Полет аистов

4

Снаружи уже занималась заря, сонные улицы освещались ее тусклым светом, и тени предметов отливали металлом. Я ехал по Монтрё, не обращая внимания на сигналы светофоров и направляясь прямиком к жилищу Бёма. Не знаю почему, но перспектива следствия по делу о смерти орнитолога пугала меня. Я собирался уничтожить все касающиеся меня документы и втихомолку вернуть деньги в ассоциацию, не посвящая в это полицию. Нет следов – нет и следствия.

Из осторожности я оставил машину в сотне метров от шале. Сначала проверил, нет ли фиксатора на дверном замке, потом вернулся к машине и нашел в сумке карточку-закладку из гибкого пластика. Просунул ее в щель между дверью и наличником и терзал замок до тех пор, пока мне не удалось поддеть язычок замка. Наконец, я смог бесшумно отворить дверь, слегка надавив на нее плечом. И вот я очутился в доме покойного господина Бёма. В полумраке его жилище казалось еще более тесным и душным, чем раньше. Теперь это был дом мертвеца.

Я спустился в кабинет, расположенный в подвальном этаже. Мне не составило труда найти папку с надписью «Луи Антиош» – она лежала на виду. В ней была выписка о переводе денег на мой банковский счет, квитанция на авиабилеты, договор о бронировании номеров в гостиницах. Я прочел также записи, сделанные со слов Нелли Бреслер:

«Луи Антиош. Тридцать два года. Усыновлен Бреслерами в возрасте десяти лет. Умный, яркий, восприимчивый. При этом склонен к безделью и отличается легкомыслием. Требует особого подхода. До сих пор наблюдаются последствия перенесенного несчастья. Частичная амнезия».

Выходит, после стольких лет Бреслеры продолжали считать меня человеком с травмированной психикой. Я перевернул страницу. Дальше ничего не было. Нелли не сообщила никаких подробностей трагедии, произошедшей со мной в детстве. Тем лучше. Я забрал папку и продолжил поиски. В глубине одного из ящиков я обнаружил папку с надписью «Аисты», очень похожую на ту, которую подготовил для меня Макс в день нашей первой встречи; там были сведения о тех, с кем мне предстояло связаться, и другая полезная информация. Эту папку я тоже прихватил с собой.

Пора было уходить. Однако мной овладело необъяснимое любопытство, и я продолжил наугад рыться в документах. В облупленном железном шкафу высотой в человеческий рост я обнаружил тысячи карточек с записями о птицах. Они стояли плотными рядами, а их края пестрели разноцветными полосками. Бём объяснил мне смысл этих обозначений. Всем сведениям о птице, всем событиям в ее жизни соответствовала пометка определенного цвета: красный – самка, синий – самец, зеленый – перелетная, розовый – поражение электротоком, желтый – болезнь, черный – смерть… Таким образом, Бёму довольно было одного взгляда, чтобы без труда найти интересовавшие его в данный момент карточки.

Внезапно меня осенило: я просмотрел список пропавших аистов, потом отыскал карточки нескольких из них в шкафу. Бём делал записи каким-то непонятным шифром. Единственное, что я смог разобрать, – это что все исчезнувшие птицы были взрослыми особями, в возрасте семи и более лет. Карточки тоже отправились в мою сумку. Я тащил все, что попадалось под руку. Мной руководила какая-то непреодолимая сила, и я перерыл весь кабинет вдоль и поперек. Теперь мне не терпелось отыскать медицинскую карту Бёма. «Бём – классический случай из учебника», – заявила доктор Варель. Где ему сделали эту операцию? Кто ее сделал? Я ничего не нашел.

С досады я сунулся в крохотную комнатенку, смежную с кабинетом. Макс Бём держал здесь свои принадлежности, в том числе и для кольцевания птиц. Над планом работы разместились несколько биноклей, светофильтры и сотни разных колечек из всевозможных материалов. Мне попались на глаза хирургические инструменты, шприцы для подкожных впрыскиваний, бинты, шины, антисептические препараты. Макс Бём иногда охотно разыгрывал из себя ветеринара-любителя. Чем дольше я искал, тем больше жизнь этого пожилого человека представлялась мне одинокой, полностью посвященной каким-то странным увлечениям. В конце концов, я расставил все, как было, и поднялся на первый этаж.

Я ненадолго зашел сначала в большую комнату, затем в гостиную и кухню. Здесь повсюду стояли только швейцарские безделушки да валялись какие-то никому не нужные бумаги и газеты. Я поднялся на второй этаж. Здесь располагались три спальни. Та, в которой я ночевал, когда приезжал сюда в первый раз, выглядела все так же безлико: небольшая кровать, какая-то нелепая мебель. В спальне Бёма пахло плесенью и грустью. Поблекшие краски и неуютная обстановка. Я устроил обыск в шкафу, секретере, ящиках комодов. Везде было практически пусто. Я заглянул под кровать, под ковер. Отклеил уголки обоев. Ничего. Разве только несколько выцветших фотографий на пожелтевшей бумаге на дне платяного шкафа. С минуту я разглядывал снимки. Маленькая женщина с неясными чертами лица, хрупкая фигурка на фоне тропических пейзажей. Несомненно, госпожа Бём. На самых последних фотографиях – в блекловатых цветах семидесятых – она выглядела лет на сорок. Я прошел в третью спальню. Там тоже царила атмосфера запустения – только и всего. Я снова спустился вниз, собирая пыль, так и липшую к моей одежде.

За окнами вовсю светало. Паутина золотистых лучей мягко ложилась на спинки стульев и кресел и на края возвышений пола, неизвестно зачем устроенных в разных концах комнаты. Я присел на одно из них. В этом доме явно многого не хватало: медицинской карты Бёма (у больного с пересаженным сердцем должна храниться целая куча рецептов, томограмм, электрокардиограмм и т. п.), обычных сувениров путешественника – африканских безделушек, восточных ковров, охотничьих трофеев; не заметил я и следов его прежней профессии – ни пенсионных документов, ни выписок с банковского счета, ни налоговых квитанций. Именно так и поступил бы человек, если бы он хотел поставить жирный крест на своем прошлом. И все же где-то здесь непременно должен быть тайник.

Я взглянул на часы: семь пятнадцать. Если начнется следствие, сюда вот-вот заявится полиция, хотя бы для того, чтобы опечатать дом. Я с сожалением поднялся и направился к выходу. Открыл дверь и внезапно вспомнил о многочисленных возвышениях пола. Ведь эти широкие ступени представляли собой идеальный тайник. Я вернулся туда, где сидел, и принялся простукивать боковые стороны возвышений. Они издавали пустой звук. Я спустился в подвал, в маленькую рабочую комнатушку, схватил первые попавшиеся инструменты и тут же снова поднялся на первый этаж. За двадцать минут я вскрыл все семь возвышений в гостиной Бёма, стараясь ничего не сломать. У меня в руках оказались три больших конверта из плотной вощеной бумаги, запечатанные, покрытые пылью и неподписанные.

Я сел в машину и покатил в сторону холмов, нависавших над Монтрё: мне хотелось найти уединенное место. Проехав около десяти километров, я повернул на пустынную дорогу и остановился в лесу, еще мокром от росы. Дрожащими руками я вскрыл первый конверт.

В нем была медицинская карта Ирен Бём, в девичестве Ирен Фогель, родившейся в 1942 году в Женеве. Скончалась она в августе 1977 года в госпитале Бельвю в Лозанне от обширной раковой опухоли. В папке лежали только результаты рентгенографических и других исследований, несколько рецептов и в самом конце – свидетельство о смерти, телеграмма на имя Макса Бёма да письмо с соболезнованиями от доктора Лирбаума, лечащего врача Ирен. Я взглянул на конверт. На нем значился адрес, по которому проживал Макс Бём в 1977 году: дом 66, улица Бокассы, Банги, Центральная Африка. Мое сердце бешено заколотилось. Последним местом пребывания Бёма в Африке была Центрально-африканская империя. Место, печально известное безумными выходками ее тирана – императора Бокассы. Кусок непроходимых джунглей, знойных и влажных, затерявшийся где-то в самом сердце Африки – затерявшийся в моем далеком прошлом.

Опустив стекло, я глотнул свежего воздуха, потом продолжил изучать содержимое конверта. Наткнулся на фотографии хрупкой супруги Макса, а также на другие снимки, где Макс был изображен с подростком лет тринадцати. Их сходство просто поражало: мальчик был таким же плотным, с такими же коротко стриженными светлыми волосами, с темными глазами и мускулистой шеей сильного зверя. Однако в его мечтательном взгляде таилось легкомыслие, совершенно не вязавшееся с непреклонностью Бёма. Снимки явно относились к тому же периоду – к семидесятым годам. Семья в сборе: отец, мать, сын. Вот только зачем Бёму понадобилось прятать такие обычные фотографии в тайнике под полом? И где сейчас его сын?

Во втором конверте был только рентгеновский снимок грудной клетки, без даты, без имени, без описания. Не вызывало сомнений только то, что на размытой картинке явно просматривались очертания сердца. Ив самом его центре выделялось маленькое белесое пятно с четкими контурами: трудно сказать, был ли это дефект пленки или какой-то плотный светлый шарик внутри сердечной мышцы. Я вспомнил о трансплантации. Передо мной, несомненно, было изображение одного из двух сердец швейцарца. Первого или второго? Я аккуратно спрятал листок в конверт.

Наконец настал черед третьего конверта: я открыл его и остолбенел. Невозможно представить себе зрелище ужаснее того, что предстало перед моими глазами. Множество черно-белых снимков, запечатлевших картину страшной резни: детские трупы, подвешенные на крюках, будто марионетки из человеческой плоти, только вместо рук и половых органов у них кровавые сгустки; мертвые лица с разодранными губами и пустыми глазницами; руки, ноги, другие части тела, отрубленные и сваленные в кучу, точно в лавке мясника; головы в корках запекшейся крови, раскатившиеся по столу и взирающие на зрителя сухими невидящими глазами. Это были трупы людей негроидной расы, все без исключения.

Фотографии изображали не просто место, куда наспех свозили мертвецов. В этом мерзком помещении стены сверкали белой плиткой, словно в больнице или морге, там и сям лежали блестящие металлические инструменты. Скорее всего, здесь была оборудована какая-то жуткая лаборатория или устроена камера пыток. Тайное логово чудовища, предающегося мерзким занятиям. Я вышел из машины. Отвращение и тошнота сдавили мне грудь. Освеженный утренней прохладой, я долго стоял так, время от времени бросая взгляд на фотографии. Я хотел ощутить их материальность, подчинить их своему сознанию, чтобы не выпустить их за рамки реальности. У меня ничего не вышло. Кричащая откровенность снимков, отпечатанных на крупнозернистой бумаге, создавала ощущение незримого присутствия где-то рядом со мной целой армии мертвецов. Кто и зачем учинил все эти зверства?

Я снова сел в машину, сложил все три конверта и поклялся в ближайшее время в них не заглядывать. Включил зажигание и поехал вниз, в Монтрё. В глазах у меня стояли слезы.

5

Я направился к центру города, чтобы попасть на улицу, идущую параллельно берегу озера. Запарковал машину на стоянке гостиницы «Ля Террас», светлой и величественной. Вяло плещущиеся волны Женевского озера сверкали под лучами солнца. Словно внезапно все вокруг озарилось золотым сиянием. Я расположился за столиком в саду гостиницы, лицом к озеру и горам в легкой дымке, обрамляющим пейзаж.

Несколько минут спустя появился официант. Я заказал охлажденный китайский чай. Решил немного поразмыслить. Смерть Бёма. Какие-то тайны, связанные с его сердцем. Утренние раскопки и пугающие находки. Пожалуй, многовато для обычного студента, собравшегося искать пропавших аистов.

– Последняя прогулка перед отъездом?

Я обернулся. Передо мной стоял тщательно выбритый инспектор Дюма. Он был в легкой полотняной куртке коричневого цвета и светлых льняных брюках.

– Как вы меня нашли?

– Это сущий пустяк. Вы все сюда приходите. Как будто все улицы Монтрё ведут к озеру.

– Кто это «вы все»?

– Гости. Туристы. – Он указал подбородком на людей, совершавших утреннюю прогулку вдоль берега. – Знаете, это очень романтичный уголок. Говорят даже, что здесь витает дух вечности. Здесь словно попадаешь в атмосферу «Новой Элоизы» Жан-Жака Руссо. Поведаю вам одну тайну: меня просто тошнит от всех этих избитых фраз. Думаю, большинство швейцарцев относятся к этому так же, как и я.

Я изобразил на лице улыбку.

– Вы, оказывается, можете быть циником. Выпьете что-нибудь?

– Да, кофе. Покрепче.

Я подозвал официанта и попросил принести один эспрессо. Дюма сел рядом со мной. Надел солнечные очки и молча стал ждать свой кофе. Он с серьезным видом внимательно рассматривал пейзаж. Когда принесли кофе, он выпил его одним глотком и вздохнул:

– Я ни на секунду не присел с того момента, как мы с вами расстались. Сначала разговаривал с доктором Варель. Помните, такая маленькая, насквозь прокуренная, в окровавленном халате. Она здесь недавно. Сомневаюсь, что она ожидала увидеть нечто подобное. – Дюма расхохотался. – Две недели, как приехала в Монтрё, и на тебе: ей приносят орнитолога, найденного в гнезде аистов и наполовину съеденного собственными птицами! Ну да ладно. После больницы я заехал к себе переодеться. Потом отправился в комиссариат, чтобы обобщить то, что вы мне рассказали. – Дюма похлопал по карману куртки. – Ваши показания у меня с собой. Вы сможете сейчас их подписать. Незачем вас дергать. После комиссариата я решил совершить набег на дом Макса Бёма. То, что я там нашел, заставило меня сделать несколько телефонных звонков. За каких-нибудь полчаса я получил ответы на все мои вопросы. И вот я здесь!

– Каковы же ваши выводы?

– Вот в том-то все и дело. У меня нет никаких выводов.

– Не понимаю.

Дюма снова сложил руки и оперся ими о стол, потом повернулся ко мне и произнес:

– Я ведь вам уже говорил: Макс Бём был у нас знаменитостью. Значит, нужно сделать так, чтобы он отошел в мир иной спокойно и достойно. Как-то так, чтобы всем все было ясно и понятно.

– А на самом деле разве все не так?

– И да, и нет. Сама его кончина, кроме необычности места, где она произошла, вопросов не вызывает. Сердечный приступ. Тут не о чем говорить. Но со всем остальным сплошные неувязки. Я вовсе не собираюсь порочить память великого человека, вы же понимаете?

– Вы не хотите сказать мне, что у вас не сходится?

Дюма уставился на меня сквозь темные стекла очков:

– Это уж скорее вы могли бы мне что-нибудь сообщить.

– Что вы имеете в виду?

– Какова истинная цель вашего появления у Макса Бёма?

– Я вам все уже рассказал сегодня ночью.

– Вы солгали. Я проверил некоторые детали. У меня появились доказательства, что вы говорили неправду.

Я ничего ему не ответил. Дюма продолжал:

– Когда я немного порылся в шале Бёма, я понял, что до меня там уже побывали. Я бы сказал, прямо у меня под носом, потому что туда наведались за несколько минут до моего прихода. Я тут же позвонил в «Экомузей», где у Бёма тоже есть кабинет. У такого человека, как он, должны храниться дубликаты многих документов. Его секретарша, ранняя пташка, согласилась заглянуть в его бумаги и выудила из какого-то ящика одну невообразимую папку, в которой было все о пропавших аистах. Она тут же переслала мне по факсу основные страницы из дела. Мне продолжать?

Теперь настала моя очередь созерцать волны Женевского озера. На фоне пылающего горизонта вдали виднелись крохотные парусники.

– Потом выяснилось, что есть еще банк. Я позвонил в агентство Бёма. Орнитолог только что перечислил крупную сумму денег. У меня имеются имя, адрес и номер счета получателя.

Между нами повисло напряженное молчание. Это ледяное молчание обжигало, как холодный утренний воздух, и готово было разбиться на осколки и разлететься в разные стороны. Я заговорил первым:

– Похоже, вы уже сделали вывод.

Дюма улыбнулся, снял очки.

– Да, кое-какие мысли имеются. Думаю, вы запаниковали. Ведь со смертью Бёма все не так уж просто. Начнется расследование. А тут как раз вы только что получили от него солидную сумму за выполнение особого поручения и, неизвестно почему, здорово напугались. Вы забрались к нему в дом, чтобы стащить ваше досье и уничтожить следы ваших отношений. Вовсе не подозреваю вас в том, что вы хотели оставить себе эти деньги. Наверное, вы собирались их вернуть. Но кража со взломом – это довольно серьезно…

Я подумал о трех конвертах. И поспешно ответил:

– Инспектор, Макс Бём предложил мне работу, но речь шла только об аистах. Я не вижу в этом ничего подозрительного. В самое ближайшее время я верну ассоциации деньги, перечисленные…

– Никакой ассоциации не существует.

– Что-что?

– Нет никакой ассоциации, во всяком случае, в том смысле, в каком вы это понимаете. Бём работал один, он был единственным членом Ассоциации защиты европейского аиста. Он держал несколько наемных работников, закупал оборудование, арендовал помещения. Бём не нуждался ни в чьих деньгах. Он сам владел огромным состоянием.

От изумления я потерял дар речи. Дюма тем временем продолжал говорить:

– Его лицевой счет составлял более ста тысяч швейцарских франков. И к тому же Бём наверняка имел анонимные номерные счета в наших банках, и не в одном. На определенном этапе своей жизни орнитолог занимался весьма доходным делом.

– Что вы намерены делать?

– В данный момент ничего. Ведь этот человек мертв. Судя по всему, родственников у него нет. Я уверен, что он завещал свои деньги какой-нибудь международной организации вроде Всемирного фонда дикой природы или Гринписа. Следовательно, инцидент исчерпан. Тем не менее я хотел бы поглубже покопаться в этом деле. И мне нужна ваша помощь.

– Моя помощь?

– Вы что-нибудь нашли у Бёма сегодня утром?

В моей голове молнией сверкнуло воспоминание о трех конвертах.

– Кроме моего собственного досье, ничего.

Дюма недоверчиво улыбнулся. Он поднялся и предложил:

– Может, прогуляемся?

Я поплелся по берегу следом за ним.

– Допустим, вы ничего не нашли, – снова заговорил Дюма. – Ведь, в конце концов, Бём был человек осторожный. Я уже навел о нем справки сегодня утром. И почти ничего не узнал. Ни о его прошлом. Ни о таинственной операции. Вы ведь помните: у него трансплантировано сердце. Очередная загадка. Знаете, что мне поведала доктор Варель? Что в новом сердце Бёма находился странный предмет, инородное тело, совершенно там ненужное. Крохотная капсула из титана – из него делают некоторые протезы, – зашитая в верхней части сердца. Обычно на пересаженное сердце ставят специальную скобу, чтобы легче было производить биопсию. Но здесь совсем другое дело. По словам Варель, у этой штуки нет никакого практического предназначения.

Я молчал и думал о светлом пятнышке на рентгеновском снимке. Значит, у меня находится изображение его второго сердца. Чтобы как-то закончить разговор, я спросил:

– И чем же я мог бы вам помочь, инспектор?

– Бём ведь вам заплатил, чтобы вы проследили маршрут миграции аистов. Вы собираетесь это сделать?

– Нет. Я решил вернуть деньги. Может, аисты просто решили покинуть Швейцарию и Германию, или их поглотил гигантский смерч – я-то что могу поделать? Плевал я на них.

– Очень жаль. Это путешествие могло бы принести большую пользу. Я начал в общих чертах восстанавливать биографию инженера Макса Бёма. Ваша поездка, вероятнее всего, позволила бы заглянуть в его прошлое, связанное с Африкой и Ближним Востоком.

– Что вы задумали?

– Поработать с вами в паре. Я – здесь. Вы – там. Я раскопаю все, что касается его денег и его операции. Я получу сведения о том, где и когда он бывал в командировках. А вы со своей стороны пройдете непосредственно по его следу – по маршруту полета аистов. Мы будем постоянно держать связь. Не пройдет и пары месяцев, как мы вытащим на свет божий всю жизнь Макса Бёма. Все его тайны, все его добрые дела и темные делишки.

– Темные делишки?

– Это я просто так сказал.

– Мне-то какая выгода от всей этой истории?

– Чудесное путешествие. Отсутствие претензий со стороны швейцарской полиции. – Дюма похлопал по карману куртки. – Мы вместе подпишем ваши показания. И забудем об их существовании.

– Ну а вы-то что выигрываете?

– Многое. Во всяком случае, это гораздо интереснее, чем разбираться с украденными дорожными чеками или пропавшими пуделями. Августовские будни в Монтрё – вовсе не подарок, уверяю вас, мсье Антиош. Сегодня ночью я не поверил вам, когда вы говорили о своих занятиях. Предмету, не вызывающему восхищения, не отдают десять лет своей жизни. Я ведь тоже вам врал: я влюблен в свою работу. Только она не отвечает мне взаимностью. Даже самый долгий день когда-нибудь кончается, и огорчения забываются. Я хочу заняться чем-то более серьезным. Судьба Бёма – любопытнейший объект для расследования, а в команде мы многого добьемся. Вы же интеллектуал, неужели эта головоломка вас не прельщает? Подумайте.

– Я возвращаюсь во Францию и позвоню вам завтра. Ведь мои показания могут подождать день-другой, не так ли?

Инспектор улыбнулся и кивнул. Он проводил меня до машины и на прощание протянул руку. Я уклонился от рукопожатия, усаживаясь за руль. Дюма снова улыбнулся и придержал дверцу автомобиля, не давая мне ее захлопнуть. Немного помедлив, он спросил:

– Можно я задам вам бестактный вопрос?

Я коротко кивнул в знак согласия.

– Что случилось с вашими руками?

Этот вопрос меня обезоружил. Я посмотрел на свои пальцы, искалеченные, покрытые бесчисленными шрамами, – они выглядели так уже много лет. Я пожал плечами:

– Произошел несчастный случай, когда я был еще маленьким. Я жил у няни, она занималась крашением тканей. Как-то раз один из бачков с кислотой упал, и его содержимое попало мне на руки. Больше мне нечего добавить. Все воспоминания стерлись от шока и боли.

Дюма продолжал рассматривать мои руки. Должно быть, он заметил мои увечья еще ночью, а теперь мог удовлетворить свое любопытство и разглядеть их во всех деталях. Я резко захлопнул дверцу машины. Дюма уставился на меня, затем добавил елейным голосом:

– Эти рубцы никак не связаны с тем несчастным случаем, что произошел с вашими родителями?

– Откуда вы знаете, что с моими родителями произошел несчастный случай?

– У Бёма весьма подробное досье.

Я рванул с места и покатил по набережной, даже не взглянув в зеркало заднего вида. Проехав несколько километров, я уже позабыл о несносных расспросах инспектора. В полной тишине я ехал по направлению к Лозанне.

Вскоре на залитом солнцем поле я заметил скопление черно-белых пятнышек. Я остановил машину и подошел поближе, стараясь не шуметь. Посмотрел в бинокль и увидел аистов: это были именно они. Я приблизился к ним еще немного. В золотистом свете их нежное оперение напоминало бархат. Блестящий, плотный, шелковистый. По натуре я не большой любитель животных, но эти птицы, поглядывавшие в мою сторону с видом оскорбленных аристократов, действительно вызывали особенные чувства.

Здесь, в полях Вейсембаха, мне вспомнился Бём. Он выглядел таким счастливым, когда показывал мне свой маленький мир. Невысокий и широкоплечий, он стремительно несся сквозь густые посевы прямо к своему питомнику. Несмотря на полноту, двигался он с необычайной легкостью и гибкостью. В рубашке с короткими рукавами, полотняных брюках и с биноклем на шее он напоминал полковника в отставке, планирующего очередной маневр против воображаемого противника. Войдя внутрь вольера, Бём заговорил с птицами тихим голосом, полным нежности. Однако сначала птицы все же разбежались, бросая на нас пугливые взгляды.

Потом Бём подошел к гнезду, построенному в метре от земли. Это был венок из веток и земли, больше метра в диаметре, ровный, плоский и аккуратный внутри. Аистиха неохотно снялась с места, и Бём показал мне птенцов, сидящих в центре гнезда: «Шесть малышей, можете себе представить?» Маленькие аистята были покрыты сероватыми, отливающими зеленым перышками. Они таращили и без того круглые глаза и прижимались друг к другу. Внезапно я ощутил странную атмосферу теплоты, как у домашнего очага. Мягкий вечерний свет придавал этой сцене необъяснимую значительность. Внезапно Бём шепнул мне: «Трогательно, правда?» Я посмотрел ему прямо в глаза и согласно кивнул в ответ.

На следующий день утром Бём передал мне толстую папку со сведениями о тех, с кем мне предстояло связаться, а также карты и фотографии, и когда мы поднимались по лестнице из его кабинета, швейцарец остановил меня и сурово произнес: «Думаю, вы хорошо меня поняли, Луи. Это дело для меня необычайно важно. Непременно нужно отыскать моих аистов и разобраться в том, почему они исчезают. Это вопрос жизни и смерти!» На плохо освещенной лестнице я с трудом мог разглядеть лицо Бёма, но его выражение привело меня в ужас. Передо мной была белая маска, совершенно застывшая, словно готовая потрескаться. Мне стало ясно, что Бём чего-то смертельно боится.

Вдалеке птицы неспешно поднимались в воздух. Я проследил, как они медленно летели, рассекая светлое утреннее небо. С улыбкой на губах я пожелал им счастливого пути и отправился дальше.

На вокзале в Лозанне я очутился в половине первого. Скоростной экспресс до Парижа отправлялся через двадцать минут. Я нашел телефонную кабину в вестибюле вокзала и набрал свой номер, чтобы прослушать автоответчик. Мне звонил Ульрих Вагнер, немецкий биолог, с которым я встретился около месяца назад, готовясь на время стать орнитологом. Ульрих и его команда собирались следить за миграциями аистов через спутники. Они снабдили двадцать птиц миниатюрными японскими радиопередатчиками и таким образом теперь могли каждый день с высокой точностью определить их местонахождение с помощью поисковой системы «Аргус». Они предложили мне ознакомиться с полученными данными. Таким образом, они могли бы оказать мне неоценимую помощь, избавив от необходимости выискивать едва различимые колечки на лапках птиц. Его сообщение звучало так: «Началось, Луи! Они улетают! Система работает безукоризненно. Перезвоните мне. Я продиктую вам номера аистов и сообщу их координаты. Удачи!»

Получалось, что эти птицы буквально преследовали меня. Я вышел из телефонной кабинки. Пассажиры целыми семьями сновали по перрону; их щеки пылали от возбуждения, а огромные дорожные сумки били их по ногам. Туристы с любопытным и благодушным видом неторопливо куда-то направлялись. Я внимательно посмотрел на часы и зашагал к стоянке такси. На сей раз мой путь лежал в аэропорт.