Колокольный звон. Повесть

«Не мир пришёл Я принести, но меч». Евангелие от Матфея, 10:34

«Слышишь звон, да не знаешь, где он». Пословица

Иллюстратор Елизавета Лютова

© Елизавета Лютова, 2018

© Елизавета Лютова, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4490-7670-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Вера не знала, откуда берётся странный колокольный звон – в самом ли деле он существует или только слышится ей одной.

Он куда-то звал, а куда – Вера не ведала. Но, когда она его слышала, он словно ей о чём-то напоминал – о чём-то таком, про что она забыла, но это невольно хранилось в её памяти.

Так когда-то хранилась в кармане её детской куртки забытая конфетка – Вера вспоминала о ней, когда изредка нащупывала её, роясь в карманах или кладя туда всякую мелочь.

Она вынимала эту конфетку, смотрела на неё и совала обратно, отвлечённо думая, что как-нибудь она её съест.

Та конфетка со временем превратилась в некий талисман, который сопровождал везде маленькую Веру, незаметно лёжа в кармане куртки.

Потом Вере уже было жаль съедать конфетку-талисман, а потом она выросла из той куртки, которую отвезли в деревню и повесили на гвоздь в сенях. В один из июньских вечеров Вера по старой привычке порылась в опустевших карманах старой куртки и нашла там ту самую конфетку.

Она развернула её, надкусила и – тут же почувствовала тошнотворно-горький, чуть солоноватый привкус. Вера выскочила на улицу и вышвырнула эту конфетку, сожалея, что вообще принялась её есть.

Не стало конфетки, как не стало полусказочного, светло-призрачного дошкольного детства, а потом Вера оказалась надолго – как будто навечно – заперта в стенах пыльных кабинетов и тускловато-серых коридоров среди большой своры чужаков.

Они назывались сверстниками, а ещё – одноклассниками.

II

Вере сразу стало в этой своре тоскливо, одиноко и скучно: ведь дома мама и бабушка объясняли ей – в школу надо ходить для того, чтобы получать знания и слушать то, что говорит учитель, а хохочущие и визгливые одноклассники, как отметила Вера, в школу ходят вовсе не ради знаний и учения.

В школу они ходили ради болтовни и возни на уроках, хихиканья над бранными фразами и грубыми шутками и для того, чтоб орать и носиться на переменах так, что молоденькие учительницы других классов нервозно встряхивали руками и жались к стенам школьных коридоров, неуверенно шелестя «Не бегать!»

Не было молчаливой, задумчивой Вере места среди этих сверстников.

Она мечтала о других – о тех, про которых она не раз читала в светло-розовой детской книжке с елейными цветными картинками.

Главной героиней той книжки была маленькая девочка Настенька, которая жила в мире своего детства, а когда мама отдала её в детский сад, и какой-то плохой мальчишка обижал и её отбирал у неё игрушки, за неё заступились другие мальчики.

А потом и она сама заступилась за какого-то мальчика, у которого тот же мальчишка отобрал велосипед и кубики.

Ну и потом этот мальчишка исправился, перестал всех обижать, попросил у всех прощения и подружился с Настенькой.

Вера часто перечитывала и перелистывала ту книжку, мысленно представляя себе Настеньку и разговаривая с ней.

Вот только из-за кукол они с воображаемой Настенькой не поладили.

Настенька любила свою куклу, которую нашла на улице, а Вера – терпеть не могла кукол, поэтому она обозвала свою вымышленную подружку «глупой дурочкой» и жирно зачеркнула её куклу на картинке в книжке.

Но всё равно Вера представляла себе сверстников такими, какими они изображались в той розово-сахарной книжке – несмотря даже на то, что в «нулевом классе», куда её отправили перед школой, дети были недружелюбными.

И никто, ни один мальчишка, и не думал за неё заступаться, когда у неё отбирали игрушки, обзывали её и отгоняли.

А справедливой Настеньки среди девочек не нашлось.

Целыми днями Вера в перерывах между занятиями сидела около окна в игровой комнате и мечтала о том, как бы оттуда сбежать.

Но район, где находилось дошкольное учреждение, был Вере незнаком – всюду высились, белея стенами, какие-то чужие дома на невысоких холмах, и путалась между ними асфальтовая сетка неизведанных улиц.

Вера уже один раз убегала из детского сада.

Это было зимним весёлым кристально-солнечным днём, когда она на прогулке отстала от остальных детей и воспитательницы – хмурой, чёрствой, сухопарой тётки, выскочила за ворота и кинулась домой, радуясь и одновременно опасаясь, как бы её не заметили.

Но её не заметили.

Она благополучно добежала до дома, – он окнами выходил прямо на детский сад, – нашла свой подъезд, поднялась по ступенькам и застучала в дверь.

«А мне в детском саду не нравится!» – бойко заявила она, когда удивлённые мама и бабушка открыли ей.

Каждый раз, когда бабушка упрямо тащила Веру в сад, она оглушала всю улицу злыми, подвывающими криками – так она вела себя и когда бабушка отводила её в дошкольное учреждение.

После того зимнего побега её забрали из детского сада.

Сидя у окна или за партой в «нулевом классе», она думала, что если и теперь ей удалось бы сбежать, то её вовсе сюда не повели бы, а навсегда оставили бы дома.

Но Вера с огорчением понимала, что в незнакомом районе нельзя убегать даже на прогулке – ведь тогда она потеряется в неизвестных улицах, а дома так и не найдёт.

Оставалось только ждать до вечера бабушку, ходить гулять в парк вместе с отвратительными, галдящими чужаками и – в сторонке от них лепить песочные горки, собирать листья, калякать палочкой по земле или рисовать мелками на асфальте.

Но потом подходила одна дурная девчонка с чёрными, как будто каменными глазами, и начинала дразнить Веру, топтать горки, и, что особенно было обидно – подошвами башмаков затирать меловые рисунки.

Вера не хотела связываться с этой девчонкой, потому что воспитательница, наблюдавшая за всеми, не разрешала драться.

А Вера знала – ничего, кроме хорошей драки с той девчонкой, не спасёт её.

Вера не раз осторожно и робко пробовала спросить что-то вроде «Зачем же ты это делаешь?» – так спрашивала у плохого мальчишки Настенька, – но угольно-каменные глаза отвечали: «Потому что мне так хочется», и – по-прежнему оставались бездумными.

В дошкольном учреждении Вера не увидела тех сверстников из книжки о Настеньке.

III

Одноклассники в школе ещё больше разочаровали Веру – она каждый день видела, что отнюдь не открытость, простота и мягкость, присущие книжной Настеньке и её сверстникам, властвуют здесь.

Тому, что устанавливалось между одноклассниками, Вера поначалу не могла дать названия, но она понимала, что это нечто плохое.

Это была какая-то особенная негласная дружба, основанная на совместных глупых выходках вроде шварканья о стену столовских апельсинов – ими на большой обедней перемене была усыпана вся школа, презрении к учёбе и – ещё чём-то таком, чего одноклассники сами не знали, скорее они чуяли это друг в друге.

А Вера, глядя на них со стороны, думала, что они не такие, как ей хотелось бы, потому, что они никогда не слушали родителей.

Она была уверена в том, что их родители непременно объясняли им, как надо и как не надо себя вести, что нельзя некрасиво выражаться, грубить учителям и друг другу, драться на переменах, бросать на улице фантики и швыряться едой.

«Мы в войну голодали, – объясняла бабушка, когда пятилетняя Вера после долгих уговоров, споров и препираний из-за того, что она не хочет есть, схватила, наконец, тарелку с овсянкой на молоке, подбежала к окну и собралась всё вытряхнуть, – даже чёрного хлеба не было, а у тебя всё есть… Мне бы в войну такое дали – я бы счастлива была. А ты вот так вот. Поставь на место. Не хочешь – не ешь, но не надо так вот с едой обращаться. А то довыбрасываешься, что и вовсе еды у тебя не будет: боженька вот увидит и отнимет».

В тот день бабушка обиделась на Веру так, что вплоть до самого ужина не заставляла её есть.

А мама рассказывала, как её бабушка – Верина прабабушка, в военное время, когда еду по карточкам задерживали, сменяла на хороший обед золотые часы, а после войны, когда тоже были перебои с продовольствием, поменяла наградной серебряный портсигар, который её сын – Верин дедушка, получил в хоккейной команде Северного флота, на полбуханки чёрного хлеба.

Поэтому к еде в Вериной семье относились бережно – всё, что не доедалось, скармливалось уличным кошкам, собакам, птицам, и сухими хлебными огрызками кормили в парке уток, но никогда ничего не выбрасывали в мусорное ведро.

«Они что – не боятся, что боженька всё у них отберёт? – думала Вера, с сожалением глядя на растоптанные сырки, брошенные надкусанные бутерброды и раздавленные апельсины. – И про войну, когда голод был, не знают, что ли?»

«Нельзя сорить на улице, это некультурно. Выбрасывай в урну, – говорили мама и бабушка, – а те, кто на улицах всё бросают, они грязнят, а должно быть чисто».

И Вера ничего не выкидывала на улицах.

Если урны поблизости не оказывалось, она рассовывала фантики, палочки от мороженого, огрызки и ненужные бумажки по карманам, набивая их до отказа, лишь бы нигде не мусорить.

Одноклассники Веры поступали напротив – они не заполняли карманы мусором: они швыряли его в школе и на улицах, но зато с какой-то тошнотворной аккуратностью относились к внешнему виду и одежде – один из них даже совсем по-девичьи плакал и хныкал, когда случайно чиркнул ручкой по рукаву очередного нового свитера.

«Нет, они какие-то не те, – постоянно думала Вера, – они плохие, я не хочу с ними быть…»

IV

Над Верой одноклассники насмехались, считая её страшной идиоткой, а иные даже пытались с ней драться.

Не в пример Настеньке из детской книжки, Вера – ещё очень слабо, простодушно и неумело, отвечала грубостью на грубость, пробуя хоть как-то защититься.

Книжная Настенька не вступала в драки, она прекращала конфликты и всегда пыталась склонить своих сверстников к доброте и разъяснить, что хорошо, а что нет. И они к ней прислушивались.

Но Вера видела и понимала – среди её сверстников такое невозможно: они бы в два счёта обидели эту Настеньку, зашвыряли её бумажками и огрызками, исчиркали её тетради нехорошими словами и в мужской туалет забросили бы её портфель.

Вера никогда, в отличие от Настеньки, не вела с одноклассниками никаких нравоучительных бесед.

Она знала одно: от них надо бы держаться подальше, потому что, во-первых, они неизвестно почему очень злы, а во-вторых – с ними неинтересно, они только хихикают над глупыми шутками, журнальными комиксами и постоянно обсуждают в дурных подробностях акт размножения.

Верины одноклассники называли этот акт «любовью», поэтому они надсмехались над самим понятием «любовь» и над теми немногими сверстниками, которые об этом акте в силу нежного возраста ещё пока не знали.

Они, конечно, думали, что Вера в первую очередь не знает, но она знала, следя в деревне за бабочками, быками и коровами, курами и петухами, а когда она, гуляя с мамой в парке, увидела двух соединённых стрекоз, она спросила, что это они такое делают.

«Размножаются, – ответила мама. – Так у них яйца получаются. Потом они яйца отложат, потом личинки из них выйдут, а потом личинки вырастут, и будут новые взрослые стрекозы…»

А деревенские дети, с которыми Вера проводила лето, охотно и примитивно объяснили ей секреты процесса, от которого появляются на свет не только стрекозы, но и собаки, кошки, птицы, коровы и люди, а потом добавили: «Только ты никому, особенно взрослым, не рассказывай то, что мы тебе тут говорили».

Вера, обо всём узнав, помалкивала, а одноклассники, которые всё время обсуждали одно и то же, неизменно смеясь, вызывали недоумение, отвращение и скуку – никаких интересных разговоров не было в их кругу.

Вере хотелось поболтать с кем-нибудь о бабочках, о прочитанных сказках, о ласточкиных птенцах, которых они с деревенскими детьми пытались достать и потрогать, о том, как они тёплыми ночами выходили на деревенскую улицу и, глядя на звёзды, рассказывали друг другу анекдоты и всякие истории из жизни, что-то приукрашивая и придумывая.

V

Единственными интересными собеседниками для Веры были учителя – она любила поговорить с ними на переменах и после уроков, когда одноклассники с визгом и хохотом хватали портфели и неслись, топая, прочь из кабинета.

С учителями можно было поговорить о животных и книжках; ещё Вера часто заглядывала в школьную библиотеку и беседовала с обычно ворчливой, хмурой и неулыбчивой библиотекаршей – но с Верой она разговаривала с удовольствием, с лёгкой улыбкой и дружелюбием на сухом и строгом лице.

Так же дружелюбно и по-доброму беседовали с Верой и другие учителя, хоть и училась Вера довольно плохо и неохотно – часто засыпала на уроках, и многие предметы, особенно технические, ей казались скучными и бездушными.

На математике и информатике она смотрела в окно, а потом получала «двойки», хотя дома бабушка, то ругаясь, то уговаривая, целыми часами заставляла её учить таблицу умножения, решать какие-то бессмысленные примеры и задачи, писать циферки и значки в тетрадных клетках.

Вера делала вид, что вникает во всё это, но на самом деле она думала о том, что ещё не выучено стихотворение, заданное на дом, что будет дальше с оленёнком из длинной повести-сказки, которую она только начала читать, и когда уже бабушка отвяжется со своими тоскливыми учебниками и тетрадками.

– Ну как, ты поняла? – спрашивала, наконец, бабушка.

– Да, – без интонации отвечала Вера.

– Два! – в рифму восклицала бабушка, слыша в голосе Веры толстую ноту безразличия. – Ничего ты не поняла! Отвечай – сколько будет три на девять?

– Вот ты сама и отвечай, – говорила Вера, рассматривая потолок.

– «Сама»! Сама я уже давно отучилась и школу с отличием закончила, и институт, а ты… эх ты, даже азы – да это же азы – выучить не можешь! – вскипала бабушка, понимая, что её многочасовые старания пропали. – Мне в твои годы было бы ой как стыдно! А ты сидишь как пень с глазами и хоть бы что. И на уроках слушать учителя надо, а не в облаках витать…

Похожие сцены происходили и с мамой – только мама не наблюдала внимательно, чем в своей комнате занята Вера, склоняясь над столом с учебниками и тетрадками по математике.

А Вера, положив на колени книжку, читала, или рисовала, спрятав под учебник альбом и карандаши, а когда дело доходило до проверки домашней работы, Вера с напускным простодушием вздыхала и говорила, что она ничего не поняла.

– Как это так – два часа сидела – и не поняла ничего? – удивлялась мама.

Кончалось всё руганью, слезами, криками, скандалами и с горем пополам выполненными домашними заданиями, которые учителя крест-накрест перечёркивали, ставили «двойки», требовали в школу родителей, а Вера всё равно не понимала ни математику, ни остальные точные науки.

Вера начала быстро уставать в школе – от череды скучных предметов, к которым, ещё к тому же, примешивалась вражда с одноклассниками, чуявшими, что в Вере нет того необъяснимого, что есть в них самих.

Это было какое-то особенное родство – словно все они, сами того не ведая, приходятся друг другу братьями.

Только не кровь связывала их, а что-то ещё – то, что побуждало их галдеть на уроках, драться и вопить на переменах, давить сырки и апельсины на лестницах, швырять мусор под парты, смеяться и зло подшучивать над Верой.

Когда они были вместе, ими словно управлял незримый кукловод, и им ничего не оставалось, как подчиняться ему, – ни замечания, уговоры и крики учителей, ни вызовы родителей в школу, ни строгие красные записи в дневниках о плохом поведении, ни отправления в кабинет директора не останавливали их.

Невидимый кукловод, связав их ниточки вместе, в одну единую петлю, дёргал за неё – и они исполняли его волю, что бы он им ни приказывал.

И ни директор, ни учителя, ни родители не могли оборвать, обрезать эти невидимые нити и разорвать прочную петлю, которой были связаны все они – кроме Веры.

VI

По какому-то неведомому замыслу к ней кукловод не привязал нитей и не присоединил её к единой петле, так освободив её от своей власти.

Одноклассники будто бы чуяли то, что нитей кукловода у Веры нет.

Вера не желала присоединяться к общей петле кукловода – его незримое, но очень сильное покровительство, под которым находились одноклассники, настораживало и отвращало её.

Бездумный, ошалелый кукловод, словно в какой-то агонии дёргающий их за петлю, носил очень короткое имя – «мы», а Вера привыкла жить и действовать под покровительством иного властителя, которого звали «я», и имя кукловода для неё всегда звучало иначе – «они».

Школьные устои словно вторили кукловоду, и везде в школе – на стендах, праздничных плакатах, объявлениях, речи учителей, репликах одноклассников, – пестрело имя кукловода: «Мы пойдём на экскурсию…», «Мы отметим выходные…», «Мы начинаем новую тему…», «Мы придём на линейку первого сентября…». Вера всё это слышала и читала иначе – «они пойдут на экскурсию, они начинают новую тему».

Имя кукловода трансформировалось, и тогда писалось и звучало как «наш»: «наши учителя, наша школа, наши успехи», а Вера слышала и читала – «их», как велел ей её незримый покровитель – противник кукловода во всём.

Даже на общих классных фотографиях Вера никогда не улыбалась и стояла ото всех в сторонке, сбегала с чаепитий, уборок, экскурсий и субботников, лишь бы не чувствовать себя под игом мерзкого невидимки-кукловода по имени «мы».

Временами одноклассники встречались Вере поодиночке, вдвоём, втроём – на дополнительных занятиях, во время тех больших перемен, когда все разбредались: кому-то делали в медицинском кабинете прививки, кто-то гонял украденный из спортзала мяч, кто-то обедал в столовой, кто-то просто сидел в классном кабинете – когда невидимый кукловод ненадолго оставлял их, ослаблял петлю.

В ослабленной петле они – его куклы, его игрушки и члены шалого, агонического братства, были просто серыми, тусклыми человекоподобными фигурами, которые не орали, не визжали, не дрались, не швырялись апельсинами и не трогали Веру.

Но стоило только им собраться в компанию из десяти и больше членов негласного братства – как кукловод по имени «мы» тут же дёргал за нити каждую куклу и общую петлю, и словно после антракта начиналось очередное, неизвестно какое по счёту, действие в какофонической, бессмысленной, шумной постановке.

В ней невольно приходилось участвовать и Вере – ведь гадких кукол невидимого кукловода было множество.

И не представлялось возможным оторвать им головы, руки и ноги и отшвырнуть их – так она поступала в годы дошкольного детства с искусственными куклами.

А эти куклы, которые учились – или делали вид, что учились, – с Верой в одном классе, считались людьми и выглядели почти как люди, поэтому с ними приходилось куда труднее.

Но Вера мало-помалу училась бороться и против этих – больших, подвижных и разнообразных кукол.

Среди них была одна маленькая фигурка – писклявого, уродливого, щуплого карлика – Вера часто представляла, как бы ему доставалось от прочих одноклассников, если бы на нём, как и на ней, не было незримых нитей кукловода по имени «мы».

Но он был прочно привязан к общей петле, поэтому его без оговорок принимали в негласное братство, и он комично дополнял карикатурную, орущую труппу «кукольного театра» одноклассников.