– Понимаешь теперь? Нигде больше нет этой… воли, – Жулдыз прикрыла глаза, на мгновение забыв о Толкын. – Не могу я променять это на жизнь в ауле рядом с людьми, которые меня ненавидят. Понимаешь? – снова спросила она, с мольбой заглядывая сестренке в глаза.

– Я всегда это понимала. Разве я когда-нибудь сказала тебе хоть слово?

Веселая искра исчезла с лица Толкын, она задумчиво прищурила глаза. И правда, не сказала. Может, знает, что если бы не она, Жулдыз бы этот аул больше и не увидела. Ее сестре стало совестно. Жулдыз почувствовала напряжение, с которым Толкын оглядывалась вокруг.

– Ты же помнишь, что кроме нас тут никого нет, верно?

– Да…

Девочка неохотно уперла взгляд в холку Буркит.

– Я тебе уже говорила, и повторю сейчас – я в ту ночь никого не видела. Тебе привиделось.

– Может быть.

Жулдыз поняла, что не рассеяла страх сестренки. Несколько лет назад Толкын призналась ей, что ее мучает воспоминание о каком-то степном духе. Единственное, что она, тогда еще младенец, запомнила из побега из аула туткынов. Но Жулдыз готова была поклясться, что никого тогда не видела. Да и не до духов ей тогда было. Если бы и встретился один – все лучше, чем туткынский воин. Не будь этого страха, Жулдыз бы давно откочевала от таулыков, стала жить отдельно.

– Толкын, мы с Саткыном уезжаем.

– Что? – Толкын придержала лошадь, уставилась на сестру.

– Утром мы уедем.

– Но вы же только вернулись!

– Появились срочные дела, надо ехать. Эй, это же не ради меня!

Толкын, не найдя, что сказать, обиженно поджала губы и надула щеки. Жулдыз невольно улыбнулась. Как раньше, когда она была совсем маленькой.

– Мы вернемся, когда первый снег выпадет. Обещаю.

Толкын молчала.

– Я тебе привезу серьги, красивые-красивые. Хочешь? – примирительно спросила Жулдыз, тыкая Толкын в спину, которой она к ней повернулась.

– Не нужны они мне.

– Как не нужны?! – Жулдыз всплеснула руками. – А что же на тебя Азат наденет перед свадьбой, а?

– Как… С чего ты это взяла? – сестренка отпихнула Жулдыз от себя. – Нужен он мне, как кобыле рога.

Толкын отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Как-то в детстве Жулдыз раскрыла сестренке “великий секрет” того, как она узнает, когда та врет – Толкын не может солгать, не улыбнувшись. С тех пор сестренка, скрывая свои бесконечные пакости от сестры, неизменно прятала лицо.

– Только будь осторожна.

– Почему это? Ты когда-нибудь влюблялась, Жулдыз?

– Влюблялась. Хороший был парень. Правда, он ушел на войну и там умер.

– Не смешно, Жулдыз.

– Разве я смеюсь? Наоборот. Жалко мальчика. Слушай, Толкын, что я тебе скажу. Ты часто спрашивала про наших родителей, но я тебе не отвечала. Раз так, отвечу сейчас. Наша мать родилась и жила среди тиреков, пока ее не приехал сватать мой отец. Когда родилась я, у него появились другие жены, и скоро он забыл про нашу мать. Потом на далаборитов напали туткыны. Муж нашей матери не встал на нашу защиту… Мать попала в плен. Ее отдали твоему отцу, как трофей.

Толкын молчала. Жулдыз мысленно обругала себя. Зачем посеяла в сестренке то же зерно ненависти, которое зреет в ней самой вот уже сколько лет?

– Я не знаю, любила ли она далаборита. Не знаю, любил ли он ее. Но так это обычно бывает, наша мать не была единственной. Когда он позовет тебя в свою юрту, будь уверена, что у тебя будет не так.

– Может, он и не позовет вообще, – Толкын дернула плечом.

– Ну, это мы еще посмотрим.

Когда вернулись, была поздняя ночь. Буркит ускакала в степь, а сестры на остаток ночи улеглись спать. Толкын по-детски прижалась к сестре. Саткын так и не пришел.

Глава III

Саткын вскочил на коня, толкнул пятками лоснящиеся бока. Перед отъездом к родителям заезжать не стал. Саткыну с каждым разом становилось все труднее и труднее говорить с ними. Простые, всегда бедные, люди, они не понимали его стремления возвысится над другими. Своими разговорами отец с матерью тянули его назад. А прошлое должно остаться за плечами, в ожидании, когда ветер унесет его совсем, оставив только смутные воспоминания. Свой сыновний долг он выполнил – старость обеспечил.

Жылдыз встретил на рассвете, когда она на цыпочках вышла из юрты. Сказала, что будет ждать в степи, у подножия гор. Что ж, пускай. Саткын понимал, конечно, почему его анде не терпится покинуть аил, раз есть такая возможность. Народ не особо жалует Жылдыз, да и она не тянется к ним. Как не могут дружить волк с бараном, так и анда не уживается с людьми. Не ругается, не дерется (почти никогда), не снисходит до такой чести. Гордая, даже высокомерная, своенравная. Такие людям по душе не приходятся.

Выехал в степь. Солнце только выплыло из-за горизонта, невдалеке несла свои лазурные воды река. Подъехав, увидел лежащую в траве анду.

– Жылдыз, доброе утро, – весело окликнул он.

Пригревшаяся на солнышке Жылдыз с неохотой приподнялась на локтях, щурясь, поглядела на брата.

– Долго ты, анда. Вы что, с Толкын сговорились за моей спиной?

– Поди найди кочевника, приходящего вовремя. А ты пешими пойдешь? Или за наш хвост схватишься? Так хочешь-не хочешь, а припоздаешь.

– Может, и пойду. Все равно из меня ходок лучше, чем из тебя всадник, – с ехидцей заметила анда и поднялась на ноги.

Прежде чем Саткын ответил, она пронзительно свистнула. Вскоре к ним подскакала гнедая кобыла Жылдыз. Человек и лошадь радостно пошли друг другу навстречу.

– И где ты только ее откопала? – удивляясь, спросил Саткын.

– Разве я тебе не говорила? – перехватила его взгляд, вспомнила, протянула: – А-а, точно… Откопала – это ты верно сказал, анда. Буркит сломала ногу, когда попала в лисью нору. Так я ее и нашла. Я ее вылечила. Теперь вот возит меня, платит долг. – Жылдыз с детским восторгом погладила лошадь по холке.

– А я думал, ты лечить не можешь, только калечить.

Жылдыз незлобиво оскалилась, обнажила крупные, словно звериные, клыки. В детстве во время охоты он, Саткын, повредил себе палец. Сейчас смешно было вспоминать, а тогда – смотреть страшно. Толкун закрывала ладошками глаза, отворачивалась, не могла на кровь смотреть. Сам горе-охотник сидел на камне, вытаращив больной палец и представляя смерть свою. Только Жылдыз невозмутимо ходила взад-вперед, с умным видом давая советы как ему лучше палец держать. В конце концов не выдержала, взялась за лечение. Нет чтоб домой вернуться, начали какие-то травы собирать, прикладывать… В общем, к вечеру палец распух окончательно, а Саткын больше никогда анде такие вещи не доверял.

Жылдыз взлетела на спину Буркит, окинула взглядом обширную степь, как полновластный ее владетель.

– Ты помнишь, анда?.. Совсем как тогда.

Саткын молча кивнул, подъехал к ней. Река Куа, аил рядом, лошади на выпасе ржут, на горизонте рассвет красуется и луна потихоньку блекнет на свету. Слова клятвы как сейчас звучали в ушах: “делить одного коня, одну судьбу, одну беду, одну душу – клянусь”. Только тогда весна была, стоянка другая, пусть и река та же, на пастбищах кроме жеребцов и кобыл резвились жеребята, цвела степь. А теперь осень – цветы склонили нежные головки, последние теплые деньки отдавали привкусом ранней зимы. Да и он другой. В руках чувствуется сила, какой раньше не было, под ногами конь фырчит и рвет повод, меч оттягивает пояс. Появились заботы поважнее еды и игр, нет той легкости на душе, когда кажется, что все всегда будет так же, как сейчас. Уже гораздо позже Саткыну предстояло познать боль изменений, и смирится с ними.

И анда другая. Он должен это помнить. Несмотря на ее веселую открытость с ним, несмотря на то, что она, не думая, дала кобылу… Годы прошли, их не вернуть. Все меняется со временем, и люди, даже самые близкие, тому не исключение. Особенно такие, как анда.

Ни слова не говоря, они тронулись в путь. Вдруг анда крикнула:

– Посмотрим, можешь ли ты еще ехать, не сваливаясь с коня! Чу!

Буркут ускорила свой шаг, перешла на рысь. А когда Саткын с азартом подстегнул коня, лошадь анды пустилась в галоп. Ох, и хорошо мчаться вот так, на полном ходу! Посол манапа уже и забыл, каково это. Вроде и носит его повсюду туда-назад, а все равно мысли еще дальше. Каждый раз, когда ему казалось, что он уже нагнал Жылдыз, она вдруг, дразнясь, ускорялась еще пуще. Наконец конь под ним задышал тяжелее, Саткын натянул поводья. Чыныгы с благодарностью остановился, опустил голову, защипал траву.

– Анда, стой! Все, ты победила!

Бежал все это время жеребец, а Саткын почему-то устал ничуть не меньше. Жылдыз с лукавой улыбкой повернула лошадь (без поводий, используя только колени и голос) и вернулась.

– Это все потому, что моему коню мешает седло, – заметил Саткын.

Анда фыркнула громче Буркут под ней.

– Добрая лошадка! Подаришь, а, сестра? – шутя спросил Саткын. Поняв, что это была шутка, анда весело откликнулась:

– Прости, анда, но Буркит я люблю больше. – Потрепала кобылу по гриве, шепнула что-то на маленькое ушко.

– Лошадь ласкаешь больше, чем родную сестру, – без упрека сказал Саткын.

Жылдыз нахмурилась, неохотно ответила:

– Из вас всех только Буркит мне проблем не приносит. И Толкын не лошадь, меня на себе не возит. Я пробовала – не разрешает.

Сама рассмеявшись своей шутке, анда тихо цокнула и Буркут медленно зашагала дальше. Конь под Саткыном последовал за ней.

– Откуда такая веселость, анда? Неужто все оттого, что наконец уехала от Толкын?

Он захохотал, но в этот раз анда не поддержала его.

– А чего горевать? – просто ответила она. Посмотрела в небо, спросила: – Сколько дней пути до туткынов?

– Неделю, может. Если не торопясь. А что?

– Я обещала Толкын вернуться, когда первый снег выпадет.

– Ну, задержишься, ничего страшного не случится. Не маленькая ведь уже, поймет, – рассеянно отозвался Саткын, задумавшись о своем.

Лошади шагали, отдаляясь от реки.

Азат поправил пояс. Недавно вступил в ряды воинов – и вот, дали меч, копье и саадак. Для него, сына черной кости, о большем и мечтать не стоило. Несколько недель как вернулся с похода… Никогда еще не был так далек от родного дома, понял, как велик мир, как много людей в нем живут. Хорошо было скакать на коне, чувствовать спокойную силу товарищей в строю. Но убийство радость ему почему-то не приносило. Не было той горделивости, с которой остальные воины хвастались у костра своими шрамами и количеством погибших от их руки. Поход был обращен в сторону илбээсинов – племени, не славящемуся своей храбростью и великими полководцами. Победа была легкой. И войско получило награду за свои заслуги. Азат хорошо помнил, как они хищно набросились на аил с его возками, табунами, женщинами и драгоценностями. Все-таки правда, что воины получают много. Но в обмен на что – на свою жизнь. Азат смерти не опасался. Может, от молодости, а может, понимал, что сопротивление не будет упорным. Но, конечно, был благодарен небу, что сохранило жизнь. Ведь для него она только начинается, умно ли было бы потерять ее в пыли, и за что?

Азат расстегнул пояс. Тяжелое оружие грохнулось на пол юрты. И все же, наверно, надо будет привыкнуть. Ему ведь так теперь всегда воевать.

Вышел прогуляться. Солнце уже не так припекает, как когда они выдвигались в путь – осень вступила в свое законное правление, озолотило степную траву и листья на деревьях пуще любого похода. Как хорошо дома! Воины не ругаются друг с другом за добычу, не слышно криков и стонов недобитых, нет той грязи, которую они подняли копытами боевых коней. А тут, сейчас, ржут лошади, шумит река, гудит ветер, малые дети кидают асыки, хохочут девушки. Прислушавшись к девичьему смеху, Азат снова подумал о ней. Как тогда встала перед глазами ее гибкая фигурка, иссиня черные волосы, ниспадающие до самой земли, улыбка полных губ, веселые ямочки на смуглых щеках и большие, с длинными ресницами, как у верблюжонка, глаза. Так бы и смотрел в них целый день. Какая красавица!.. Азат прижал эту мысль к себе, чтобы снова почувствовать это искреннее счастье момента. И что это напало на него? Каждый раз, когда Толкун рядом, он не мог себя контролировать. Конечно, и не думал воровать ее. Будь ему нужна рабыня, взял бы какую-нибудь из илбээсинских девиц. Пошутить хотел, а напугал. И сильна ведь! Наверное, в свою грозную сестру. Азат вряд ли бы позволил себе такую вольность, если бы Толкун не встретила его с похода. Кажется, собственный брат не был так рад его возвращению. А Толкун смеялась, громко, непритворно, когда увидела, что он жив. Не забыла их дружбу.

Вдруг до него донеслось тихое пение. Сам не зная как, он тут же понял, что это Толкун. Она шла по берегу речки, высоко подняв голову, как всегда. И словно бы не замечала злых взглядов в свою сторону. Азат втайне недолюбливал ее сестру. Не за то, за что ее ненавидят все, а за то, что она попортила жизнь Толкун. Скорее всего, у нее были свои причины вести себя так вызывающе, без уважения, но неужели она не понимает, что это все выливается на голову ее сестре? А ей-то что, она всегда вдали… Азат одернул себя. Это не его дело, а даже если бы было его, Толкун не любит, когда он плохо говорит о Кезбе Жылдыз. Он должен уважать ее чувства. Меньше всего на свете ему хотелось оттолкнуть от себя Толкун.

Когда он нагнал ее, она оторвала взгляд от неба и посмотрела на него. Улыбнулась. Азат почувствовал, как позорно краснеет, аки молодая девушка, а не воин. Хотел заставить себя быть серьезнее, но широкая ухмылка сама растеклась по лицу. Когда стало так тяжело разговаривать с ней?

– Здравствуй.

– Здравствуй. Ты одна?

– Как всегда, – она пожала плечами. – Присоединяйся. Будем ничего не делать вдвоем. Или ты занят?

– Нет-нет, – пожалуй, слишком быстро ответил он. Про себя точно знал, что даже если бы на него валились дела, все равно бы приравнялся к ней. Пошли вдвоем. Молчали. Вдруг Толкун с досадой проговорила:

– Не стоит тебе гулять со мной.

– Почему? – чуть ли не вскричал он.

– Что люди подумают? – Она беспечно откинула косу назад, и у Азата мысленно захватило дух.

– Пусть думают, что им вздумается. Я теперь воин, мне не страшны старые женщины. – Выпятил грудь колесом.

Толкун внимательно взглянула ему в глаза.

– Ты рад, что был в походе?

От этих слов, пусть она и не имела ничего такого в виду, вся его самоуверенность улетучилась.

– Тяжело сказать… Что мне еще было делать?

Сам не заметил, как эти прямые слова сорвались с губ. А так хотелось выглядеть в ее глазах храбрым баатыром!..

Толкун снова улыбнулась.

– Если это занятие тебе не по душе, почему не нашел себе другое?

– Какое? Всю жизнь таскать аргал, пасти овец, как отец?

Она замолчала.

– Раз так, – она встала. – Сможет воин догнать меня?

Толкун рассмеялась и побежала. Азат понесся за ней. Толкун обрызгала его с головы до пят (опять) и бегом направилась к юртам. Сверкнули под длинным халатом смуглые ноги, когда она резво обогнула оседланного коня какого-то пастуха. Толкун хорошо бежала, быстро, Азат даже не мог за ней угнаться. Девушка легко перепрыгнула через лужу, а джигит поскользнулся, упал на спину. Лицо Толкун, с ямочками и веселыми морщинками, склонилось над ним.

– Э-эх ты, жеребец! Поднимайся.

Толкун потянула его за руки. Их взгляды встретились, девушка впервые покраснела и спрятала глаза. Вдруг за их спинами послышалось ворчание, кажется, их даже стали окликать. Азат обернулся было, но Толкун вдруг взяла его лицо в свои ладони.

– Не надо, Азат, это меня… Пускай.

Он неохотно поддался ее просьбе. Так хотелось оградить ее от этого, но что он мог сделать? Человека можно убить, а как быть с его словами?

Дальше шли уже спокойно, шагом. Когда увидели толпу, подошли посмотреть. Оказалось – жомокчу взялся за домбру. Сели на землю рядом со всеми. Сказитель запел. Жомок был о великом хане-завоевателе. Забрался хан на чужие земли, все народы на своем пути покорил. Год не появлялся в родном аиле, не виделся с женой и детьми. И набрел однажды на огромный каменный дворец, полный изделий невиданной красоты. Но ни хан, ни кто-либо из его воинов и пленных не сумел указать величайшую ценность для человека. Хан послал за именитым ювелиром, который будто может любую фальшивку от настоящей отделить. А когда привели ювелира, и спросил его хан о том, что для него дороже всего, мастер ответил: “Того, что для тебя, великий хан, всего дороже, здесь нет. Пока не было тебя дома, враги напали на твой аил, угнали пленных, а семью хана убили.”

Азат хранил благоговейное молчание. Ведь самый грозный баатыр, сметающий аилы на своем пути, склоняется перед мудростью сказителей. Вдруг Толкун склонилась к его уху, шепнула:

– Мне кажется, то был не совсем ювелир.

Девушка хихикнула. Азат пробормотал что-то, сам не зная, что, и неуверенно опустил голову ей на плечо. Сначала она замешкалась, и он успел пожалеть, что, должно быть, смутил ее. Но после, он почувствовал, как она мягко, утомленно, прижалась виском к его оттопыренным волосам. Ни о чем от внезапно нахлынувшего счастья, такого мимолетного, не думая, Азат прикрыл глаза.