Марина Цветаева: человек, поэт, мыслитель

© Елена Лаврова, 2018

ISBN 978-5-4490-6008-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Гений: подверженность наитию и управа с ним

Что именно позволило Цветаевой стать первым поэтом ХХ столетия? Вероятно, то же самое, что Пушкину позволило стать первым поэтом Х1Х столетия. Ясно, что гением поэта (или художника в широком смысле этого слова) делает совокупность определенных условий, качеств, черт: дар Божий, уровень владения ремеслом, трудолюбие, вдохновение, и ещё кое-что, что мы и обсудим в дальнейшем. Без этого «кое-чего ещё» может быть: талантливый художник, но – не гений. Ко всем вышеперечисленным качествам, условиям и чертам нужно присовокупить ещё два важнейших. Во-первых, это сильная чувственность. Чувственность, понимаемая как полнота и острота влечений и ощущений, доставляемых человеку всеми органами чувств. В этой главе мы обсудим только сильную чувственность, как одно из условий гениальности. «Сильная чувственность, – утверждает В. Соловьёв, – есть материал гения». ¹ Заметим, что сильная чувственность сама по себе не является признаком гениальности. Многочисленные и пламенные романы Пушкина, его чрезвычайная возбудимость, нервность, вспыльчивость до бешенства, по свидетельствам современников, хорошо известны. П. Губер составил список имен и биографий женщин, в которых влюблялся Пушкин. Губер так и назвал свою книгу «Дон Жуанский список А. Пушкина». ²

Приведенный в книге список имен довольно-таки длинен, но, надо признать, далеко не все имена учтены. Пушкин сам называл свыше ста имён. Губер называет имена светских, или полу-светских дам. А ведь были ещё крестьянки, служанки, актрисы. В. Соловьёв отмечает в Пушкине одну особенность: С необузданной чувственной натурой у него соединялся ясный и прямой ум. <…> Среди самой пламенной страсти он мог сохранить ясность и отчетливость сознания». ³

Пушкину, кстати, принадлежат строка: «Я хладно пил из чаши сладострастья». Эту же особенность замечал Проспер Мериме у Байрона.

В. Соловьёв говорит, что такое раздвоение между поэзией и жизнью у Пушкина было поразительным. Но ещё более поразительным было преображение жизни в поэзию. Цветаева, как и Пушкин, обладала чрезвычайно возбудимой нервной системой. Как Пушкин впервые испытал чувство любви в детском возрасте, так и Цветаева впервые влюбилась в возрасте шести лет. Здесь уместно, пожалуй, напомнить о другом гении, влюбившемся девяти лет от роду – о Данте. С шестилетнего возраста Цветаева постоянно пребывает в состоянии влюбленности. Как и у Пушкина, её любовные романы были кратковременны, но чрезвычайно интенсивны по накалу страстей.

Пушкин высоко ставил дружбу. Его дружеские привязанности были гораздо прочнее любовных связей. Можно даже сказать, что друзей Пушкин нежно любил и был им неизменно верен и предан.

Цветаева дружбу также ценила выше любви и неоднократно говорила об этом. Любовные увлечения Цветаевой, пламенные и бурные, длились недолго и, как правило, завершались разочарованием и разрывом. Как и Пушкин, Цветаева в самые бурные минуты любовного увлечения, сохраняет совершенно ясную голову и как бы наблюдает за собою со стороны. Об этой её особенности свидетельствует С. Эфрон, которому часто приходилось наблюдать, как протекают любовные романы его жены. В письме к М. Волошину Эфрон рассказывает: «Марина – человек страстей, гораздо в большей мере, чем раньше – до моего отъезда. Отдаваться с головою своему урагану для неё стало необходимостью, воздухом её жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – неважно, Почти всегда (теперь так же, как и раньше), вернее всегда всё строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживаются скоро, Марина предаётся ураганному же отчаянию. <…> Сегодня отчаяние, завтра восторг, любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние. И всё это при зорком, холодном (пожалуй, вольтеровски циничном) уме. Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо). Всё заносится в книгу. Всё спокойно, математически отливается в формулу. Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, качество дров не столь важно. Тяга пока хорошая – всё обращается в пламень. Дрова похуже – скорее прогорят, получше – подольше. Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно». ⁴

Образ огня, горящего в печи, почерпнут Эфроном у самой Цветаевой. В 1918 году она написала о себе:

Что другим не нужно – несите мне

Всё должно сгореть на моём огне!

Эфрон пишет об этой особенности характера Цветаевой – горячо увлекаться людьми – с горечью, ибо его самолюбие, несомненно, страдало, тем более, что с его точки зрения люди, которыми увлекалась Цветаева, не были достойны её внимания. Правда, при этом ему следовало бы признаться себе в том, что сам он вряд ли был объектом, достойным её внимания. Цветаева сама говорила, что увлекается и «шестым сортом», но что было делать! Такой она родилась. Это была её натура. И в этих увлечениях действовал всё тот же принцип, которым Цветаева руководствовалась и в поэзии – принцип преображения. Недаром в одном из дневников она написала, что любить человека, это видеть его таким, каким его задумал Бог, но не создали родители. Своим внутренним взором Цветаева проникала в Божественный замысел, и влюблялась в него. Согласно этому Божественному замыслу, Цветаева преображала реального человека в своём воображении в того, кем он должен был бы быть, но не состоялся в реальности. Как, каким образом проникала Цветаева в эту тайну человека, которую человек сам о себе не знал, о который не подозревал? Это есть тайна – интуиции гения.

Способность поэтов-гениев к страстным переживаниям превышает, как правило, способности людей обыкновенных. Отсюда – непонимание со стороны людей обыкновенных – гениев, которых они нередко осуждают, а в тяжелых случаях предают остракизму. Особенно странным кажется обыкновенным людям бурная страсть при холодном, наблюдательном уме. Цветаева сама прекрасно сознавала, что с нею происходит, когда ей случается влюбиться. Она признавала, что стихи – дети любви. Без любви они не появятся на свет:

Каждый стих – дитя любви,

Нищий незаконнорожденный,

Цветаева была «матерью» своим стихам. А вот «отцом» мог стать – кто угодно. Это мог быть первый встречный мужчина или встречная женщина. Он (или она) вызвал в душе поэта «ураган» влечения, который, в свою очередь, вызывал «ураган» вдохновения. У «отца» была роль «оплодотворителя». И неважно было, кто был в данном случае этим «оплодотворителем» – мужчина или женщина, ибо «плод» – стихи – был духовный. Духовный плод, рожденный из душевных волнений. Совсем как у апостола Павла: «Сеется тело душевное, рождается тело духовное». Цветаева пишет в дневнике: «Душе, чтобы писать стихи, нужны впечатления. <…> Душе же необходимо, чтобы ей мешали (задевали), потому что она в состоянии покоя не существует. (Покой – дух). <…> Если вы говорите о душевном покое, как вершине, вы говорите о духовном покое, ибо в духе боли нет, он – над». ⁵

Только задеваемая душа, волнующаяся душа, очаровывающаяся душа, увлекаемая душа способна «родить». У Пушкина есть строка: «Прошла любовь, явилась Муза». Может быть, это не совсем точно, потому, что Муза-то является в самый разгар любви. Любовь Музу вызывает, как повивальную бабку. Любовь постепенно угасает, Муза усердно помогает принимать духовное «потомство», которое, кстати, может быть многочисленным. Но вот любовь угасла окончательно и надо начинать всё сызнова. Но объект, вызывавший волнение души, уже не волнует, не очаровывает, и поэт начинает искать новый. И так – без конца.

Цветаева знала самое главное, что далеко не всякий гений знал, и она поведала об этом всем, чтобы объяснить природу гения – быть подверженным постоянному натиску страстей, не потерять голову в буре страстей, не дать увлечь себя урагану за собою. Только тот гений, кому способность сопротивления страстям даруется свыше. Гений способен к этому сопротивлению от рождения. Сорокалетняя Цветаева, умудренная своим и чужим опытом, пишет: «Гений: высшая степень подверженности наитию – раз, управа с этим наитием – два, Высшая степень душевной разъятости и высшая собранности. Высшая – страдательности. И высшая – действенности. Дать себя уничтожить вплоть до какого-то последнего атома, из уцеления (сопротивления) которого и вырастает – мир». ⁶

Холодный, трезвый, бодрствующий ум гения не даёт ему быть раздавленным собственными страстями, утонуть в их пучине. Если такого сопротивления ума не будет, то появится раздавленный, несчастный человек – кандидат в дом для умалишенных, а то и пациент оного. Примеров тому немало. Описанный Эфроном пароксизм бурных страстей Цветаевой напоминает пароксизмы страсти Пушкина, чья влюбленность, когда он влюблялся всерьёз, протекала, по свидетельству современников, как тяжелая болезнь.

Однако между любовными увлечениями Пушкина и Цветаевой есть существенная разница. Влюбленный Пушкин стремился к физическому обладанию. Губер пишет, что Пушкину необходимо было физическое обладание; если женщина оставалась недоступной, это буквально сводило поэта с ума. Он готов был на всё, лишь бы добиться физического обладания. Поразительно то, что идеалом Пушкина в поэзии была женщина недоступная. Примером тому, Татьяна в «Евгении Онегине», Машенька в «Дубровском». Пушкин, тоскующий по чистоте и целомудрию, дал бессмертную формулу:

Но я другому отдана,

И буду век ему верна.

Можно прибавить, что Пушкин тосковал не по одной только женской чистоте, не по одному только женскому целомудрию, но и по мужской чистоте и целомудрию, кстати, и тосковал по своим собственным чистоте и целомудрию – тоже. Татьяна в саду готова на всё во имя своей любви, но Онегин в этой сцене целомудрен, великодушен, и благороден. Не любя Татьяны, он не воспользовался доверчивостью и неопытностью девушки. Влюбленный Онегин готов на всё во имя своей любви, но Татьяна целомудренна и недоступна, любя Онегина, ибо она отдана другому мужчине. Оба – прекрасны! Целомудрие, чистота, верность и преданность в браке с точки зрения Пушкина – высшие ценности. Ветреный в жизни, в литературе он дал нам урок высшей нравственности. Поэт в человеке нравственно всегда выше человека. Поэт в человеке – человека приподнимает над обычным уровнем. Пушкин-человек жаждал физического обладания женщиной, которую любил. Пушкин-поэт воспевал целомудрие и чистоту, особенно в те минуты, когда человеком овладевал соблазн, но он находил мужество бороться с ним.

Цветаева в отличие от Пушкина, если и стремилась к физическому сближению с теми, в кого была влюблена, то в только, пожалуй, в молодости. Позже, поняв свою психофизику, обуздав свою чувственную природу, она направляет весь поток страстей в творческое русло, т. е. говоря языком З. Фрейда, Цветаева научилась сублимировать свою сексуальную энергию, которая, побушевав в психической сфере, разряжалась в творчестве. Многочисленные любовные увлечения Цветаевой, таким образом, имели платонический характер. Недаром однажды Цветаева сказала, что её любил бы Платон.

Почему Цветаева была уверена, что её любил бы Платон? Платонизм Цветаевой проявляется сразу по нескольким направлениям: отношение к любви, браку, деторождению и творчеству. Обладая от природы бурным, взрывным темпераментом и сильной чувственностью, Цветаева с юности избрала наступательную тактику в любви. Если кто-нибудь ей сильно нравился, она отбрасывала в сторону соображения принятых правил поведения, традиции и первой проявляла свои чувства, не дожидаясь иногда даже ответной реакции со стороны объекта любви. Впоследствии, очевидно не раз столкнувшись с непониманием, недоумением, холодностью и отпором, сорокалетняя Цветаева с горечью говорила, что в любви она брала людские сердца штурмом, но постепенно убедилась, что людям нужно что-то другое, чем то, что она может дать.

Дать Цветаева могла свою душу, сердце, внимание, сочувствие, беседы, заботу. Люди попросту пугались её натиска и бурного излияния чувств, тем более что, похоже, Цветаева не спрашивала – что чувствует по отношению к ней человек, который ей нравится. Люди пугались, замыкались в себе, отшатывались. Цветаева просто всегда была – ЛЮБЯЩЕЙ, и её платонизм проявлялся, прежде всего, в этом. Ведь Платон сказал устами Федра: «Любящий божественнее возлюбленного, потому что вдохновлён богом» («Пир»).

Сидеть и ждать, когда кто-нибудь её полюбит, Цветаева не могла. Её натура, её психофизика была иной, чем у тех людей, кто может ждать. Перешагнув рубеж тридцатилетия, Цветаева, поняв свою природу, пытается объяснить своему очередному возлюбленному (любовь – на расстоянии, эпистолярная, как это нередко бывало) свою роль в любви: «Я сама – ЛЮБЯЩИЙ, говорю Вам с connaisance de cause (de coeur!). Не каждый может. Могут: дети, старики, поэты. И я, как поэт, т. е. конечно дитя и старик! – придя в мир, сразу избрала себе любить другого. Любимой быть – этого я и по сей час не умела. (То, что так прекрасно и поверхностно умеют все!)». ⁷

Помимо этого Цветаева пытается объяснить и свои неудачи в любви: «Когда люди, сталкиваясь со мной на час, ужасаются теми размерами чувств, которые во мне возбуждают, они делают тройную ошибку: не они – не во мне – не размеры. Просто безмерность, встающая на пути. И они, может быть правы в одном только в чувстве ужаса». ⁸

Любовь у Платона имеет целью либо деторождение у разнополых пар, либо создание творений у однополых пар. По Платону, люди беременны. Если мужчина беремен телесно, то он избирает женщину, и вместе они дают жизнь потомству. Если мужчина беремен духовно, то он влюбляется в юношу и любовь помогает родиться духовному потомству: разумным законам, добродетелям, доблести, поэтическим и философским сочинениям. Именно любовь к юношам вдохновляет мужчину. Любовные узы, связующие мужчину и юношу, Платон считает более крепкими и тесными, нежели узы, связующие отца и мать, родителей и детей. Духовные дети, рождённые в таком любовном союзе, прекрасны и бессмертны. Платон убеждён, что каждый предпочтёт иметь духовных детей, чем обычных, ибо именно духовные дети приносят родителю бессмертную славу.

Цветаева совершенно в духе Платона понимает роль любви. Любовь для неё не самоцель. Цель любви – создание духовных творений:

Каждый стих – дитя любви,

Для Цветаевой само понятие любви неразрывно связано с понятием творчества. Это как бы две стороны одной медали. Цветаева говорит: «Поэт – через стихи – причастен материнству как женщины – через стихи – отцовству». ⁹

То есть, мужчина-поэт познаёт, что такое материнство, как женщина-поэт познаёт, что такое отцовство. Это возможно только тогда, когда дети – духовные творения. Вот, кстати, и ещё объяснение, почему Цветаева считает всякого поэта – андрогином, т. е. существом, сочетающим в себе мужское и женское начало. В Платоновой любящей паре духовное потомство даёт старший мужчина, в то время как юноша вдохновляет его на творчество. Юноша ещё незрел и старший занимается его нравственным, физическим, умственным воспитанием.

Как Цветаева переносит в современную жизнь идеи Платона? Как она разрешает проблемы, неизбежно при этом возникающие? Обойти вниманием эту тему нет ни малейшей возможности, если мы хотим знать духовный мир Цветаевой. Что Цветаева имела опыт гомосексуальной любви, это давно не секрет. Цветаева сама смолоду познала суть своей натуры и считала, что всякий поэт, будь он мужчиной или женщиной, является смесью мужского и женского, как мы только что упоминали. Признавая право человека на гомосексуальную любовь, Цветаева, в сущности, была бисексуальна, как в действительности были бисексуальны, а не гомосексуальны древние греки. Цветаева размышляет в своём дневнике: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо, исключая обычное обратное – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо, исключая необычное родное – какая скука! И всё вместе – какая скудость! Будьте как боги! Всякое заведомое исключение – жуть!». ¹⁰

Это высказывание – апологетика бисексуальной, то есть платонической любви. Во всяком случае, её первого этапа.

Обратимся пока что к первой половине вышеприведённого высказывания. Смысл его в том, что человек, будь он мужчиной или женщиной, не должен отказываться от радостей любого типа любви. Цветаева предлагает перемежать оба типа, чтобы не испытывать ни жути, ни скуки. Это совершенно в духе Платона, который вовсе не отвергает гетеросексуальную любовь, необходимую для деторождения. Цветаева развивает мысль Платона. Жуть предпочтения только гомосексуальной любви заключается в невозможности обычного деторождения. Скука предпочтения только гетеросексуальной любви заключается в отказе от деторождения. Недаром Цветаева говорит не только о скуке, но и о тупике гетеросексуальной любви, если целью её является только чувственное наслаждение ради самого наслаждения. В этом случае, жена – предел, тупик, который может быть разверст только ребенком, как пишет Цветаева. Один только ребенок может уничтожить тупик и вывести отношения любовной пары на новый уровень. Без ребенка гетеросексуальная любовь бессмысленна.

Размышления о природе телесной любви привели Цветаеву к следующему выводу: «Тело насыщаемо, душа – нет. Поэтому та любовь – островами, соединёнными (разъединёнными!) пустотой (океана, т. е. одиночества) неминуемо гибнет. Обкормишь – сдохнет. <…> И даже досыта кормить нельзя, ибо долго не захочет. Дразнить или голодом или приправами (1001, но не больше!). И в итоге, так или иначе, – раз тело всё равно сдохнет!». ¹¹

Гомосексуальная любовь есть жуть и тупик для пар, не разверзающих тупика рождением творения, а предающихся наслаждению ради наслаждения. Другими словами, здесь действует тот же принцип, что и в гетеросексуальной любви. В гомосексуальной любви рождает творение сильный и старший партнёр – взрослый мужчина. Для него в таком случае любовь не есть тупик. А юноша, вдохновляющий, но не рождающий творение? И для него в таком случае любовь не есть тупик, потому что, с одной стороны, он вдохновитель, а с другой – развивает под руководством старшего мужчины свой ум, нравственность, доблесть и добродетели, становясь законопослушным, честным гражданином государства. Оба партнёра как бы растят сообща свои творения. Платон воспевает крепость любовно-духовных уз, связующих мужчину и юношу.

Но рано или поздно союз должен распасться, потому что, став полноценным и полноправным гражданином, юноша становится мужчиной и должен принять на свои плечи ряд обязанностей, среди которых не последнее место занимает обязанность жениться и произвести потомство, столь необходимое государству. Став взрослым мужчиной, теперь он сам может воспитывать юношей и создавать свои собственные творения. В сущности, у Платона в гомосексуальной любовной паре юноша есть сам – творение старшего, помимо других духовных детей. В современной жизни эта Платонова мысль была извращенно понята.

В ХVI веке У. Шекспир правильно понимает и трактует Платона. В первых двадцати сонетах Шекспир уговаривает своего возлюбленного иметь потомство – не менее десяти детей, которые смогут унаследовать красоту и добродетели юноши. Шекспир обещает ему бессмертие посредством деторождения, т. е. обещает, что тупик их любви будет развёрст дважды: творениями Шекспира и детьми юноши. В последующие века из гомосексуальной любви была вытравлена идея духовного и обычного деторождения. Этот тип любви зашёл в тупик наслаждения ради наслаждения. Современная гомосексуальная любовь не имеет ничего общего с бисексуальной культурой Древней Греции, с истинным платонизмом. Это извращение платонизма началось, впрочем, не с эпохи Возрождения, а с императорского Рима, а эпоха Возрождения многое из античной культуры перенимала именно от Рима, но не от Греции. Шекспир в этом смысле есть счастливое исключение.

Мужчина в Древней Греции не должен был пренебрегать исполнением долга по отношению к природе и обществу. Взрослые бездетные мужчины не пользовались уважением в обществе. Вспомним знаменитый ответ греческого юноши, не вставшего, как велел обычай, при появлении взрослого мужчины. На недовольный вопрос о причине неисполнения обычая, юноша отвечал: «У тебя нет сына, который встал бы при моём появлении, когда я стану мужчиной».

Современная гомосексуальная любовь выработала особенный тип мужчины, какой не был известен в Древней Греции, – женственного мужчины. Цветаева высказывалась резко-отрицательно в адрес таких «мужчин». Люблю мужественность и в мужчинах. Женственный (физически, ибо всё остальное – вне пола), женственный мужчина мне куда омерзительнее – быкоподобного». ¹²

Цветаева любит мужественность (как духовное качество) и в женщинах и в мужчинах. Быкоподобный мужчина ей тоже, в общем-то, омерзителен, но немного меньше, чем женственный.

Оба типа – вне Платоновой концепции. Тип мужественного мужчины (старшего) у Платона – тип доблестного воина, законопослушного гражданина, вдохновенного творца и заботливого, требовательного и нежного любящего. Древнегреческие государства поощряли подобного рода отношения между старшими мужчинами и юношами.

Г. Лихт пишет: «всё, что сделало Грецию великой, всё, что создало для греков культуру, которой человечество не перестанет восхищаться до конца времен, имело свои корни в беспримерной этической ценности, которая придавалась мужскому характеру в общественной и частной жизни». ¹³

Современные люди, восхищающиеся культурой Древней Греции и, в частности, особенностями их культуры любви, не должны были бы забывать, что древние греки моментально выродились бы через поколение, если бы культивировали бы исключительно гомосексуальный тип любви, если бы они оставались в его жути и тупике.

Цветаева возрождает в современной культуре философию и практику истинной древнегреческой культуры, истинного платонизма. Любопытно, что честь этого возрождения принадлежит женщине, хотя, если хорошо вдуматься в этот факт, ничего удивительного в этом нет. Дело в том, что честь возрождения принадлежит вовсе не женщине, а поэту, который оказался женщиной. Цветаева неоднократно говорила, что женское начало в ней развито слабо. Она бесстрашно, без всяческого лицемерия и ханжества констатирует этот факт. Более того, она защищает свое право быть третьим полом, андрогином, т. е. – поэтом, который, по её собственному выражению, всегда является «смесью мужского и женского».

Особенности своей психофизической природы Цветаева осознала очень рано. В молодости она спокойно и открыто говорила об этом: «Я настолько не женщина, что всегда предоставляю любовную часть другому, как мужчина – бытовую: хочешь так, хочешь этак, я в это дело не вмешиваюсь». ¹⁴

Как правило, Цветаева объясняет каждому очередному возлюбленному – кто она есть на самом деле: «Вы говорите: женщина, Да, есть во мне и это. Мало – слабо – налётами – отражением – отображением. Для любящего меня женщина во мне – дар. Для любящего её во мне – дар, для меня – неоплатный долг. Единственное напряжение, от которого я устаю и единственное обещание, которого не держу. <…> Я ведь дух, существо. Не женщина к Вам писала и не женщина к Вам пишет, то, что над, то, с чем и чем умру». ¹⁵

Дух, которым ощущает себя Цветаева, существо, поэт это даже и не третий пол. Это – вне пола. Потому что творчество всегда вне пола. А поскольку в человеке всё цельно и едино, и нельзя сказать – вот кончается человек и начинается поэт (или наоборот), то Цветаева заключает: «Женственность во мне не от пола, а от творчества». ¹⁶

Цветаевский вариант Платоновой концепции любви правильнее было бы назвать так, как назвал этот вариант В. Розанов – Платоно-Сафической любовью, что справедливо и правильно, принимая во внимание, что «в дружбе Сафо со своими ученицами древние видели сходство с близкими отношениями между Сократом и его учениками». ¹⁷

Как Платон отдавал предпочтение гомосексуальной любви по причинам, которые выше мы уже обсуждали, так и Цветаева отдаёт предпочтение гомосексуальной женской любви перед гетеросексуальной. Но причин предпочесть одно – другому у Цветаевой несколько больше, чем у Платона. Платон к женщинам относится более-менее лояльно и даже признаёт за ними право заниматься тем же, чем занимается мужчина, если у женщины есть к этому занятию склонность. («Государство»). Женщина, прежде всего, необходима государству как производительница, как мать будущих граждан.

Цветаева, признавая необходимость гетеросексуальной любви по тем же причинам что и Платон, признаётся, что мужчин – не любит, мужчин – презирает, мужчинам – мстит, разумеется, в том случае, если мужчина не такой же Дух, существо, поэт, как она сама. Цветаева, конечно, не афиширует этой своей нелюбви к мужчинам, но несколько раз она обмолвилась. В частности в письме к А. Бахраху, которого мужчиной не считала, видя в нём, прежде всего, собрата по перу, и – следовательно – существо – вне пола: «Вчера, под луной, ходила с одним моим приятелем высоко и далеко в горы <…> Это странная дружба, основанная на глубочайшем друг к другу равнодушии (ненавидит женщин, как я – мужчин)». ¹⁸ (Выделено мною. Е. Л.)

Какова причина этой ненависти? Причиной является то, что мужчины, по мнению Цветаевой, материально-физическое, внешнее, поверхностное ставят на первое место, отдавая ему предпочтение перед внутренним, душевно-духовным. Цветаева пишет: «Сильнее души мужчины любят тело, но ещё сильнее тела – шелка на нём: самую поверхность человека!». ¹⁹

Даже лучшие из мужчин – поэты, не всегда могут преодолеть в себе грубый материализм: Пушкин, к примеру, выбирает пустую, бездушную красавицу. Сравнивая мужчин и женщин, Цветаева говорит: «Женщины говорят о любви и молчат о любовниках, мужчины – обратно. (Мужчины этого слова и в рот не берут, как снижающего их мужской престиж бездушия)». ²⁰

Цветаева неоднократно возвращается к вопросу мужского материализма: «Если бы мужчины влюблялись: теряли голову – от сущностей, они бы теряли её и от семилетних и от семидесятилетних. Но они влюбляются в прерогативы возраста. Семнадцать лет, – значит то-то и то-то – возможно, а та же три года назад, та же!!! – и не посмотрят, головы не обернут. Весьма расчетливое теряние головы, вроде 12% помещения капитала (от 4% до 20% – это уж дело темперамента – qui risque rien ne gagne rien, qui risque peu – и. т. д. Но всегда – с %)». ²¹

С точки зрения Цветаевой мужчины – слишком слабые духом существа. Во всяком случае, равного себе по силе духа она не найдёт никогда, хотя всю жизнь будет об этом мечтать: «Я, кажется, всех мужчин превращаю в женщин. Хоть бы какой-нибудь один меня – назад – в свой пол». ²²

В какой-то момент ей показалось, что равным был Б. Пастернак. Но Пастернак тоже обнаруживает свою мужскую слабость и предаёт Цветаеву ради хорошенькой женщины. Цветаева сетует: «Мужчины ищут „страсти“, т. е. сильного темперамента (душевные страсти им не нужны, иначе нужна была бы – я) – или красоты – или кокетства – или той самой „теплоты“ или (для жены) „чистоты“ (той самой). Не той страсти, не той красоты, не той игры, не той чистоты, во мне имеющихся. Есть всё, но моё, единоличное, в моей транскрипции: и – потому – неузнаваемое. Ибо штампа всего этого ищут, общих мест, NB! я только потому так всегда напираю на своё я, что все (жизнь – первая) его попирают, Живи я с равными – я бы этого местоимения не употребляла. Вместо Я также свободно могла бы говорить Пастернак (NB! ошиблась – 1938г.). В иных случаях – Рильке. Во всех случаях – третье лицо: поэт». ²³

В какой-то момент Цветаевой покажется, что сильный – сильнее её! – нашёлся: Родзевич! Но на поверку и Родзевич оказывается обыкновенным обывателем. Цветаевой так и не повезёт встретить равного и сильного человека. Собственный муж был в роли ребёнка, существа, о котором она обязана была заботиться до конца, как и подобает сильной натуре и преданной «матери».

Женщина, таким образом, была для Цветаевой предпочтительнее, ибо это было – родное, своё, ибо в женщине доминирует – душа. Душа для Цветаевой – мерило всего. В «Письме к амазонке» Цветаева показывает сафическую любовь пары: старшей женщины и младшей (девушки) – аналогия Платоновой пары. Старшая и более опытная – само воплощение души, что и прельщает в ней, прежде всего, молодых, неопытных и страшащихся мужчин с их грубым материализмом. Юная возлюбленная предаётся душой и телом старшей, которая становится для неё опорой и защитой, другом и матерью и возлюбленной. Цветаева без всякого ханжества и лицемерия совершенно откровенно признаётся, что считает такой союз «прекрасным целым, какое являют собою две любящие друг друга женщины». ²⁴

Нигде и никогда Цветаева не скажет ничего подобного о гетеросексуальном браке. Напротив, о таком браке – всегда с сожалением. Если он ранний, как у неё самой, то это – катастрофа. Если он бездетный, то – мерзкий, как у Пульхерии с Афанасием. Если он заключается из выгоды, то вызывает горечь (жаль – женщину!). По мнению Цветаевой, некоторые женщины вообще не должны вступать в брак, так как это противоречит их психофизике, но, поддаваясь силе общественного мнения, страху одиночества, боязни комплекса неполноценности, из материальных соображений они всё-таки выходят замуж за первых встречных. Цветаева пишет о своей подруге Л. Е. Чириковой: «Красивая, умная, обаятельная, добрая, мужественная и – по-моему – зря замужем. Начало девическое и мужественное». ²⁵

Почти то же самое Цветаева говорила об Асе Тургеневой, сожалея, что она выходит за А. Белого. Несомненно, что это был тот тип женщин, к которому принадлежала сама Цветаева – тип амазонки. Самой Чириковой Цветаева писала: «Вы – настоящий человек, к тому же юный, я с первой встречи любовалась этим соединением, люди ошибаются, когда что-либо в человеке объясняют возрастом: человек рождается ВЕСЬ!». ²⁶

Этот комплимент, похожий скорее на признание в любви, многого стоит, ибо Цветаева говорит его молодой женщине, а ведь Цветаева терпеть не могла молодежи из-за пустоты и вечной тяге к развлечениям и шуму.

Даже если гетеросексуальный брак заключается по любви, Цветаева знает, что любовь очень быстро пропадает, и остаются долг и дети.

Цветаева как никто другой хорошо знает тайну любви, умирающей в низинах быта: «Жить любовью нельзя. Единственное, что продолжает жить, когда любви уже нет – ребёнок». ²⁷