Мертвая царевна есть, безусловно, одна из тех древних дев. И она есть, точнее, царевна спящая. Это Белая богиня севера, о которой писал, в числе других, Роберт Грейвз. Такой и рисунок на обложке книги его «Белая богиня». Фрагмент молодого и мудрого женского лица, позволяющий видеть сомкнутые во сне веки. Сомкнуты они крепко и, вместе с тем… не навечно.[битая ссылка] [1] Глядя на такую картинку невозможно не чувствовать: появится прекрасный принц и поцелует ее и – разбудит.

Это королевич Елисей, о котором написал Пушкин. Имя Елисей носил, между прочим, ученик Илии Пророка. Илия Пророк – сводивший огонь на землю, вознесшийся в громыхающей колеснице – одна из ипостасей Перуна. То есть королевич Елисей – русич-громич. Наследник полярного рыцарского ордена гиперборейского Сыны Грома (подробней в книге Лады Виольевой и Дмитрия Логинова «Планетарный миф», 2006).

Все истинные поэты, не только Пушкин и поэт серебряного века Александр Блок, видели: Русь – это не что иное, как спящая Гиперборея. И Гиперборея проснется. Как только поцелует ее основатель третьей русской царской династии. У Блока сие пророчество недосказано, но намек на него подается подобающим теме высоким слогом:

«Ты и во сне необычайна,
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь»…

Кормильцев пишет уже не столь трепетно – языком, понятным веку сему, но тоже – с каким почтением:

«Сонные глаза ждут того, кто войдет и зажжет в них свет.
Утро Полины продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышется грудь…
И от ее дыханья в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В ее хрустальной спальне постоянно, постоянно светло»…

Имя Полина выбрано великим русским поэтом Илией Кормильцевым неслучайно. Невеста бога-хранителя гиперборейского города Пола, столицы легендарной Арктиды. Невеста самого Аполлона Гиперборейского!

Кормильцев повторил, между прочим, – но повторил много более искусно – то, что было спето в свое время еще группой «Воскресенье», посмевшей быть православной во времена победившего на государственном уровне воинствующего атеизма.

«Нам осталось ждать… какая малость!
Ждать того, кто не придет»…

В этом «не» невозможно не прочесть протест против этого «не», то есть против навязываемого безверья.

А позднее даже Юрий Шевчук, хоть его трудновато заподозрить в склонности к мистицизму, не смог не спеть среди всякого своего прочего: «А она нам нравится… Спящая красавица!»…

Итак, «мертвая царевна» на самом деле отнюдь не мертва, но спит. И это весьма подобно тому, что сказано в Евангелии от Луки: «Все плакали и рыдали о ней. Но Он сказал: не плачьте; она не умерла, но спит. И смеялись над Ним, зная, что она умерла. Он же, выслав всех вон и взяв ее за руку, возгласил: девица! встань. И возвратился дух ее; она тотчас встала, и Он велел дать ей есть» (Лк 8:52—55). Так сказано в Евангелии от Луки.

Кстати, полное имя евангелиста Луки – Лукослав. Он был славяно-скифского рода и принадлежал, конкретно, племени русинов (подробней об этом в работе Андрея Долгина «[битая ссылка] К вопросу об этнической принадлежности евангелиста Луки», опубликованной на официальном сайте Института богословия РСТ СВА).

Так вот, это место из Евангелия Лукослава не только свидетельствует об одном из чудес, которые совершил Христос. Оно еще и предрекает в символической форме пробужденье великой девы.

Она проснется. Мы с вами это увидим. Вот веки уже трепещут… ресницы дрогнули в ожидании поцелуя царственного жениха-витязя.

Аки творили древние

В продолжение первой главы «Живущая в крови память» хотелось бы уделить внимание и тому, КАК именно древние творили. Ибо творения древних отличались весьма от произведений нынешних мастеров.

Они являли собою среднее между нерукотворным и рукотворным. Гиперборейский мастер творил, в основном, на пике средоточения своего сознания.

И нынче белый маг может, скажем, вот ярко вообразив некую ситуацию и сосредоточившись на таком образе – достигнуть и воплощенья вдруг оной в действительность. И вот, в гиперборейские времена все так именно и происходило. Поскольку в древних мирах внимание простиралось больше на СИТУАЦИИ.

А ситуация… она есть, между прочим, очень эфемерная штука. Только что вот ее, этой ситуации, не было – а в следующий миг она стала – а в следующий потом еще миг ее снова нет. И это небытие право тем, что в следующий момент на ее месте и на ее времени складывается какая-то новая…

Итак, древний мастер мог создавать концентрацией воображения и воли ПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСКУССТВА. Как, впрочем, и всяческие различные сооружения и орудия для практических применений.

У древних, кажется, даже и никакой разницы-то не наблюдалось особой меж этим и другим. Вот хочет, например, мастер плотник из древних изготовить для друзей своих стол для трапезы – а получается у него аж… прямо ПРЕСТОЛ какой-то!..

Все вышесказанное надо понимать не в смысле, конечно же, что мастер вообще рук не прикладывал к создаваемым им творениям. Рукоприкладство имело место, конечно, но – как завершающий штрих.

Это сохранилось в русских былинах. Один раз ударит молоточком кузнец – и готов щит воинский! Трижды ударит – вот и шлем богатырский! Семижды прикоснется молот железный к наковаленке – вот уже и меч-кладенец!

Ох, надо сказать, и мечи тогда были! Их очень и очень редко пускали в ход. Потому что слава таких мечей… перечеркивала вероятность войн! Какому дураку охота подставлять голову под НЕОТВРАТИМОЕ лезвие? Так что величайшие шедевры покоились, в основном, в ножнах. Вкуса человеческой крови тысячелетиями не ведали.

Тем более – братьев меньших. Тогда человеческому виду незачем было воевать с кем-либо еще. Ибо ведь он братьев меньших тогда не ел. Соответственно – и они не трогали. Ну, разве какой-то бешеный…

Но были, впрочем, создания и времен гораздо более древних, чем те, в которые на землю явились альвы. Они подстерегали что в океанских глубинах, что на малых пространствах суши (уберегшись от потопа), что даже в воздухе. Те беспощадные создания не были, собственно говоря, злобными. Они просто хотели есть, и они были сильны, предприимчивы. Бесстрашны в том тупом смысле, на какой может сподобить голод.

Однако это были не совсем звери в современном понимании сего слова. Самые опасные представители нынешний фауны земли – котята по сравнению с обитателями Планеты, доставшейся альвам в наследство от великих лемуров.

Итак, мастер из древних обыкновенно спрашивал сначала стихии. Как вот ОНИ хотят, чтобы что-то выглядело. Скажем, он заходит в пещеру. Кланяется, говорит: Дозволь, матушка-пещера, мне тут вселиться. Нам будет всем хорошо – будет и мне, и ближним, где голову преклонить, и ты украшена будешь необычайно, тебе понравится! Затем он чует ответ. Готов его дух пещеры приветить или же не согласен. Ведь иногда пустота и сама желает пребывать в пустоте. Это как в песне барда Юрия Цендровского:

«Тело…
ищет пещеру, где можно уйти в пустоту»…

Так вот, независимо, понравился мастер пещере или же нет, а могут из глубин ее выйти против него твари всякие, аж с лемурийских времен оставшиеся. Тут и начинался вооруженный спор. Час примененья мечей-шедевров. Конечно, если такой оказывался у мастера. У тварей-то когти, жало, клыки да всяческое такое прочее постоянно при них, ясно дело.

Сегодня хроники на тему отстаивания своей пещеры как байки воспринимаются. А напрасно. Ведь и по сие время же ни один поэт не напишет стих, ни один художник не нанесет и мазка на холст, не отразивши сопротивление лемурийских чудищ. Просто современникам нашим легче: пещерные чудовища действуют сейчас в основном в мирах внутренних поэта или художника, философа или богослова. Тогда как во внешнем сие аукаются только какими-то напрягающими, что называется, ситуациями.

Во времена же древних и во внешнем пространстве выползало из нор такое, что… только держись! Подобно тому, как черви морские точат шпангоуты корабля, совершающего кругосветное плавание, так и круговселенские капитаны – наши прямые предки – вступали в ощутимые вполне споры против населявших тогда планету чудовищ.

Итак, переступив через трупы зловещих тварей, мастер вступал в пещеру – в сакральное бытие души, в чертоги, что подобны чреву рожающему. Конечно, если ему везло – если сами те твари ненасытные не превращали древнего поэта во труп и не обгладывали затем сей труп до костей. И череп доисторического Вергилия становился тогда импозантным украшением гиперборейской дикой расселины.

Однако если везло и удавалось перебороть разнообразных чудовищ – художник приступал к творчеству. И творчество гиперборейского мастера было всегда в согласии с прототворениями стихий.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?