Екатерина I: от прачки до самодержицы

© Элина Сабитова, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Январь 1725 года

Во дворце было очень шумно. Все суетились и бегали возле спальни государя.

Он скоро умрёт. Это было ясно всем.

Простившись с ним в числе первых, я отправился в свой рабочий кабинет. Из потайного места я достал заветную бумагу. Это было завещание от имени царя. Я составил его несколько лет назад. Пришло время им воспользоваться. Я знал, что сам государь не успел распорядиться о наследнике, поэтому моя бумага придётся весьма кстати на смертном одре.

Ещё до того как к нему впустили жену, я подсунул ему под руку бумагу. Оставалось лишь подписать её.

Он даже не стал интересоваться тем, чьё имя содержит завещание. Он доверял мне всегда, и сейчас легко подписал документ.

В соседнем кабинете сенаторы уже спорили о том, кому перейдёт трон, даже не дождавшись кончины государя.

– Не рано ли вы царя похоронили, господа? – обратился я.

– Отечество ждать не может! Наследник не был объявлен. Как бы смута не началась, – ответил граф Толстой¹.

– Не будет смуты, – спокойно сказал я. – Есть завещание.

Обсуждения вмиг прекратились. Всё внимание устремилось на меня. Сенаторы ждали подтверждения. Тут я раскрыл перед ними свёрток, на нижнем углу которого величалась подпись царя и печать.

По комнате прошлось негодование. Мужчины переглянулись, а после единогласно признали подлинность бумаги.

Они готовы присягнуть новому монарху!

И я готов!

Я ждал этого слишком долго…

I
Александр Меншиков

Август 1702 года

После долгой разлуки с самым близким человеком мне, наконец, посчастливилось с ним увидеться. Речь идет о Петре Алексеевиче Романове, молодом российском царе, а по совместительству моем лучшем друге.

Я прибыл с поля военных действий сегодня утром и первым делом решил повидаться с ним. Пётр сейчас находится в весьма неприятном положении. Чувствую, я нужен ему здесь, однако, в силу сложившихся обстоятельств, не могу постоянно находиться в Москве. Две недели назад наша армия удачно провела кампанию у крепости Ниеншанц², так что мне теперь полагается небольшой отпуск. Это всего на пару дней, но, пожалуй, этого хватит, чтобы хоть как-то развеять настроение друга. С Петром мы неразлучны с четырнадцати лет, с тех пор, как я поступил к нему денщиком на службу. Вместе мы создавали потешные войска в Преображенском³, вместе принимали все политические решения. Когда вырос, я сделался сержантом, позже поручиком бомбардирской роты, затем выучился на корабельного подмастерья.

Как мы здорово проводили время во время Азовских походов, как прошли всю Западную Европу рука об руку! Начав северную войну против Карла XII⁴, Пётр назначил меня командующим пехотой и кавалерией. Поэтому последние два года мы с ним практически не виделись. Нас разбросало по разным территориям сражений. Хотя уже скоро состоится наша общая морская битва, что не может не радовать.

Когда я показался в его рабочем кабинете, Пётр по обыкновению сидел за рабочим столом, погружённый в свои мысли и потягивал трубку. Вся комната была окутана густым дымом ароматного мятного табака. Я даже не сразу смог разглядеть друга в толще смога. Кажется, один только государь в этом дворце абсолютно равнодушен ко всему происходящему, только его комната находится в каком-то странном умиротворённом состоянии. Снаружи весь дворецкий люд не на шутку суетился. Жизнь там шла полным ходом. Повара готовили, постельничьи прибирались в покоях здешних обитателей, прочая прислуга делала своё дело, а личный секретарь государя был с утра на нервах из-за большого объёма посланий, которые командующие слали Петру Алексеевичу из разных боевых точек.

Причина полного бесстрастия Петра кроется в череде бесконечных огорчений на протяжении вот уже нескольких лет. Сначала сестра по отцовской крови София Алексеевна⁵ попыталась совершить братоубийство и устроила бунт. С этим он, конечно, ещё мог смириться, Пётр с детства был готов к тому, что эта любительница контролировать всех и вся решит взять власть над страной в свои руки. Позже выяснилось, что супруга государя, Евдокия, предала его, решившись на сговор с Софьей с целью посадить на трон своего сына. Евдокию Пётр приговорил к монашескому постригу. Дело вёл сам царь, как это и было принято в монарших семьях, когда членов своей династии за преступления судил не кто иной, как сам монарх. Петра предательство жены, хоть и не любимой, повергло в глубочайшее уныние. Всё же супругов очень многое связывало. Их венчание состоялось в 1689 году в церкви Преображенского дворца Москвы, царю тогда было всего шестнадцать лет, невеста была на четыре года старше своего жениха. Брак был заключен не по любви. О том, что он фиктивный не знал разве что самый низший член московского общества. Так было необходимо царице Наталье Кирилловне⁶. Она не могла допустить, чтобы трон занял женатый и ожидающий появления на свет сына Иван Алексеевич, сводный брат Петра. К счастью светлый ум и прозорливость царицы Натальи не дали Ивану стать государем российского государства. Пётр должен был бы казнить жену после такого предательства, но рука его не поднялась поставить подпись под этим приговором и, он заменил казнь на насильственный постриг. Он так же позаботился о её удобстве в монастыре, к приходу бывшей царицы в Суздальско-Покровском монастыре были готовы приличные покои, схожие с её хоромами во дворце. Евдокия с тех пор изо дня в день возносит молитвы о здоровье и долголетие мужа. Никто из тех¸ кто знал ее преданный и кроткий характер, не мог ожидать, что она воспользуется слабостью мужа и перейдёт на вражескую сторону. Всех остальных врагов Пётр казнил, Софью так же как и жену заставил уйти в монастырь и ежедневно лицезреть за окном подвешенные на верёвке тела её сподвижников.

– Что ж, ты, Пётр Алексеевич, себя не щадишь. Как ни гляну на тебя, ты всё ходишь с потухшим взглядом. Неужто ничего тебе больше не интересно? Куда делась та страсть, которая двигала тобой в твоих безумных поступках? – начал я после недолгих приветственных объятий.

– Не знаю, что тебе отвечать, Данилыч. Нет у меня никакого желания что-то делать, понимаешь. Ничто не радует.

– Пойдём ка мы с тобой сегодня вечером покуражим⁷ как в старые добрые времена. Давно мы в Немецкой слободе не были. Пива попьём, с немками развле…

– Да не хочу я ничего. Хоть ты меня не трогай, – прервал меня государь.

– Эх, не узнаю я тебя, Пётр Алексеич. Отвлёкся бы чем-нибудь. Как твоя девица из Кукуя⁸ поживает? Не надоела ещё?

– С Анной⁹ я давно не виделся, уж соскучился совсем. Колесит где-то. Оставила меня тут одного, сама уехала.

– Ну что ж, хоть кому-то хорошо в тяжёлое время, – решил подбодрить я.

Царь немного повеселел после нашего разговора. Очень уж любит он путешествия. И зная это, я специально старался заговорить о дальних странах.

– Вот закончится война, и мы с тобой снова отправимся куда-нибудь. На этот раз предлагаю взять курс на восток, – не унимался я.

– Какой же ты простой, Алексашка, – смеялся Пётр. – За это тебя и люблю. Ты – мечтатель.

– Как и ты, Пётр Алексеич. Раньше ведь вместе мечтали, отчего-то ты сейчас перестал.

– Сейчас всё поменялось. Мы уже не те беззаботные мальчишки.

– Не знаю, как ты, государь, а я себя ещё мальчишкой ощущаю. И ты себя раньше времени стариком не заделывай.

– Я рад, что ты приехал. Никто ещё не научился мою хворь получше тебя лечить, – голос государя стал мягче.

Наш диалог прервал громкий стук в дверь.

– Кто там? – спросил Пётр.

– Милостивый государь, вам послание, – заявил дворцовый секретарь.

– От кого?

– Не указано, государь.

– Ну что ж, давай, прочтём, – сказал Пётр Алексеевич, лениво потягиваясь за свёртком бумаги, и добавил. – Можешь идти.

Послание было бегло написано неизвестной рукой, однако его содержание заставило царя перемениться в настроении.

«Вашему Высокопревосходительству, государю всея Руси, Петру Алексеевичу Романову,

Сообщаю из Шлиссельбурга¹⁰, что в самый разгар пирований по поводу спуска на воду новой яхты, опьяневший до безумия саксонский наш друг, посланник Кенигсек, случайным образом оказался на Неве¹¹ и утонул. Помочь ему не смогли. При извлечении его из воды были найдены письма от Анны Ивановны Монс, содержащие весьма пикантные подробности её и Кенигсека любовных утех, и вышеназванной дамы медальон с портретом. Письма от 1698 года.

Я, Ваш преданный слуга, посчитал необходимым дать Вам, всемилостивейший наш государь, знать об этом неприятном инциденте.

13 Июля 1702 года».

Пётр в ярости трижды стукнул по столу кулаком так, что от мраморной поверхности откололся кусок материала и, оказавшись под ногами государя, тут же превратился в крошку. Лицо Петра Алексеевича приобрело винный цвет, глаза наполнились тяжёлыми слезами, зубы заскрипели от злости. Через секунду царя начало трясти. Горячий пот катился по сморщенному лбу. Перепуганный слуга, стоящий у дверей государя, увидев его пугающее состояние, тут же стал звать на помощь. Прибежавшие на крик обитатели дворца поначалу не решались подойти к царю, чьё лицо непроизвольно билось в конвульсии. Подобные состояния у Петра время от времени случались и вызывали у всех придворных нешуточную панику, потому что никто не имел понятия, как с ним справляться. Болезнь преследовала Петра ещё с детства, впервые с ним произошли эти припадки во время стрелецкого бунта, когда совсем ещё маленький царевич испытал сильнейшее потрясение. Такие припадки случались нередко, поэтому царя старались не беспокоить и не злить без серьёзного повода.

Государь пришёл в себя только через два часа. После этого лекарь дал ему успокоительные травы, и Пётр с трудом смог погрузиться в царство Морфея¹².

Анонимное послание, признаться честно, меня порадовало. Я всегда испытывал отвращение к пассии царя.

Анну Монс, несомненно, можно назвать первой красавицей на Руси. Прекрасно сложена, молода, энергична – в ней идеально сочетаются те черты, которые привлекают мужчин в женщинах. Но внутри этой дамы помимо прекрасного есть ещё и много ядовитого. Жаль, государь, ослеплённый ложной любовью, не замечает плохого в своей любовнице. С ней Пётр вместе уже много лет. Я частенько намекал царю избавить себя от этой непрочной связи, но он меня не слушал. Теперь-то он точно не станет иметь с ней никаких дел. Одно плохо – его меланхолия ещё более усилится теперь, когда его предала «любовь всей его жизни», как он сам ее называет.

Я изначально знал, что Анна не любит Петра, ее заботило только его монаршее происхождение и деньги, которыми он её обеспечивал. Их отношения начались, когда мы с Петром стали появляться в Немецкой слободе лет десять назад. Пётр влюбился в красавицу с первого взгляда. Мне нередко приходилось слышать от жителей слободы о безнравственных поступках этой особы.

Любовь – самое обманчивое чувство, не понятно, счастлив ты вследствие нее или без нее был бы счастливее вдвойне. Поэтому я никогда не влюбляюсь.

Женщины коварны, они с легкостью берут власть над мужчиной, стоит им только понять, что он потерял голову от любви к ней.

Я подчиняюсь только себе.

Ни одна женщина никогда не станет управлять мной.

Я этого не допущу.

Пока государь спал, я перебирал в голове всех знакомых дам, которые могли бы составить с ним хорошую пару. Нужна молоденькая, не испорченная, нежная, не заинтересованная в политике, чтоб не желала лезть в государственные дела. Да, задача не из легких. Среди моих знакомых едва ли найдётся хотя бы одна представительница женского пола, обладающая таким набором характеристик.

Утром меня разбудил государь. Кинув взгляд на часы, я увидел, что маленькая стрелка подходила к шести. Спальню искусственно освещал сам царь, держа в руке массивный подсвечник с пятью ярко-горящими свечами. Мои глаза сильно морщились с непривычки, глядя на блеск огня.

– А ну вставай, Сашка! – грозно сказал Пётр.

Я от испугу вскочил и стал стремительно натягивать на себя штаны. «Неужели боевая тревога. Шведы не могли так быстро подойти к Москве», – думал я.

Тут государь громко захохотал.

– Да не бойся ты, одевайся, не спеша.

– Что случилось, Ваше Сиятельство? – поинтересовался я.

– Хочу показать одно место. Тебе понравится, – спокойным тоном говорил царь.

Это было даже странно. Я ожидал, что ближайшее время он будет пребывать в плохом настроении, никого не захочет видеть. А тут даже улыбается.

Может забыл про донесение?

Что ж, тем лучше.

Не буду ему напоминать. Не хватало ещё под его горячую руку попадать. Тогда точно не поздоровится. Государь, он хоть и доброй души человек, но, если разозлить, то мало не покажется.

Забыл, так забыл. Видать травы так действуют.

Позавтракав мы куда-то отправились. У выхода из дворца нас поджидали два запряжённых коня. Государь немедля взобрался на своего рыжего любимца, я последовал за ним, мой конь был чёрный, но такой же красавец. Мы лихо поскакали в неизвестном направлении.

Через полчаса оказались на набережной напротив величественной галеры. Три огромных паруса раздувал ветер, самой высокой точкой корабля был российский флаг. Я не мог не восхититься столь великолепным сооружением.

Особенно эффектно галера выглядела на фоне восхода солнца за горизонтом.

– Ну что, нравится? – весело поинтересовался государь. – По глазам вижу, что нравится. Заблестели.

– Нравится, очень нравится, – восторгался я.

– Ну, давай, проходи, сейчас поплывем, – сказал царь и поднялся на палубу.

– Это наша галера? Не уж – то сами построили?

– Наша, родненькая. Скоро таких ещё несколько штук построим. Эта первая.

– Ого, Пётр Алексеич. Возрождаешь Россию. Правильно. Пора поднимать. Скоро будем не хуже Европы.

– Дай Бог, Данилыч, дай Бог. Флот я уже начал создавать. Но это ещё не всё. Местечко я тут хорошее приглядел. В общем, начинаем строительство города. Будет у нас новая столица.

– Столица? Чем тебя Москва не устраивает?

– Понимаешь, глядя на Москву иностранцы никогда не увидят Европу. Слишком она… какая-то… не знаю… славянская что ли. Вот поэтому мне и пришла идея построить новый город. Такому не будет равных больше нигде, вот увидишь. Будет он стоять на реке, прямо как Голландия. Помнишь, как мы передвигались на гондолах по ее каналам?

– Такое не забудешь. Эх, дивное было время. А город-то когда покажешь?

– В скором времени. Там уже работы идут. Вот крепость заложим и станем туда часто ездить, пока совсем не переедем. А пока там болото одно.

– Пётр Алексеич, ты меня, конечно, извини, но нельзя же вот так просто строить город на болотистой местности, – я был в смятении.

В последнее время всё чаще не понимаю своего друга.

– Меншиков, я то думал, ты меня поддержишь. Мы с тобой когда-нибудь совершали хоть что-то разумное? Нет. А мы с тобой хоть раз ошибались? Снова нет. И в этот раз всё будет хорошо. И не спорь со мной больше. Либо радуйся вместе со мной, либо помалкивай.

– Сам знаешь, государь. Не смею тебе перечить. Как всегда помогу, чем смогу. В общем – то идея неплохая, только вот времени много потребуется. И средств.

– Средства найдём – налоги повышать будем. А время… времени у нас полно.

II
Марта Скавронская

Август 1702 года

Сегодня моя свадьба.

Не могу поверить.

Всё так быстро случилось. Я не была к этому готова.

Мы с женихом даже толком не знакомы. Да, что там толком не знакомы, мы с ним вообще не знакомы. Виделись всего три раза, да и то, потому что живём по соседству.

Вообразить только, отныне мне придётся жить в чужом доме, у абсолютно не знакомых мне людей. Хотя, полагаю, моя жизнь в другом доме не сильно изменится от той жизни, что у меня была до сих пор. Но всё же, мне не по себе.

Скорее всего, мы с мужем будем жить в каком-нибудь затхлом маленьком домике вместе с его родителями, через год-полтора у нас появится ребёнок, потом второй, потом, может быть, третий. Роды заберут мою красоту, кожа покроется морщинками, грудь обвиснет, появятся складки возле губ и всё. Так и закончу свою скучную жизнь. Ох, не так я себе представляла свою жизнь, ох не так. Но выбора нет. Худшая участь для девушки – родиться в крестьянской семье. Мой случай ещё печальнее – я крестьянская сирота. Чума, пришедшая в Мариенбург¹³, когда мне было всего несколько месяцев от роду, унесла с собой обоих родителей. У меня ничего от них не осталось. Все вещи умерших от чёрной смерти сжигали. Мой дядя должен был забрать меня в свой дом, но ему была не нужна обуза в виде младенца, и тогда он отдал меня на попечение лютеранскому пастору Эрнсу Глюку. Я живу в доме пастора столько, сколько себя помню. Стать для меня отцом пастор никогда не пытался, он не подпускал к себе близко сирот. Мы тоже не пытались с ним сблизиться.

Глюк часто поднимал на меня руку в детстве за непослушание: я была безобразным ребёнком.

В целом, как человек Глюк хорош и очень умен. Помимо родного латышского языка, он говорит ещё на русском. Это пошло на пользу и мне. Воспитываясь в доме, где смешаны два языка, я научилась говорить на обоих. Правда, писать Глюк сирот не учил. Он обучал грамоте только детей обеспеченных господ, которые имели возможность платить ему за услугу.

Жена пастора подкидышей совсем не любила. Мы пригождались ей только в качестве прислуги. Своих детей она не заставляла трудиться, а нам приходилось работать по дому сполна.

Сирот в этом доме всегда было много. Каждый год к пастору приводили очередных, оставшихся без родителей, детей. Среди них были и очень маленькие, такие, как я, когда впервые здесь оказалась, и взрослые юноши и девушки.

Я не могу считать Глюков чужими людьми, волей-неволей я к ним привыкла, прожив в их доме семнадцать лет. Здесь меня многому научили. Сомневаюсь, что мои родители смогли бы дать мне столько же, они были крайне бедны. Не могу сказать, что скучаю по ним, ведь я их даже не знала. Так странно не любить никого. Но мне не к кому испытывать подобное чувство, не знаю даже, смогу ли когда-нибудь ощутить его. Говорят, любовь окрыляет, придает жизни смысл. Я слышала это от девушек-сирот, которых уже выдали замуж. Возможно, и я смогу полюбить своего жениха.

Я виделась со своим женихом всего три раза. Его зовут Иоганн Крузе. Он швед, но уже давно перебрался в Мариенбург.

Свадебное гуляние скоро начнётся. На мне тонкое белое платье, верх из нежного хлопка, а низ из грубого льна. Оно не мое. Мне его одолжила жена пастора. Она сама в нем выходила замуж когда-то очень давно. До меня его надевали ещё две девушки, жившие с нами. Оно достаточно простое, лишь на линии груди есть тонкая атласная лента.

Меня всё не покидает ощущение, что совершаю большую ошибку, выходя замуж. Мое сердце как будто кричит мне: «Остановись, ты будешь несчастна с этим человеком!», но что я могу? Разве кого-то в доме интересует мое мнение. И дело тут даже не в том, что я не могу отказаться от брака, а в том, что, отказавшись, я не смогу без зазрения совести смотреть в глаза пастора, которому я изрядно надоела, к тому же он приложил немало сил на то, чтобы найти мне мужа. Я самая старшая из его воспитанниц. Все остальные сами легко находили себе женихов, едва им исполнялось четырнадцать, и тут же бежали под венец. Мне же пошел восемнадцатый год, а своим суженым даже представить некого. Пастор Глюк, конечно, выказывал недовольство этим обстоятельством, однако, ничего не предпринимал. Скорее всего, я так и прожила бы в его доме всю жизнь, будучи не сватанной, если бы несколько дней назад мой жених Иоганн не обратился к нему с просьбой отдать ему в жены одну из воспитанниц. Пастор, разумеется, тут же посоветовал мою кандидатуру, тем самым убив сразу трех зайцев: избавился от меня, нашел мне мужа и выполнил просьбу Иоганна.

Вчера весь день мы готовили угощения для гостей. Их будет не много: всего несколько соседей и родственники Иоганна. Стол получился небольшой. По такому случаю пастор умертвил целого поросёнка, и теперь подрумяненная тушка животного гордо лежала в самом центре праздничного стола с запеченным яблоком во рту.

Мои размышления о своей несчастной судьбе прервал стук в дверь. Это был Глюк.

– Марта, всё уже готово, твой жених ждёт тебя, – сказал он.

В ответ я лишь выдавила из себя искусственную улыбку. Пастор подошёл ко мне и поправил прядь волос, выступившую из-под фаты.

– Дорогая, ты же сама понимаешь, что другого шанса может и не быть. Ты не так молода, чтобы выбирать. Будь ты на пару лет младше, я бы, конечно, дал тебе возможность решить самой.

– Знаю. Я ведь не жалуюсь, – выдавила я.

– Не сердись на меня, девочка. Я тебе добра желаю. Иоганн хороший человек. Я его давно знаю. Он часто посещает нашу кирху¹⁴. Это говорит о многом. Религиозный человек не может быть плохим. Сам господь защищает его от злого умысла.

– Я доверяю вашему выбору. Если Вы считаете его достойным мужем, я повинуюсь.

– Вот и правильно. Сейчас не время для капризов. Такое сложное время. Русские наступают. Не знаешь даже, что будет завтра. Будущее нашего города под сомнением. Поэтому тебе нужна защита. Ты же видишь, вас слишком много. Я не в состоянии защитить всех от врагов. Теперь твой муж возьмет на себя обязанность нести за тебя ответственность.

– Спасибо, пастор. Вы добры ко мне. Я этого не забуду.

– А теперь ступай с Богом навстречу своей судьбе.

Он взял меня за руку и повёл вниз по лестнице к гостям. Глюк чувствовал, что моя рука дрожит от страха, но старался не придавать этому значения. Он только крепче сжал мои пальцы.

Внизу действительно скопилось много народу. Были и соседи, и сироты, жившие с нами когда-то в этом доме, но уже со своими мужьями и жёнами, и были совсем не знакомые люди, по всей видимости, родственники со стороны жениха. Иоганн тоже был среди гостей, правда, он совершенно не походил на виновника торжества. На нём была простая и очень потрепанная одежда. В руках мой жених держал охапку цветов.

Как только мы с пастором появились у всех на виду, гости зааплодировали, что сильно смутило меня. Я совсем не люблю быть в центре внимания. К счастью, моё лицо было тщательно укрыто толстой тканью фаты. Пастор вручил мою руку Иоганну, а сам пошёл к гостям. Мы с женихом оказались посередине комнаты, а вокруг нас пели и плясали гости. Не сказать, что у нас с Иоганном было праздничное настроение. Мы оба были очень взволнованы, оба бледны как мраморные и оба не издавали ни звука на протяжении почти всего вечера.

Торжество прошло на славу. Гуляния продолжались до самого утра. Как и положено на свадьбах, гости много ели, пили и танцевали. Иоганн представил меня своему отцу, а вот матери, как оказалось, у него не было. На свадьбе мы с ним обменялись всего несколькими дежурными фразами. В основном, он восторгался тем, как пастор организовал праздник и моей красотой, хотя в его словах не было ни капли искренности. По глазам было видно, что всё, что он делает, тяготит его, и он ждёт-не дождётся окончания пиршества.

В новом доме я оказалась только на рассвете. Мой свёкор тут же отправился спать, а Иоганн повёл меня в теперь уже нашу с ним спальню. Всю дорогу от дома Глюка до моего теперешнего жилища я дрожала и не могла успокоиться. Мне предстоит провести ночь, а точнее уже утро, с абсолютно чужим мне мужчиной. Я совсем не опытна в этом деле и меня пугало предстоящее испытание. В общем-то, я совершенно не готова к брачной ночи. Там, где я выросла, некому было поведать мне о том, что нужно делать и как себя вести в те неловкие моменты, когда остаёшься с мужем наедине. Супруг открыл передо мной дверь в комнату и предложил сесть на кровать, сам же он стал стремительно снимать с себя одежду, чем крайне смутил меня. Поразительно, как он хладнокровен. Похоже, у меня одной коленки трясутся от страха перед неизвестным. Скинув с плеч рубашку, он принялся стягивать с себя штаны, и вот передо мной уже стоит обнажённый мужчина.

Боже! Как же страшно! Сердце уходит в пятки.

Я повернула голову в сторону, чтобы он не видел моего стеснения. Иоганн потянул меня к себе, заставляя подняться на ноги. Грубыми движениями рук он развернул меня спиной и стал буквально рвать верёвочки от корсета. В этот момент моё тело билось в холодном поту. Дальше он небрежно сорвал с меня подвенечное платье.

Следующее я помню смутно, мне даже не хотелось этого запоминать. Иоганн был со мной груб и совсем не проявлял нежности. Я была так разочарована этой ночью. Да, не так я себе представляла свою первую брачную ночь. Девушки рассказывали, что это волшебное чувство оказаться в объятиях мужа, впрочем, все они были влюблены в своих мужей, а я нисколько не очарована своим, напротив он мне омерзителен.

Уснуть после этого кошмара не удавалось. Лежать в чужой постели оказалось очень неудобно, особенно, когда рядом лежал человек, который ночью стал причиной моего плача от боли. Я то и дело ворочалась из стороны в сторону в безутешных попытках найти удобную позу, но так и не нашла.

Иоганн ещё спал. Я решила подняться с постели, лежать дальше не было никакого смысла. Сначала я бродила по дому и изучала его. Казалось необычным, что здесь умиротворённо, я привыкла, что в доме пастора всегда очень много шума от большого количества его обитателей. Я всматривалась в окна и видела совсем иное, чем в своём старом доме. От этого мне делалось ещё тоскливее.

Дом Иоганна был, в общем, не плох, не такой большой, как у Глюка, но вполне вместительный, учитывая, что мы будем жить здесь втроем. Хотя в нем совсем не уютно, темно и холодно, на просыревшей мебели беспорядочно валялись какие-то вещи, а её полки покрылись многолетней пылью.

Здесь необходимо убраться. Я не могу жить в столь неприятных условиях.

Приготовив завтрак, я вышла на улицу. Мне просто необходимо освежиться. Запах в доме стоял отвратительный, воздух пропитан «ароматами» тел двух мужчин, которые, судя по всему, не особо любят мыться.

Выйдя во двор, я не обнаружила ни одного знакомого человека.

Мне хотелось побыть одной, и я побрела в сторону леса. Глюк всегда запрещал мне уходить далеко в чащу леса. Я слушалась. Собственно, раньше мне не приходила в голову мысль туда идти, я боялась. Но сейчас я даже буду рада, если затеряюсь где-нибудь и не найду дорогу назад, или если меня сгрызут дикие звери, или разбойники убьют. Во всяком случае, перспектива закончить жизнь вот так кажется мне намного привлекательнее, чем волочить существование в компании ненавистного мужа и его пьющего отца.

Меня хватило на два часа. Я честно не старалась запомнить путь, но страх смерти всё же оказался сильнее, и моё сознание само собой потащило меня обратно.

Трусиха! Жалкая трусиха!

Съесть ядовитый гриб тоже не хватило силы воли.

И звери, как на зло, попрятались.

Делать нечего – пойду домой.

Вернувшись, я увидела озлобленного мужа. Он встретил меня ледяным взглядом и произнес:

– Где ты была?

– Мне не спалось, я решила прогуляться.

– Не уходи больше без моего разрешения. Не должна замужняя баба шляться по улице. Что про меня соседи скажут? Что жена после первой же брачной ночи рога мне пошла ставить?

– Не волнуйся, я никому не попадалась на глаза. Пастор позволял мне гулять, когда …, – не успела я соврать, как Иоганн крикнул на меня:

– Пастора здесь нет! У него ты жила девкой, теперь ты жена и твоя обязанность подчиняться мужу. Тут другие порядки.

– Я поняла, – тихо произнесла я дрожащим от страха голосом.

– Да, чувствую, тебя придется перевоспитывать. Не думал я, что будут проблемы. Глюк обещал мне, что ты будешь хорошей женой, пока что я этого не вижу.

Он ушел работать и появился только ночью, когда я уже спала.

Мои дни в новом доме, казалось, длились целую вечность. Мало-помалу я начинала привыкать ко всему ранее чуждому.

Через три дня после свадьбы, когда мы втроем обедали, Иоганн сообщил о том, что на Мариенбург напали русские и всё здоровое мужское население обязано пойти на войну. Не сказать, что я обрадовалась такому положению вещей, но всё же еле смогла сдержать улыбку. В конце концов, для меня уход мужа на войну ещё не означает обретения свободы, я останусь теперь с его циничным больным отцом, который не особо жалует меня. Он то и дело норовил сделать мне замечание по любому поводу. Человек очень неприятный. Его недолюбливал и сам Иоганн, что неудивительно, потому что, когда он объявил нам о том, что уходит на войну и не известно, выживет ли он там, его отец даже не приподнял бровей, продолжая ковыряться ложкой в тарелке, пытаясь выскрести прилипшие к бокам посуды остатки еды.

– Когда ты отправляешься? – поинтересовалась я как можно более отчаянным тоном.

– Завтра на рассвете. Сегодня я лягу рано, а ты спать не будешь, приготовишь мне побольше еды с собой и выстираешь одежды с запасом, – ответил Иоганн как обычно сердито.

Так и случилось. Почти сразу же после приема пищи мой муж отправился в спальню, а я принялась за готовку и стирку. Всю ночь, не смыкая глаз, я старательно готовила Иоганна к суровым условиям войны. Встав утром, он искупался, оделся, поел и без особых прощальных речей ушел на общее место сбора солдат.

Вопреки моим ожиданиям, жизнь без мужа стала для меня большим адом, чем с ним. Свёкор потерял всяческий контроль над своим поведением в отношении меня. После ухода сына на войну, он ежедневно стал употреблять спиртные напитки. Целыми днями я находилась в доме одна. Он уходил бог знает куда ещё до моего пробуждения и возвращался глубокой ночью. А однажды и вовсе случилось ужасное.

Как обычно я уже лежала в кровати, когда отец моего мужа вернулся домой и начал громить всю посуду и мебель на кухне. Через две минуты я уже стояла перед ним, оценивая, сколько часов мне придётся убираться здесь и сколько полок придётся снова прибивать к стене. Пока я пыталась спасти компот, не успевший ещё полностью вылиться из банки, пьяница выкрикивал бранные слова в мой адрес, размахивая руками. Я совсем не была готова к тому, что его кулак прилетит мне по губе. От сильного удара я вмиг оказалась на деревянном полу рядом с осколками разбитых банок. Я не сразу почувствовала боль на месте удара, только позже, дотронувшись до губ, обнаружила следы запёкшейся крови. На этом дебош не закончился. Старик подхватил меня за волосы и стал волочить в разные стороны. Сам он едва держался на ногах, поэтому не смог устоять и вскоре оказался рядом со мной на полу. Мне удалось быстро подняться и схватить со стола первый попавшийся на руки предмет. Им оказался нож. Отец Иоганна не на шутку перепугался и перестал что-либо делать. Воспользовавшись такой возможностью, я метнулась к двери и побежала в дом пастора. Я слышала, как за мной некоторое время пытался бежать свёкор, но, в силу своего пожилого возраста и состояния, он не смог меня догнать, но ещё несколько раз крикнул мне в след: