Читать книгу: «Секущая», страница 2

– Какой буррито, я тебя спрашиваю? Это шаурма зовется сто лет в обед, – несмотря на тон, его подача была безобидной. Никакой агрессии тот не испытывал, только искреннее любопытство. А вот мальчишка явно не ожидал такого интереса к своей персоне. Стоит молча, переминается с ноги на ногу.

– Ты оглох, малой? – сказал работяга чуть громче и дернул парня за левую руку. Тот резко провернулся вокруг оси и брызнул в лицо мужику струю перцового газа. На вопль выскочил повар с ханджаром в руке, а молодой щеголь оказался неплохим спринтером.

Сквозь пальцы

Вчера не смог откачать мужика. Вечером в пятницу. Уткнулся в телефон и не сразу заметил суету внизу эскалатора. Какой-то мужик, судя по всему, потерял сознание и его приводили в чувства. Нескольких сотрудников в форме мне показалось достаточным, чтобы держать ситуацию под контролем, и я прошел мимо.

Какие беспомощные должностные лица!

Сердобольный прохожий, как потом выяснилось, безуспешно колдовал над мужиком, стараясь привести его в чувства. Я мимоходом глянул на мужика и пошел дальше. Суета и сотрудники дали ложное спокойствие. В нескольких метрах от вагона развернулся и побрел назад. Стал наблюдать.

Женщина-оператор эскалатора истошно кричала на столпившихся зевак с камерами: «Расходимся! Здесь вам не цирк!», а сотрудник охраны через салфеточку пытался вдохнуть в мужика жизнь. Оказалось, не просто припадок, а сердце встало уже как несколько минут. Те самые несколько минут, что я топтался на месте. Экстренно приступил к реанимации и качал до приезда скорой. Не вытащил. Он ещё сопел, пока я мимо проходил, вполне возможно, те несколько минут были критическими.

Качать нужно сразу и долго. Пока не приедет скорая. Спокойно, чётко делать, что можешь. Но этот воздух… В лёгких остаётся воздух после остановки дыхания. Когда начинаешь качать, он мокрым, сиплым звуком выдавливается из-под рук. Тело в такие моменты безвольное, податливое. Все в твоих руках. Качаешь, качаешь, качаешь. Спокойно, потому что понимаешь, как в фильмах не будет – не откачаешь, но надеешься. А потом выдавливаешь из огромного мужика маленькое хлипкое сопение ребёнка. Сквозь пальцы убегает жизнь. Ты понимаешь, что ничего больше не сделаешь, и сегодня этот мужик не уложит маленького сына, не поцелует любящую жену, не выпьет холодную стопочку, которая могла быть причиной остановки сердца. Всё. Мужика увозят после реанимационных мероприятий. Увозят в никуда.

Я выпью холодную стопочку! За тебя, мой мертвый незнакомец!

Актриса

День выдался легким, звонким и радостным. Все спешил домой, поскорее сесть за клавиатуру и продолжить писать. Спешно вбегаю в подъезд и заскакиваю в лифт:

– Подождите нас! – раздается приятный женский голос, когда двери лифта почти закрылись. Я придержал дверь.

Входят две дивы. По-другому не скажешь. Необычная внешность в обычной одежде. Яркий макияж, как у синхронисток, и килограмм неуместных украшений, как у цыган. И то, и другое отлично смотрится издалека. Очень издалека. Но действительно необычно смотрелась большая плюшевая шапка. Смешная плюшевая шапка Ясона. Корона-ободок с мягкими крылышками.

Они что-то говорят о премьере Золушки. Достойный зал, аншлаг, чудесная публика – и все это под аккомпанемент звенящего стекла в сумке, что сулит радость.

Вежливо с ними прощаюсь, достаю телефон и быстренько нахожу в поисковике театр. Действительно, Золушка такая-то играла тогда-то. Билетов продано – 15 штук.

Теперь я знаю, что у меня в доме живёт настоящий художник: вечно голодный и в мечтах.

Аутизм

– Я без понятия, что произошло… Просто выбирал тунец, а этот ненормальный набросился на меня сзади!

– Вы ничем не спровоцировали такое поведение?

– Спровоцировал? Ты серьезно, начальник? Чем я мог спровоцировать этого психа, прогуливаясь по магазину, скажи на милость?

– Резкие движения, может, вы, сами того не замечая, двинулись к нему на…

– Да я тебя… Да я на тебя столько жалоб накатаю, что ты к чертям с работы вылетишь! Я?! Я на него двинулся?! Да он мне чуть шею не свернул, пес ты смердящий!..

Первый диалог, долетевший до моих ушей возле касс, кажется. Продуктовый в спальнике на северной окраине столицы – место действия. Взбалмошные продавщицы, пара оперов, участковый, плачущая женщина и парень, прикованный наручниками к основанию кассы, внимательно разглядывающий что-то поверх наручников – действующие лица. Последний пытался задушить орущего на опера краснолицего мужчину неопределенного, ввиду сильной помятости, возраста. Интересная история!

Пока Алик, один из оперов, с помощью матери, плачущей женщины, отстегивали парня, второй опер бубнил себе под нос произошедшее, перечитывая протокол. Краснолицый самым невинным образом бродил по магазину, что было видно на камерах, и в какой-то момент наш только что отстегнутый парнишка, проходя мимо него с тележкой, неожиданно бросает свои покупки на пол, секунду мечется из стороны в сторону и бросается на краснолицего. Да не просто бросается, а намертво вцепляется в шею обеими руками, опрокидывает прилавок вместе с краснолицым и, садясь сверху, пытается его задушить. Очевидцы в первые мгновения было принялись бежать, жуткий вопль, сопровождавший нападение, отпугнул их, но потом несколько мужчин сориентировались и смогли отцепить нападавшего от горла краснолицего. Однако, чтобы его скрутить, потребовались охранник и три крепких мужика. И все бы ничего, да прибывшие на место опера не смогли выяснить мотив нападения. Парень ни с того ни с сего набросился на незнакомого мужчину и чуть не отвинтил ему шею…

Хотя, казалось бы, что здесь непонятного? Хоть и плачущая, но в то же время не удивленная, будто привыкшая к такому, мать и парень, что испугался резкого звука и того, что потерял мать из виду, если верить словам кассира. Добавим холодное и сосредоточенное изучение своих шнурков парнишкой и полное безразличие к происходящему вокруг даже в такой ситуации.

Пожалуй, тоже возьму тунца.

В свете фонаря

Сижу на скамейке у чужого дома, притаившись в тени деревьев. Молодая пара шагах в тридцати от меня нежно воркует. Они совсем молодые, совсем зеленые. Быть может, это их первые шаги на любовном поприще. Вдруг юнец неуклюжим движением протягивает руку к волосам юной красавицы. Он гладит её волосы. Даже отсюда я вижу, как в волнении вздымается её грудь. Мальчишка решительно наклоняется к ней, мешкает, и их губы сливаются в невинном поцелуе. Я украл их первый поцелуй? Мог ли я наблюдать этот момент? Их момент, ещё такой непорочный и настоящий. Пожалуй, нет. Более того, теперь и вы его видели, теперь и вы соучастники моего преступления, но что я сказал в сущности? Кто не целовался в свете ночного фонаря на первых свиданиях? Кто не трепетал перед своей неопытностью? Тише! Они идут в нашу сторону…

Валера

Вечерний час. Москва. Последнее дыхание зимы обжигает нос. Я плотнее затягиваю ворот пальто и бегу к ближайшему магазину. Вдруг мне стремительно перерезает путь женщина в короткой шубе и с пакетиком ЦУМ. Таких много. Чтобы не врезаться в нее, я резко остановился и увидел мужчину в грязной потасканной рабочей куртке с протянутой кружкой в руке. Таких больше.

Женщина явно спешит поскорее убежать от мороза, хотя от незаглушенного «Мерседеса» и кавалера, что важно говорит по телефону, бежать было едва ли двадцать метров.

Совершенно неожиданно она втыкается в землю высоким каблуком, будто он попал в узкую расщелину, проворачивается на нем к мужику на входе и потерянно спрашивает:

– Валера? Это ты? – судя по реакции мужика, его действительно так звали. Он сильно удивился, а потом машинально попытался спрятать глаза. Стыдливо, как прячет их пойманный с поличным на мелкой пакости ребенок. Я не могу встать прямо перед ними, чтобы запечатлеть этот момент, но вижу в глазах Валеры слезы. Он выпрямляется. До этого он полусидел-полустоял, облокотившись на колонну у входа. Точнее дважды пытается и будто все не решается то ли уйти отсюда, то ли сказать что-то в ответ. Но так и не успевает решить. Женщина останавливает его:

– Как же так, Валера? – голос ее становится слегка с надрывом и удивлением. Как у сильной женщины, что неожиданно для себя самой дала слабину. – Мы виделись с тобой всего… сколько? Два года назад?

Я не слышу ответов-всхлипов Валеры. Околачиваюсь возле входа, изо всех сил изображаю озадаченность, уткнувшись в потухший экран смартфона. А сам пытаюсь рассмотреть все время опущенный взгляд Валеры, нервные вздрагивания безымянной женщины и услышать, что же произошло за эти два года. Валера не плачет. Эти всхлипы напоминают сжеванные гласные бродяг. Они так специфично тянут гласные, комкая и изменяя до неузнаваемости слова, что, уверен, какой-то лингвист с легкостью бы выделил диалект Савеловского вокзала.

В этот момент к женщине подошел ее кавалер, не отрываясь от разговора по телефону, взял ее за талию и буквально впихнул в магазин. Брезгливо сунул непонятно откуда взявшуюся купюру в стаканчик из-под кофе Валеры и нырнул за автоматические двери. Валера расценил это как шанс и сразу ретировался в сторону подземки. И минуты не прошло, как женщина выскочила обратно, видимо, столько потребовалось, чтобы освободиться или объясниться, но Валеры и след простыл. Ковыляя мимо меня, он все бурчал: «Судьба. Ох, судьбинушка-шутница».

Агония искусства

Безлюдный неосвещенный парк в северном районе столицы. На часах давно за полночь. Под единственным на пару сотен метров фонарным столбом, в тусклом желтом свете смутно виднеется чья-то фигура, скрюченная на лавочке. Пришлось немного ускорить шаг.

Как только приблизился, понял, что фигура – это мужчина неопределенного возраста и неопределенных занятий, который уткнулся в разбитый экран телефона и совершенно не замечает меня. Я замедлился, но тень в черном мной совсем не интересовалась. Она была поглощена пошленькой мелодией, доносившейся с динамиков телефона. Попсовый ритм и непонятные завывания с экрана заставляли фигуру блеять в такт и слегка подергиваться. Вот он – последний вздох искусства.

Недопитый алкоголь тонким черным ручейком бежит по каменной плитке – осторожно перешагиваю его. Ухожу в темноту, оставляя потерянного человека погружаться в небытие.

Седой незнакомец

После плотного обеда шагать тяжело и лениво. Солнышко припекает, и дети, что встречаются по пути, слишком утомлены, чтобы кричать. Состояние приятной истомы.

Впереди, на деревянной лавочке у подъезда, напротив автобусной остановки, сидит седой мужчина весьма солидного вида. Невозможное в такую жару черное пальто, брюки со стрелками и начищенные черные туфли. Он сидит и внимательнейшим образом наблюдает за людьми, что медленным потоком втекают в автобус и вытекают из него. Когда люди на остановке перестают его интересовать, переводит взгляд на редких прохожих. Что-то его беспокоит, тревожит. Он изредка прерывается на глоток чая из чашки от своего металлического термоса. Озабоченно чешет глаз, как седой усталый политик, и продолжает наблюдение.