Свидетель жизни

Дизайнер обложки Владимир Аюев

© Иван Успенский, 2018

© Владимир Аюев, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4490-4399-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Название книги, «Свидетель жизни», говорит само за себя. Эти несколько десятков страниц – собранные воедино эпизоды моего существования. Изначально я записывал их для своих детей (на случай, если рассказать возможности не представится), позже, слегка отредактировав, получилось, скажем так, безадресное повествование, т.е. и им будет интересно, и, возможно, вам.

Какой-то логики в излагаемом материале искать не стоит, писал то, что вспоминалось.

Единственное, поддающееся объяснению, – это разделение книжки на две части. Во второй собраны мои «дневники» с февраля 2016-го, когда заболел острым лейкозом. Стало быть, жизней здесь запечатлено аж две: до болезни и после (а после, поверьте, началась новая).

Серьезного и грустного тут будет немного (если вообще будет). Продолжительность рассказов рассчитана, чтобы не засиживаться на унитазе. Но это неточно.

Что ж, приступайте!

Ах да, книжка с картинками, вставлю их со всеми комментариями в самом конце, чтобы легче было найти.

Заяц, пианино и пальцы

Однажды под новый год я получил невероятно крутой подарок в детском саду. Не то чтобы я один получил, нет, получили все дети, все было закуплено и организовано заранее. Подарок представлял из себя набор из мягкой игрушки (в моем случае – кислотно-зеленого зайца) и явно чрезмерного количества сладко-вредных «вкусняшек». Вручение состоялось после утренника, с которого меня забирал дед. Заполучив красочную коробку, предвещающую быстрое и качественное повышение уровня сахара крови, маленький обжора внутри меня моментально наврал воспитательнице и деду, что накрытый в группе обед уже съел и желает отправиться домой немедленно. Дед не стал сопротивляться и был моментально взят мной на буксир: с такой силой ни до, ни после я его рукав к дому не тянул. Скрывшись в квартире от лишних глаз, я начал дербанить коробку и пожирать содержимое с обеих рук. По правде говоря, гадостей в ней хватало, но то была гадость подарочная, заморская, так что и она мигом оказывалась в желудке. Поскольку аккуратным я был всегда, следы сладкой вакханалии – обертки – были сложены в мусорное ведро. Идеальное преступление, если не считать, что очень скоро мне заплохело, а красочные фантики начали предательски вываливаться из мусора. Сложить эти два факта родителям труда не составило. В итоге я был наказан и за вранье по поводу съеденного обеда, и за неумеренное употребление сладкого, и вообще. Оставшиеся сласти были конфискованы, на руках остался только зеленый, как я в тот момент, заяц.

В нашем доме, благодаря маме, закончившей медико-профилактический факультет, всегда было много медицинской литературы и, что интереснее ребенку, инструментария. Банки, клизмы, шприцы, зажимы и пинцеты – все лежало в зальной стенке, в отличной доступности. Большую медицинскую энциклопедию я листал, потому что там встречались рисунки медицинских автомобилей и самолетов (а еще бубонная чума, ранения мозга или, скажем, минно-взрывные травмы), а с зажимом играл, потому что он банально был. Игрушек не хватало катастрофически. Мне очень нравились машинки, но первыми и последними «модельками» я обзавелся только в 1994-м году – мама привезла из командировки в Америку! Шесть штук. Я до сих пор могу описать каждую. Такси, синий тягач, два пляжных джипа, фургон и пожарная машина. Вариабельность в моих играх присутствовала, но, должен отметить, часто фигурировал частный извоз и пожары.

Зеленый заяц из подарка появился еще до машинок, потому пытливый детский ум решил совместить его с тем, что было, а именно – медицинским барахлом. Сперва заяц, сам того не ведая, болел терапевтически: я постоянно выслушивал его беззвучные ватные потрошки фонендоскопом, целиком оборачивал манжетой тонометра и проводил лечебное сжатие (миллиметров до 240 ртутного столба). В план лечения обязательно входила банка на голову, а в конце – сухой горчичник во всю спину. Было приятно играть сухим, неактивным горчичником, потому как из-за частых инфекций верхних дыхательных путей, сила его после погружения в ковшик с водой и последующим наклеиванием на спину, была мне известна и пугала до дрожи. Терапия продолжалась до тех пор, пока процесс лечения не решила разнообразить творческая личность внутри меня, хотя, скорее всего, кто-то банально подарил краски. Вооружившись ножницами, я нанес зайцу рану на животе. Красная гуашь тут же дополнила картину – у зайца была открытая рана живота! Процесс затянул меня не на шутку, несколько минут я ковырялся внутри животного зажимом и пинцетом, периодически вынимая, как мне казалось, пули и опухоли (в воображении зайцу не повезло вдвойне – и рак, и расстрел). Выполнив необходимый объем операции, я, насколько это было доступно пятилетнему ребенку, зашил рану. Заяц остался жив.

Как в песне Ноггано, «закрутилась череда увечий». Зеленый друг ломал себе череп, отрывал руки-ноги, проглатывал иголки и скрепки, но каждый раз благополучно, на своих двоих, покидал операционный стол. Если шрамы украшают мужчину, а мой питомец определенно был мужиком, через полгода никакой Том Круз с ним и рядом не стоял. Весь пропитанный красным, этот комок искусственного меха и синтепона, смахивал скорее на куклу вуду, чем на детскую игрушку, но был мне крайне нужен и важен. Наверное, до старших классов школы я четко знал о местоположении зайца в квартире…

Маме всегда хотелось, чтобы я стал врачом, особенно хирургом. В ее рассказах хирурги по крутости превосходили всех столь уважаемых мной героев боевиков. В этом моменте стоит подробнее описать окружающую реальность. Начало девяностых в Рязани – это пара каналов эфирного телевидения с парой же мультфильмов в неделю. Вечернее кино, если такое было отмечено в газетной программе передач, смотрели семьями, вглядываясь в Рубины и Рекорды, отставленные метра на три-четыре к стене, отправляя младших убавить звук на момент рекламы. Пульты? Какие еще пульты?

Бытовые видеомагнитофоны (пусть и Электроника 12, как в нашем случае), имели огромную ценность. Фильмов, растиражированных на VHS-кассетах, было не так много, но те что были – засматривались «до дыр»! Как любому другому мальчишке-киноману, мне безумно хотелось быть крутым героем боевика, тяжестью взгляда вызывающим приступ диареи, а рукой переламывающим танк.

Так вот, даже Шварценеггер, по маминым словам, в определенных обстоятельствах, оказался бы слабее хирурга! Разумеется, игры с зайцем и возможность быть круче Терминатора (пусть и в каких-то неведомых условиях), навели меня на вопрос, как же получить эту замечательную профессию? Задав его субъекту крайне заинтересованному (с массой скрытых мотивов, как выяснилось), я получил довольно неожиданный ответ. По мнению родительницы, для превращения в хирурга просто необходимо было научиться виртуозно играть на фортепиано, т.к. постоянная практика на данном инструменте значительно удлиняет пальцы. Мама считала, что длинные пальцы – главная черта хорошего хирурга (справедливости ради – актуально это только при ректальных исследованиях). По той же причине занятия единоборствами, о которых я действительно мечтал, были под запретом. Солнцу мировой хирургии нельзя было повредить руки!

Долго ли, коротко ли, но при параде и жабо я оказался в музыкальной школе. Сказать, что она мне не нравилась —не сказать ничего. Сложно убедить себя, что гамма – это также круто, как карате. Но делать было нечего, процесс «удлинения» пальцев пошел.

Занимался я плохо, играть не любил и домашние задания часто превращались в издевательства надо мной и инструментом. Дабы сын старался играть точнее, мама придумала довольно жестокий метод дрессуры: ребенку, мне то бишь, сообщалось, что за его спиной фашисты выстроили всю семью в шеренгу и собираются расстреливать по одному за каждую ошибку. Что тут скажешь, играл я коряво, да и дедушка старенький, потому, мысленно, с ним я расставался легко. Пара тактов и наступала вторая ошибка, уносившая с собой сестру (за возможность получить комнату в полное свое распоряжение я был даже благодарен фашистам). Третья фальшивая нота забирала папу, было очень жаль терять возможность рулить машиной у него на коленях, но играть этюды без ошибок я не мог долгое время. Лишь на маме, когда ноты уже заканчивались, расстрел прекращали. Иногда. Бывало, я все семейство в первых двух тактах «клал».

Интересно, что уже будучи отцом, я некоторое время занимался боксом. Узнав об этом, мама сразу позвонила мне поинтересоваться, не поврежу ли я руки. Видимо, все еще пытается солнце мировой хирургии вырастить!..

Дорогие мои…

Огромный вклад в мое воспитание внесло общение с бабушкой и дедами. Бабушка по отцовской линии, Евдокия Петровна, умерла еще до моего рождения, потому воспоминание о ней – лишь фото, на полке шкафа в зале.

С бабушкой по линии матери, Раисой Михайловной, у меня связаны одни из самых приятных воспоминаний детства. Я не знаю, как ей это удавалось, но она могла одинаково сильно заинтересовать занятием четверых совершенно разных по характеру внуков (троих сестер и меня, с максимальной разницей в возрасте семь лет). С бабушкой Раей мы играли в индейцев, ходили в походы, собирали грибы, издавали газету, печатая ее на механической машинке, рисовали, играли в карты!.. Именно она научила меня играть в козла (постоянно вспоминал это, когда впоследствии учил своих друзей). Даже сбор ненавистных колорадских жуков вместе с бабушкой превращался в веселую игру. Сейчас, когда годы уже не позволяют чувствовать себя хорошо каждый день (а мне не позволяет химия, или ее последствия), созваниваясь, мы все равно решаем, что «надо держать хвост пистолетом» и смеемся. Всем бы таких бабушек, мир был бы добрее и интереснее. И не надо было бы столько раз объяснять правила игры в козла!

Сейчас я бы многое спросил у обоих своих дедов. Как ни спросить, один, дед Леша, в свое время заведовал всем транспортом в Рязанской области, на постах ГАИ его машине отдавали честь, фронтовик, лично знал Озерова. Дед Вова – заслуженный изобретатель СССР, конькобежец, призер чемпионатов СССР, в войну был мальчишкой, но умудрился где-то обзавестись шмайсером (MP 38/40) и гранатами… Владимир Григорьевич, дед – заводила за любым праздничным столом, отлично пел (правда, для меня любая песня давно минувших дней звучала очень грустно) и рассказывал интересные истории. Летом, в деревне, дед обеспечивал наш «отряд» (двоюродных сестер и меня) луками, стрелами, рогатками, удочками. В общем, всем необходимым для крайне активного детского отдыха. Именно он научил меня косить (настоящей косой, той, что всегда подрисовывают костлявой подруге в балахоне) и поделился фразой, подходящей под самые тяжелые жизненные ситуации: «все приходящее, а музыка вечна!».

Тогда горсткой нейронов, гоняющих возбуждение исключительно по поводу женских форм, осознать всю ценность общения с прародителями было невозможно.

Дедушка по линии отца, Алексей Иванович Успенский – единственный человек, с которым я был знаком, рожденный во втором десятилетии двадцатого века (в 1916-м). Я прожил с ним от рождения до третьего курса института. Жил бы и дальше, но дед умер.

Абсолютно седой, с густой шевелюрой, для меня лет пяти, дед был интересен татуировкой (якорь не правой руке – хотел в мореходное училище, но не срослось) и тем, что из ушей у него росли волосы. Дед сначала забирал меня из садика, потом из начальной школы, попутно пересказывая дневную серию «Богатые тоже плачут». Именно он определил меня в бассейн, водил на соревнования, летом недели проводил в домике на лодочной станции.

Дед Леша очень тепло относился и к моим друзьям, что, впрочем, было обоюдно. Помню, как однажды, в том самом домике на лодочной станции, дед застал нас крайне невыспавшимися и до нитки промокшими, после неудавшейся утренней рыбалки. За окном мерзкий дождь и пронизывающий ветер, а на душе у каждого разочарование и осознание перспективы полчаса переться до остановки в такую вот погоду.

Неспешно разбирая сумку с продуктами и наполняя чайник, он приговаривал: «Молодцы, ребята, давно дружите, не бросаете друг друга. Это хорошо… И дальше будете дружить, помогать друг другу. Это очень хорошо. Будете вместе расти… Если только мир не взорвется к ЕБЕНЕ МАТЕРИ!!!» Расхохотались мы тогда знатно! День наладился…

Друг

Самой большой материальной ценностью, которой я обладал класса до второго, был велосипед. Велик для мальчишки в то время – это центр вселенной. Без велосипеда ты был социально изолированным никем. Конечно, можно было пробовать быстро бегать за своей пацанской велобандой, но даже в нежнейшем возрасте 6—8 лет, когда тело питает неведомый термоядерный реактор, догнать двухколесную «пулю», умчавшую на колонку попить – задача не из легких. Потому безлошадные парни перемещались на дворовые лавочки и ждали своего часа.

Первым двухколесным велосипедом у меня был «Друг». Обычная конструкция с маленькой рамой и толстыми колесами, типовая. Единственной нетиповой деталью в комплекте оказались дополнительные маленькие колеса, которые крепятся к раме сзади для баланса. В моем случае «Друг» то ли из-за резьбы, то ли по каким-то другим причинам, категорически отторгал этот рудимент. В итоге единственным вариантом покататься на велосипеде был тот, при котором я сразу бы поехал на двух колесах.

Отлично помню этот день. Осень, дождь был позавчера, но лужи еще остались. Блестящий, новенький велосипед, на раме сияет свежая заводская наклейка с изображением щенка, «Друг», как никак! Картинка – одним словом. Я в коричневой чистой куртке (тоже блестящий и новенький). Позади меня старшая сестра и пара ребят из нашего подъезда с четкой задачей – научить ездить здесь и сейчас.

Судя по моим детям, процесс отторжения балансировочных колес происходит за лето, иногда чуть дольше. Сейчас люди не учат плаванию, выбрасывая свое чадо из лодки посреди озера, вместе со спортинвентарем покупают защитные комплекты, я уж не говорю о детских креслах в машине. В нашем детстве за безопасность отвечали рефлексы.

Дабы не перегружать картину описанием падений в ходе обучения, сразу опишу результат. Момент осознания полного контроля над маленьким механическим мустангом.

Ободранный, как после встречи с самосвалом и камнедробилкой, со слегка свернутым рулем и порванным пополам щенком велосипед. Я в блестящей от грязи черной куртке, скрывающей распухшие от ссадин локти, моя довольная, с улыбкой от уха до уха, физиономия. Позади – насквозь мокрая, опухшая от падений попа и команда обучающих без изменений. Никаких уговоров, давай, мол, попробуем снять колеса, это не страшно. Ничего. Пара часов падений – и готово! Качественный тренинг, я считаю.

Червяки

Сестра старше меня на семь лет и сейчас я четко представляю, как неохотно ей было, превращаясь в подростка, гулять с таким соплежуем, как я. Даже в компании с подругой, ей было некомфортно осуществлять мой выгул. Но однажды к ней пришло элегантное решение данной проблемы. В детстве я панически боялся дождевых червей. Моменты, когда после дождя эти безликие твари выползали из-под земли, вселяли в меня первобытный ужас, и я моментально бежал домой, на высокий диван (уж там-то они не достали бы). Так вот, как-то раз, когда сестрица отправилась погулять с подругой во двор школы, расположенной неподалеку, она получила меня в нагрузку от мамы. Обсуждение девичьих тем явно шло в разрез с неустанным контролем за неуправляемым существом, мной, которое нет-нет, да вымажется, либо упадет, либо порежется разбитой бутылкой (мы же все-таки на школьном дворе, учитывайте). Решение, к которому прибегла Яна, восхищает меня даже сейчас. То было не просто сиюминутное принятие мер, то была казнь, расплата за все испорченные прогулки! По обыкновению, незадолго до того был дождь, и в лужах еще сохранились пугавшие меня кольчатые черви…

Собрав по округе три прозрачных стакана (и снова да, это же школьный двор в девяностых, найти три лобастых стакана – тьфу!), сестра поместила в каждый по нескольку червей и обставила меня этим треугольником ужаса на хорошо просматриваемой асфальтовой площадке. Думаю, если бы была возможность посмотреть на ситуацию сверху, то стоял я строго в месте пересечения биссектрис того треугольника – равно удаленный от каждой скользкой твари в стаканах. Постоянный контроль слепых зон заставлял меня крутиться на месте, как волчок. Казалось, стоит отвлечься и черви моментально накинуться с неожиданной стороны! Довольная решением сестра, наконец, могла уделить все свое внимание подруге.

Я не могу точно вспомнить, сколько простоял в этой червячной тюрьме, дети по-особенному воспринимают время, скажу, достаточно. Достаточно для того, чтобы, наверное, первый раз в своей жизни совершить Поступок. Смелый, решительный. Выбрав момент, когда ужас от соприкосновения резинового сапога с телом червяка будет минимальным (читай – произвольный момент), я разбежался и ударил по одному из стаканов ногой! Жалкие твари в стекле ничего не могли противопоставить законам физики, потому послушно полетели прочь… И сейчас невозможно вспомнить, был ли это момент обретения «стержня», или просто сильно писать захотелось, главное одно – страх видеть и трогать червяков сапогом был преодолен. (трогать их руками мне было еще долго некомфортно, а полностью избавиться от брезгливости, получив возможность прикасаться к любой мерзости, я обрел только в мединституте).

Дворники

Каждый год 19 октября в нашей школе был праздник – день лицея. Арендовался большой зал (чаще – МКЦ, пару раз, помнится, концертный зал им. Есенина), и в торжественной обстановке устраивался концерт. Помимо вполне ожидаемых песен и плясок, обязательными моментами программы было исполнение гимна лицея, посвящение первоклашек в лицеисты и вручение наград лучшим из лучших («парень, что надо», «девчонка, что надо» и т.д.).

Не обладая выдающимися сценическими способностями, в номерах я периодически все же участвовал. В основном, конечно, в составе хора мальчиков (прогуливать уроки под предлогом репетиций хора – еще одно идеальное преступление), или в массовке танцевальных представлений. Но однажды, классе в третьем, или пятом, мне довелось стоять на сцене в составе «квартета», более того, вещать на огромное пространство в микрофон.

Всех деталей я не помню, видимо мозг старательно прячет самые позорные моменты биографии, но то, что от нашего класса на сцену должны были подняться четыре дворника для чтения стихов – факт. Уже редактируя написанное, пришел к выводу, что выступление это было все же не в день лицея, но сути это не меняет. Так или иначе, но на сцене Муниципального Культурного Центра мы оказались…

Изначально в группу я не вошел, но почему-то присутствовал на репетициях и легко запомнил текст. Никогда не жаловался на память: на десятилетия затаить злобу великую, или выучить пару страниц – проще простого.

Итак, приближался день, когда дворники должны были поразить массы изяществом стихосложения, но внезапно один из участников номера заболел. Найти достойную замену (которая, главное, выучит текст) за столь короткий срок было крайне сложно, потому выбор автоматически пал на меня. Уже на первой репетиции я спокойно воспроизвел теперь уже свои строчки, чем немало порадовал классную руководительницу. Дело оставалось за малым – нужен был костюм.

Другие ребята знали о перевоплощении в дворников заранее, потому мамы изготовили им по-настоящему классные облачения. Были и валенки, и помятые кепки, и фартуки из грубой ткани…

Мой костюм представлял из себя советскую шапку-петушок на несколько размеров больше, старый свитер, мамин кухонный фартук, повязанный наизнанку и большущие кожаные сапоги, олицетворявшие валенки. Довершала образ метла – пять-семь побегов Американского клена, привязанные к швабре синей изолентой.

То что наша группа представляла из себя троих дворников и забавного бомжа, я понял по непрекращающемуся смеху в зале. И если сначала оставалась надежда, что люди просто разогрелись и радовались произносимому другими тексту, то усиление гыканья и всхлипов, когда к микрофону подошел я, расставило все на свои места. Шапка предательски сползала на глаза, изолента начала растягиваться и распускать веник, даже друзья-дворники стали посмеиваться.

Дочитав свою роль, я вернулся в строй грязеборцев, поправил штаны на попе (чем вызвал очередную волну радости и веселья) и вместе с товарищами отправился за кулисы.

Как существует эталонный килограмм, так мои щеки можно было использовать, как эталонный образец в толковом словаре под наименованием «пунцовый». Единственное, что грело душу – домашнюю работу на следующий день можно было не делать…

Сняв с себя наряд наркомана, прибарахлившегося на помойке и избавившись от швабры с веточками, в компании с одноклассником я отправился домой. Горечь стыда понемногу отступила, и безделье продолжалось до вечера, пока мама не возмутилась, почему я не занят домашней работой. Уговоры, мол, из-за выступления нам ее отменили, не подействовали, пришлось садиться за учебники.

Публичный позор без компенсации. Подготовка ко взрослой жизни у меня шла с юных лет.