Город упивается осенью, тяжестью, мною – а чем остается упиваться мне, бродя по безвкусной серости, разглядывая ей принадлежащие окна, стены и людей-верноподданных, саму эту серость разглядывая и надеясь, что она пропадет, исчезнет – бег муравья по стенам и нырки в выдуманные реки, а в настоящие – ну уж нет, потому что так выходит, что все это есть не более чем череда поисков, а может и заблуждений. Поиск, бархатным одеялом меня окутавший – вранье, обман, наверняка одна лишь большая выдумка; я и целый серый город, она и мои методы, мои разногласия, че, одно к другому…

– Вы видели Марию? Она должна быть невысокого роста, мы обязаны были встретится в одном из трех мест, которые я выбрал, она в темном и зеленом, у нее красивые каштановые волосы. – спрашиваю и утверждаю я наугад у первого попавшегося человека, задумчивого, сидящего на лавке с целую вечность, который смотрит в асфальт. – Понимаете ли, это важно, очень важно.

– Каштановые? – не удивляется нисколько он.

– Именно каштановые, не пепельные, не русые или же темно-русые, понимаете, каштан поверх темного с зеленью, она могла бы даже говорить по телефону, она должна быть особенно прекрасна и ее голос ни с чьим не спутать, понимаете?

– Должна быть? – вопрошая, он должен бы удивиться – но такой роскоши не преподносит он мне.

– Нет, не должна, ибо является прекрасным, ибо ее красота в категории «уже давно» и так далее, в общем, я ищу ее, вы видели? Мы условились в три, уже три двадцать, я опоздал, вы не видели Марию?

– Я повидал слишком много Марий, но не сегодня. – пожимает плечами он то ли мне, то ли своей вечности и замыкается в себе, разумеется, как и любой другой на его месте.

Да, не сегодня – слова заклинания с его уст в мои мысли, с его губ моим мозговым клеткам, миллиончики нейрончиков теперь заняты тем, что вытекает из его фраз и вполне укладывается в два страшных слова, называть которые ужасно не хочется, но. Поиск Марии – вот все, что является смыслом, пороком и жизнью единой, вот все, о чем мечтаю я сегодня, о чем буду мечтать завтра, послезавтра, через год или пять; что, если я найду ее скоро (сегодня), притяну и разверну к себе, скажу банальное:

– Привет, Мария, я нашел, ты – Грааль и Руно, я – Артур и Ясон, город же – только наш город, а не что-то другое, понимаешь?

Если бы так случилось взаправду, то Мария обязательно ответила бы мне:

– Привет, хорошо, что ты нашел меня раньше, чем я того заслуживала, нет, заслужила.

На мой глупый вопрос – в чем смысл, значение, предзнаменование ее, так вот, на все эти ответы нет никаких ответов, они просто потеряются внутри ее глаз; думаю – почему тот человек не видел Марию, почему я выбрал такие удаленные места и запретил ей говорить, предупреждать меня? Игра родилась, че, поиски в холод, предчувствие предзнаменования, преднамерения и так далее. Вот стоит старая женщина, как ее зовут, авось повезет?

– Здравствуйте и извините, вы не видели здесь Марию? Она должна была быть здесь, здесь или еще в двух местах.

– Отстаньте, не знаю я никакой Марии, не будьте назойливы, я позову полицию.

– Марию так не найти. Нужен метод поиска, понимаете? – почти кричу я, отходя на нее на безопасное расстояние, потому что прошло уже слишком много времени, а я все никак не угомонюсь, вторгся в ее маленький мирок своим невежеством и, вот тебе, разрушаю – женщина кажется взволнованной этим знанием, кричит.

– Полиция! Позовите, пожалуйста, двух полицейских а вы, вы, вы, – истошно вопит она, и руки ко мне поднимает, словно бы защищается от вопросов. Глупая женщина. – вы отойдите и не спрашивайте…

– Вы правда не знаете? Или не хотите говорить? Я ищу человека с зелеными… – убегая, скороговорю я.

До конца часа мне во что бы то ни стало нужно найти Марию среди серости, глупости и начала ноября. И пусть имя ее отличается, но по внешности она как раз-таки Мария; а разве я требую большего, чем совпадения либо по форме, либо по содержанию?

2

Поиск, поиск, вычленение гласных и согласных из категории звуков в этом ужасном слове, семиступенчатость принятия и непринятия, оромантический или околоромантический смысл поиска Марии как образа, как символа, холодные пространства русских каменных полей и путь от дома до памятников былым первооткрывателям. Мария, ты где, ты ли есть там или еще где-то кто-то есть, может ты, а может и нет? Ку-ку, но нет [тебя] тут, жаль. Хотя все, на самом-то деле до ужаса просто, выстраиваются в ассоциативный ряд, одно проистекает из другого, фокусник машет руками, хлопок, поглядите-ка, светит свет и Мария не подвешена на нитках, она парит: из мысли следует пешее путешествие, из которого и проистекает мой поиск. Все эти женщины, проходящие мимо, не становятся моей Марией, у них другие имена или совпадающие с моим, с моим сокровенным – две согласные, три гласных, цокание языком от холода и бесконечное сожаление (или облегчение бывалого садиста), что очередная женщина Марией не становится – укрепление в голове осознания, а существует ли она ВНЕ метафизики, реально ли найти Марию в человеке или сразу в нескольких. [Да, банально, она не пришла и попросила больше ее не беспокоить. Тупая сука] Выстраиваются пласты осознания и пласты поисков, наслаиваются друг на друга, пока ветер заставляет курить не так часто, а ее поиски наоборот – курить слишком часто, ибо ветер и поиск – вот два противника, но они сходятся в одном решении: курить нельзя бросить (запятую поставить в нужном месте). Ветер не спрашивает, должен бы спросить, должен стать литературным средством внутреннего психологизма, но не становится им, ведь я САМ спрашиваю у себя: «кто же ты, о Мария», – называю себя ветром, а тебя – именем, хотя имени у тебя нет. Ты выражаешься лишь через интертекст, заменой и подстановкой, ты – молчание, глупость, доверие, смирение, показывание эмоций на людях и когда хорошо. Хорошо – это с тобой? Хорошо-это без тебя? Придуманное, берущее начало от жарких латинян, объясняет это в лучшей степени чем все эти символы, все буквы; о, М-А-Р-И-Я, две согласных, три гласных; поиск и принятие, отвергание и непринятие, поиск жизни в литературе и переосмысление жизни в жизни; к чему слова, когда один шанс из ста не выстреливает, не срабатывает? Я ищу. Почти нашел однажды (удивительно-полюбившееся слово), буду впредь. Две согласных, три гласных, ветер – внутренний голос: искать нельзя останавливаться (искать кого? Разумеется, Марию).

***

Прежде, чем начать, я хрущу затекшими пальцами, протираю слипающиеся веки и открываю наугад две статьи, после чего пишу, мгновенно придумав, проследив две связи в вещах довольно странных и связи у которых окроме принадлежности к языку – нет. Осьминог и сицилиана.

Хорошо, что появилась в моей жизни Ира после всего этого… не знаю, как бы я раньше смог бы пережить.

..Осьминог обыкновенный (лат. Octopus vulgaris), длина тела – 25 см, руки-щупальца – 90, но могут достигать и 120—130, весь тела – до 10 кг, рот его несет две мощные челюсти, напоминающие…

Иногда накатывает уныние. Ужасное, непреодолимое – кажется, что мир сосредатачивается в чем-то удивительно маленьком и глупом, как, например в женщине; почему-то зачастую всегда в женщине, а не в чем-то другом. Миры мои и чужие создаются в женщинах, в больших и маленьких, любимых и ненавистных – все вокруг этих женщин крутится и РАДИ них крутится [ave ira], порочно, словно круг – порочный круг, если быть точнее,

..напоминающие клюв, в глотке находится терка, помогающая перетирать пищу. Он обладает восемью щупальцами, снабженными многочисленными присосками. У самцов одна из рук-щупальцев преобразовывается в совокупительный орган – гектокотиль…

,ужасно, невообразимо – совокупление на кончиках пальцев, если можно так выразиться. Забегаю вперед – у осьминога обыкновенного, у октопуса вульгариса, превосходное зрение и размножение на кончике пальцев – ему не нужно искать выдуманную Марию, даже выдуманного Марию-осьминога, ничего из этого ему не нужно, он лишь плавает, плавает, плавает, ничего кроме, а я, к слову, начинаю путаться во фразах статьи, в именах на букву «М», с которых начинается их так много и иногда словно бы ото сна отрываюсь и вздрыгиваю затекшей рукой или ногой.

Освободившись от сковывающих меня цепей, я подошел однажды к очередному человеку, чтобы спросить:

– Вы не видели Марию?

Но осекся, я не задал ему ничего из выдуманного, лишь улыбнулся, а он мне – не улыбнулся; я сделал вид, что ошибся человеком, он смерил меня недовольством. Это было после той затеянной игры, после того страшного раза, когда наряд полиции бежал по моим горячим следам, женщина грозила спине моей кулаком а та, которую я величал святым именем, обедала с другим. Ха-ха. Но самое смешное вот в чем: я мог бы спросить про Марию, но в этом не было никакого смысла – холод поднимался, Мария была придумана и в тепле, я знаю это и тогда знал, ибо моя Мария – наполовину человек, наполовину ящерица, она умирает на холоде и у нее дома всегда тепло и всегда есть чем бы таким заняться; вот я и не стал спрашивать. Потому что я в то, первое однажды (хотя это было вот-вот) бродил по улицам, договорился о встрече с Ней, а потом узнал, что она и не собиралась приходить; потом была встречена Ира в день тот же или следующий и понеслось, собственно, и закрутилось, и залп вдохновения в лицо мне и на лицо ей, и все такое прочее, и теперь Мария – лишь присказка, наверное, но две темы для написания книги уже выбраны, их нужно изучить, ведь и путешествия и, о Боже, поиск Марии – как же это благодатно, главное Ирке сути не знать!

Вульгарис – значит обыкновенный, вот она, сила латыни; говорю теперь «вульгарно» осмысленно, не так, как прежде…

..глаза крупные, по строению напоминают строение глаз позвоночных животных, головной мозг осьминога обыкновенного высокоразвит, имеет зачаточную кору, они (обыкновенные) обладают самым высоким интеллектом среди беспозвоночных, имеют хорошую память, различают геометрические фигуры, хорошо поддаются дрессировке. Их кровеносная система близка к замкнутой: во многих местах артерии переходят в вены через капиллярную систему; у осьминога три сердца – одно находится в полости тела (главное), два других являются жаберными, кровь – голубая, т.к. насыщена гемоцианином в качестве дыхательного пигмента…

Почему «сицилиана», почему именно морская? Логичнее, если бы она была посвящена океану, вижу рифму – сицилиана океана и тому подобное, поэзия бескостна, она неспособна выразить все людское, прозаическое, хотя поиск – вот вполне поэтический образ, значащий что-то определенное; у осьминога восемь ног, у Марии – восемь придуманных лиц, все же, или даже больше, вот где и запрятан глубокий смысл для такого поверхностномыслящего как я, и, кстати:

Параллель – руки-щупальца как ответвления поиска, как разумное оправдание метаний и как метания оправдания, параллель – поиск самого смысла «поиска», одно через другое.

..Осьминог способен изменять окраску тела, приспосабливаясь к среде. В его коже имеются клетки с различными пигментами, способные растягиваться или сжиматься в зависимости от восприятия органов чувств. Типичный окрас – коричневый. Осьминог обитает на мелководьях, до глубины 100—150 м. Предпочитает скалистые участки дна. Одиночный, территориальный вид. Днём осьминог мало активен, охотится, как правило, в сумерках и ночью. Осьминог – типичный хищник-засадчик. В его рацион входят моллюски, ракообразные, рыба, планктон. Добычу захватывает руками, затем подтягивает её к рту и кусает клювом жертву. При этом яд слюнных желез осьминога попадает в рану. Враги осьминога – дельфины, морские львы, киты, олуши, хищные рыбы…

Смысл, смысл, смысл! Враги – вот что действительно важно, осьминог, как и любое живое существо, борется за свое выживание, за территорию, за еду; с кем борется человек – вопрос отличный, гуманистический, нечестный, вот, хороший и эгоистичный – с кем же борюсь я? Ежедневное осмысление не дает понимания – выдуманный поиск прекрасен, по-настоящему, пока он не становится поиском настоящим, реальным и холодным. [выбейся из правил, ма белла принцесска Иринка, вы-бей-ся].

– Я один такой, когда таких, как она – миллион, – уверенно говорю я обычно Другу, сам себя делая немного счастливее этим. – никогда я не буду страдать из-за такой, как она. – неизвестно, кого именно подразумевая, ведь границы стерты и все такое, одно женское имя на весь женский род и Друг говорит очевидное, ну, понятно, одним словом.

[Была одна, потом она не пришла, остался лишь образ, потом вместо него Ирка, а с образом что, эволюция, декаданс ли, где границы лестничной раскадровки Марии; одно ли на другое или биту на биту, да сверху заверни?]

А такой – это какой? Глупо, что все они уходят из моей жизни, хотя когда-то были Мариями – ну, или мне так казалось; в любом случае они и были Мариями какое-то время, пока сам образ моей Марии не видоизменялся, пока я сам не видоизменялся, stradatus ergo sum – страдаю, следовательно, и так далее, ведь любая, даже мимолетная, всегда была Марией и никогда ей не была, парадокс? Закономерность? Человек?

Я – враг свой, это не откровение, не откровение, а просто три слова и дефис, че.

.. Размножение происходит дважды в год, как правило, весной и осенью. После спаривания самка устраивает гнездо на мелководье, где откладывает до 80 тысяч яиц. Самка ухаживает за яйцами, постоянно вентилирует их, убирает грязь и посторонние предметы. Инкубация продолжается до 4—5 месяцев, в зависимости от температуры воды. В течение всего периода развития яиц самка находится у гнезда и не питается. Новорожденные осьминоги первые 2 месяца питаются планктоном, ведут придонный образ жизни. Затем мигрируют на мелководье и переходят к взрослому образу жизни, типичному для вида. Растут быстро, в возрасте 4 месяцев достигают веса в 1 килограмм. Продолжительность жизни 1—2 года, редко до 4 лет. Осьминог – важный объект промысла, употребляется человеком в пищу. У побережья северной Африки ежегодно добывается более 20 000 тонн осьминогов.

Вот в этом-то и суть. Октопус вульгарис – вот она, абстрактная Мария, восьмелицая, с одним отличающимся – даже не лицо-щупальце, а некий орган, пока мне неизвестный; не встречал никогда таких. Говорю Мария, подразумеваю музу, любовь, женщину, даже немного [Иру, вставьте любое другое имя, подозреваю, что скоро буду вынужден сделать так же сам];такие же глупости, как и осьминожий промысел – так, лишь игра в слова, немного в образы, совсем чуть-чуть в значения.

Антон начинает писать

[наконец-то!]

Дождь сводит с ума. Я стою, беспомощный, у самого края кормы, смотря на безумие белого океана, а дядя кричит мне:

– Что ты… отойди, ну, не мешайся! – пока держась, трезво и литературно, хотя я знаю, как он может – вон, с командой всяко иначе общается…

Пальцы сводит холодом – и мне страшно от холода, а не холодно от холода – страшно, потому что он кричит, и в его голосе я слышу ярость и ненависть. К кому обращена эта ненависть, ко мне ли или же к кому-то еще? Скорее, к чему-то еще, ведь дядины перчатки скользят по поверхности мотобота, а руки соскальзывают с трала, который он и пытается закрепить. Я стою и не могу продохнуть от ужаса – вот, с каждым новым мгновением все больше начинает казаться, что лебедка сорвется, трал уйдет под воду и дядя тоже туда уйдет, и мне страшно, потому что пальцы у него соскальзывают, он ругается и потеет, а я стою и считаю секунды, которые отделяют его от его же смерти: раз, два…

– Что стоишь? Помоги, ну, быстрее, – кричит он и добавляет столько ругательств, что смысл слов я понимаю скорее интуитивно. Бросаюсь к нему, поскальзываюсь, чуть не падаю за борт. – быстрее, кому сказал!

Подлетаю к нему и неумело кладу руки возле его рук, потому что он не объясняет, а надеется, видимо, что я откуда-то могу это знать. Смотрит он удивленно, видно, что если бы руки были свободны – удушил бы на месте. Кричит мне:

– Нет, вот здесь держи. Да нет, левее!

Пять минут перехватов и скованных мышц рук – и трал закреплен. По моему лицу плывут новые реки, глаза заливает пот и дождь, дядя тяжело дышит и закуривает, по-моряцки у него это получается сразу, несмотря на влажность и дрожание рук. Отдышавшись, говорит:

– Это… такое дело, что надо. А то сорвется, твою мать, и где я такой… а, закрепили и будет.

Отвесил резкий подзатыльник.

– За что? – обиженно спрашиваю я.

– А ты не слышал, что он скрипеть начал? Стоял там, сука, в двух шагах, нет бы сказать и…а, и хрен с ним. Вернемся в порт – сниму и проверю. – не взирая на мои протесты объясняет он.

– Дядь Саш!

– Что?

– А зачем нам вообще этот невод нужен, ты же…

– Не умничай, сука, ты понял?! Поумничай еще со мной…

Еще один подзатыльник – и я вновь смотрю на белые воды, а в уголках глаз щиплет соленым. Холодный ветер проникает под кожу, а дождь – под воротник, перед глазами возвышается Парамушур, а в воде нет никаких признаков жизни. Если бы трал сорвался, то я бы остался на лодке один. Дядя, конечно, прав – океан должен сделать из меня мужчину, я был обязан выйти на промысел, чтобы стать сильнее, взрослее и умнее, но что было бы, если бы его вместе с неводом затянуло на дно? Я не знаю. Лодка пахнет мертвой рыбой, а дядины глаза блещут красными огнями – невод закреплен, но нам нужно стоять на отмели еще около часа, до девяти, так он сказал; я не знаю, мог бы трал сорваться или нет, скорее всего нет, дядю бы вряд ли затянуло, я не остался бы на лодке один, точно не остался бы. Почему все обязательно должно быть так глупо? Почему его команда не может поучаствовать в том, что дядя называет «стать мужчиной»? Ничего страшного бы не случилось. Команда, наверное, там, в Парамушуре, или еще на каком-нибудь из островов, пьет в тепле, пока я нахожусь под дождем, так нечестно…

– Долго еще ждать? – спрашиваю я дядю, стуча зубами от холода.

– Минут пятьдесят. Проверь ловушки. – бешено улыбаясь, говорит он. – Он скоро будет пойман тобой, мальчик. Твой первый, мой-то уже давно на…

– Я проверял их десять минут назад.

– Скоро будет пойман, верно, – говорит он, совсем меня не слыша. – и ты вернешься совсем другим человеком.

После чего он, все так же меня, кажется, не замечая, смотрит туда, откуда идет чернота тяжелых туч.

3

Железо на ветру громыхает – и я бросаюсь, начитавшись статей и написавшись Романа, в серость города, отказываюсь от курева и от того, что существуют и другие, подобные ей; вот оно – счастье, вот он восторг, в осознании единственности и дальности других женщин и других образов. Мария, будь она неладна, все же существует где-то там, вдалеке, и мне ничего не остается, кроме как либо искать, либо не искать и ждать, не принимая ни за что близость других, ибо близкое так преходяще, в отличии, в отличии от! Что важнее, что наклонит чашу весов? Поиск или монастырское смирение, антитеза всей ситуации – выбор, курить или нет, быть в тепле или же в холоде. Удивительно, удивительно.

Сегодня мне пришлось заново познакомится с некоторыми людьми, я забыл как их зовут, и о чем они обычно разговаривают, на лицах людей есть ностальгия и улыбка, вот и приходится смотреть на них критически и внезапной думой сопоставлять – а что есть у меня, пресловутые синицы или воробьи в руках? И, пьяные, мы улыбались с людьми и обсуждали сплетни, пока хмель крепил голову, пока один из этой новообретенной компании шептал на ухе своей женщине:

– Не переживай, малыш, все будет, не сразу, но будет…

Компания без имен – кому нужны имена? Я расположился удобно и ради забавы выдумывал другие имена, скорее даже прозвища, болтая под столом ногой в свое удовольствие, ведь был день рождения, и все расселились либо по парочкам, либо поближе к имениннику, поэтому со мной прямо рядом никого не было и ноге болталось очень даже хорошо; а так, за столом со мной сидели: Глупый, Изменщица, Наивный, Тихоня, Олень и еще один, пусть будет Безымянным. Они все знакомы меж собой, но Изменщицу и Тихоню я видел впервые – они женщины, они – гипотетические Марии, точнее, были ими, пока не открыли рот. Ужасно, банально, безвкусно. Увидев их, вспомнил опять про Нее пресловутую, точнее придумал ее заново – и отодвинул те мысли куда дальше, пока не напился, ведь по напивке подобные мысли лезут сами и в любом случае сводятся или к ней, или к туалету. Вот они, каки собрались мы, со мной в своих членах, что удивительно – компания молодых мужчин и женщин, настолько незначительных и бессмысленных, что даже имен у них нет, лишь прозвища, игра в русский язык; значение представляет лишь Безымянный, он наиболее интересен, потому что наиболее несчастен, вот в чем суть и смысл, почти осьминожий промысел, че.

– Какая встреча, рад, рад. – улыбается он мне, садясь и приветствуя. – Давно не виделись.

– И действительно, – только и отвечаю я, поначалу – с легкой неприязнью, поглядев на него, морщась снобически, но потом все становится на круги своя и я принимаю его внутренним кивком головы внутри моей головы.

Мы пьем целый вечер, улыбаясь, точнее улыбаются только двое, в то время как остальные уже вступают во взрослые обсуждения своих отношений, так и не определившись, кто из них за осьминога, а кто – за рыбака. Музыка играет, Глупый целует Изменщицу, как мужчина только может целовать женщину, и на подсознании глухими ударами сама по себе выбивается мысль: моя Мария никогда бы не согласилась делать это так, в таком месте, какой бы пьяной она не была, ведь для нее это было бы чуждо, она бы не стеснялась своих эмоций и чувств – но всегда бы чувствовала, где так можно сделать, где бы подарить или заслужить мой поцелуй, но так, однако, чтобы я не был против или же раздражен этим. У нее, как бы так сказать, врожденное чувство времени и места, вот почему моя вымышленная Мария лучше Изменщицы, Тихони, всех их, даже ангелов-официанток; она не позволяет себе не только таких поцелуев, но и своего СУЩЕСТВОВАНИЯ, что, несомненно, только прибавляет ей цены.

Но вечер безынтересен, а есть внутри помещения только лишь я, моя выдуманная взамен настоящей (Ира пожелала остаться дома; жалею, что пока не стал верить ей на слово и все же пошел) и, конечно, Безымянный. Смешной человечек с глубоким взглядом, из тех, кто никогда не произносит вслух твоего имени, а если и произносит, то непроизвольно, заклинанием и обязательно полным, с отчеством; откуда в маленьких мужчинах эта ужасная тяга к полногласию имени? Человек глубокого взгляда и артистичности, театрализованности; в каждом движении его мускулов видно несовершенство и внутренние противоречия, видна смущенность и извинения, нет в нем уверенности, хотя он и отчаянно пытается ее показать, а как ее покажешь с ростом в метр пятьдесят семь; и улыбка его, и смех его – то, что наслаивается на грусть его, потому как его глаза созданы для грусти, а губы – для ироничной усмешки, видно, что он обязан быть тихим, а не отчаянно громким; театр одного или театр для одного, Безымянный?

– Знаешь, я очень рад, что тебя увидел сегодня, правда, – улыбается через время он и говорит, а я треплю его по плечу. Больше в зале никого – лишь вымышленный я и почти настоящий он, пьяный, смешной. – может, они пойдут, а мы тут это…?

– Да, пусть идут, – пьяно говорю я. – Только вроде начали, а тут они. Эх.

Они все ссорятся, портят всем настроение, гоняют официанток почем зря и заказыват кушание за кушанием, старательно подсчитывая каждую копеечку. Они все такие, все эти обыватели, а мы как будто бы книжные взамен их, вроде как настоящих; за вечер мы выпиваем много для него и недостаточно для меня, остается лишь смотреть в его глаза и видеть незаданные вопросы. Я вижу в его грустных глазах это самое незаданное – там, в глубине, тоже сокрыта Мария, его сокровенная и совсем другая Мария, я знаю ее лучше, чем должен, подробности ее вымышленности стали однажды подробностями ее реальности, когда мой Друг возлег с его небезымянной любовью; нет, все не так, он должен лишь схватить меня за грудки и кричать:

– Давай, скажи, говори, все что знаешь, не видишь разве, как херово, а?!

Но он не хватает и не кричит, даже не спрашивает. Его Мария танцует во взгляде итальянскую сицилиану с другим, даже уже не с Другом, где-то далеко, а он не спрашивает, хотя мысли выдают его – читаю еще одну человечью книгу в свою юность и не делаю попыток снизить его боль, ибо я человек, а не врач, а диагноз только такой: «Острая марийная недостаточность», лечить которую только методами, не прошедшими клинические испытания, в его случае не мешая с другими препаратами и так далее. Но ясно одно: его Мария с другим, даже если она одинока, потому что для такого человека как Безымянный не может быть компромисса, только грусть и все такое. Я это, например и непонятно откуда, знаю, и говорю лишь:

– Да, и я рад, что увиделись.

Изменщица в это время целует Глупого, Тихоня – Наивного, Олень пьяно смотрит в стол, помирились, неженки; лишь мы с Безымянным смотрим друг на друга, пьем, и замолкаем на минуту, чтобы не спросить о самом главном, ведь он не спрашивает, как часто она любит других и как часто мой Друг ее теперь любит, а я не спрашиваю у него, не видел ли он моей Марии, которую я упорно, несмотря на Ириных воробьев, продолжаю искать. Пьяный круг замкнулся; выходя из бара, железо громыхнуло на ветру, остается лишь выпить еще и танцевать сицилиану в одного под дождем внутри серого города, ведь хороший вечер, че, да еще и пятница.