В звонке Арины не было ничего странного. Её манера говорить и задушевно, и при этом наступательно тоже была привычной. Но то, что произошло потом, по-настоящему меня удивило.

– Любезная Арина, – с беззлобной иронией сказал я, полагая, что в эфире сейчас идёт передача, в отделе, кроме неё, ни души, вот она, скучая в одиночестве, и позвонила. – Прошу прощения, начисто позабыл доложить вам, что по устной договорённости с главным редактором я готовлю дома срочное сообщение. По всей вероятности, главный в свой черёд забыл предупредить вас об этом. Прошу покорно, будьте снисходительны, простите нас и примите искренние заверения в глубоком почтении.

Арина приходилась мне по мужу дальней родственницей. Года три назад летом явился в редакцию мой родственничек и начал с того, что женили они младшего сына на девушке из Карабаха, сноха оказалась хоть куда, хорошо печатает и в компьютере разбирается, но без знакомства, сами понимаете, на работу не устроиться, коли можешь, дескать, помоги, с институтом у неё порядок, окончила в нынешнем году с золотой медалью. «Институтов с золотой медалью не заканчивают, – улыбнулся я, вполне, впрочем, добродушно. – Может, университет?» – «Мне-то почём знать, может, и университет, – виновато согласился дальний родственник. – Я простой парикмахер, откуда мне про такие вещи знать?» Я попросил главного редактора, тот возражать не стал: «Ну, раз уж ты говоришь, не буду же я против». – «Пусть утром придёт, – сказал я, выйдя из кабинета шефа. – И пусть возьмёт документы».

Так Арина и очутилась в редакции нашей программы Госкомитета по радио и телевидению Азербайджана. С первого своего дня в редакции стройная, с нежным, хорошеньким смуглым личиком и огненным блеском чёрных глаз Арина выказывала мне явную симпатию. Хотя это вовсе не мешало с присущей ей горячностью и порывистостью потчевать меня пряностями из золотого фонда своего неисчерпаемого карабахского лексикона: ну ты и тип, где тебя вчера носило? Или: ты с кем это лясы точил, битый час дозвониться не могла.

– Что за гость? – спросил я, чувствуя, что Арина не одна, иначе вряд ли молча проглотила бы мои беззлобные укольчики.

– Я же сказала – гость из Еревана, – прикидываясь обиженной, ответила она. – Ереван – это столица Армении.

– Молодец, – откликнулся я, – просветила. Передай ему трубку.

– Здравствуйте, Лео, – послышалось в телефоне после паузы. – Меня зовут Армен, Армен Арутюнян, я начинающий поэт. Привёз вам привет от Авика Исаакяна, внука великого нашего поэта Аветика Исаакяна, – скороговоркой протараторил незнакомый мне голос. – Видите ли, сегодня мне непременно надо вас повидать; это что-то вроде мечты, она должна исполниться, мне, Лео-джан, нужно встретиться с вами, у меня важный разговор, не телефонный, сами понимаете. По словам Авика, здесь, вдали от родины, ты, Лео-джан, чего уж тут скрывать, единственный, кто способен протянуть мне руку помощи. Могу я прямо сейчас зайти к тебе? Девушки в общих чертах объяснили мне, где твой дом. Замечательные девушки, между прочим, сама любезность и добропорядочность. Вы ведь живёте по соседству с иранским консульством, верно?

– Верно, – невольным эхом отозвался я, мало что поняв из его скороговорки. – Дом тридцать, второй подъезд, квартира шестнадцать.

Не прошло и четверти часа, как Армен позвонил в дверь. Улыбчивый, плечистый, он производил приятное впечатление.

– Вы впервые в Баку? – спросил я, чтобы хоть что-то сказать. Предложил ему присесть и принялся готовить кофе.

– Впервые, – кивнул Армен. Сесть он не сел, предпочёл пройтись по моему жилью и внимательно его осмотреть. – Я здесь меньше недели, остановился у родственника в Баилове. В огромном городе живёшь, Лео-джан, замечательном, беспокойном, жизнь здесь ослепительная. Жить в большом городе – счастье. А море! Одно море чего стоит! Я прямо-таки влюбился в Баку, честное слово, полюбил его всем сердцем, и если дела мои пойдут на лад, я его сто лет буду помнить. Правильно сказал Маяковский, есть в нём что-то такое, что тянет людей, притягивает. – Армен присел на краешек дивана, тут же поднялся и снова зашагал. – Слышал анекдот? – он остановился. – Армянский народ – хороший народ, говорит езид. Построили Тифлис – отдали грузинам, построили Баку – отдали азербайджанцам, достроят Ереван – нам отдадут, а сами уедут в Америку. Здорово, да? – он засмеялся, потом какое-то время молча расхаживал по комнате и неожиданно добавил. – Я говорил с твоим главным редактором, вроде бы неплохой он парень, этот Владимир Абрамян, а, Лео? Он меня понял, но попросил переговорить с тобой. Ну, вот я и пришёл. Дело, Лео-джан, касается убийства.

Я в изумлении уставился на него: «Что-что?»

– На почве ревности, – спокойно пояснил Армен. – Словом, чего мне скрывать, секретарь райкома нашего Вардениса положил глаз на мою жену. Она у него работала… Мне передали. Ну, а я решил покончить с ним. Такая вот проблема. Милиция, прокуратура, понятное дело, для секретаря райкома все они свои люди. Короче говоря, отец и мать бросились в ноги, просили, умоляли, чтоб я не делал этого, послали сюда, к родственникам, от греха подальше.

– А жена?

– Жена… – Армен нахмурившись, покачал головой. – Что тебе сказать? Красивая она, чертовка, очень красивая.

Он глубоко вздохнул и снова покачал головой.

– Ах, Шогик, Шогик… Её я отвёз в Масис, ну, ты знаешь, близ Еревана, к родителям. Такие вот дела, брат… Я задержусь здесь месяцев на семь-восемь, за это время хотелось бы выпустить книгу, небольшой сборник стихов, рассчитываю в этом, Лео, на тебя. Понимаешь, мне нужна моральная поддержка. Хочу вернуться в Ереван с книжкой в руках. Верней, в Масис. А ещё организовал бы ты передачу по радио, это, думаю, нетрудно.

– Если стихи хорошие – без проблем.

– Прочесть?

– Прочти.

– Стихи посвящены Карабаху. Патриотические, так сказать, стихи, – сказал Армен и принялся с воодушевлением декламировать:

Чем край, в котором он растёт
нагорней, непокорней,
Чем дальше от своей родни,
тем он сильней, упорней,
Тем гуще ветви у него,
тем глубже, крепче корни,
Тем соком жизни он полней,
армянский тополь наш.

Армен взглянул на меня, потом продолжил с тем же воодушевлением:

Чем горше дни его, ведь он
один на горной круче,
Чем больше бьют его дожди,
и молнии, и тучи,
Тем тянется упрямей ввысь,
красивый и могучий,
Тем выше он и зеленей,
армянский тополь наш.
Ввысь тянется из-под скалы,
стремится к небу рьяно,
Чтоб видным быть, чтоб слух о нём
дошёл до Еревана,
Мол, погляди, я был и есть
и буду постоянно,
Чтоб ни случилось, верь и знай,
армянский тополь ваш.

Он вновь взглянул на меня. Таинственно улыбнулся.

Отец мой говорил об этих стихах – они не просто о тополе, нет, о карабахском тополе, тот, словно человек, целеустремлённей, упрямей и выше. Место у него тесное, со всех сторон его продолжают теснить, а он всё равно тянется вверх над ущельями и горами, чтобы разглядеть тополь, растущий в Араратской долине, и чтобы тополь Араратской долины заметил его – такой же армянский тополь из армянского Карабаха.

– Что скажешь?

В эту минуту я достал из серванта бутылку коньяка «Апшерон».

– Сам не пробовал, – уклончиво ответил я, не глядя на него. – Говорят, неплохой. Гейдар Алиев лишь «Апшерон» и пьёт, сам видел.

– Ну ты даёшь, – усмехнулся Армен. – Я ведь о стихах.

Ситуация сложилась щекотливая. Помявшись, я произнёс:

– Знаешь, много-много лет тому назад, когда Сильва Капутикян приехала в Карабах, мой отец учился в десятом классе. По его словам, она как раз тогда и написала это стихотворение. Сама сказала про это на встрече со школьниками.

Мне показалось, Армен смутился. Но его замешательство длилось долю секунды.

– Ну и ну, – как ни в чём не бывало произнёс он. – Выходит, я заучил наизусть чужие стихи. Знал, что ты коренной карабахец, оттого и прочёл. Карабахцы, скажу я тебе, сильный народ. Недаром Магда Нейман превозносит их до небес. Ты читал?

– Конечно.

– Говоришь, «Апшерон» неплохой коньяк? – Меня уже не удивляло, что он поминутно перепрыгивает с темы на тему. Он потёр ладони. – А ну налей, поглядим. Сталин тоже писал стихи. «Распустилась роза, нежно обняла фиалку, и жаворонок заливается под облаками».

На следующий день к концу работы Армен появился в редакции. Он был не один. С девушкой, увидав которую, я непроизвольно поднялся со стула и, заворожённый её ослепительной красотой, так и обмер.

Армен приметил это и тотчас воодушевился. Девушке было на вид лет семнадцать-восемнадцать, белое под стать её белейшей коже платье туго обтягивало тонкий стан. Золотистые с каштановым отливом блестящие волосы мелкими волнами падали на плечи, тонкие стрелы бровей, красивый нос с чувственными ноздрями, алые, живописно очерченные и слегка припухлые губы дополняли картину. Глаза же… её синие глаза по-весеннему нежно лучились, устремляясь то на меня, то на Армена.

– Лавна чэ, шан агджикы?¹ – по-армянски сказал Армен.

– Лавикна², – согласился я, всё ещё не в силах оторвать от неё глаз.

– Что он говорит? – девушка с улыбкой посмотрела на меня; необыкновенную прелесть придавал ей жемчужный ряд зубов, особенно же – два передних, как у Орнеллы Мути, с едва приметной щербинкой.

Ответить я не успел. Армен подошёл ко мне и, приобняв за плечи, торжественно представил девушку:

– Махмудова Рена, студентка третьего курса медицинского института, первая красавица Баку.

Рена негромко рассмеялась и, сияя своими лучистыми глазами, протянула мне слабую руку. Какое-то время я не хотел выпускать её нежные холодные пальцы с перламутровыми ноготками и, не мигая, взирал на неё, словно стремился навсегда запечатлеть колдовскую прелесть этого светозарного лица с его девичьим, немного даже детским выражением.

– Да отпусти ты её руку, – рассмеялся Армен; он получал видимое удовольствие от эффекта, произведённого на меня девушкой.

Рена села напротив меня, по ту сторону стола, закинув ногу на ногу, как бы намеренно демонстрируя гладкие, будто выточенные из мрамора, колени.

– Садитесь, чего вы стоите? – певуче произнесла она, взглядом убеждая подчиниться. Как будто, чтобы непринуждённо чувствовать себя в собственном кабинете, требуется чьё-то позволение либо понуждение.

Она откинула голову назад, волосы взметнулись и сызнова легли волнами на плечи.

– Ты не против, если я позвоню в Ереван? – спросил Армен и, не дожидаясь ответа, подтянув к себе телефон, достал из кармана записную книжку и положил на стол. – Смею надеяться, ваш телерадиокомитет не бедствует и государство не обанкротится от одного-двух моих звонков.

– Звони, о чём речь? – кивнул я и, чтобы не стеснять его, вышел из кабинета.

Шефа не было, должно быть, ушёл домой. Редактор отдела последних известий Лоранна Овакимян – лет тридцати, высокая, стройная, совершенно не похожая на армянку, – склонившись над столом и упрямо сжав чувственные губы, редактировала текст. Сложением она смахивала на Мадонну, да и волосы у неё были рыжеватые, как у этой заокеанской звезды. Ходили слухи, будто прежний главный редактор, одно время в неё без памяти влюблённый, посвятил ей множество стихов. Я как-то не вполне серьёзно поинтересовался, насколько правдива эта история. Лоранна не подтвердила, но и не опровергла слухов, со смехом сказав: «Влюблённый старикан – одно из величайших недоразумений природы».

Теперь этот прежний главный редактор уже с месяц является к концу дня в угловую Аринину комнатку и, устроившись поудобней, диктует свои мемуары.

– Что это у тебя за девица? – не отрываясь от работы, издалека начала Арина.

Прежний шеф обернулся и, увидев меня в дверях, вежливо поприветствовал.

– Знакомая твоего задушевного друга Армена, – сказал я. – Ещё вопросы?

Арина выкатила на меня большущие чёрные глаза, но смолчала.

– Мне-то показалось, он эту девицу тебе привёл. – Она всё-таки не сдержалась и куснула меня.

– Да, есть у него такая мыслишка, – равнодушно подтвердил я. – Тебе она что, не по вкусу?

– Эффектная девушка, – вмешалась Лоранна. – Они до тебя зашли сюда, Армен сказал, что она азербайджанка, в медицинском учится. Редкая красавица, настоящая топ-модель. Я женщина, и то диву далась. Глядя на неё, вспомнила Фета: «Есть ночи зимней блеск и сила, есть непорочная краса».

– Где этот изменник нации её выискал? – полюбопытствовала Арина и, встав из-за стола, подошла к нам. – Извините, Самвел Атанесович, я подустала, – бросила она через плечо. – Того гляди давление подскочит.

Лоранна прыснула – зная, только лишь Арине расхочется печатать, у неё тут же подскакивает давление. По спецзаказу.

– Ну, что на это скажешь, – уныло произнёс экс-главный. – В понедельник продолжим.

– В прошлый раз Армен интересную вещь сказал, – засмеялась Арина, – мужчины, дескать, любят глазами, а женщины ушами.

– А по-моему, – возразила Лоранна, – мужчины слушают ушами, а женщины – глазами. Те – чтобы понять, о чём им толкуют, а эти – чтобы понравиться всякому, с кем говорят.

– А ещё Армен сказал: если дышишь, значит, любишь, если любишь, значит, дышишь. Это очень верно, потому что без любви жизни нет и быть не может. У кого-то я прочла, ах да, у Блока: «Только влюблённый имеет право на звание человека». Армен говорит, будто в Индии, когда девушка выходит замуж, ей ставят на лбу красную метку. Правда?

– Правда, – подтвердил я. – А жениху дарят снайперскую винтовку – чтоб они вместе состарились, верные друг другу.

– Да ну тебя! – отмахнулась Арина, но в голосе у неё прозвучала нотка восторга. – Армен ещё говорит…

– Послушай, – прервал я её, – у тебя Армен с языка не сходит. Уж не ревнуешь ли? Вообще-то не ревнует тот, у кого не осталось надежды. Знаешь, из чего состоит ревность? Из ущемлённого самолюбия и малой дольки любви в нём.

– Муж ревнует – стало быть, любит, а не ревнует – стало быть, ещё ничего не знает, – засмеялась Лоранна. Но Арина и бровью не повела, её занимал я.

– Самолюбие… Ну да, ревную, ты-то как догадался? – Глаза Арины яростно сверкнули, но она сдержалась, и в уголке рта заиграла сдавленная усмешка. – Между прочим, он меня приглашал в ресторан. – И, повернувшись к экс-главному: – Не надо думать о смерти, потому что бессмысленно думать о неизбежном. Нужно стремиться к прекрасному. Так что думать надо о жизни, Самвел Атанесович, о хорошем и красивом.

– Это вам, Ариночка, положено думать о хорошем и красивом, – разъяснил экс. – Мы живём исключительно воспоминаниями, потому что, когда старость одолевает, не только лишаемся способности думать о хорошем и красивом, но и теряем на это надежду. Ты что, не читала моих стихов: «Ах, проводи меня до дому, почувствуй дрожь моей руки, тогда и ты поймёшь однажды, о чём тоскуют старики»? Так-то во-от, – тягуче произнёс он и, украдкой глядя на Лоранну, добавил: – Старики – всё равно что увядшие цветы, а кто ж их, увядшие цветы, любит?

– Что случилось, Самвел Атанесович? – спросил я. – Что за упадничество, что за пессимистические разговорчики?

– Не знаю, что и сказать, Лео, – бывший шеф снял очки в поблёскивающей жёлтой оправе и принялся вытирать стёкла. – Я тут просил совета у наших девушек… Дело в том, что вот уже тридцать лет состою депутатом Верховного Совета республики, в последний раз меня даже членом Президиума сделали. Ясно, что как умру, меня похоронят в правительственном пантеоне. Но ведь жена-то моя похоронена на армянском кладбище, у стадиона. И на что ж это похоже – она там, я тут?

– Обратитесь в ЦК, пусть после вашей смерти её перенесут к вам, – посоветовала Лоранна.

– Да нет, – с сомнением произнёс экс. – По-вашему, они согласятся? – он вопросительно посмотрел на меня. – Это реально?

Наш внештатный переводчик Сагумян, деликатный старичок с короткой бородкой и тихим голосом, сидя за столом в глубине просторной комнаты, переводил официальный материал телеграфного агентства для вечернего выпуска радионовостей. Оторвавшись от своих бумаг, он на минутку перевёл взгляд на экс-главного и сокрушённо покачал головой. А я никак не мог взять в толк, о чём, собственно, идёт речь.

– Или наоборот, – вмешалась Арина. – Пускай вас перенесут к ней. Только и это бесперспективно. Пантеон есть пантеон…

Лоранна зажала рот ладонью, чтобы не фыркнуть. Я укоризненно глянул на Арину: что ты мелешь!

– Ну, я пошёл, – сунув папку в авоську, сказал бывший. – Заказал продукты в распределителе. Принесут, а меня нет, унесут обратно. – И, повернувшись ко мне, небрежно обронил: – Давненько, Лео, вы не даёте моих литературных опусов. Ни по телевидению, ни по радио. Неужто уровень у меня ниже, чем у Кости Хачаняна, а ведь его-то стихи у вас не залёживаются. У меня есть кое-что новое, те, кому я это показывал, одобрили. Мне хотелось бы выступить. Если надо, поговорю с Владимиром.

– Не надо, – сказал я. – Занесите, дадим в конце месяца.

– Спасибо, – поблагодарил он, и в его голосе послышалось подобострастие. – А то ведь мои читатели подумают, что я умер.

Он попрощался и, помахивая авоськой, ушёл.

– Гляньте-ка, как он присмирел. Ну и притвора, – неприязненно прокомментировал этот диалог Сагумян. – Жизнь прожил, целую жизнь, а ни войны, ни тюрьмы, ни ссылки не видел, всё его миновало, не то что других. Всегда был обеспеченным, как сыр в масле катался. Страна рушится, а ему только бы перезахоронить жену в пантеон.

– Каждому своё, – с горькой иронией заметила Лоранна. – Нет у человека других забот. Дочь устроена в Ереване, сын в Москве, живут как у Христа за пазухой, о чём ему тревожиться. В магазинах хоть шаром покати, а ему всё готовенькое по заказу приносят. «Назовите-ка цифру – сколько наших часов, бессчётных и неисчислимых, улетели-канули в простые и тяжкие времена по очередям и шествиям». Паруйр Севак, земля ему пухом. Вчера ради полкило сосисок простояла четыре часа.

– Зато республика что ни год перевыполняет планы и получает переходящее красное знамя. Чего же тогда в магазинах-то шаром покати? – съязвил из своего угла Сагумян, оторвавшись от перевода.

– В курсе ли ты, Арина, – обратился я к ней, – что́ сказал о тебе Цицерон?

– Обо мне? – она ткнула себя в грудь. – И что же?

– Он сказал – держи язык за зубами, коль скоро то, что ты собираешься сказать, не лучше молчания. Или что-то в этом роде. О чём ты толковала? Какие такие перспективы у покойника? Ты говоришь, а потом думаешь, или всё-таки наоборот?

– Ты о чём, я что-то не соображу. – В глазах смешинки, улыбка не сходит с лица, сверлит меня взглядом.

– О чём? Видишь ли, люди, помимо всего прочего, отличаются друг от друга ещё и тем, что некоторые сперва думают, а потом открывают рот, а другие несут без разбору что в голову взбредёт. Ты себя к какому типу относишь?

Те же смешинки в глазах, та же улыбка в пол-лица.

– Опять не дошло?

– Нет. – Арина тряхнула головой, по-прежнему не сводя с меня глаз.

– Хотелось бы знать, что ты без конца печатаешь, из-за чего тронулась умом?

– Воспоминания, – с готовностью ответила она. – Книгу воспоминаний о людях, которых Самвел Атанесович видел… и не видел.

– Обычно в книге воспоминаний автор описывает свои личные впечатления о встречах с каким-либо примечательным человеком, – бесстрастно сказал я. – А рассказывать о тех, кого никогда не видел, – это что-то новенькое.

– Новенькое, – раздражённо хмыкнула Арина. – Мне-то почём знать. Он пишет, я печатаю, вот и всё.

– Да нет, он пишет оттого, что ты печатаешь. Это твоя вина, – с серьёзным видом изрёк я. – Откажись ты печатать, он бросит писать.

– Бросит писать… Так что же выходит, оставим книгу на полуслове? – Арина растерянно смотрела на меня.

Лоранна, давясь от смеха, произнесла:

– Помолчи ради Бога, у меня сил нет смеяться.

– А что касается ресторана, то непременно сходи, – посоветовал я. – Не то парень обидится.

– Парень обидится. Уф… – состроила рожицу Арина. – Хорош родственничек, нечего сказать.

Изображая оскорблённую невинность и вонзая каблучки в паркет, она устремилась в свою комнату. Я в приподнятом настроении вышел в коридор и направился к себе, с каким-то странным восторгом предвкушая, что сейчас увижу Рену.

Армен уже закончил говорить по телефону и, положив трубку, поблагодарил:

– Спасибо, Лео, я позвонил.

Рена просматривала газету, потом отложив, на мгновенье задержала взгляд на мне и неуверенно пролепетала:

– Это правда, что у вас сегодня день рождения?

– У меня?

– Или он выдумал? – Рена подозрительно покосилась на Армена.

– Вот что, Рена, – медленно начал Армен, строя в мою сторону гримасы: мол, подыграй мне, но, видя, что из-за моего тугодумия либо несообразительности его затея пойдёт насмарку, решительно взял инициативу в свои руки и затараторил: – Видишь ли, милая Рена, дело в том, что у нас в Армении существует издавна почитаемая традиция – накануне дня рождения идти в ресторан на так называемый пробный день рождения, ну, или, скажем, в кафе. Там за чашечкой кофе, стаканом коктейля или бокалом шампанского мы обсуждаем, как провести мероприятие, чтобы, так сказать, не нарушить давно укоренившийся в народе обычай. Моё предложение – следует соблюсти этот священный старинный обычай. У нас видят в нём едва ли не закон.

– Здесь ничего такого не существует, – удивилась Рена.

– Здесь нет, а там да, – отрезал Армен и встал. – Словом, милая Рена, не будем терять время понапрасну и обижать Лео, он, уж будь уверена, достоин хорошего к нему отношения. Идём в «Новый интурист», он вроде бы недалеко. Ну а что там пить, кофе или, к примеру, шампанское, разницы никакой.

Рена попыталась деликатно воспротивиться:

– Простите, прошу вас, я не могу… Вы ведь сказали, что мы поднимемся всего на две минуты. Вы попросили…

– Нет, нет, – продолжил ломать комедию Армен, – нельзя игнорировать старинный обычай братского народа. Нет, нет и нет, я обижусь, Рена-джан, честное слово, обижусь, Лео тоже обидится. Лучше бы позвонила кому-нибудь из своих подружек, но так, чтобы девушка была на славу и понравилась Лео. Ты говорила, что у тебя есть подружка-армянка, зовут её, помнится, Римма, твоя однокурсница. Красивая?

– Красивая. Только какое это имеет значение? Всё равно с незнакомыми ребятами она никуда не пойдёт. Я…

– Послушай, поначалу все друг с другом не знакомы, что за беда? – гнул своё Армен. – Твоё дело позвонить. Если откажется наотрез, позвони другой подружке. Посидим, послушаем музыку, отвлечёмся на час-другой от будничной суеты. Тем более, впереди суббота и воскресенье. Я, по-твоему, не прав? Если не прав, так и скажи. Позвони, Рена, старших надо слушаться. Лео, дай сюда телефон. О расходах не беспокойтесь, всё беру на себя. Приглашаю вас.

У Рены были в эту минуту беспомощные глаза.

– Прекрати, Армен, не надо никуда звонить, – внезапно вырвалось у меня. – Мне не хочется.

– Вот те на! Чего тебе не хочется? В ресторан идти? Не понял, – напирал на меня Армен. – Ты что, не губи дело! – воскликнул он по-армянски. – При таком друге, как ты, и враги ни к чему. Не слушай его, Рена, звони.

– Повторяю, Рена, не надо никуда звонить, – на сей раз уверенно, без колебаний отрезал я. – Мне, даю слово, никто не нужен. – Я чуть было не добавил: кроме тебя, – но, слава Богу, сдержался.

Рена словно бы прочитала мои мысли, в её синих глазах блеснул озорной лучик.

– Ну, стало быть, пойдём втроём, – тут же решил неуступчивый Армен. – Пошли.

1. Хороша, нет, чертовка? (арм.)

2. Хорошенькая (арм.).