луций Корнелий Сулла пришел в Сенат.

И швырнул римлянам в лицо их свободу, словно мокрую тряпку.

«Я больше не Диктатор, частное лицо! – заявил он потрясенным сенаторам. –

И готов предоставить отчет обо всех своих действиях!» – Сулла издевательски ощерился.

Зал молчал.

«Вопросов не будет?!» – Сулла захихикал, не захохотал, но захихикал себе под нос и двинулся к двери.

Ударом в плечо отпихнул машинально дернувшегося за ним ликтора и вышел на ступени Сената.

Частным лицом.

Постоял, обшарил издевательски взглядом застывшую улицу и пошел домой.

Пить с актерами, закатывать оргии и умирать от болезни.

Но каждый день.

Каждый день одинокая фигура выходит на Форум.

Издевается.

Он умер в следующем году.

Просто взял от жизни все, что хотел, использовал ее на всю катушку и ушел, оставив Рим жить так, как-тому хочется.

Вновь поднялся Митридат, шла война в Испании с марианцем Серторием, взбунтовался Спартак.

Сулле было все равно.

Он знал, знал, что будет сразу, после его смерти.

И криво ухмылялся, в последний раз закрывая глаза.

Спор, как его хоронить, едва не привел к резне.

Противники хотели отыграться на мертвом.

Но победили сторонники.

Государственные похороны, трехдневный траур по всей Италии.

Ветераны, идущие в Рим бесконечным потоком на погребение.

Огромный костер, бушующее пламя, исчезающая в огне фигура в белой тоге.

В последний раз мелькнувшая перед тем, как навсегда исчезнуть, ухмылка.

Он швырнул им обратно их власть, чтобы их унизить.

И знал, что они знают, что он знает.

«Не было друга лучше.

Не было врага злее».

Надпись на надгробии.

Весь Сулла.

В двух строчках.