Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

© Омар Султанов, 2016

© Магомед Султанов-Барсов, 2016

ISBN 978-5-4483-5269-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Роман «Большой Умахан» – яркая историческая картина дошамилевской эпохи Дагестана второй половины XVIII в. В ней подробно описан ряд реальных и вымышленных сражений, аналогичные гладиаторским поединки горцев, набеги на закавказские ханства и княжества. Наряду с реальными историческими личностями авторы ввели в сюжет ряд вымышленных персонажей, обобщили реальные события с вымышленными в традициях классической литературы. На примерах главных героев, воителя Шахбанилава и философа Гамач-Гусейна, показаны ростки горской соборной мысли, актуальные для жителей Республики Дагестана по сей день.

Глава1-я

Престолонаследник

Облако качнулось под западным ветром, открывая яркосинее небо, и солнце мгновенно озарило землю. Дворцовая площадь, старинный замок с высокой башней, соборная мечеть с минаретами и мавзолей доисламского владыки Сарира¹ показались на миг окрашенными в чистое золото.

– Смотрите, смотрите! – воскликнул уже не молодой воин по имени Чармиль Зар², одетый, в ожидании праздника, в стальную кольчугу и подпоясанный коротким мечом. – Это знамение неба, клянусь всеми горскими богами, родится тинануцал³! И будет он овеян такой славой, которая не доставалась еще ни одному из монархов в поднебесной!

Две принцессы, прекрасные, как ландыши в весеннем саду, уже росли у Престола. И теперь Правителю Аварии был нужен сын-наследник. Хунзахцы посмотрели на язычника хмуро, но возражать не стали. Вдруг и в самом деле родится долгожданный наследник – шайтаны подсказывают таким, как этот Зар.

Праздно беседующие уздени⁴ неприязненно оглянулись на восклицающего сильным голосом язычника. Хунзахцы недолюбливали его, но связываться с ним никто не хотел. Хоть и перевалило ему уже за шестьдесят, он был силен, как бык, не чета иному молодцу.

– Я хоть и не читал вашей священной книги, – продолжал ораторствовать Чармиль Зар, – но все мои скрижали говорят лишь о том, что родится великий воитель! И поверьте мне на слово, сыновья Бечеда будут ему покровительствовать! Да, да! А вы как думали? Ведь боги тоже нуждаются в услугах героев. И он, еще не родившийся Нуцал, бросит к алтарю горских богов столько золота и серебра, что все дочери вездесущей богини Берай⁵ влюбятся в него страстной любовью. Вот только не знаю, доживу ли я до этого счастливого дня. Мои боги еще не поведали мне об этой тайне…

– Ну, что ты вечно взываешь к своим истуканам?! – налетел вдруг на зашедшегося в красноречии язычника один из узденей, тоже одетый в сверкающую кольчугу и подпоясанный коротким мечом. Услышав голос Зара, этот уздень прибежал с другого конца площади. – Побойся лучше Бога Единого, Вечного и Всемогущего, который не нуждается ни в чьих услугах! И нет у него ни сыновей, ни дочерей, ослиная твоя голова! И умрешь ты не позже, чем Он этого пожелает…

В отличие от длинноволосого и чисто выбритого Зара этот бородатый уздень по имени Ахмадилав был мелковат телом и угрюм лицом. Рядом с ним он казался немощным стариком, хотя и был рожден в том же, славном для Аварии, 1698 году.

На груди Ахмадилава висел большой бронзовый медальон с изображением волка и эзотерического знака, свидетельствующий о его принадлежности к высшему узденьскому сословию. Такие медальоны носили лишь имеющие воинские заслуги перед Престолом. У Зара заслуг было гораздо больше, но Дугри-Нуцал, отец ныне правящего Мухаммад-Нуцала, перед смертью запретил носить знаки чести тем, кто хранит верность языческим верованиям.

– Это кто не нуждается в жертвоприношении? – ехидно оскалился язычник. – Ваш Аллах?!

– Да, собачий сын, наш Аллах не нуждается в жертвоприношениях! – вздернув кверху красноватую от хны бороду, выкрикнул Ахмадилав.

– А Курбан-байрам, что, по-твоему, дырявая голова, не жертвоприношение?!

– Жертвоприношение, но… – Ахмадилав вскинул вверх руку и потряс перед носом язычника кривым пальцем, – это нужно не Аллаху, а самим людям, простым и вельможам, чтобы не гореть потом в аду.

– Да? А мне вот почему-то казалось другое…

– Это ты говоришь потому, что твои ослиные мозги еще не доросли до понимания вечной сущности Аллаха. Ты только подумай над мыслью: Аллах – вечен!..

– А мои боги, что, по-твоему, вчера родились? – хохотнул Зар, всплеснув руками. – Да знаешь ли ты, козел краснобородый, что даже самый младший из внуков Бечеда на тысячу лет старше вашего Аллаха! А теперь посчитай, сколько лет прародителям Бечеда! И если уж говорить о вечности, я так тебе скажу, единоплеменник мой спесивый, что за каждым веком был еще какой-то век и за каждым богом есть еще какой-то бог. И нет конца-краю водовороту вещей в природе…

– Кафирун⁶ проклятый! – аж подпрыгнул от негодования Ахмадилав, причем с такой прытью, что рассмешил окружающих. – Я могу доказать тебе, что ни внуков, ни прародителей, ни самого Бечеда нету на свете и быть не может! – рубанул он воздух рукой, словно мечом по чьей-то шее.

– Да-да, конечно, – закивали окружающие головами, выражая свою солидарность с Ахмадилавм. – Нет никаких богов, кроме Бога, и Мухаммад пророк Его!..

Зар выжидательно замолчал и стал высматривать среди гуляющих на площади мусульман хотя бы одного язычника. Их теперь в Хунзахе можно было пересчитать по пальцам, так мало осталось. А прыткий уздень, неплохой в прошлом воин, все продолжал наседать, доказывая свою мусульманскую правоту:

– Это качнувшееся облако, запомни, язычник проклятый, – знамение Аллаха! А боги, что ищут среди людей дружбу и нуждаются в жертвоприношениях героев и прочих жрецов-шарлатанов, – шайтаны презренные! И ты, Чармиль Зар, друг и слуга шайтана! И отец твой был ширкуном⁷, и дед твой поклонялся истуканам… И вообще, тебя следовало бы предать шариатскому суду. Но Правитель наш Светлейший покровительствует тебе почем зря…

– Ха-ха-ха! – раскатисто рассмеялся язычник, трясясь своим огромным телом и похлопал Ахмадилава по плечу. – Не буду я с тобой спорить, старина, считай, ты меня убедил… Ты же вроде бы спас меня в битве с бешеными⁸ хевсурами. Клянусь честью, я буду помнить об этом вечно! И даже там, в Аиде⁹, я останусь тебе обязан кое-чем…

– Обязан? – насторожено переспросил мусульманин, уже знающий, какие ловушки в ходе спора умеет расставлять этот язычник.

– Ну да. Я буду защищать тебя в Аиде от тех врагов Хунзаха, которых ты рубил во славу Престола. Ха-ха-ха!

– Опять ты за свое, шайтан! – вскипел мелкотелый уздень. – Валлах, зря я тебя спас тогда…

– Спас? – скривил большой рот язычник. – Ну-у, это ты врешь, приятель! От хевсур меня спас не ты. Тебя самого оттуда вывезли побитого, как собаку. Что, забыл уже, дырявая голова! Нас всех тогда спасли цунтинцы… – Язычник громко хохотнул, видя, как сконфузился Ахмадилав, который почему-то недолюбливал цунтинцев, и добавил: – И пока ты лежал на земле беспомощный, я сражался с хевсурами, как лев. Ха-ха-ха!..

– Ты грязный лжец! – зашипел со злостью Ахмадилав. – Ты сам только что говорил, что я тебя спас…

– Я пошутил. Тебя, раненного в живот, самого спасли в том бою. Я еще рану твою прижигал, чтобы кровь остановить. Забыл? Эй, Махмуд! Мирзалав! – Зар замахал обеими руками. – Идите сюда, расскажите гордым хунзахцам, как мы сражались с хевсурами на Арагви и кто кого там спасал?

– Отстань, болтун! Надоели нам твои споры! – отмахнулись они.

– Ну, не хотите не надо, – не огорчился язычник. – Ты, Ахмадилав, сегодня врешь больше, чем вчера…

– Это почему так, чертов сын?!

Снующие на площади хунзахцы знали, что эти двое, язычник и мусульманин, неразлучные друзья, которых хлебом не корми, дай только поспорить о религии и воинских заслугах перед Престолом. Не угомонятся, пока совершенно не отупеют.

Бой же, о котором они говорили, действительно произошел на реке Арагви, когда Дугри-Нуцал послал полсотни хунзахцев для защиты грузинского князя Табидзе, попавшего в плен к разбойничавшим там хевсурам. И действительно, хунзахцы могли тогда не выбраться из окружения, если бы через реку Арагви в это время не переходил дидойский караван, сопровождаемый сотней воинов Гачи Невонского, потомка великих воителей из династии Невоби¹⁰. Завидя их, хевсуры панически завопили: «Дидойцы¹¹ идут! Дидойцы идут! Спасайтесь!»

А еще хунзахцам в том походе повезло потому, что встретился караван мусульманских дидойцев. Окажись там отряд китуринских дидойцев, исповедовавших все еще своих, очень воинственных богов, то, скорее всего, они принялись бы рубить и тех и других, чтобы всю добычу забрать себе. Предки же Гачи Невонского, как и сами хунзахцы, уже тысячу лет исповедовали Ислам, ровно столько, сколько самые ранние дагестанские мусульмане – лакцы, лезгины, даргинцы.

После того как отбили князя Табидзе, Гачи удовлетворился одним хурджуном серебра, а Дугри-Нуцалу, чьи воины приняли на себя неравный бой, грузинский князь обещал свою малолетнюю дочь, столь же красивую, как и ее мать гречанка Элина. О красоте княгини Элины в те годы в горах Центрального Кавказа слагали песни. И когда ее дочь по имени Дариджа подросла, она стала второй женой старшего сына Дугри-Нуцала. Дугри-Нуцал умер через несколько лет, а его правящему сыну Мухаммад-Нуцалу ни одна из двух жен, даргинская и грузинская принцессы, еще не родила сына-наследника.

* * *

Споры о Боге и разных религиях были обычным делом в горах Дагестана. Для узденей, несущих воинскую повинность перед Нуцалом, было важно не то, кто во что верит, но то, кто как говорит и удивляет рассказами о неслыханных чудесах загадочного неба и мрачного чрева земли.

Чармил Зару частенько удавалось удивлять. Бывало, он сочинял на ходу истории о богах и демонах, о подвигах героев, которым помогают боги и богини. Не меньше интересовали людей и чудеса, творимые жрецами, которые якобы умеют раскрывать тайные кражи и убийства, что им-де подсказывают демоны о запрятанных вещах, о заговорах злодеев. Правда, Зар часто путался в своих сочинениях. Одну и ту же историю он, бывало, рассказывал по-разному, за что хунзахцы подымали его на смех. Но это ничуть не смущало его. Он отмахивался тогда, говоря, что стыдно битву проиграть, а придумывать истории о богах, демонах и героях – дело благородное.

Когда-то Зар был сильным воином, способным прорубать через вражье войско дорогу. Он мог без устали махать огромным двуручным мечом от рассвета до заката. Теперь же, каждый раз при грозовых тучах, у него ныли раны, болели коленные и плечевые суставы.

Десять последних лет он обучал юношей владению мечом, пока однажды не подпал под проклятия алимов¹². В пьяном бреду он стал поносить их, говоря, что они исповедуют ложную религию. Его тогда едва не убили хунзахцы, но благодарные ученики, среди которых были и сильные воины – сотники войска хунзахского, заступились за него. Они обратились к алимам с просьбой простить их учителя во имя Аллаха. И алимы пощадили, благоговея перед именем Всевышнего, но обучать юношей воинскому мастерству с тех пор ему было запрещено, если только он не уверует в Аллаха. Он не уверовал.

Среди аварцев во времена Мухаммад-Нуцала Чармиль Зар был не единственным многобожником, у которого возникали проблемы с ревнителями мусульманской веры, и не единожды они бывали побиты, разорены, но до убийства дело редко доходило. Это случалось, лишь когда пьяный язычник позволял себя совсем уж грязную брань. Уздени, хотя и любят красноречие, ценят остроумие, но умышленные оскорбления не прощают даже ханам. Они веруют, по сути, в кого хотят, дружат с кем хотят: с русскими, грузинами или даже каджарами, ставшими заклятыми врагами после персидского вторжения в Дагестан. Уздень волен в своих делах и помыслах, лишь бы исправно нес воинскую повинность перед Престолом и был прилежным в обычаях.

Достопочтенные алимы, бродячие жрецы, все еще исповедующие древних богов, и прочие колдуны-гадальщики пророчили Мухаммад-Нуцалу сына-воителя, предсказывая еще не родившемуся монарху доселе неслыханные подвиги во славу Престола. Нельзя сказать, что Нуцал¹³ им верил, но одаривал серебром каждого, кто красноречиво лил бальзам на душу.

В рождении престолонаследника были очень заинтересованы и воинственные уздени, и богатые беки, и, конечно же, родственники ханш, как первой, так и второй. Восхождение к власти иного представителя династии – родного, двоюродного, а тем более, троюродного племянника правящего монарха – как правило, чревато смутой, переходящей в кровавую борьбу. Но когда у правящего Нуцала есть сын, чье право на Престол бесспорно, коронация становится настоящим праздником для народа. Ибо в этом случае оспаривать совершенно нечего.

Вот и молился народ, обращая свои молитвы к Единому Богу, знание о котором пришло сюда из знойной Аравии. Конечно, были и такие, кто все еще тайно исповедовал горских богов, и они обращали свои молитвы к ним, освещая лучинами деревянные, каменные, а кто-то бронзовые статуэтки. Люди боялись, что зачавшая ребенка даргинская ханша и в третий раз родит дочь-принцессу, на радость чужим правящим дворам, а им, подданным Престола хунзахского, на досадные хлопоты… Ведь дочь Правителя все равно не отдадут за узденя или даже бека, как бы велики не были их заслуги. А если все же такое случится, то рожденные в этом неравном браке дети будут считаться чанками и преимущественного права на Престол иметь не будут.

* * *

Вдруг на площади все затихли.

На балконе замка появились придворные, среди которых был и молодой славный воитель Шахбанилав, за подвиги в прошлогоднем походе на Грузию назначенный Нуцалом Первым тысячником Аварии. С минуту народ взирал на придворных, затаив дыхание, потом резко шевельнулся, словно волна на морской глади. Люди двинулись к балкону замка.

Имам соборной мечети Басир-хаджи, хунзахский уздень, обучавшийся у алимов-сеидов, чья родословная уходила в глубокую древность – к овеянной вечной славой курейшитам¹⁴, молитвенно поднял руки ладонями вверх и громко произнес:

– Алхамдулиллахи рабил’аламин¹⁵! Слушайте, правоверные! Слушайте и повинуйтесь во имя Аллаха Великого, дарующего и отбирающего жизнь! Ниспосылающего на землю блага от своих щедрот и поражающего бедствиями! Слушайте сладкую весть и возрадуйтесь вместе с ангелами чистыми… Только что в священных покоях Двора светлейшая ханша Аварии, даргинская царевна Баху-уцминай, дочь правителя Кайтага Ханмухаммад-уцмия, родила Величественному и Светлейшему Владыке Аваристана сына! Да будет правоверным известно, что с этого дня…

– Чакаги тинануцал¹⁶!

Уже не слушая дальнейшую церемониальную речь духовного лица, народ взорвался радостным кличем. Уздени скандировали приветствие только-только явившемуся на свет монарху, пробуждая тишину Великого Аварского плато – равнины, окруженной суровыми горами.

– Хунзахцы! – воскликнул Шахбанилав, вскидывая к небу свои могучие руки. Подхваченная ветерком, его черная мантия зарделась изнутри красным, как огонь, шелком, от чего легкая стальная кольчуга сверкнула неземным светом. – Тишину и повиновение именем Престола! Выслушайте имама с честью!..

Народ сразу поутих, внимая просьбе своего любимчика – воина, в котором и стар и млад в Аварии не чаяли души. Не зря народ прозвал его Непобедимым – он не раз выводил войска из страшных ловушек, сокрушая и обращая в бегство врага. На его груди висел большой золотой медальон с изображением волка – символом вверенной Престолом власти над войском. Тот же рисунок был вышит золотом и на черной мантии.

– …Да будет правоверным известно, – продолжил прерванную речь имам соборной мечети, – что в Доме нуцалов есть теперь прямой наследник Престола, равный всем престолонаследникам мира, как бы огромны ни были их страны и неисчислимы богатства их казны, ибо нуцалы ведут свою династию, освященную властью Пророка (мир ему), через Абулмуслим-шейха Сирийского…

– Но мы же это знаем, – бросил кто-то в толпе, пожимая плечами.

– Надо же подсластить и сладкое… – обронил еще кто-то, и люди снова пришли в движение.

– Какая Сирия?! Какой шейх?! – вспылил в толпе язычник. – Нуцалы – потомки Сариров, правивших Кавказом за тысячу лет до ислама!..

Но никто не разделил его мысль. Отворачивались, как от полоумного.

– Да будет над Домом амира¹⁷ правоверных аварцев безграничная милость и благоденствие Аллаха! Амин! – кое-как закончил церемониальную речь духовный сановник, после чего придворные удалились в замок.

Хунзахцы, что были заняты делами в своих домах, кузнях, суконных и кожевенных мастерских, услышав долгожданную весть, побросали работу и стали стекаться на площадь. Мужчины и женщины, юноши и девушки – все устремились на праздник. Все, кроме рабов…

Молодые уздени наряжались в тяжелые стальные доспехи с устрашающе грозными шлемами, выстраивались в стройные ряды на своих боевых конях и, гарцуя по кругу, размеренно ударяли мечами о круглые щиты. Этот ритм вызывал у людей ни с чем не сравнимое ощущение войны, славы и могущества. Иные воины поджигали фитили на мушкетных ружьях и стреляли в воздух, извергая снопы огня и дыма. Из ворот замка на площадь выбежали шуты, разодетые в волков, медведей, драконов и совсем уж чудных духов, вызывающих суеверный страх даже у взрослых. Следом появились музыканты: зурначи, барабанщики, пандуристы и танцоры. Прямо на площади вспыхивали костры, возле которых резали овец и бычков. Уздени лихо справлялись с забоем скота, сдирали шкуры и жарили туши мяса целиком, обильно поливая уксусом и ароматными настоями из горных трав.

Гимринский уздень заехал на арбе и, остановившись в центре площади, скинул холщовое покрывало с двух больших бочек. Народ возликовал, хотя иные бранились, взывая к запретам Аллаха, к священному шариату.

– Ну, какой, скажите, праздник без вина?! – отвечали им многие, устремляя к виночерпию висевшие до времени на их поясах кубки и рога. – С вином и мясо жуется хорошо, и танцевать веселее!..

– Пейте, пейте, гордые хунзахцы! – приговаривал гимри— нец, разливая вино из медного черпака с длинной ручкой. – Пейте и знайте, что самое лучшее в мире вино я вам разливаю сейчас! Для вас старался, сок выжимал, бочки дубовые у дидойских купцов закупал. Оцените по достоинству…

– Ты это расскажи тем, кто по Кахетии не странствовал и в погребах не ночевал с любвеобильными грузинками, – наполнив свой кубок, поддел виночерпия Чармиль Зар и вырвал-таки у окружающих столь недостающий ему смех.

– Что-о, разбойничья твоя голова! Хочешь сказать, что мое вино хуже кахетинского?!

– Не знаю, усердный садовод, сейчас попробую и скажу тебе прямо… – с ленивой хрипотцой ответил язычник, отхлебывая из серебряного кубка пахнущую солнцем и землей коричневую жидкость. Затем он двинулся к жарящемуся быку.

– Ничего, ничего, ты еще осоловеешь от моего вина! – бросил вдогонку задетый за живое гимринец, разливая в подставляемые сосуды свое прекрасное вино.

Осушив кубок, Зар срезал мечом небольшой кусок мяса и, быстро расправившись с ним, снова подошел к телеге с вином.

– Великий мудрец Ибн Сина частенько лечил правоверных вином, – приговаривал гимринец, разливая по кубкам. – Пейте, гордые хунзахцы, пейте, аварские кунаки, мое вино, оно зажигает кровь молодостью и даже унылому дарит веселье…

– Тебе, видать, хорошо заплатили, трудолюбивый садовод, – с ужимкой поддел его Зар, и окружающие снова прыснули смехом. – Вот и трудись на великом празднике с честью, ведь нечасто рождаются на свет наследники Престола.

– Да, нечасто, – был вынужден согласиться виночерпий.

Уздени, даже из числа ревнителей Ислама, понимая старую истину: «Из младенцев вырастают великие воины», – были так счастливы в этот день, что многие не заботились о шариатских запретах. Война, что ни говори, как считали уздени, дело настолько важное, что немного вина только укрепит их грешную душу. А как же иначе?! Не один, так другой враг норовит отобрать плодородные земли на юге и богатые зимние пастбища на востоке. То монголы далекие, то узбеки ретивые с Темурлангом пытались поработить Дагестан, но, получая по приплюснутым носам, откатывались назад и больше не возвращались. Затем крикливые персы повадились покорять непокоряемую, и тоже получили по полугреческим носам – ровненьким таким, если смотреть ниже горбинки.

– Представляете, – возмущался кто-то у жареного барашка, – эти спесивые персы имели дерзость объявить суннизм ложным Исламом, а Абулмуслим-шейха – самозванцем, не имевшим в своих жилах ни капли курейшитской крови. «Истинные сеиды – потомки пророка, – говорят персы, – только среди шиитов!» Так чего же они тогда не одолели Мухаммад-Нуцала?! Да-а, конечно, немало вилаятов они покорили в Дагестане, но когда Владыка Аварии поднял свои знамена, сам Надир-шах едва не попал в плен к дагестанцам…

– Да, да, верно говоришь, – вторил ему другой уздень, – плодородные аварские земли в вилаятах Джаро-Белокан, Закаталы, Елису, Тивидат не дадут каджарским ханам и грузинским князьям покоя, пока не присвоят себе. И кто эти земли убережет для аварцев, если прервется прямая нить престолонаследия?

– Сыновья Нажабат-нуцалай, – нашелся кто-то.

– Нет, – тут же возразили ему, – Аллах не дал им ни золотых мозгов, ни широкой души, вмещающей заботы о стране и своих подданных. Взрослые племянники Нуцала обеспокоены только своими удовольствиями. Мало им по сто рабынь, они по тысячу хотят, а рядом молодой уздень, имеющий воинские заслуги перед их Престолом, будет сохнуть без жены, так они ему даже лоскуток паршивого сукна не дадут, чтобы калым заплатить.

– Вот и промышляют буйные головы на больших дорогах. Разбойничают…

– Но сейчас явился на свет другой монарший отпрыск! Давайте возликуем с народом аварским и выпьем за его здравие!

– За здравие тинануцала! – тут как тут оказался рядом и словоохотливый язычник. – Воистину, слова твои верны, но попомните и мои: небу над Дагестаном было так угодно, чтобы в этот день и в этот час родился великий наследник великих Сариров, ведущих свое начало еще задолго до появления вашего ложного Корана.

Народ вокруг крикуна притих на миг. Неужели он опять начнет богохульничать и поносить религию Аллаха Всемогущего?! Его же изрубят на куски за такую дерзость! А тем временем в толпе празднующих Чармиль Зар удивительно тонко балансировал между остротами и оскорблением мусульманской веры. Его седые пряди волос, хорошо промытые по случаю намечавшегося праздника, серебряными кудрями ниспадали на кольчугу, заклепанную стальными ромбиками, проржавевшими местами от времени. У него было большое квадратное лицо, с двумя глубоко врезавшимися морщинами на щеках, и голубые пытливые глаза, вечно рыщущие в поисках острот и приключений. Но сейчас его старались не замечать. А приставать со своими беседами к гостям из Кайтага или еще откуда-то ни было он опасался даже в пьяном бреду, ибо знал, что бдительные нукеры схватят его и бросят в подземелье, где томятся нечестивцы-разбойники. Он говорил, обращаясь только к своим соплеменникам:

– О, дети греха и чести! Чем только подкупили вас арабские чалмоносцы? Неужто они мудрее наших жрецов, которых вы браните последними словами, хотя их благородству завидуют огнепоклонники Тегерана и Хиндостана?

– Истиной Корана, дурья твоя голова, – бросил ему в лицо один из хунзахцев и быстро отошел в сторону, чтобы не ввязываться в долгий и бесполезный спор.

– Постой, постой, куда бежишь, как заяц от орла! – заорал возмущенный язычник, но мусульманин уже исчез в толпе народа. – Видали? Вот они, мусульмане, какие: огрызнулся и быстрее в кусты, чтобы по носу не получить стальным кулаком. Ха-ха-ха!.. Ничего, ничего! Веселитесь, спесивцы! Но не забывайте, что это мой Хунзах и что еще живут здесь такие гордецы, как Чармиль Зар и его верные друзья… Только что-то я их тут не вижу сегодня…

– Пейте, благородные уздени, пейте мое вино и позабудьте все свои обиды, ведь не каждый день рождаются престолонаследники! – приговаривал, между тем, разливая вино уже из второй бочки, гимринец. – Если бы и в третий раз аварская ханша родила бы дочь, то не лилось бы сейчас рекой, как в раю, мое славное вино. Но родился тинануцал, и оно пригодилось вам, благородные уздени и беки!..

– Истину говоришь, друг виноградной лозы! – расталкивая других, протянул свой кубок Зар. – Наполни мне его до краев, я хочу выпить за здоровье царевича. И попомните слова мои, спесивые хунзахцы: родился воитель, каких еще не знала земля под небесами Кавказа. А ведь к величию Престола этого царственного младенца я тоже приложил руку, сокрушая врагов ваших… А вы? Вы даже почтение мне выказать не желаете! Быстрей мне вина, садовод вонючий! К тебе ведь воин аварский подошел, перед которым ты должен трепетать и кланяться!..

Но виночерпий не успел налить ему. Возмущенная толпа вытолкнула язычника, который так жалобно стал озираться по сторонам, что гимринец искренне сжалился над ним.

– Ну, что вы за люди, хунзахцы! Как можно отталкивать старого аварского воина от вина! Всем хватит, всем достанется, пусть он подойдет. Эй, язычник злословный, хоть и обозвал ты меня… но, так и быть, неси сюда свой кувшин…

– Что-о?! – возмутился Зар. – Вот этот прекрасный серебряный кубок, с красивейшими на свете узорами, ты называешь кувшином? Да знаешь ли ты, гимринец неучтивый, что своим неразумным словом ты обидел не только меня, но и бывшего его владельца, чья бедная душа с горечью взирает сейчас с небес Грузии…

– А ты, пьяница задиристый, не обидел владельца этого кубка, отобрав его у него? – подбоченился виночерпий, выпрямляясь на телеге.

– Вот, ослиная голова! – сокрушаясь вскричал Зар. – Как я мог его обидеть, если я сначала зарубил его и лишь затем забрал себе эту милую посудину?

– Ха-ха-ха!..

Зар опять вырвал у толпы одобрительный смех.

– Ладно, наливай ему вино, – расступились хунзахцы, подпуская язычника к бочке.

Зар наполнил свой объемистый кубок хмельным соком и мстительно заявил дожидающимся своей очереди:

– Вы орете, как шайтаны басурманские! Вы же все-таки аварцы, демон вас задери своими когтями!

– Ах ты поганец! Пошел вон!..

– Какой наглец!

– А что вы хотели, он же язычник!..

– Пошел, пошел! – кто-то толкнул его в спину. – А не то отберем кубок и к судьям потащим на шариат!

Чармиль Зар, не будучи дураком, быстро отошел от телеги с вином, сделал несколько больших глотков и снова кольнул толпу:

– Во, видали этих мусульман! Глядите, вино хлещут хуже кафиров позорных! Ха-ха-ха! Сладкое, да? Аллаха своего подзабыли, пока оно льется даром в ваши грязные животы!

– Хал чакаяв¹⁸, Чарам, мужчина! – воскликнул вдруг кто-то. – Даром что не мусульманин, а то бы он быстро навел в Хунзахе шариатский порядок!..

– Кто-о? Этот многобожник? Да гореть ему в аду! А нас, мусульман, Аллах в конце концов пожалеет и направит в рай, к прекрасным гуриям…

– …Гуриям, у которых вместо волос – змеи, вместо глаз – горящие угли, а изо рта чадит мертвечиной…

– Заткнись, язычник, или я сейчас пожалуюсь на тебя нукерам!

– А что я такого сказал? – пожал плечами Зар, выпятив нижнюю губу, и ретировался.

– Да чтоб ты охрип на целый год и на два потерял дар речи!.. – крикнули ему вдогонку.

Люди смеялись, спорили, пили вино и ели мясо, отрезая его от вертящихся на костре бараньих и бычьих туш. И когда заиграли зурначи и барабанщики, споры сами собой прекратились. Народ начинал петь и плясать искрометную лезгинку. Кумыки, даргинцы, лезгины, лакцы и много других разноязыких дагестанцев пили вино, ели мясо и веселились безмятежно.

В огромный круг, где на дубовых табуретках играли зурначи и барабанщики, входили молодцы и, приглашая на танец женщин, преклоняли колени.

Царь веселья – тамада, в отличие от многочисленных шутов, был в серебристой маске благородного волка и управлял всем этим гуляньем, то останавливая танцы и приглашая в круг певиц и певцов, то снова давая зурначам и барабанщикам знак для оглушительно-зажигательной лезгинки.

Но вот среди прочих царь веселья вызвал, поклонясь, из толпы женщин сестру Шахбанилава, несравненную Халисай, овдовевшую несколько лет назад. Толпа замерла, когда она вышла в круг и взяла своими легкими, словно лебединые крылья, руками звонкий бубен.

– Во славу родившегося в этот благодатный час, – объявила она своим красивым грудным голосом, и не у одного в это мгновение сверкнула грешная мечта: она была не только красноречива, но и сказочно хороша собой.

– Солнцеликий родился,

И померкли все лики!

Солнцеликий родился

Во славу отцов!

Пусть в ханских дворцах

В Поднебесной готовят

Красивых принцесс!

Стройных принцесс!

Мы скоро, очень и очень скоро

Невесту придем выбирать!

Невесту для нашего Владыки,

Рожденного в этот солнечный час.

Для нашего Владыки

Золотистые требуются лики.

Золотистые лики принцесс

Да затмятся пред солнцеликим…

Во славу новорожденного правителя хунзахская узденка пела, сочиняя на ходу, и ей это здорово удавалось. Каждое слово песни чудесно ложилось на старинную мелодию.

– Кто эта женщина? – то и дело спрашивали приезжие, которым посчастливилось в этот день оказаться в Хунзахе и праздновать рождение престолонаследника.

Едва ли не все мысли, неуловимо клоня к греху, захватывала собой эта певунья, сама того не желая. О, да! Ею невозможно было не любоваться! Ее чистый, звонкий голос, когда она протяжно тянула слова песни, проникал в самое сердце слушающих. Халисай была из тех женщин, в которых трудно не влюбиться. Ей было всего девятнадцать, когда четыре года назад с двумя малолетними детьми она осталась вдовой. Ее муж был славным мастером, из-за любви к ней переселившийся из Гоцатля в Хунзах. Четыре года назад он, распродав все свои товары в городе Аксае, славящемся богатым невольничьим рынком, возвращался домой в Хунзах. За отделанные серебром и золотом кубки, турьи рога, костыли, посохи, трубки, шкатулки, подсвечники и много другое муж Халисай выручил тогда около трехсот серебряных рублей русской чеканки, превосходящей турецкую и персидскую чеканки. На дороге неожиданно возникли тогда разбойники. В завязавшемся бою купцов против злодеев погибли муж Халисай и еще несколько его товарищей. Разбойников-убийц не удалось найти, и смерть купцов оставалась неотмщенной.

– Песню, Халисай! Хотим песню о любви! – раздались голоса отовсюду, и красавица затянула новую, более захватывающую мелодию.

Двадцатитрехлетняя вдова была поистине красавицей, но гордые хунзахцы считали ниже своего достоинства брать в жены вдову, а тем более, с детьми, даже второй, третьей или четвертой женой. Но, завидя ее, многие облизывались, как вороватые коты, прицеливающиеся к сметане.