Кишлак на склоне. Повесть

© Фёдор Иванов, 2023

ISBN 978-5-0059-4614-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Утро

Занималась заря. Сперва непроглядная тьма сменилась серым цветом, в котором обрисовались утренние очертания горной долины. Чуть позже проступили первые робкие краски. Засеребрилась река в низине, зазеленели её берега, поросшие деревьями. Горный хребет резко очертился острыми зубцами пиков на фоне рдеющего неба. Утреннее безмолвие было абсолютным.

Мари стояла у каменной ограды, опоясывавшей просторный деревенский двор, и смотрела, как силуэт большой птицы, видимо орла, медленно скользил по розоватому склону горы на другой стороне долины. С тоской она ощутила в воздухе всё тот же запах пожухлой травы и пыли, что и вчера, и позавчера, и неделю назад.

Выездная бригада Мари, состоящая на данный момент только из неё и врача Кристофа, должна была вернуться в Файзабад ещё позавчера. Вместо этого их направили дальше на юго-восток. В ущелье у Зар-Ханаша произошла перестрелка, был тяжело ранен полевой командир. Почему-то его транспортировку в «центр» отложили на целые сутки, вместо этого расположив их на день в родном селении моджахеда, в его собственном доме. Также следующим утром ожидалось прибытие отряда разведки из Пакистана. Им, мол, непременно требовалось получить от раненого какую-то информацию, пока он не покинул этот район.

Дом моджахеда был самым богатым в пустующем кишлаке: широкое одноэтажное строение с плоской крышей, побеленным фасадом и неглубокой верандой, ограждённой деревянной балюстрадой. Входная дверь располагалась посередине здания, по обеим сторонам от неё было по два окна с выкрашенными синим цветом деревянными рамами. Справа от входа вдоль веранды разрастались кусты миндаля, приятно выделяясь сочной зеленью на фоне белых стен. Слева от дома виднелся сарай, в котором хранились тяпки, мотыги, плуги, вёдра, лопаты, ножницы для стрижки баранов и прочая хозяйственная утварь. Весь двор окружала метровая ограда из серого камня. У широких ворот росло несколько деревьев инжира.

Подстреленный хозяин дома лежал в вытянутом прямоугольном главном помещении, на широком топчане, крытом цветным ковром с вышитыми алыми маками. Раненый подолгу не издавал ни звука и только изредка просил воды слабым голосом. Состояние его было тяжёлое, Мари подозревала, что в течение суток он помрёт, и моджахеды из Пакистана приедут зря.

На ограде перед ней стояло ведро с водой. Мари опустила кисти рук внутрь, и кожу тут же закололи тысячи миниатюрных иголочек. Зачерпнув влагу, она ополоснула лицо и шею. Помечтала о душевой комнате в больнице Файзабада. Затем, дав воде успокоиться, посмотрела на своё отражение – осунулась, круги под глазами. Неудивительно, она очень устала. И не только за последние несколько дней, а вообще. Того ли она ожидала, молодая хрупкая провинциалка, только что получившая в Париже диплом медсестры, записываясь добровольцем в горячую точку?

Она вспомнила, как, сидя на скамейке в Люксембургском саду тёплым весенним днём, они с одногруппницами оживлённо обсуждали её решение. Девочки были шокированы, их широко открытые глаза блестели, а Мари очень возбуждена, непривычно много говорила и всё время сбивалась; у неё захватывало дух от предвкушения грядущих дней. Что сподвигло её на этот шаг? Однозначного ответа она себе дать не могла. Ей действительно нравилась профессия, которую она избрала. И ей казалось естественным помогать людям там, где это столь остро необходимо, в стране, сотрясаемой войной. Мари не сильно увлекалась идеологией, но совсем не соприкасаться с нею, конечно, не могла. Многие знакомые Мари по университету увлекались левыми взглядами и в общем-то симпатизировали Советскому Союзу. У Мари с этой огромной страной была особая связь: её бабушка эмигрировала во Францию из Одессы в 1921-м году и со своей дочерью, родившейся в Париже, говорила по-русски. Та в свою очередь говорила по-русски с Мари. Всё резко изменилось с началом вторжения, и те же люди, что раньше взахлёб цитировали Маркса друг у друга на квартирах, вдруг заговорили крайне негативно о политике СССР и стали обличать «империю зла». Мари такая перемена казалась забавной. Она тоже осуждала агрессию тоталитаризма, но без пены на губах, и гораздо больше ей был интересен другой участник этого противостояния – народ, который поднялся в неравной схватке с захватчиком. Её романтическая душа рвалась на помощь. Разве так и не должно быть в двадцать один год?

Таким образом, хотя Мари и упивалась столицей, в которую приехала из крошечного родного города, была без ума от её шумных людных бульваров и пьянящих ночных огней, ей было не жалко покидать Париж, и она паковала вещи с лёгким сердцем.

Провинция Бадахшан, куда Мари направили в составе контингента французских врачей, лежала на северо-востоке страны, на границе с Таджикcкой ССР. Боевые столкновения в регионе происходили регулярно, и за эти несколько месяцев она так и не привыкла к далёкому грохоту артиллерии. Каждый раз, когда с гор накатывал рокот разрывающихся снарядов, Мари вздрагивала, а воображение её рисовало ужасные картины. А потом в госпиталь привозили десятки раненых. И начинались долгие часы изнуряющей работы, от которой темнело в глазах, и все дни сливались в одну серую массу. В первые дни Мари испытала шок от увиденного. Жестокие увечья, смерти – всё это поразило её и заставило содрогнуться. Но человек привыкает ко всему. Так было и с Мари. Хотя привыкнуть – не значит не истончаться от переживаемого. Мари добросовестно выполняла свой долг, но чувствовала, как копится тяжёлая, будто свинец, усталость. Лица раненых моджахедов начинали сливаться в одно абстрактное измождённое бородатое лицо, и в такие моменты ей хотелось, чтобы поскорее миновал срок командировки и можно было вернуться во Францию.

Но что это? Мари внезапно вынырнула из своих размышлений и воспоминаний и вгляделась вдаль. Внизу, где-то на двести пятьдесят метров ниже уровня кишлака, река несла свои блекло-синие воды. По берегам густо росли раскидистые каркасы и ивы, чуть ближе к селению зеленела небольшая рощица миндаля. Мари смотрела, как из-под сени деревьев вынырнули четыре конные фигурки и сквозь рощицу стали вереницей пробираться к дороге, ведущей вверх по склону ко входу в кишлак. Около километра по прямой отделяло их от Мари.

Она бросилась в дом, пробежала через длинную комнату, в которой лежал раненый, и очутилась в заднем помещении, служившем спальней. Пол был устлан бордовым ковром, у дальней стены стоял сервант тёмного лакированного дерева, вдоль свободных стен лежали фиолетовые плоские тюфяки, украшенные золотистым растительным орнаментом. На одном из таких тюфяков спал Кристоф, укрывшись бежевым верблюжьим одеялом по самый нос. Мари растолкала врача:

– Доктор, вставайте! Ну же!

Он посмотрел на неё сонным непонимающим взглядом:

– Что? А, Мари. В чём дело?

– Внизу люди, поднимаются сюда!

– Какие люди? Погодите, они же должны приехать завтра.

– Вот именно!

– Дерьмо! – окончательно проснувшись, Кристоф отшвырнул одеяло в сторону и вскочил на ноги. Он был старше Мари на пятнадцать лет; худой от природы, он ещё больше похудел, став «врачом без границ», и часто с улыбкой сокрушался, что все его лионские костюмы теперь будут висеть на нём как на вешалке. Мари работала с Кристофом на выезде не в первый раз и очень уважала врача за его опыт, знания, стойкость характера. Для неё, одной из самых юных работниц французского медицинского контингента, он стал наставником, у которого она многому научилась за эти месяцы. Он же опекал её как младшую сестру.

Вместе они выбежали наружу.

Всадники медленно поднимались к кишлаку по петляющей тропе. Иногда они пропадали из вида, скрываясь за тёмной зеленью фисташковых деревьев, растущих вдоль дороги, и тогда Мари казалось, что во всей долине снова нет ни души, кроме неё и врача. Но несколько секунд спустя кони и люди снова появлялись в поле зрения, и Мари с беспокойством думала о том моменте, когда это неумолимое движение достигнет каменной ограды перед домом раненого.

Кристоф держал руку козырьком у лба:

– Минут через двадцать пять будут здесь.

– На связь выйти не успеем? – спросила Мари, прекрасно зная ответ. Дело в том, что передающая станция была развёрнута на западной стороне горы, почти в двух километрах от поселения. В самом кишлаке радиопередатчик работал плохо из-за особенностей рельефа окружающего ландшафта. Всё усугублялось ещё и тем, что был разрушен деревянный мосток через бурный ручей, пересекавший дорогу, и водную преграду пришлось бы переходить вброд по пояс в воде.

– Нет, слишком мало времени, – покачал головой доктор.

– Может, это всё-таки «пакистанцы»? – цеплялась она за надежду.

– Нет, Мари, не успели бы. И почему верхом? – он задумался и посмотрел в сторону дома. – Хорошо бы успеть его спрятать.

– Может, в доме есть подпол, – предположила Мари.

Раненый не спал, его вытянувшееся лицо было бледно, а на лбу блестели капли пота. Мари посмотрела на Кристофа, тот кивнул, и она сделала моджахеду укол морфия. Затем они переместили его на носилки и закрепили ремнями. К носилкам привязали верёвку.

Крышка лаза, ведущего вниз, оказалась спрятанной под одним из ковров, которыми был выстлан пол главной комнаты дома. Подсвечивая себе электрическим фонариком, врач спустился вниз по отвесной деревянной лестнице. Затем они стали спускать моджахеда. Мари, стоя на коленях, толкала носилки в сторону проёма, а врач снизу тянул их на себя. Ухватившись за конец верёвки, Мари помогла спустить раненого. Тяжело дыша, она посмотрела на ободранные ладони. Кристоф вылез наружу и огляделся:

– Грязные бинты и одежду тоже лучше убрать.

Мари сгребла в охапку всё, что попалось ей на глаза, и сбросила в подпол. Затем они закрыли крышку и, развернув ковёр, вышли на улицу.

Через минуту в воротах показался первый всадник. Плавным движением он отстранил от лица ветку инжира, раскинувшегося над въездом, и направил коня туда, где стояли Мари с Кристофом. Его спутники последовали за ним. Выстроившись в шеренгу, все четверо приблизились к дому. Сердце Мари отчаянно стучало, она всматривалась в прибывших. Ехавший первым был худощавый мужчина лет тридцати. Отпустив поводья, он снял с головы выцветшую зелёную панаму и обтёр ею лоб. У него был нос с горбинкой, а голубые глаза и русые волосы выдавали в нём европейца, единственного из группы. Загорелое дочерна лицо говорило о том, что он провёл под палящим солнцем не один день. Одет он был в светло-синюю длинную афганскую рубашку камис, коричневую безрукавку и армейские бежевые хлопчатобумажные штаны, на ногах – кроссовки. Поймав её взгляд, мужчина улыбнулся и изобразил поклон. Мари спешно отвернулась. Второй всадник казался совсем молодым, третьему было лет сорок пять, оба смуглые, с чёрными глазами, и также облачённые в смесь местной одежды и армейского обмундирования. Последний в группе, несомненно, был афганцем. Бородатый, одетый в зеленоватый национальный костюм, с «пуштункой» на голове, он равнодушно смотрел на неё и Кристофа. У всех четверых на груди или за спиной на ремнях висели автоматы Калашникова.

Мари казалось, что прошла уже целая вечность, а всадники всё так же молча возвышались над ней и Кристофом. Наконец голубоглазый спешился и неторопливо подошёл к ним.

– Доброе утро, мадемуазель, месье, – учтиво обратился он к ним, кивнув по очереди Мари и лионцу.

Девушка опешила, услышав французскую речь с сильным русским акцентом.

– Кто в доме? – незнакомец выжидающе смотрел на них.

Мари заметила, как его рука, будто невзначай, переместилась на рукоять висевшего на груди автомата.

Кристоф молчал, сама она тоже будто онемела. Вдруг резкий крик хищной птицы донёсся до них с северной стороны, и незнакомец тихо рассмеялся.

– Да нет тут никого, – сказал он, подавшись телом к Мари и Кристофу и понизив голос, будто сообщал им какой-то секрет. – Конвой вам не оставили, нет людей.

Мари стояла как раз напротив дверного проёма. Всё ещё кривя рот в усмешке, русский дулом автомата мягко надавил на её левое плечо, сдвигая в сторону. Она никогда не видела боевое оружие так близко. От неожиданности ноги Мари обмякли, она неловко пошатнулась, и если бы Кристоф не поддержал её за локоть, то она, наверное, упала бы. Другой рукой врач резко оттолкнул дуло автомата в сторону.

– Что вы делаете?! – выпалил он. – Мы – иностранный медицинский персонал, я попрошу вас проявлять уважение.

По мелькнувшей на лице русского растерянности Мари поняла, что он не всё разобрал в лионском выговоре Кристофа.

– Доктор сказал, что мы являемся врачами из нейтральной страны и всего лишь выполняем здесь свой долг, и попросил, чтобы вы вели себя с нами подобающе, – быстро проговорила она по-русски, подняв ладони в примирительном жесте.

Затаив дыхание, она со страхом ждала ответную реакцию.

Брови над голубыми глазами удивлённо взлетели вверх.

– Вот это везение, – качая головой, перешёл на родной язык мужчина. – Или вас там так отбирали? Впрочем, это неважно. Доктор говорит дело, но скажи ему, что если он позволит себе подобное ещё раз, я прострелю ему руку. Но сдаётся мне, мы все тут замечательно поладим. Меня зовут Илья.

Снова изобразив светский поклон, русский с автоматом наготове прошёл мимо них внутрь дома, и Мари облегчённо выдохнула. Всё в порядке, кивнула она вопросительно смотревшему на неё врачу.

Тем временем остальные всадники тоже спешились, и афганец в пуштунке жестом велел Мари и Кристофу пройти в дом. Входя, Мари услышала, как оставшиеся снаружи два члена группы переговаривались между собой. Она уловила сходство с дари, языком, который преобладал здесь, на северо-востоке страны. Должно быть, это таджики, догадалась Мари.

Перешагнув порог дома, она увидела, что Илья уже расположился на широком топчане. Он сидел, привалившись спиной к побелённой стене, подогнув одну ногу под себя. Указав Мари и Кристофу на свободное место на другой стороне топчана, он сказал:

– Присаживайтесь.

Они уселись на ковёр с маками. Через минуту в дом вошли таджики. В руках они несли баулы и поклажу, снятую с коней. Сложив вещи у стены, рядом с медицинскими сумками Мари и Кристофа, таджики уселись по-турецки чуть в отдалении.