Село показалось сразу же, как только «газик» на полной скорости залетел на высокий, хотя и покатый холм, поросший редким лесом. Белые домики стояли у склонов, но чуть дальше друг от друга, чем казалось издали, когда создавалось впечатление, будто в селе нет ни одной улицы. Это было слегка непривычно – маленькое одинокое село, словно на краю света, хотя не прошло и получаса, как выехали из районного центра. Елена успела все же заметить широкую улицу, столовую, почту, большой желтый автобус у автостоянки…

И тем не менее, несмотря на близость к райцентру, село, в которое они ехали, казалось мрачным, оторванным от мира, каким-то нереальным…

«Вот здесь мне и жить всю жизнь…» Елена мысленно вспомнила все, что связано было с Арсеном: как они впервые с ее братом Дмитрием приехали к ним в военной форме. Она тогда училась в девятом классе. Вспоминала его письма из армии, из института, признание в любви у калитки и первые поцелуи в березовой роще у извилистой речушки, а потом письма из Карабаха. Она вспомнила его последний приезд месяц назад и тот теплый вечер, когда вместе пошли в кино. Елена смотрела на экран, но ничего там не видела, потому что от Арсена к ней шли какие-то «очень сильные токи», о чем она тихо сказала ему, а он даже не улыбнулся. Ей от этого хотелось и плакать, и смеяться, а в груди покалывало, отдаваясь странной, никогда раньше не испытываемой болью. Елена неожиданно испугалась, чуть не до обморока, думая о том, что Арсен скоро уедет к себе и она никогда больше его не увидит.

– Ты скоро уедешь? – шепотом спросила она, легонько тронув его руку.

– Мы вместе уедем, – ответил Арсен так, будто дело было давно решенное.

Это было своеобразное предложение выйти за него замуж. Потом она взяла его руку и не отпускала до конца сеанса, чувствуя, как зрительный зал вместе с экраном, зрителями, синими лампочками над дверями, лучами света над головами людей – медленно кружится, кружится, кружится… Он тогда сказал: «Вот посмотришь, какой это чудесный рай – наш Нагорный Карабах». И теперь она здесь, где Арсен родился, учился в школе и откуда уходил в армию…

Хорошее настроение, связанное со встречей на железнодорожном вокзале с родными Арсена – с мужем его сестры Мушегом и племянником Гришиком, лет десяти-одиннадцати, – вдруг испортилось. Внезапная острая тоска сжала сердце Елены, тоска по солнечному простору полей, неоглядно стелившихся сразу же за чертой маленького областного городка, где она жила все свои девятнадцать лет, окончила школу, затем педучилище. И только вот сейчас, в эту самую минуту, она поняла, как ей были дороги этот маленький городок Волхов, который даже на карте России не сыскать, их уютный домик с садиком и грубо сколоченным верстаком, на котором Дмитрий вечно что-нибудь да чинит, и наполовину высохшая яблоня посреди дворика, и папа – добрый и большой, и мама – строгая, но уступчивая, ни разу в жизни не сказавшая ей грубого слова.

Елена отчужденно, краем глаза, посмотрела на чужого ей Мушега, потом повернулась к Арсену. Тот улыбнулся, взглядом спросил: «Что?»

– Ничего, я просто так…

Это был безотчетный, внезапно свалившийся на нее страх перед неведомым, которое необратимо, стремительно, с бешеной скоростью надвигалось на нее…

Боже, неужели она интуитивно чувствовала, что ее ждет впереди?

– Что с тобой, Елена, почему грустишь? – спросил Мушег.

– Нет, что вы… – Елена попыталась улыбнуться, но улыбка оказалась вымученной, она почувствовала это и отвернулась.

Мушег понимающе пожал плечами и ничего не сказал.

В село въехали, слегка убавив скорость, как бы для того, чтобы Елена успела прийти в себя. Изнутри село оказалось совсем другим: с улицами, по-деревенски кривыми и узкими; одноэтажные и двухэтажные каменные, добротной кладки, дома стояли довольно далеко друг от друга; дворы-огороды были окружены живой изгородью из густо разросшихся кустов ежевики и дикого терна, наполовину скрывавших дома. Веранды и балконы прятались в густой тени фруктовых деревьев.

Привлекательный вид села несколько успокоил Елену.

– А красивое у вас село, издали оно казалось каким-то мрачным.

– Издали многое кажется мрачным, Лена, – отозвался Арсен, догадавшись, о чем она думает, – но стоит подойти поближе… Ну вот и приехали!

Машина остановилась перед деревянной, настежь распахнутой калиткой. Первой из нее выскочила девочка лет пяти в длинном, явно сшитом не по возрасту платье и с ходу бросилась на шею Мушегу.

– Моя младшая, – представил тот, подводя ее к Елене, – зовут Анаит, будьте знакомы.

Однако познакомиться толком не удалось. Из калитки появились еще три женщины и высокий седой мужчина лет семидесяти пяти, но с моложавым не по возрасту лицом, которого Елена сразу узнала по пустому левому рукаву пиджака. Арсен рассказывал о нем, это был его отец, потерявший руку по самое плечо на колхозной пилораме. Сейчас он стоял, смущенно потирая бритую щеку, не зная, как быть.

– Ты, наверное, узнала папу? – спросил Арсен.

– Узнала. – Елена подошла к свекру и сказала дрогнувшим от волнения голосом: – Здравствуйте, айрик!¹

Елена знала, что так называли его внуки.

Отец Арсена, как-то неловко обхватив ее голову здоровой рукой, не произнеся ни слова, неуклюже чмокнул в волосы, чуть выше лба.

– А это моя мать. – Арсен показал на рослую худощавую седую женщину с изможденным лицом, суровость которого несколько смягчала сдержанная улыбка. Она тоже поцеловала невестку, потом сказала по-армянски, обращаясь, однако, не к Елене, а к женщинам, стоящим рядом:

– И говорить-то с ней не знаешь как…

Женщины не ответили, но Арсен, слегка сдвинув брови, произнес:

– Ну, мама, тебе больше нечего сказать? Надо будет, она и по-нашему научится. – И добавил по-русски, снова обратившись к Елене: – А это моя тетка Ануш – мамина сестра. А вот и моя сестра Арфик.

– Вы мама Гришика? Он у вас чудный мальчик, мы с ним уже подружились! – Елена краем глаза успела заметить, как после слов Арсена, которых она не поняла, как и не поняла того, что говорила мать, улыбка на лице свекрови мгновенно исчезла.

– Да, он у нас такой… – с несколько скованной оживленностью сказала Арфик и запнулась, не найдя сразу подходящего слова, а после, как бы желая разрядить весьма напряженную атмосферу, при которой происходило знакомство, взяла Елену за плечи и продолжила: – Что мы тут стоим? А дом для чего? Пойдем!

К удивлению и радости Елены, она говорила по-русски, произнося слова довольно чисто, хотя и со своеобразным выговором.

Все, словно обрадовавшись окончанию церемонии представления, поспешно вошли во двор, поднялись на просторную веранду на первом этаже. Потом Мушег с Арсеном отправились к машине за чемоданами. А когда вернулись, то заметили, что на веранде царит если и не напряженность, то уж наверняка некоторая скованность. Женщины топтались на месте, не зная, о чем говорить. Вероятно, это была непрошеная неловкость первых минут встречи.

– Чего это вы тут стоите? – спросил Мушег. – Нас ждете? Давайте в дом. Елена, хочешь посмотреть двор?

– Очень хочу, – обрадовалась Елена возможности немного пройтись, но больше стряхнуть с себя эту гнетущую неуверенность.

– Арсен, действуй! – сказал Мушег. – Покажи ей свои владения.

Арсен тоже был рад случаю немного прийти в себя.

– Пойдемте вместе. Гришик, за мной!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дом был довольно большой, каменный, двухэтажный, с двумя просторными верандами – одна на первом этаже, где были две комнаты и все подсобные помещения, другая – деревянная, опоясывающая с трех сторон, с фасада и с торцов, весь второй этаж. Там тоже имелись две комнаты, в которых, Елена уже знала, будут жить они с Арсеном. Двор оказался достаточно просторным, хотя с первого взгляда казался тесным, так густо он был засажен фруктовыми деревьями и виноградом – крупные кисти зеленых ягод еще дозревали.

Елена остановилась возле одного из кустов, обеими руками осторожно взяла кисть, словно она была сделана из тончайшего хрусталя, ощутив пальцами прохладную плотность крупных ягод.

– Наверное, это смешно, но я никогда не видела, как растет виноград, – призналась она.

– Как нэ видэл? – удивился Гришик. – Савсэм нэ видэл?

– Совсем, Гришик. А много будет винограда вот на этом кусте?

– Много, Лена, – ответил Арсен. – Ладно, пошли дальше, а то скоро позовут в дом.

– Арсен, ты как-нибудь покажи ей колхозные виноградники, – посоветовал подошедший Мушег, – тогда она почувствует, что это такое, хоть впечатление будет.

– Непременно покажу.

– А когда? – У Елены даже глаза загорелись от любопытства.

– Когда скажешь.

– Завтра!

– Ну, завтра так завтра.

Все четверо пошли к дому. Половина двора была отведена под огород с грядками огурцов, помидоров, перца, столовой зелени, лука. А прямо по земле расстилались длинные плети с широкими листьями, взбираясь по зарослям ежевики.

– А это я знаю, это тыква! – обрадовалась Елена. – У моей бабушки Оли в огороде много тыквы росло!

– У тебя и бабушка есть? – спросил Мушег.

– Была, – сказала Елена, – в семьдесят шестом умерла. Она у меня боевая бабушка была. Во время войны в подполье работала по заданию обкома партии, потом, когда фашисты начали ее подозревать, ушла в партизаны. А еще баба Оля во время оккупации у себя скрывала от немцев одного нашего солдата…

– Грузина, кажется, – вставил Арсен, знавший об этом случае от Дмитрия.

– Ага, грузина, он попал в плен вместе с другими бойцами. Немцы их пригнали в село Пчева на берегу Волхова, где раньше жила баба Оля. Это недалеко от моего городка. И там всех расстреляли. Но один случайно уцелел. Вот его и привезли к бабе Оле. Целых три месяца ухаживала за ним, прямо под носом у фашистов, а потом, когда они стали о чем-то догадываться, баба Оля вместе с ним ушла в лес к партизанам.

– У тебя, кажется, есть ее фото в молодости, – сказал Арсен, – ты очень на нее похожа.

– Копия бабы Оли. Я эту фотографию украла у нее, а потом показала маме. Та удивилась: откуда, говорит, на тебе это довоенное платье?.. Ой, а это что? – Елена подошла к участку с несколькими рядами жердей, обвитых тонкими стеблями с большими клейкими листьями.

– Это лоби, – пояснил Гришик. – Ты лоби кушал?

– Лоби? – Елена пригляделась и увидела между листьями зеленые стручки. – Да это же фасоль! У нас продавали болгарскую в банках, мне не понравилось. Но в свежем виде она, наверное, вкуснее бывает, свежую никогда не ела.

– Вот ты сегодня попробуешь, потом поговорим, – пообещал Арсен.

– А вон там что? Сарай?

– Угадала, – кивнул Арсен, – там мой мотоцикл стоит, некогда в порядок привести.

Неожиданно из-за сарая донесся мощный яростный лай. Елена обернулась и увидела огромную собаку – овчарку-волкодава.

– Ах, какой красавец! А зачем вы его там держите? Ему же скучно, да еще на цепи!

– Его конура у ворот, – сказал Арсен. – Действительно, Мушег, почему здесь?

– Боялись, что в первый же день Елену напугает, отец увел его подальше.

Овчарка волчьего серого окраса лежала в тени у изгороди, положив большую, почти квадратную голову с торчащими ушами на крупные лапы, настороженно глядя на непрошеных гостей холодными, как у змеи, злыми глазами. Шерсть на ее загривке поднялась дыбом.

– А можно к ней подойти?

– Лена, не дури, – сказал Арсен, – эта тварь никого не признает, кроме отца.

– Да? – Елена взглянула на Арсена с веселым вызовом. – Гришка, ты тут стой, я сейчас.

– Смотри, цепь длинная, так что близко не подходи, – предупредил Арсен, приготовившись вовремя схватить ее, если надумает опасно приблизиться к псу.

И не успел: Елена вдруг бесстрашно шагнула к овчарке, опустилась перед ней на корточки.

– Здравствуй, песик, не знаю, как тебя зовут! Но до чего же ты симпатичный и ласковый, зря только напускаешь на себя строгость, правда ведь, песик? Ты не строгий, правда?

Пес, словно завороженный журчанием ее голоса, медленно встал и, виляя мохнатым хвостом, потянулся мордой к ее руке. Вздыбленная шерсть на его спине мягко осела. Елена погладила его крупную голову, ласково потрепала могучую холку.

– Да ты же удивительно красивая и добрая собачка, – опять зажурчал ее голос, – люди зря думают, что ты злая. И никакая ты не злая! – Она обернулась к мужчинам. – А вы говорили, что это зверь!.. Он же только притворяется зверем!

Мушег, Арсен и Гришик в явной растерянности переглянулись.

– Черт знает что… – проворчал Арсен. – Он же никого к себе не подпускает…

– Не иначе тут нечистая сила действует, – расхохотался Мушег.

– Наверное, она и есть нечистая сила, – сказал Арсен.

– Правильно, – весело подтвердила Елена. – Ты этого не знал? Меня все кошки и собаки любят!

– В это можно поверить, – сказал Мушег, все еще продолжая сомневаться. – У тебя глаза не наши – синие.

– Кошачьи, – уточнила Елена.

Гришик подергал отца за рукав.

– Пап, а что значит нечистая сила?

Мушег перевел это слово на армянский язык. Гришик покачал головой, не соглашаясь.

– Животные любят добрых, собака тоже. Скажи ей это.

– Она это знает, Гришик, – заверил Арсен. – Она тоже добрая, просто мы шутим. А тебе она действительно нравится?

– Ва! как может не нравиться? Она красивая. Она лучше всех!

– Это ты, брат, загнул… – засмеялся Арсен, польщенный бесхитростной оценкой своей избранницы.

– Арсен, хочешь погладить собачку? – спросила Елена, ничего не поняв из их короткого разговора, поскольку они говорили на своем языке.

– Нет, не хочу, меня к нему на аркане не затащишь… Кстати, тебе тоже хватит, иначе это добром не кончится.

Елена поднялась.

– Ну, песик, меня призывает грозный муж! Но ты не думай, я буду к тебе часто приходить. И вообще, мы с тобой будем друзьями.

Когда она отошла, пес тоскливо заскулил, пошел было за нею, но железная цепь отбросила его назад.

Из-за угла дома выглянула сестра Арсена – Арфик.

– Мушег, тебя отец зовет!

– Иду! Гришик, пойдем.

Когда они ушли, Арсен почувствовал, что прежней живости в Елене нет, она стала сдержаннее. Впрочем, он и сам чувствовал то же самое. К нему вернулась позабытая было скованность первых минут встречи с родными. Он понимал, конечно, что встреча вышла не совсем такой, как хотелось. И все время ждал, что Елена сейчас спросит: «А что там на улице сказала твоя мать и что ты ей ответил, и почему после твоих слов все вдруг стали улыбаться?» Он боялся этих вопросов, напряженно ждал их и не знал, что ответить… Сказать правду, соврать или обратить все в шутку? Нахмурив брови, сказать, что ей не обязательно все знать?.. Они стояли позади дома под большим гранатовым деревом, увешанным недозрелыми плодами. Елена дотрагивалась до них кончиками пальцев, кожей ощущая их шершавую твердость. Арсен хотел начать рассказ о том, как красиво цветет гранат, но раздумал. Очень уж утомительно было долго держаться на фальшивой ноте. Елена, однако, сама спросила:

– А правда, что гранат красиво цветет?

– Да, очень.

Елена коротко, но испытующе смотрела на Арсена.

– Ты, наверное, устал? Пойдем в дом?

Арсен опешил:

– Ты хочешь в дом?

– О Господи… – рассмеялась Елена. – О чем ты думаешь?

– О чем?

– Я не знаю, по-моему, тебя что-то тревожит. Что-нибудь случилось? Ведь, кажется, все было нормально!

– Конечно, нормально! А как еще должно быть?

– Ну, пойдем? Постой, я сейчас сорву несколько огурцов, люблю прямо с грядки!

Она нагнулась, поворошила широкие листья, прикрывающие грядки, сорвала штук пять крупных огурцов и, прижимая их к груди, вернулась к Арсену.

– Меня не будут ругать?

– Будут, – сказал он серьезно. – За то, что мало сорвала, и еще за то, что не умеешь выбирать огурцы.

– Как не умею? – возмутилась Елена. – Смотри, какие крупные, сочные!

– Вот-вот, сочные, сплошная вода и семечки. Они же перезрели! Ты вообще ни черта не умеешь делать!

– Я?.. Не умею? Ну-ка повтори!

Арсен привлек ее к себе и поцеловал в висок.

– Ты – чудо, моя Елена! Маленькое синеглазое чудо.

– Вот это уже деловой разговор. Ну, пошли?

– Пошли, – кивнул он, чувствуя, как волна тревоги медленно его отпускает.

«Да и что, собственно, случилось? – думал он. – Старая женщина сказала то, что действительно чувствовала. Она ведь тоже по-своему права. Лена это поняла раньше меня…»

Уже у самого дома Елена опять остановилась.

– Ой, какая прелесть! Это ваш теленок?

– Ну а чей же, по-твоему?

Она сунула огурцы Арсену и подбежала к полугодовалому теленку с белой звездочкой на лбу, опустилась перед ним на корточки.

– Бычок ты мой маленький, какие же у тебя большие и грустные глаза. Обидели тебя, привязали к этому столбу, а тебе порезвиться хочется, побегать по двору. – Она ласково провела ладонью по плоскому лбу теленка, почесала за ушами. Теленок изогнул шею и достал шершавым языком ее руки. Елена подставила ладонь, теленок стал жадно лизать, от удовольствия даже зажмурился.

– Вкусно?

– Вкусно. От него парным молоком пахнет!

– Ну ладно, Лена, ты еще успеешь с ним наиграться, он у нас парень лихой. Возьми свои огурцы, пойдем.

В дом они вошли вместе. В разных концах довольно просторной комнаты сидели домочадцы – на стульях, на тахте, на старомодном диване с высокой спинкой. Трудно было сразу определить, разговаривали они до этого или молчали. Но вид у всех был примерно такой, какой бывает у людей, собравшихся в ожидании, когда привезут из больницы гроб с покойником. Елена с ходу подошла к свекрови и показала огурцы:

– Мама, посмотрите сами, разве я плохие огурцы нарвала? Арсен говорит, что я не умею выбирать!

Мать, естественно, не поняв ни слова, растерянно повернулась к дочери за помощью. Арфик, смеясь, перевела ей слова Елены. Лицо матери мгновенно расцвело широкой улыбкой. В порыве нахлынувшей нежности она обхватила Елену за плечи и привлекла к себе.

– Арсен не знает, бала джан². Что он понимает в таких делах? Это самые лучшие огурцы в огороде.

Арфик перевела эти слова Елене.

Наблюдая эту сценку, Арсен почувствовал себя счастливейшим из смертных.

– Ну, скажешь тоже… не знает, – проворчал он с притворной сердитостью.

– А я знаю, как по-армянски «не знает»! Чгитэ! Верно? – под общий смех сообщила Елена. – Арсен меня учит армянскому.

Арсен наблюдал за тем, как теплые благожелательные улыбки уверенно расцветают на лицах сестры, отца, матери, Мушега, даже детей.

Появление Елены в этой комнате, казавшейся тесной и темной от множества людей, словно осветило лица и каждый угол помещения. И в то же время Арсен чувствовал себя сбитым с толку. Елена так просто и так естественно назвала свекровь мамой, будто та ее родила, и так непринужденно заговорила об этих злополучных огурцах, что заставила всех смеяться, хотя Арсен мог поклясться, что минуту назад им было не до смеха. Нетрудно было догадаться, что в известной мере Елена играла, лицедействовала (без этого, вероятно, не обойтись), но играть так, чтобы включить в эту игру остальных, заставить их подыгрывать ей… Это сбивало его с толку, и, надо признать, впервые в жизни он понял, что можно чувствовать себя одураченным, радуясь этому… «Но вот что любопытно, – размышлял Арсен про себя, – неужели Елена, играя, обманула всех взрослых людей, поживших на свете и уж наверняка кое-что знавших о жизни? Ведь никто из них не принял всерьез то, что она так запросто назвала свекровь мамой, ибо все знали, что она отдает дань общепринятому, равно как знали и то, что огурцы действительно не самые лучшие в огороде. Да и само появление Елены в комнате… то, что она так просто подошла к матери и с притворно обиженным видом сообщила о том, как Арсен отозвался о ее умении выбирать эти самые огурцы… В чем же дело?» А дело было в том, что ее игра никого не обманула. Просто, как все умные, добрые от природы люди, они почувствовали, что Елена сознательно, поскольку другого пути не было, открыто, не таясь, доверилась именно этой, каким-то шестым чувством разгаданной ею, природной доброте этих людей, почти уверенная (иначе не пошла бы на такой риск, хотя бы из опасения показаться пустой и легкомысленной), что они не только правильно поймут, но и примут ее игру. И не ошиблась.

Однако в ту же минуту игра закончилась, за ее дальнейшей ненадобностью.

– Если она не побоялась поехать за моим сыном в такую даль, значит, она настоящая, – сказала мать, как бы подводя итог всему тому, что произошло в течение последнего часа.

И сразу все встало на свои места: женщины и мужчины облегченно вздохнули, расправили плечи, словно наконец-то сбросив с себя тяжелый груз напряженности, который несли до сих пор. Встали, принявшись за хлопоты по приему гостей. Благо день был воскресный, соседи рано возвращались с полей, и те, кому было по пути, не спеша сворачивали во двор однорукого Мисака, чтобы поздравить с приездом сына, посмотреть на сноху (весть о ней каким-то совершенно непонятным образом мгновенно разнеслась по всему селу). Приходили молодые, старые. Одни радушно улыбались при виде синеглазой красивой русской снохи, другие недовольно поджимали губы, а были такие, что вспоминали сноху Кютунц Ивана. Но тут уже ничего нельзя было поделать: не захочешь, а вспомнишь, потому как она, эта сноха, – жена его сына Шахназара, – тоже была издалека и звали ее Наташей. Жила эта самая Наташа в городе Челябинске, где проходил свою армейскую службу Шахназар. Там-то они и встретились и вместе же приехали в село. Иван на радостях закатил такую свадьбу, что сельчане по сей день вспоминают ее, хотя с тех пор прошло без малого пять лет. Прожили в согласии где-то полгода, но сноха чахла с каждым днем, подумывали даже, что она больна какой-то скрытой болезнью. А через полгода, неожиданно для всех, даже для Ивана и его жены тети Баджи, вдруг собралась и уехала к себе в город. На автостанцию в райцентре Наташу проводил ее муж Шахназар. После сельчане при удобном случае спрашивали его:

– В конце концов, что же случилось, почему она уехала?

Шахназар, пожимая плечами, говорил с грустной усмешкой:

– Говорит, не выдерживаю деревенскую жизнь…

– Чего не выдерживала, ты хоть спрашивал?

– Спрашивал, как не спрашивал.

– Ну и что?

– Не выдерживаю, говорит. А что не выдерживает, сама не знает. Все не выдерживает. И люди здесь не такие, и моря нет, и хлеб не тот, и вода не та.

– А какие тут люди? Вроде обыкновенные: голова, два уха, ну и… все остальное.

– Дикари мы, в каменном веке живем, говорит, цивилизации нет, хлеб недельной выпечки жуем.

– Недельной? Это она верно заметила. А ты бы сказал: мол, в соседнем селе пекарню строят, скоро хлеб будут поставлять на машинах, каждый день. Или говорил, тоже не помогло?

– Говорил… да что там, говори – не говори, раз не нравится, значит не нравится.

– Стало быть, вы ругались?

– Ругались, как не ругались. Тихо ругались.

– Как это, тихо ругались?

– Она нас учила жить по-своему, а мы ее – по-нашему. Вот и ругались тихо.

Сельчане почесывали затылки: сто лет жили, хлеб сеяли, скот выхаживали, скалы долбили, чтобы воду добыть, сады разводили, земле челом били до седьмого пота… Думали, так надо жить, и детей своих приучали к тому же, а выходит, ошибались: не так жили, без цивилизации, теплой уборной не было – вот в чем беда наша!

Вот эту самую Наташу и воспоминали сейчас сельчане, потягивая чай с конфетами. Вслух, правда, об этом не говорили, чтобы не обидеть хозяев, но на ум приходила именно она. Женщины разносили чай, принимая поздравления односельчан, которым тут же давали листок бумаги, на котором под диктовку отца Арфик писала текст приглашения на свадьбу. Приглашение принимали, не читая, засовывали в карман и спрашивали:

– Когда?

– В среду.

– В среду можно. – И опять принимались за чай.

Пили много, по три-четыре стакана за присест, пока рубаха на груди да лопатках не взмокнет дочерна; после этого стакан переворачивали, оставляя его на блюдце вверх дном, что означало: все, напились, больше не требуется. Потом степенно надевали шапки и уходили.

Елена несколько раз порывалась тоже разносить чай, но женщины не дали.

– Ты еще успеешь намаяться, лучше отдохни с дороги, поднимись наверх и выспись хорошенько.

Елена не противилась, но идти отдыхать отказывалась, интуитивно догадываясь, что, хоть советуют они совершенно искренне (у нее действительно был очень усталый вид), если она оставит гостей и поднимется спать, это может произвести на всех неблагоприятное впечатление. Если бы ее спросили, почему она так думает, она, вероятно, не смогла бы ответить более или менее вразумительно (ее «шестое чувство» сегодня хотя и действовало с некоторой перегрузкой, но срабатывало безотказно).

Поздно вечером молодые, почти насильно выпровоженные матерью, поднялись наконец к себе. Едва успев лечь, Елена мгновенно уснула, сумев лишь произнести:

– Господи, до чего я устала…

Утром она сквозь сон услышала голоса. Открыла глаза, машинально потянулась было к Арсену, но его на месте не оказалось. Она прислушалась – голоса доносились со двора. И были они какие-то смутно-тревожные, особенно громко звучал мальчишеский голос Гришика.

Елена быстро оделась, вышла на веранду, посмотрела вниз во двор, но увидела лишь Арсена, неторопливо поднимавшегося по лестнице. Он был чем-то расстроен.

– Уже встала? – спросил он, силясь улыбнуться. – Поспала бы немного. Еще рано, только начало седьмого. – Он поцеловал ее в щеку, но поцелуй получился какой-то машинальный. – Иди еще поспи, Лен.

– Я уже выспалась, – ответила она коротко, изучающе глядя на него. – Там что-то случилось?

Арсен с напускным равнодушием пожал плечами:

– Да пустяки. Ночью теленок запутался в веревке и чуть не отдал концы.

– Как запутался? Спасли?

– Нет, спасти не удалось, прирезали.

– Ой… Да ты что? Как это?

– Да ты не думай, Лен, все равно его завтра к свадьбе собирались прирезать. Ну, днем раньше, днем позже, какая разница… Ты что, плачешь? Да тебя же засмеют, если узнают!

– Бедненький, он был такой красивый, доверчивый… – Елена всхлипнула, отвернулась и прошла в комнату.

Арсен пошел следом, сказал, ласково поглаживая ее плечи:

– Да ну, глупости, Лен, теленок как теленок, твоих слез не стоит. – Он ткнул пальцем в Машку-неваляшку, что стояла на подоконнике, она тренькнула и легла на бок, опять тренькнула и встала. – Видишь, даже Машка над тобой смеется.

Лена посмотрела на Машкину румяную мордочку с круглыми озорными глазами и улыбнулась.

– Но ведь ты тоже был расстроен, я видела, когда ты сейчас поднимался, – сказала Елена, принимаясь расчесывать волосы перед зеркалом. И в зеркале же увидела, как у Арсена слегка, почти незаметно, дрогнули брови.

– Фантазерка ты, Ленуль, – сказал он ворчливо. – Послушай, хочешь я тебе село покажу? Мне к директору нужно съездить, отчитаться. Хочешь?

– Хочу!

Они спустились во двор, Елена обогнула дом.

– Пойдем, позавтракаешь… Ты куда?

– Пойду поздороваюсь, – сказала Елена, не оборачиваясь. В этот момент Гришик выскочил из дома и побежал к ней, словно давно ее подстерегал.

– Гришик, здравствуй, родненький, со вчерашнего дня не виделись! – Елена обвила рукой шею мальчика. Гришик охотно прижался к ее боку и пошел рядом. – С сегодняшнего дня мы начнем друг друга учить: ты меня армянскому, я тебя русскому, ладно?

– Да, – обрадованно кивнул Гришик.

Мушег и отец Арсена возились под большим тутовым деревом позади дома.

На нижней ветке дерева висела, привязанная за заднюю ногу, полуосвежеванная туша теленка.

– Доброе утро, – приветствовала их Елена.

Мужчины, обернувшись к ней, заулыбались.

– Доброе утро, Елена, – сказал Мушег. – Почему так рано встали?

– Я прекрасно выспалась. – Она взглянула на тушку теленка. – Бедный малыш! Как же это случилось? Веревка, наверное, короткая была, да?

Арсен на армянском сказал отцу, что Елена плакала. Тот засмеялся, посмотрел на Елену, покачав головой, что-то сказал.

– Отец говорит, для того скотину и держат, чтобы при необходимости ее использовать; если из-за каждого теленка плакать, слез не хватит, – перевел Арсен.

Дед Мисак был от природы человеком стеснительным, он немного знал по-русски, но не настолько, чтобы вступать в разговор, поэтому предпочитал либо молчать, либо говорить на армянском.

– Нет, айрик, если бы я его вчера не видала, мне не так жалко было бы, – сказала Елена. – Вчера я подходила к нему, гладила, и он меня лизнул в руку, я даже сейчас чувствую теплую шершавость его языка…

В этот момент к ним подошла тетка Ануш, высокая, сухая, с поджатыми тонкими губами, она принесла и поставила перед Мисаком ведро воды, даже не взглянув на Елену, которая, впрочем, заметила это, но, обращаясь к ней, сказала просто:

– Доброе утро, тетя Ануш!

Та лишь что-то пробурчала в ответ, не разжимая губ, и, повернувшись, пошла было прочь, но, отойдя на несколько шагов, оглянувшись, сказала по-армянски:

– Гришик, не стой там, иди домой!

– Э-э-э, почему? – воспротивился мальчик. – Я не хочу домой.

Мушег недовольно взглянул на Ануш.

– Он нам помогает здесь… а что дома будет делать? Гришик, возьми у деда кружку и полей мне на руки.

Елена с недоумением смотрела то на Мушега, то на уходившую недовольную тетку, то на Арсена. Последний делал вид, что ничего не замечает, стараясь не глядеть на Елену. Потом решительно сказал:

– Ну что, пойдем, Лена? Иди позавтракай, и пойдем.

– Пока не хочется.

– Тогда пойдем.

– Куда это вы собрались? – спросил отец.

– Хочу показать ей село, да и мне надо к директору зайти. Ну, пошли?

Елена повернулась к Арсену, посмотрела на него чуточку дольше, чем надо, потом сказала:

– Пойдем, только переоденусь.

Вернувшись в свою комнату, Елена остановилась в дверях и задумчиво посмотрела вокруг. Уже знакомая со вчерашнего дня смутная тревога опять начала окутывать ее сердце…

1. Айрик – отец (арм.).

2. Бала джан – ласковое обращение к ребенку (арм.).