Будущее отца. Как изменится его место в семье и обществе?

4. Отец, «которого слишком много»

Их передо мной трое: молчаливая мать – детский психолог, сын тринадцати лет, такой же безмолвный, внимательно рассматривающий свою обувь, и отец, учительским тоном излагающий причину их прихода. Во время первой беседы этот господин критически разбирает поведение своего сына. Он описывает его как безвольного, пассивного, ничем не интересующегося подростка. Несмотря на заботливое отцовское «присутствие» за его спиной, мальчик, кажется, совсем не думает о своем будущем. Отец продолжает говорить, давая сыну нелестные оценки. Когда я вмешиваюсь в его речь с вопросами, он записывает их в незанятые места своего ежедневника.

Ничего из того, что он говорит, не подсказывает причину их прихода ко мне. Не зная, как быть, я задаю ему последний вопрос: что он думает о психоанализе? Ведь они пришли на консультацию к психоаналитику, отдавая себе отчет в том, к кому идут. Его ответ меня поражает: «Ничего такого от психоанализа я не ожидаю, но я прошу всего лишь поменять религию!». Наконец-то я слышу что-то такое неоднозначное, что позволяет продолжить нашу беседу! Тогда я спрашиваю, к какой религии он себя относит, и его неловкий ответ меня удивляет: он еврейского происхождения, но считает себя агностиком. Тогда я обращаюсь с вопросом к его жене, на что она отвечает: «Я католического происхождения, но ради нашего брака перешла в иудейство». Обычно, когда говорят о происхождении, имеют в виду еврейское происхождение. Использование этого выражения в подобных обстоятельствах указывает на что-то вроде идентификации с мужем – идентификации, скорее похожей на смешение понятий. Отец объясняет, что он пожелал перехода жены в иудейство, чтобы не шокировать убеждений своей семьи, но для него самого это не имеет никакого значения. Тут я вспоминаю, что сыну тринадцать лет, и спрашиваю, собирается ли он принять участие в ритуале бармицвы – обязательном ритуале в иудаизме, символизирующем вхождение мальчика во взрослую жизнь. На что отец отвечает: «Что вы хотите, как он может выучить древнееврейский, когда он не может даже выучить французский!» Действительно, важный момент ритуала бармицвы – это чтение отрывка из Торы, древнееврейской Библии, – этот текст молодой человек должен читать вслух и на древнееврейском языке.

Я обращаюсь к сыну, который до сих пор не проронил ни слова, и спрашиваю: «А как ты относишься к обрезанию?». Подросток выпрямляется и с внезапным паническим выражением в глазах отвечает: «Уже!». Я успокоительно говорю, что то, что сделано, из сердца вон, и предлагаю принять его одного на следующей неделе. Постепенно я узнаю, что его отец, несмотря на то, что часто уезжает в командировки, в то же время всегда незримо с ним, присутствует в каждом моменте его жизни. Если он не дома, то обязательно позвонит, чтобы проконтролировать, делает ли сын в этот момент уроки, которые обязательно проверит, как только вернется из командировки. Мальчик говорит, что отец все время за его спиной и что он не дает ему вздохнуть, что он запрещает ему абсолютно все, если он в чем-то его не удовлетворил. А удовлетворить его практически не удается.

Через несколько недель я предлагаю следующее разрешение ситуации: подросток должен убедить родителей позволить ему уехать в интернат, что и будет сделано, ради величайшего его блага.

Комментарии

Таким образом, отец может оказаться отсутствующим из-за слишком старательного присутствия, в данном случае в «педагогических» целях. О том же фильм «Общество мертвых поэтов»: отец, выполняющий свою миссию, – это нечто другое, чем школьный учитель!

5. Наследник Мальборо

Согласно всеобщему мнению, если вашим детям плохо, то это потому, что вы их плохо воспитали или недостаточно любили. Это мнение широко разделяют и специалисты-психологи, в том числе и работающие в сфере образования. Однако есть известный контрпример этому распространенному мнению – это случай Уинстона Черчилля. Бросив быстрый взгляд на его жизнь, можно обнаружить совсем другое измерение отцовской функции, а именно в качестве «символических условий», в которых формируется личность ребенка.

Черчилль был подвержен тяжелым депрессиям, которые не помешали ему добиться блестящих успехов, некоторые из них можно даже назвать подвигами. Он был рожден от матери, у которой начисто отсутствовало материнское поведение: американка, урожденная Вандербильт, замечательная красавица, светская женщина, обожавшая политику и игру, она все-таки помогла ему сделать карьеру – позже, на свой манер, в тот момент, когда он стал молодым человеком, подающим большие надежды. Его отец Рэндольф, лорд и замечательный оратор, мог бы сделать блестящую политическую карьеру, но умер довольно молодым от сифилиса. В отношении своего болезненного и дерзкого сына он не демонстрировал ничего, кроме презрения, – типично английская история. И это при том, что мальчик, как и отец, имел яркий талант к ораторству и письму, к верховой езде и стратегии. Няня, которая вырастила его и которая была ему дорога, умерла вскоре после отца – ему не было и двадцати лет.

Родители Уинстона Черчилля не были «хорошими родителями». Но это не мешало ему обожать свою мать и обожествлять отца, несмотря на то, что тот и знать о нем не хотел. Чтобы «выстроить» свою жизнь, молодой Черчилль мог полагаться только на свою смелость, свои собственные таланты и какие-то связи из мира родителей.

Вот примечательный случай: будучи еще ребенком, помещенный в далекий пансион, он пишет матери отчаянное письмо: «Забери меня отсюда, здесь творится ужасное». Конечно, она за ним не приехала, она совсем не была чувствительной. Но удивительно то, что письмо было подписано «Уинстон Черчилль», тогда как любой ребенок, пишущий своей матери, подписался бы только своим именем. Эта деталь показывает, что его родовая принадлежность была для него важнейшим, определяющим фактором в жизни.

Как ему удалось выбраться? Он выбрался благодаря приверженности к своей генеалогии. Он принадлежал к благородному английскому роду, предки его славились либо смелостью, либо любовью к излишествам и сумасшедшими тратами. Это был один из Мальборо. Еще совсем молодым он прилагает все усилия для того, чтобы поступить в Королевскую военную академию в Сандхерсте, в течение нескольких лет участвует в колониальных войнах, которые вела Англия в то время. Еще будучи в младших чинах, он обращает на себя внимание, благодаря смелости и стратегическому таланту. Его качества – это качества военного деятеля. Он узнал войну изнутри, он видел и признал ее ужасы («здесь творится ужасное»), но при этом не отрекся от нее. Наоборот, он всегда активно действовал ради победы своих, своей страны.

Его литературный талант и поддержка матери позволят ему стать военным корреспондентом. Его хроники принесут ему большой успех и станут историями его личных битв. Он опубликует также книгу об истории своих предков и напишет биографию своего отца. Он будет жить своим пером.

Вернувшись в Англию в 1900 году, он начинает политическую карьеру, отмеченную громкими успехами и горькими провалами. И так будет всю его жизнь. Важный пример: Англия обязана Черчиллю тем, что устояла на ногах, вопреки гитлеровским бомбардировкам, и избежала нацистского нашествия. Несмотря на это, он так и не был переизбран на пост премьер-министра. Живопись и семья в промежутках между важными министерскими постами доставят ему необходимые радости жизни. Супруга Клементина будет ему постоянной и верной опорой без потворства и поддакивания.

Комментарии

Как объяснить, что этот недолюбленный ребенок, не имевший финансовых ресурсов, поднявшийся до культурных высот самообразованием (во время его службы в Индии мать присылала ему книги), смог дожить до девяноста четырех лет и повлиять на свою эпоху? Я думаю, что его генеалогия была для него чем-то вроде арматуры, железобетонной основы – костяк из родовых имен, – которая помогала переживать депрессии и сопротивляться случайностям политической и военной жизни. Как бы иначе он пережил свою меланхолию и тяжкие несчастные случаи? У Черчилля не было образцового отца, но он был поддержан целым рядом отцов, ярких и блистательных мужчин, которые сменяли друг друга на протяжении веков. Он не знал их лично, но осознавал, что является продолжателем их рода. Он принадлежал к двенадцатому поколению рода Мальборо.

Именно эта символическая точка отсчета, эта принадлежность позволили ему стать тем, кем он стал.

6. Сын освобожденного парижанина

Лакан представляет коллегам психически больного в госпитале Святой Анны.

Это традиционный в медицинской практике разбор клинического случая, цель которого – выявить факторы, ответственные за ту или иную психическую патологию. Он проводится обычно практикующим врачом в присутствии нескольких начинающих коллег. В психиатрии всегда присутствует медицинский аспект, наряду с социальным и индивидуальным, но непонятно, какой из них важнее. Когда подобное обследование проводится психоаналитиком, в первую очередь будут рассматриваться психические механизмы, которые явились причиной нарушения.

В тот день Лакан должен был расспрашивать пациента психиатрического стационара, и его целью было выявить что-то такое, какой-то отправной пункт, который «сбил» психическое функционирование этого человека. Ему ассистировали молодые психиатры, интерны психиатрии и несколько санитаров. Были здесь также начинающие психоаналитики, ибо нельзя освоить эту специальность, не имея опыта работы с психозами. Лакан искал ту структурно нестабильную точку, откуда могло развиться психическое нарушение.

Психическое функционирование пациента, которое необходимо выявить на подобного рода обследовании, рассматривается с точки зрения двух аспектов: его манеры говорить (нужно отметить также то, о чем он избегает говорить) и типа отношений, которые он устанавливает (или от которых отказывается) со своим собеседником.

Пациент этот был госпитализирован уже не в первый раз. Сигналом к определению его поведения как психоза было то, что он часто повторял одну и ту же фразу: «Я – сын освобожденного парижанина». Это было что-то вроде его визитной карточки! Поскольку все знали газету «Освобожденный парижанин» («Parisien libere»), то все думали, что бедный помешанный считает себя сыном этой газеты, то есть бредит, что называется, средь бела дня.

Лакан был человеком, обладавшим редким клиническим чутьем, а это требует большого опыта и знаний, а также такта и уважения к чужим секретам. Нужно при этом обладать также достаточной степенью настойчивости, ибо речь здесь идет об установлении человеческой связи с пациентом – нужно добиться того, чтобы, вопреки своему внутреннему сопротивлению, он смог изложить свою историю и свои терзания третьему лицу. Когда перед ним был слишком неразговорчивый пациент, Лакану случалось терять терпение, но, несмотря на это, он никогда не прекращал диалога. Беседа длилась столько, сколько было необходимо, пока не выявлялись все обстоятельства, вся подноготная психической болезни.

И вот через час с небольшим врачу-психоаналитику удалось-таки «вытащить на свет» что-то такое, чего пациент никогда и никому из лечивших его не рассказывал.

Во время войны его отец, военный, был политическим заключенным, затем освобожден – раньше других. Почему, как? Люди начали подозревать его в том, что он был коллаборационистом. Был ли он стукачом? Доносил ли на товарищей? Или даже хуже? А если нет, то почему был освобожден, тогда как другие оставались в заключении?

Когда этот человек вернулся в семью, никто и никогда не произнес ни слова, ни намека на бесчестящее его подозрение. Таким образом, в глазах его близких история этого человека оказалась форклюзирована. Термин форклюзия обозначает элемент рельности, который всем виден и которого в то же время как бы не существует. То, что с этим отцом произошло во время войны, было вычеркнуто, стерто, «как будто этого не существовало», писал Фрейд по поводу другого похожего случая.

Комментарии

1. Действительно, независимо от того, отличался этот пациент Лакана – сын того самого политического заключенного – предрасположенностью к психическому расстройству или нет, было от чего тронуться рассудком! Было от чего перенести свои субъективные «пенаты» в те места, где можно быть уверенным, что никто не сунет носа в его личную историю! С этой точки зрения психиатрический госпиталь оказался неплохим местом, ибо там можно было отлично спрятаться от любопытных глаз.

Так человек оказался в психиатрическом стационаре по той простой причине, что никто и ничто не помогло ему выйти из этого ада молчания. Освобожденный парижанин — это был на самом деле его отец, но он, конечно же, забыл об этом. Вместо этого, посредством странной игры слов, возникла знакомая всем формула – название газеты. Этот публичный предмет – газета – занял в его личной истории то место, которое оказалось отмеченным печатью молчания. В психозе такое происходит часто: например, пациент «принимает себя» за Наполеона, Иисуса Христа или Пресвятую Деву. Неизвестно, действительно ли они «принимают себя» за носителя одного из этих великих имен, но можно констатировать, что они могут говорить о себе только под этим именем, могут представать перед другими только в компании этого высокого персонажа. Бред – это «переодетое» представление личной истории, которая не может быть признана, потому что она необитаема.

2. Как объяснить эти «стертые страницы» в личных историях, которых, кажется, уже ничем не поправить? Лакан нашел ответ у Фрейда: это «что-то» он назвал «форклюзией имени отца». Отец здесь, но он не существует в качестве такового. В отличие от вытеснения, которое всегда оставляет какой-то след и частичное «снятие» которого иногда может иметь положительный эффект, то, что он называет форклюзией, – это фундаментальный отказ, и именно этот отказ и ответствен за психоз.

Эта демонстрация Лакана показалась настолько убедительной, что многие специалисты, работающие в области ментального здоровья, согласились с его доводами. Психоз, то есть не поддающийся управлению беспорядок в словах и в жизни личности, возникает тогда, когда на месте, где должен быть отец, – дыра. Человек не знает, кто он такой. Он знает свое имя, но часто заменяет его другим именем! У человека нет «якоря», ничто его не удерживает, он одновременно закрыт в своем собственном мире и в то же время его несет неизвестно куда волной образов, услышанных слов, атмосфер. По причине такой «проницаемости» эти люди гиперчувствительны к встречам. Часто у них можно констатировать что-то вроде необыкновенной ясности взгляда на свою ситуацию. Но их бред от этого не меняется.

Попытки психической конструкции каждый раз терпят крах, остаются лишь обломки, руины, которые держатся на плаву лишь в преображенном виде, трансформированные в бредовые идеи. Со временем эти безумные идеи организуются в бредовую систему, которая, кстати, может эволюционировать. Субъект не перестает к ней возвращаться, потому что это единственная твердая точка в его мыслях, его единственный ответ в любой ситуации, вопрошающей его идентичность. Фрейд считал, что любой бред содержит в себе ядро исторической правды.