Читать книгу: «Фетиш постмодерна. Миниатюры, пьесы, стихи», страница 3

– А-а, а-а-й… нет, Гуми не так, совсем не так, ты слизываешь как корова, «корова языком слизала», – это все про тебя, глупыш.

– А как нужно на этот раз? – уже терял терпение Гум.

– Язычок должен быть остреньким и твердым как жало, понимаешь, такой нежный хоботок, и останавливайся чуть повыше, там есть такая маленькая рюшечка, останавливайся на ней непременно, хорошо, придавливай ее губами и слегка прикусывай, только не переусердствуй… да, и что ты такой непонятливый, все тебе нужно объяснять как младенцу, научись слушать женщину.

Гум, проглотив и эту пилюлю, словно приговоренный принялся за ласкания вновь. Он бороздил и бороздил сочащее лоно словно затерявшийся в волнах ялик, носом и кормой уходя глубже, потом поднимаясь на поверхность; Лил запустила пятерню ему в волосы, поглаживая их, она лежала тихо, будто мечтая, о чем-то далёком, о своем прошлом, может быть, задумчивая и спокойная на этот раз, лишь изредка приговаривая, – ты мой хороший… ты мой хороший…

22.07.2014

Лил, я расскажу тебе о дапертутто

Вот уж не думал, что эта история каким-то мистическим образом всплывет, однако, бывает, в тени каштанов; да, в тени каштанов Лил, вверив слух полуденному пению птиц, щюрит глаза, Солнце всегда ей казалось некоторым недоразумением, как, вопреки, тень занимала больше, соотношение тени и света, ведь баланс существует иначе было бы.. несправедливо? В какой-то миг разучаешься внятно доносить мысли до собеседника, крах рассудка символизирует это рачительно и неотложно, привычные мысли кажутся нелепыми, а слова их выражающие больше не слетают с языка, они словно перемешались в темном мешке памяти и выскакивают невесть в какой последовательности, и в этих смешениях нам, да, нам великим докторам психоанализа приходится работать…

– Чем это ты там занят, дорогой, – Лил прервала щекотливый поиск вопросом.

– Ах, ты напугала меня, ты появляешься как коварная кошка, Лил, я пишу новую историю о дапертутто!

– Ого, звучит величественно, хих, и что на какой стадии? Дай почитать, она облизнула большой палец, он был выпачкан в шоколоде.

– Вот-вот, шоколад, экстериоризация!!! Лил, я люблю тебя! Ты понимаешь? Его не должно было быть!

– Чего? Милый, я полнедели твердила, что хочу испечь шоколадный пирог!

– Да.. Нет.. я не в этом смысле, в общем, даппертутто, ты слышала о нём?

– Откуда? Ты мне не рассказывал ведь раньше; а я не очень то люблю копаться в твоих прескушных книжонках.

– Да, эта история, которая не прозвучала, и не должна была прозвучать, но ты её знаешь; я рассказывал, когда ты была еще маленькой.

– Но, я не помню, хоть убей не помню, Гум.. ты какой-то странный вот несколько дней; впадаешь в какие-то размышления, где-то блуждаешь, что происходит?

– Признавайся сейчас же, чьи это проделки, я хочу знать теперь всё, – и она надвинулась на него решительно и смело, будто преодолевая водораздел, образовавшийся между ними и приближаясь к его лицу вплотную.

Запах пряной корицы и шоколада ударил в нос своим ароматом, и Гум безвольно подался на этот жест, отозвавшийся поцелуем, их губы слились в неровном и сперва нерешительном поцелуе, однако Лил настаивала на большем, и сразу перешла в стремительную атаку языком; Гум, прихватил её за талию, и жестко поставил ногу на пол, чтобы она не опрокинула кресло вместе с ним, как уже бывало, и они не рухнули на пол.

– Подожди, подожди, шоколадная бризоль, ты так напориста, а как же дапертутто?

– К черту дапертутто, я хочу тебя.

– Лил, а пирог? Он сгорит не ровен час, ты совершенно не обдумываешь своих действий и их развития.

– Ууух, зануда, – она насупила брови, – пирог еще не в печи, а вот ты меня начинаешь злить, чем ты занят в своей башке, что у тебя на меня не остается времени?

– Да, в общем-то, практически ничем, все давно утратило смысл и тем более актуальность. Чертова промозглая погода, она влазит под кожу, подбирается к нервам, слякоть в нутре, чертова слякоть в нутре, Лил? Ты меня понимаешь? Осень.

– Старичок, ты старый, хих, старый скрипучий пень!..

– Да, Лил, большего я и не ждал от тебя, ты неисправима, и твой язык это просто исчадие ада подчас; поэтому тебе не повредит история о дапертутто!

– Ну, давай рассказывай свою историю, я только поставлю пирог, ух, печушка раскочегарилась довольно уже.

– Дапертутто – персонаж итальянского фольклора с ним связывают истории с исчезновением детей, помутнениями рассудка и всякую чертовщину необъяснимую, на которые способны персонажи, подпадая под неведомые чары темных сил.

– И всё, хих, всего-то страха, у меня коленки дрожат.

– Прекрати! Что с тобой на этот раз? Ты такая своенравная, что и выслушать меня не хочешь, а между тем тебя это касается не меньше!

– Что значит не меньше? А кого это еще должно касаться, черт тебя подери, старый блудник! Ты меня точно выбесишь сегодня своими загадками!

– Послушай и успокойся, есть еще одна особа; Лил, все не совсем так, как ты можешь опрометчиво подумать, но… и я попытаюсь тебе объяснить.

– Объяснить? Знаю, ты мастер объяснений, ты завел любовницу, негодяй, а меня будешь потчевать историями о дапертутто, да, дорогой?

– Нет, не совсем так – Лил, это твоя сестра.

– Сестра?! – Лил округлила брови, – у меня сроду не было никаких сестёр, ты спятил совершенно, это все твои заумные книжки, давно пора выбросить этот старый хлам в мусор.

– Есть, не думал, что это возможно, но, похоже, обстоятельства таким образом сложились, что она есть, жива и здорова и родом из Италии.

– Она еще и итальянка, здорово, у тебя неплохой вкус, да? И кто тебе поведал, что она моя сестрица, может быть, дапертутто?

– Лил, послушай, Лил, я влюблен в неё.

– Что? Как ты смеешь мне это говорить!

– Лил, ну, ты же не хочешь ничего выслушать.

Она демонстративно уходит на кухню, и Гум улавливает сдержанные всхлипывания; он осторожно прокрадывается к ней и обнимает за плечи.

– Пусти! Пусти! Её увлажнившиеся глаза выражают недоуменное бессилие.

– Послушай, ты права, нет никакой сестры, нет; и есть только ты и я, – и он внимательно смотрит в её прекрасные наивные и слезные глаза, – понимаешь, это к истории о дапертутто, я солгал тебе, мой маленький корнишон, ты ведь не читаешь книжек и как на ладони.

– Солгал? Зачем? Я почти поверила тебе, и солгал ли? – в её глазах промелькнуло удивление, сменяющее отчаянное недоумение.

– Совершенно точно, Лил, я солгал наверняка, поэтому ты и поверила; дапертутто-Везде-Нигде, другими словами, это то, чего нет, ну, в общем вымысел, который занимает нас, захватывает наше воображение так сильно, что благодаря этой страсти оживает, вовеществляется, понимаешь?

– Нет, как может ожить то, чего нет?

– Как только что произнесенная моя ложь. В мире так много интересного, а ты совершенно ничего не хочешь знать, меня это настораживает.

– И ты решил меня подло обмануть? Поиграть моими чувствами, да? Однако, теперь я буду умнее, Гумичка; и тоже преподнесу тебе сюрприз не ровен час.

– Да, к черту дапертутто, иди ко мне бесовка; это было спланировано, ты все устроила, скажи? Он подхватывает её и поднимает над собой, как нашалившую девчушку.

– Гуми, Гум.. я ни черта тебя не понимаю, ты просто сверхзадача маниакальная, как ты так можешь жить? Разве нельзя смотреть на мир проще? Мир – это желание жить, мир – это шоколад. Мир – это любовь.

– Да, моя шаловливая косточка, – и он уносит её на кушетку.

29.09.2015

Мистер Б, я не забыл о Вас⁶

Здесь я открываю цикл миниатюр о Чарли, и посвящаю их всем, кто неравнодушен к хлопотам босяцкой жизни и скитаниям беспризорных душ… В честь доброй памяти о старине Чарли.

27.11.2009

 
Он ушел с работы… он ехал на красный свет… его остановили менты,
да, срал и ссал я на твою работу, мне завтра тащить
свою задницу неизвестно куда и зачем,
чертям на потребу в славный уикенд,
и тащить вместе с задницей пару роялей
уже после торгов на бирже в Шанхае…
Причем тут Китай – пашут и улыбаются,
и снова пашут, вот такие молодцы-стервецы…
вернемся к роялям… да, без отпусков пашут по пять-шесть лет, рисоеды,
а я задницу волочу к роялям, привязать бы к ним по б… ди…
да не позволят хорошие дяди.
Скукота и Тима уехал, надоело ему лосиное дерьмо жрать,
Так есть Фил – задолбали!
Меня эти рояли.
Все рифмы сочиняешь, все тебе нипочем, да? – хоть рояли, хоть по морде кирпичом? —
Нет, едва ли.
Отчеркнем.
 
 
Прости меня девочка-подросток, я так долго упивался своей задницей,
что чуть не забыл о тебе…
Вранье все кругом, остались живыми рояли…
у тещи играю пока нет никого – согревает,
смысл не в том,
я скучаю, скучаю, скучаю… ты все и так знаешь,
но об этом потом.
Да, че тут писать не пойму, все строчки да точки, тире, запятые и новые кочки,
вон почитал старого пса – растревожил скотина, неймется ему – старая образина.
Тебе написать времени не найду, поэтому в манду это занятие, в манду,
вон рояли завтра ждут, а потом виагра с чаем – шутка,
пока молодой, бес в ребро не печалит, – Эх, скукота.
Дудку возьму завтра с собой – пусть все усрутся, а я поиграю для народа своего
любимого, душевного давно ли играл ему,
помню недавно – играл не говно, да ладно…⁷
 

Чарли, я влюбился

– Чарли, я влюбился… – говорю я ему.

– Чего? Не веди себя, как недоделанный сосун.

– Чарли, ты не понимаешь, мать твою, я ЛЮБЛЮ ее, я ей сочиняю стихи по ночам.

– Какие стихи – насмешил! Стихи – это кашачия бутафория, сынок.

– Нет, ты не прав, Чарли, стихи это сила.

– Вот где сила, – говорит он мне и подносит к моему носу огромный волосатый кулак…

– Чарли, посмотри на меня, я другой, у умею любить по-настоящему…

– Да, что ты прицепился к этой телке, тебе других не хватает, вон, смотри, краля идет… не, эта с пластмассовыми ногами… вон, туда глянь, бой-баба – гром, будет тобой как скалкой орудовать, только захоти.

– Чарли, я устал от этого, я не хочу…

– Не кисни, сынок, совсем расклеился, я смотрю, не ровен час, захныкаешь как девка…

– Чарли, что мне делать, она не воспринимает меня?

– Да, что с тобой, охламон, – мне старику такие вопросы задаешь? Кто она?

– Чарли, она сказка, знаешь, какие бывают, из заморских стран черные королевы, прынцесса…

– Прынцесса? Фу, ты морда… ну, подари ей букет роз, не знаю, в кино позови, мать твою, тебе рассказывать дальше?..

– Чарли, она не такая, пойми… ей ничего не нужно.

– Тю, какие мы гордые… так не веди себя, как обделавшийся сосун, найди место и время и назначь свидание, и по-меньше канифоли сопливой – бодро, раз-два, представился, че-нибудь наплел про глаза; фигуру, там сиськи пока не трогай, глаза-то у нее есть? Красивые?

– Да, прекрасные глаза, вот такущие… – показываю.

– Ну, вот, лапух, и будет тебе удача, искренне тока, но без слюней, спокойно все обставляешь, так-сяк… да, лишнего не скажи.

– Прям, вот так просто и все?

– А ты как думал, пойми, сынок, если судьба Вам снюхаться, то так и будет, а если нет, то и не переживай почем зря, – улыбается он.

– Спасибо, Чарли…

– Ну, ну, не сцы так, все образуется, сама поймет, кого упускает…

– А если не поймет?

– Ну, тогда найдем другую кобылу тебе не хуже.

– Чарли!!! Ну, че ты несешь, образина старая, – бросаюсь на него с кулаками.

– Хлоп, – короткая оплеуха, и я лечу дальше, – Чарли, я тебя ненавижу!!!

– Правда, так любишь?

– Да, я жить без нее не могу!

– Ну, я тебе тут не помощник, сынок, я в твои годы прынцесс брал живьем…

– Да, врешь, ты все, старый пердун…

Чарли махает на меня рукой и уходит за сигарой.

12.12.2009

Чарли, Моррисон – паскуда

– Чарли, Моррисон, паскуда, не хочет печатать мои стихи.

– Ну, что он паскуда, я и без тебя знаю, а что за стихи, говоришь, дай-ка взгляну…

– Фу, Чарли, что это?

– А ты не видишь – бюстгалтер, мать твою… ты еще понюхай.

– Вернее то, что от него осталось… ты опять трахался с этой позорной шлюхой? С Хеленой, да?

– Ну, ты по-легче, сынок, лучше принеси-ка мне бутылку рому с кухни.

– Чарли, ты неисправим, – голос с кухни.

– Ну, уж не тебе меня перевоспитывать, сосунок.

– На, держи свое вонючее пойло.

– Так где стишки?

– Сейчас.

– Ох, куда запрятал, прям как девка целку.

– Вот, читай.

– Так…

I.

 
Моя любовь столкнулась с ледяной стеной,
Безмолвно сердце, грудь окаменела, —
Украсть ее в чертоги призрачного неба…
Овеять огненным кольцом зигзаги молний.
 
 
Не остановлюсь я ни пред темным Стиксом,
А те смешные псы, их разрубить мечом…
И на Феррари, чудной колеснице, умчать,
Сверкая огненным щитом, подарком Зевса.
 
 
Ее окутал злой Морфей, Аид овеял сном,
И пеленой несчастья – спит, моя принцесса
Голубых кровей, проснись рассвет зардел,
Твой Аполлон готовит для тебя фиесту.
 

– Блять, про что это, никак не уразумею… щиты огненные, колесницы…

– Про любовь, Чарли, это любовная лирика, как у Данте, помнишь?

– Ты охренел, мать твою, Данте так не писал ни в жисть… У Данте терцина рифмованная, а это что?

– Кватроцина… я усовершенствовал, смотри, как классно выходит.

– Ты белены объелся, не пойму, ты чего нагородил, пострел окаянный?

– Да, ты просто уже стал полным маразматиком, не помнишь ни черта, старый осел!

– Все, иди в задницу со своей хлабудой, достал уже…

– Чарли, но ты даже не дочитал!

– Все, мое терпение лопнуло уже на том, что я посмотрел.

– Вот и Моррисон не стал дочитывать, скотина. Вы с ним похожи, Чарли…

– Правильно и сделал, что не стал их печатать.

– Почему?

– В них нет концепции, сынок… Пойми, стихи это не просто красивые слова с рифмой, это ткань…

– Ой! Чарли, не песди, ты сам-то не пишешь стихов, и откуда тебе знать тогда?

– И я не знаю, мать твою, но могу отличить настоящий стих от халтуры недоделанной. Возьмем Шекспира, к примеру…

– Я не о Шекспире тебе толкую, о Данте, размерность его ты хотя бы уловил?

– Ты мне еще будешь объяснять, кто такой Данте, сосун несчастный!

– Чарли, Вы с Моррисоном два твердолобых недотёпы, я, кажется, стал понимать Вас теперь…

– Ей, Богу, это он тебя ко мне послал, навозный выпердыш.

– Никто меня не посылал, я сам пришел узнать твое мнение.

– Ну, тогда ты его уже узнал – задрипанная, затасканная хлабуда… доволен?

– Ты специально так говоришь, потому что сам не можешь так написать.

– Не смеши мою задницу, сынок. Лучше залезь под юбку к какой-нибудь милашке.

– Да, ты прав, от тебя скоро останется одна огромная волосатая ухмыляющаяся задница, об которую пацанва будет окурки тушить.

– Но, но ты по осторожней с моей задницей, она у меня нежная и чувствительная… Ладно, я поговорю с Моррисоном, оставь свои записки.

– Спасибо, Чарли!..

– Ладно, ладно… пощипли девку, что ль какую-нибудь, сколько можно бумагу переводить.

– Нет, Чарли, я люблю единственную на свете, – слова с улицы.

13.12.2009