Русские в Берлине. Сражения за столицу Третьего рейха и оккупация. 1945

Erich Kuby

Die Russen in Berlin. 1945

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2018

* * *

Глава 1. Планы, планы…

В формировании послевоенной Германии участвовали многие силы, однако ее обустройство было по большей части определено на Потсдамской конференции в августе 1945 года. Оказалось, что прогнозы президента Рузвельта на этот счет были слишком оптимистичны. Более того, если бы кто-либо из «Большой тройки» (СССР, США, Великобритания) смог оценить послевоенную Европу, он был бы вынужден признать: «Это совсем не то, что я имел в виду».

Для любого серьезного исследователя должно быть очевидно, что маршал Сталин лучше других предвидел грядущие события и сделал это на удивление рано. И если советские идеи внедрялись с такой последовательностью, то это потому, что русские составили свое мнение за несколько лет до того, как Великобритания и Соединенные Штаты начали всерьез задумываться о будущем Центральной Европы. И даже тогда мысли западных союзников не шли дальше безрезультатных попыток внести поправки во всеобъемлющий проект Сталина.

В середине декабря 1941 года Антони Иден, британский министр иностранных дел, отправился в Москву, чтобы обсудить со Сталиным ведение военных действий. В то время немцы находились так близко от Москвы, что могли чуть ли не наблюдать за этими двумя деятелями в полевые бинокли. Немецкие субмарины открыли счет потопленных кораблей союзников, в Африке Роммель сметал все на своем пути; на Тихом океане всего через две недели после нападения на Пёрл-Харбор японцы уже угрожали Сингапуру и Гуаму.

Неудивительно, что Иден был настроен игнорировать все, кроме неотложных военных проблем. Но даже на этом раннем этапе Сталина больше интересовало обсуждение послевоенных западных границ Советского Союза. Он снова и снова предъявлял претензии на новую границу с Польшей, установленную 1 сентября 1939 года, и уделил относительно небольшое внимание присоединению северной части Восточной Пруссии к своим территориям.

Вполне понятно, что Уинстон Черчилль был раздражен докладом Идена о своем визите в Москву. По его мнению, тогда было не время для обсуждения подобных вещей. И он выразился на этот счет в своей, подобающей государственному деятелю, манере: «Теперь мы просто обязаны выиграть войну, пусть и ценой долгой и тяжелой борьбы. Если публично поднимать такие вопросы сейчас, то это только сплотит немцев вокруг Гитлера» (Жан Эдвард Смит, «Оборона Берлина»).

Если, пока шла война, Сталин не считал необходимым обсуждать свои планы на послевоенное устройство со своими союзниками, то это потому, что они не предпринимали ничего, что могло хоть как-то повлиять на эти планы. И если западные державы также ничего не высказали, то лишь потому, что им нечего было предложить. Цель союзников в войне была обозначена Рузвельтом на конференции в Касабланке (14–24 января 1943 г.) как «безоговорочная капитуляция». Что дало мощный аргумент немецкой пропагандистской машине, но вряд ли заменило стратегическое планирование. Весной 1943 года Иден узнал, что Соединенные Штаты намерены принять участие в оккупации Германии, однако, похоже, сами американцы не имели ни малейшего представления, где следовало дислоцировать свои войска. События должны были решить это за них. Но, пока они не обязались делать это, вопрос об оккупационных зонах попросту не поднимался.

Однако на грядущей первой встрече «Большой тройки» в Тегеране волей-неволей должен был подняться вопрос о будущем Германии. Для подготовки этой встречи 17 октября 1943 года в Москве встретились британский, американский и советский министры иностранных дел. Государственный секретарь США, Корделл Халл, предложил меморандум под звучным названием «Основные принципы, касающиеся капитуляции Германии». К сожалению, дальше общих положений в нем дело не зашло; не прозвучало ни слова о послевоенных границах Германии. В попытке достичь какого-то прогресса Иден предложил создать в Лондоне постоянную комиссию по послевоенному устройству Европы. В результате была сформирована European Advisory Commission (E.A.C) – Европейская консультативная комиссия, ЕКК. Однако, несмотря на трудности ведения переговоров с ЕКК, основные требования Сталина остались неизменными, и в конечном счете «Большая тройка» пришла к согласию по поводу раздела Германии на оккупационные зоны.

13 ноября 1943 года линкор «Айова» вышел из Хэмптон-Роудс, Виргиния, чтобы доставить президента Рузвельта в Касабланку, откуда тот направился в Тегеран. Президент взял с собой только военных советников – генералов, адмиралов и начальников штабов; никого из американцев, месяцем раньше принимавших участие в подготовительной московской конференции, на борту не оказалось. Военачальники максимально использовали представившуюся возможность; происходили оживленные дискуссии по поводу размещения американских войск после победы в войне. На исходе шестого дня Рузвельт выбрал из груды карт на столе ту, что включала в себя Венецию, Фленсбург (самый северный город Германии), Париж и Варшаву. Он прочертил линию, которая шла от острова Зильт, через датские и немецкие острова Северного моря, по южной границе Дании до реки Рейн возле Дюссельдорфа, спускалась по этой реке до Висбадена и оттуда шла на восток, – разрезая Франкфурт-на-Майне ровно на две половины, – до чешско-германской границы. Здесь линия сворачивала на север, поднималась к Лейпцигу, пересекала Берлин и заканчивалась севернее Штеттина^[1]. Круг замыкался балтийским побережьем и южными границами Дании. Такой должна была стать американская зона. Затем президент принялся определять британскую зону. Ее северная граница должна была соприкасаться с южной границей американской зоны по широте Висбадена. Отсюда ей надлежало следовать по Рейну до самого Базеля, затем свернуть на восток, к озеру Констанц (Боденское озеро, находящееся в предгорьях Альп на границе Германии, Швейцарии и Австрии), где президент намеренно следовал по швейцарскому побережью, продолжаться до Зальцбурга – прихватывая по пути изрядный кусок Тироля, – и, наконец, следовать точно по границе Германии с Чехословакией и Австрией, вплоть до американской зоны.

Со всей определенностью можно сказать, что все мысли президента были обращены к морю. Он думал о размещении миллиона своих солдат «на пару лет» в Германии, и, естественно, ему понадобились бы порты Северного моря для их снабжения. Но кто мог сказать, что станет с Францией? Поэтому не имело смысла рисковать, прокладывая линии снабжения через такую непредсказуемую страну. А русские? Они должны были получить половину Берлина, чего американцы вовсе не желали, но иначе им не стоило и рассчитывать на так далеко прочерченную Рузвельтом линию через Лейпциг и Штеттин – таких желанных для них городов, если, конечно, их не захочет прибрать к рукам Польша. В конечном итоге от этих фантазий фактически остался лишь анклав Бремерхафен. В одном, и только в одном пункте американские военачальники остались тверды: они не намеревались ставить свои войска в зависимость от французских портов.

В Тегеране Рузвельту предложили разместиться в восточном крыле советского посольства. Когда он отказался, ему сказали, что город кишит агентами нацистов и его безопасность может быть гарантирована только внутри стен посольства. Президент занял бывший гарем. Черчилль остановился неподалеку, в британском посольстве. Ради него был построен высокий деревянный забор вдоль дорожки между воротами британского и советского парков, что-то вроде загона для скота, который, в качестве дополнительной предосторожности, охранялся советскими солдатами, расставленными через каждые десять метров.

Официальный переводчик Сталина, с которым я беседовал в Москве, считал, что за столом переговоров царила вполне дружественная атмосфера. Наблюдалось значительное совпадение в послевоенных планах, – другими словами, Рузвельту пришлось оставить при себе свою карту с «Айовы». Единственное разногласие во мнениях возникло лишь тогда, когда Черчилль предложил открыть второй фронт на Балканском полуострове; его план учитывал примерно те же демаркационные линии, которые Сталин предлагал Идену еще в 1941 году.

Исходя из того факта, что соглашения по разделу Германии и Берлина на зоны в конечном счете были официально приняты в Ялте – хоть это и означало отвод нескольких армий с их последних позиций (американских, ради русских, – восточнее Эльбы, а русских, ради американцев и англичан, – в Берлине), – можно было бы предположить, что в Тегеране споры по поводу Германии основывались полностью на политических соображениях. Но это далеко не так. И Сталину, и Черчиллю было прекрасно известно, что военные успехи могли повлиять и повлияют на окончательные послевоенные соглашения. Вот почему Черчилль так упорно настаивал на открытии второго фронта на Балканском полуострове и почему Сталин не менее упрямо выступал против этого. Разумеется, Черчилль должен был быть уверен, что у маршала не испортится настроение, поэтому он не стал выкладывать все свои карты на стол, так что под конец или третьего, или четвертого заседания Рузвельт удивленно спросил у Сталина: «Вы хоть понимаете, что он имеет в виду?»

Сталин все прекрасно понимал. Он доходчиво объяснил, что если второй фронт будет открыт не во Франции, то он не может гарантировать лояльность Красной армии. Это происходило почти год спустя после Сталинграда, когда за ним стояла армия более мощная, чем когда-либо.

Как-то вечером, после обеда, Сталин объявил о своих намерениях уничтожить всех видных нацистов до единого. Черчилль заметил, что войну начали пруссаки. Сталин с ним не согласился: немцы, заявил он, так перемешались, что «сегодня все они одинаковы». Следует ликвидировать где-то от 20 000 до 30 000 человек. Черчилль возразил, что западные державы не могут допустить ничего подобного, после чего Сталин обратил его внимание на зверства, совершенные немецкими войсками в Советском Союзе. Эту проблему тоже отложили до будущих обсуждений. Однако Сталин уже составил свое мнение касательно разделительной черты между нацистами и остальными немцами, как часть своего всеобъемлющего плана относительно Германии.

Тем не менее тегеранские дебаты в основном концентрировались на более неотложных военных вопросах. То, как они подавались Черчиллем и Сталиным (Рузвельт удовлетворился ролью добродушного и дружелюбного посредника-миротворца), ясно показывает, какое значение придавалось военной силе в создании новых сфер влияния после войны. В своей книге «Триумф и трагедия» Черчилль недвусмысленно заявляет, что в Тегеране немецким вопросом пренебрегли лишь потому, что военное решение казалось еще весьма отдаленным, вследствие чего было просто невозможно принять четкое решение по разделу Германии.

Следовало создать разграничения между зонами временной оккупации и постоянной частью рейха. В том, что касается последнего, Сталин выразил мнение, что польские границы должны быть передвинуты на запад, а северная часть Восточной Пруссии отойти к Советскому Союзу. Что касается остального, то у Сталина на этот счет еще не сложилось определенного мнения, и его более поздние «всегерманские» планы так и не воплотились в жизнь.

Планы Черчилля насчет Германии отражали его стойкую антипатию к Пруссии. Пруссию следовало раздробить на мелкие части и исключить из Германского рейха. Должна быть создана Дунайская Федерация, раскинувшаяся от Рейна до Будапешта, достаточно сильная, чтобы противостоять давлению прусского охвостья. Что касается Рузвельта, то для него оказалось несколько затруднительно сформировать для себя более или менее ясную картину географического положения Германии.

Поэтому Сталин, который не воспринимал планы Черчилля слишком серьезно, не настаивал на том, кто конкретно должен быть в Берлине – по крайней мере, в 1943 году. Русские были бы там в любом случае – исходя хотя бы из географического положения.

Также Сталин не видел причин возражать против плана Эттли^[2], когда он впервые рассматривался ЕКК в начале 1944 года. План предусматривал разделение Германии на оккупационные зоны; в общем и целом его в конце концов одобрили, хотя об участии Франции тогда даже не упоминалось. (Создание французской зоны оккупации явилось признанием военного вклада в войну и победу над Германией, сделанного де Голлем. Что явилось еще одним доказательством, что на раздел Германии отчасти повлияли военные успехи во время войны, даже еще до Ялтинской конференции.) 18 февраля 1944 года русские, в лице посла Гусева, приняли план Эттли in toto – целиком и полностью. Берлин не был особо обозначен, но находился тогда прямо посреди советской зоны.

Это неожиданное соглашение Британии с Советским Союзом застало американцев врасплох. Как только план Эттли был представлен ЕКК, американцы сформировали Working Security Committee (WSC) – Комитет по безопасности, подчинявшийся Государственному департаменту США. Комитет оказался малозначительным и недоукомплектованным сотрудниками образованием, чьей основной целью на этом последнем этапе было начать работу по претворению в жизнь собственных планов Америки на послевоенное устройство. Преобладающее влияние на него оказывали представители армии, которые яростно возражали, что расположение зон оккупации Германии носит военный характер и, следовательно, вне компетенции политиков. На самом деле комитет стал не чем иным, как убогим памятником американской политике в отношении Германии. Посол США в Лондоне, Джон Уайнант, в чьи обязанности входило представлять США в ЕКК, не получал из Вашингтона никаких инструкций. И только 3 апреля Рузвельт узнал от американского дипломата Джорджа Кеннана, что Советский Союз и Британия достигли соглашения. Кеннан посоветовал президенту принять план Эттли, и в том, что касалось границ советской зоны оккупации, Рузвельт уступил. Таким образом, он неявно признал, что Берлин должен оставаться в центре этой зоны, хотя ничего не сказал о разделении самой столицы. Однако отказался принимать план относительно остальной Германии – возможно, он помнил аргументы своих начальников штабов на борту «Айовы». И продолжал настаивать, что Британии должна отойти Южная Германия.

Советский Союз не слишком заботило, какие предложения будут сделаны в конечном счете их западными союзниками. Поэтому, чтобы не затягивать с переговорами, русские официальные заявления ссылались просто на «западные зоны». В результате первый документ, подписанный в Лондоне 12 сентября 1944 года – Уайнантом со стороны США, Гусевым от СССР и Стрэнгом от Британии, – утверждал разделение на зоны и содержал в себе первое упоминание о разделе Берлина, не оговаривая, однако, как именно западные зоны (Германии) или сектора (Берлина) должны быть обозначены. В отношении Берлина документ попросту заявлял:

«…Панков, Пренцлауэр-Берг, Митте, Вайсензе, Фридрихсхайн, Лихтенберг, Трептов, Кёпеникк будут оккупированы советскими войсками.

…Райниккендорф, Веддинг, Тиргартен, Шарлоттенбург, Шпандау, Вильмерсдорф будут оккупированы____.

…Целендорф, Штеглиц, Шёнеберг, Кройцберг, Темпельхоф, Нойкёльн будут оккупированы____».

Прочерки здесь, как в оригинале. Имена, ставшие известными в послевоенной политике, упоминаются здесь впервые. После того как британцы и американцы тактично избегали темы Берлина на протяжении нескольких месяцев – с апреля по август 1944 года, – дабы не раздражать Советский Союз, последний без каких-либо возражений согласился на совместную оккупацию, хоть ранее Берлин был признан частью советской зоны оккупации и британцами, и американцами. Это, вне всяких сомнений, доказывает, что в то время не было ничего более далекого от мыслей Сталина, чем разделенная Германия. И все же военные и политические соображения сыграли свою роль в принятии такого решения: Сталин рассматривал Берлин как своего рода электростанцию, на главном рубильнике которой он держал руку.

12 сентября 1944 года Уайнант представил соглашение Рузвельту, который затем совещался с Черчиллем в Квебеке. Движущей силой этого совещания являлся, вне всяких сомнений, британский премьер, который начал беспокоиться о равновесии сил в послевоенной Европе и роли Британии в Тихоокеанском регионе после поражения Японии. В Квебеке, с подачи Рузвельта, в мировую историю вошел секретарь Казначейства США, Генри Моргентау-младший. Черчиллю был предложен план Моргентау^[3] по реконверсии немецкой промышленности (возвращению индустрии к условиям мирного времени). Поначалу Черчилль отверг план, но немного погодя согласился с ним, чтобы продолжить обсуждение остальной повестки дня.

Как бы в благодарность Черчиллю, Рузвельт, со своей стороны, согласился отдать британцам север той территории, которая позже стала Федеративной Республикой Германии, включая Рур, и разместить американские оккупационные силы в Баварии и Гессене. Еще до подписания соглашения американские начальники штабов, верные принятым на «Айове» решениям, потребовали гарантий поддержки их путей снабжения из Бремена и анклава Бремерхафен через британскую зону. (Им пришлось проявить такую же настойчивость, когда дело дошло до определения северных границ французской зоны; в результате автомагистраль Франкфурт-на-Майне – Штутгарт оказалась – и до сих пор остается – американской охраняемой зоной.)

Ввиду того факта, что американцы оказались столь предусмотрительными в своих отношениях с дружественными союзниками, можно было бы ожидать, что они попытаются получить столь же надежные гарантии свободного доступа в Берлин через советскую зону. Однако ничего подобного не случилось. Ни этот, ни другие вопросы, касавшиеся будущей советской зоны, в Квебеке не обсуждались. И Черчилль, и Рузвельт считали, что лондонские соглашения достаточно удовлетворительно и определенно трактуют данную тему.

С другой стороны, Рузвельт, под влиянием своих начальников штабов, с подозрением относился к деятельности ЕКК, особенно после неожиданного заключения соглашения между Советским Союзом и Британией. Должно быть, Пентагон внушил ему, что, возможно, его подталкивают на уступки, которые в конце войны могли бы оказаться слишком обширными и в любом случае приуменьшили бы военный вклад Америки в победу. Поэтому он без промедления положил конец деятельности ЕКК, когда приказал американской делегации во главе с послом Уайнантом прекратить участие в обсуждении послевоенной политики в рамках этой организации. Это было сделано посредством трех предписаний, датировавшихся 29 сентября, 20 октября и 25 октября 1944 года, каждое из которых было выдержано в более жестком тоне, чем предыдущее. Таким образом, ответственность за Европейский театр военных действий вернулась к армии США. Как выяснилось, последняя оказалась ничуть не лучше политиков.

Во всяком случае, 1 февраля 1945 года на Мальте встретились не американские и британские политики, а военные, чтобы подготовить последнюю конференцию «Большой тройки» военного времени, ту, что состоится месяцем позже в Ялте. К ней Сталин запасся сильным козырем, который позволил бы ему легко выиграть партию за Германию: он находился в том положении, когда мог отдать приказ советским войскам оккупировать Берлин. Однако Сталин решил не играть этим козырем.

Глава 2. До Берлина восемьдесят километров

Когда началась Ялтинская конференция, армии Сталина – вследствие их наступления между Вислой и Одером – создали такую ситуацию, что казалось, Великому Германскому рейху осталось существовать совсем не долго. Более того, все выглядело так, будто Красная армия способна нанести решающий удар и без какой бы то ни было помощи союзников.

Военные эксперты спорят до сих пор, было ли советское наступление в январе 1945 года великим военным подвигом или просто легкой победой ввиду отсутствия сопротивления. Западногерманские источники утверждают, будто русским было несложно это сделать, поскольку основные массы немецкой армии были сконцентрированы на Западе. Действительно, всю вторую половину 1944 года Гитлер относился к Восточному фронту как к пасынку, бросая все, что было у него в распоряжении, на Запад, считая, что ему удастся остановить американцев и англичан развертыванием крупных сил. Эта ложная надежда привела его к планированию Арденнского наступления.

Немецкое отступление на Западе и, особенно, на Востоке, где им пришлось оставить обширные территории между Днепром и Вислой, ведет к затуманиванию ресурсов, все еще имевшихся в распоряжении немецкого Верховного командования в 1944 году. Между весной и ноябрем того же года было заново сформировано более 50 пехотных дивизий, 10 бронетанковых бригад, 12 артиллерийских корпусов и 10 минометных бригад. В конце лета производство боевой авиации достигло нового пика.

Вдобавок ко всему немецкое командование пришло к заключению, что даже если невозможно удержать Восточный фронт целиком, то отдельные окруженные группировки войск могли вполне успешно обороняться. В результате было сформировано более сотни отдельных пехотных батальонов, состоящих в основном из людей старшего возраста и вооруженных трофейным оружием. Восточному фронту досталось около четверти этих новых войск.

Хотя этих батальонов и близко недоставало для восполнения потерь лета и осени 1944 года, тем не менее это означало приток свежих сил. В конце года сотню немецких дивизий рассредоточили вдоль огромной линии фронта между Ригой и озером Балатон, хотя следует отметить, что почти ни одна из них не была полностью укомплектована личным составом. Как правило, каждой дивизии приходилось удерживать участок фронта (примерно от 25 до 50 км). Отсутствовали наземные коммуникации между группой армий «Север», позднее переименованной в группу армий «Курляндия», и группой армий «Центр» – последняя оказалась отрезанной, когда русские вышли к Балтике севернее Мемеля^[4]. Южнее группы армий «Центр» имелись еще три группы армий: «Северная Украина», «А» и «Юг». Этим армиям противостояло 400 советских пехотных дивизий и 100 отдельных бронетанковых частей, у многих из которых также был недокомплект личного состава.

Таким, вкратце, было положение, когда Гитлер решил перехватить военную инициативу посредством наступления на Западе. Несмотря на то что Германия подвергалась постоянным бомбардировкам, только специальных составов, перевозивших солдат, оружие, снаряжение и боеприпасы, в количестве 3000 пересекло Рейн при подготовке Арденнского наступления. Сам Гитлер 10 декабря 1944 года перебрался в Цигенберг, в свою ставку «Адлерхорст» – «Орлиное гнездо», неподалеку от Бад-Наухайма. Зимой 1939 года здесь все обустроили по высшему разряду, но до сих пор не использовали. Постепенно, во время войны – и окончательно после Сталинграда, – немцы потеряли из виду своего фюрера. Они никогда не знали, где он находился; Гитлер постоянно переносил свою штаб-квартиру то в Рейхсканцелярию, то в «Бергхоф» в Баварских Альпах, то в свой особый поезд, то в «Фельзеннест» близ Бад-Мюнстерайфеля, то в «Вольфшлюхт» в Бельгии, то в «Танненберг» в Шварцвальде, то в «Вольфшанце» в Восточной Пруссии, то в «Вервольф» на Западной Украине и, наконец, в «Орлиное гнездо».

11 и 12 декабря Гитлер в два этапа собрал своих командиров дивизий и армий и, прибегнув к помощи длившихся по нескольку часов речей, постарался убедить их, что еще не все потеряно, что победы все еще возможно добиться путем массированного наступления.

В то же самое время в Седльце, за Вислой, в значительно менее комфортабельных условиях маршал Жуков обсуждал с командующими своими армиями план совершенно другого наступления. Целью советских войск был Берлин.

Начальник штаба Жукова, генерал Малинин, вкратце изложил суть предстоящей операции, точнее, ее первой стадии, а именно – охват немецких частей вокруг Варшавы и Радома и взятие польской столицы. В течение 10–12 дней войска маршала достигнут рубежа Кутно – Лодзь. Войскам 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов (группы армий) предстоит сыграть основную роль в этой операции; они были самыми боеспособными и имели в своем распоряжении наибольшее количество танков. Общая идея состояла в том, что, сломив сопротивление противника, эти две группы армий продвинутся вглубь оккупированной Германией территории и будут действовать наподобие захвата клещей. Считалось, что еще 10–12 дней потребуется для осуществления этой второй части кампании. Это означало продвижение по 10–15 км в день. Эти расчеты не соответствовали действительности – очевидно, уроки военной истории не были хорошо усвоены.

В начале своей русской кампании Наполеон взял очень быстрый темп наступления; его войска с боями продвинулись до Москвы за восемь недель. Во время отступления он покрыл то же расстояние всего за пять недель. Дивизиям Гитлера потребовалось две летних кампании, чтобы преодолеть расстояние от Днестра до Волги, а когда их разгромили, они проделали обратный путь за половину этого времени.

«Мы, командиры Красной армии, видели и чувствовали, что сила немецких войск ослабевает с самого начала 1943 года. В то же самое время наш собственный боевой дух и решительность продолжали крепнуть, и не с каждым днем, а с каждым часом. Именно поэтому мы не могли понять, почему Верховное главнокомандование установило столь медленный темп продвижения в начале 1945 года. По нашему мнению, стоило бы удвоить этот темп; мы были убеждены, что наши войска покрывали бы по 25–30 километров в день» (В. И. Чуйков. Конец Третьего рейха – Das Ende des Dritten Reiches. Еженедельник Народной армии ГДР. 1964–1968).

Получилось так, что даже эта оптимистическая оценка оказалась заниженной – советское наступление на Висле и Одере было столь же стремительным броском, как сход снежной лавины. Наступление началось по согласованию с западными союзниками, и это вопреки тому факту, что военный дневник немецкого Верховного командования утверждает, что «после начала Арденнского наступления союзники вынудили Советский Союз поддержать их собственное наступление на Западе наступлением на Востоке. Однако русские мешкали с началом широкомасштабного наступления» (Перси Е. Шрамм. Военный дневник Верховного главнокомандования вермахта – Oberkommandos der Wehrmacht – O.K.W. Т. IV. Гл. 2).

Такому утверждению нет доказательств; все это показывает лишь то, что идеология холодной войны проникла даже в немецкую военную историю. Именно Сталину принадлежала идея начать – примерно 20 января – наступление с плацдарма города у Баранув-Сандомерски на Висле. Однако, по необъяснимым причинам, американцы и англичане посчитали, что это слишком поздно, хотя еще месяцем раньше немцев в Арденнах отбросили назад, и союзники закрепились на своих позициях западнее Рейна. Очевидно, союзников ошеломила неожиданная, хоть и бессмысленная, демонстрация силы Германией, когда, по их расчетам, Гитлер был практически разбит. Несомненно, в этом была причина того, что теперь они переоценивали ударную мощь Германии – факт, который не мог не иметь столь катастрофических последствий на последнем этапе войны.

Эйзенхауэр (Дуайт Дэвид Эйзенхауэр (1890–1969) – генерал армии (1944), в 1953–1961 гг. 34-й президент США; в 1944–1945 гг. командующий экспедиционным корпусом США в Европе; кавалер советского ордена «Победа». – Пер.) и Монтгомери (Бернард Лоу Монтгомери (1887–1976), 1-й виконт Монтгомери Аламейнский – британский фельдмаршал (1944); в 1943–1945 гг. командующий 21-й группой армий союзников; с мая 1945 г. – главнокомандующий британскими оккупационными войсками в Германии. – Пер.) приготовились к дальнейшим ударам немцев, и действительно, Гитлер грезил наступлением на Маас, Саар и Эльзас. 28 декабря он произнес еще одну из своих речей, длившуюся несколько часов и призванную поднять дух командиров дивизий. В ней он заявил: «Как бы ни истощили меня заботы, как бы сильно они ни подорвали мое здоровье, это не изменит моей решимости сражаться до конца, пока чаша весов не склонится в мою сторону» (Гельмут Гайбер. Речи и воззвания Гитлера – Hitler’s Laga Besprechungen. Штутгарт, 1962. С. 750).

6 января Черчилль отправил Сталину послание следующего содержания: «Буду Вам признателен, если Вы сообщите мне, можем ли мы рассчитывать на русское генеральное наступление на фронте от Вислы или где-то в другом месте в течение января… Я считаю это чрезвычайно неотложным делом».

Чуйков также цитирует это послание в своих мемуарах, которые стоят в одном ряду с другими наиболее объективными описаниями войны, вышедшими до сих пор. Между слишком официальной «Историей Великой Отечественной войны» и многими личными воспоминаниями, в которых больше эмоций, чем фактов, лежит глубокая пропасть, пропасть, в которой воспоминания Чуйкова стоят особняком. Перед нами человек, который, с одной стороны, способен дать нам отличную общую картину, а с другой стороны, имеет смелость честно и объективно выразить свое личное мнение.

В 1945 году генерал Чуйков воевал на 1-м Белорусском фронте под командованием Жукова. Он подтверждает, что, в результате послания Черчилля, приготовления к наступлению на Висле были ускорены. «Все дивизии 8-й гвардейской армии^[5] немедленно приготовились к наступлению, работая день и ночь, практически без перерыва».

Русские начали наступление 12 января силами пяти групп армий. Сергей М., который тогда был совсем молодым командиром танка, во время нашей беседы в Москве рассказал мне: «В некоторые дни наши танки проходили по 70 км, и все равно у нас оставалось время на хороший ночной отдых. На самом деле мы двигались так быстро, что наши тыловые службы не успевали вовремя подвезти горючее. Часто нам приходилось оставлять позади несколько танков, выкачивая из них горючее, чтобы наполнить баки остальных машин».

Через 16 часов после начала советского наступления немецкая 4-я танковая армия прекратила свое существование как организованная боевая единица. За три недели оставшаяся часть Польши, значительная часть Германии восточнее Одера и, в частности, вся Восточная Пруссия^[6] оказались занятыми Красной армией. Тогдашний начальник немецкого Генерального штаба сухопутных войск Гудериан вынужден был признать: «20 января неприятель ступил на немецкую землю. Теперь нам остается только поставить на кон наши последние фишки».

Где бы советские армии ни вторглись на территорию Германии, политотделы повсюду прибивали гвоздями самодельные вывески со словами «Вы в проклятой Германии!», написанными большими буквами отработанным машинным маслом.