Амстердам

Сажусь в его кресло, где больше всего ощущается его присутствие, и пытаюсь объяснить себе, что его больше нет. Что все эти книги, эти стол, кресло, диван теперь принадлежат не ему, а то ли мне, то ли Оливии, смотря что в завещании, и теперь это просто вещи, которыми нужно распорядиться. И теперь кто-то, и уже вечером мы узнаем, кто, является наследником авторских прав, а писателя, большого любителя слушать истории людей и самого-самого для меня человека, Виктора Нортстоуна больше на этой земле нет.

Поднимаю крышку его ноутбука. Экран показывает имя пользователя, Victor North, и предлагает ввести пароль. Я не знаю пароля. Поднимаю руку, чтобы закрыть ноутбук, и взглядом цепляюсь за коробку книжек. Вообще-то, может быть, я знаю пароль. Набираю:

«Amsterdam1979». Год нашего знакомства.

Ноутбук показывает мне рабочий стол. На рабочем столе – фотография. Он, Оливия, я, Марселла, с горящими глазами, у каждого – по сложенному листу бумаги с пожеланиями себе. Рождество пять лет назад.

Меня накрывает. Обхватываю руками живот и сижу, непроизвольно раскачиваясь туловищем вперёд-назад. В голове пусто, а потом вспышками возникают слова. Я смотрю на коробку с книгами и говорю вслух.

‒ Я обещал тебе, что мы поедем в Амстердам. Ты ждал и, хоть и никогда не был в Амстердаме, написал книгу об Амстердаме. Об Амстердаме без Амстердама. Я думал предложить тебе поехать туда весной…

Тишина кабинета впитывает мои слова. Я перевожу дыхание.

‒ А ещё ты обещал, что будешь со мной, когда я буду умирать.

Оливия была даже ближе к истине, чем мы оба думали, когда она сказала, что этот дом настолько же мой, насколько её. Виктор оставил свою долю дома мне. Держателем авторских прав на все его книги, кроме последней, становилась Оливия, а права на «Амстердам» и все доходы с продаж переходили мне.

Ричард Палмер, спокойствием, аккуратностью и элегантностью костюма похожий на самого Виктора, сказал, что завещание было дополнено после того, как книга поступила в продажу. То есть, когда я уже был в Индии. Может быть, Виктор чувствовал приближающийся конец?

Марселла, усталая и время от времени направляющая в мою сторону вопросительно-печальные взгляды, была весьма удивлена, что Виктор оставил ей некую «коробку с воспоминаниями».

‒ Виктор сказал, цитирую, «Амстердам знает, о чём идёт речь, и где её искать», ‒ адвокат вопросительно смотрит на меня. Я думаю секунду, киваю и перевожу взгляд на Оливию. Она поджимает губы. Я вздыхаю. Она наверняка опять думает что-то в духе «он любил своего друга больше, чем меня». За столько лет я пришёл к мысли о том, что бесполезно что-то доказывать, пока она не будет готова допустить, что это не так или не совсем так, что в сердце Виктора было достаточно любви для нас всех. Но мне всё равно грустно, что внутри неё продолжается эта драма.

‒ А ещё Виктор оставил по письму для каждого из вас.

Ричард достаёт из большого конверта три конверта поменьше и, сверившись с надписями, раздал их. Беру свой и немедленно хочу уйти в кабинет и побыть с Виктором.

‒ Амс? ‒ Марселла окликает меня, направляющегося к лестнице и распечатывающего письмо. Я невнятно машу рукой.

«Друг мой,

Вот я и ушёл первым. Надеюсь, что эта смерть произошла вдали от тебя, и тебе не пришлось меня хоронить.

Я не представляю, каково сейчас тебе. Будь я на твоём месте, у меня, наверное, разорвалось бы сердце.

Если бы ты умер, то о твоей смерти я больше всего хотел бы поговорить с тобой. Мне больше всего не хватало бы тебя, чтобы разделить и понять это горе. Поэтому я здесь, чтобы поговорить с тобой о моей смерти и о том, как жить дальше. И вот, что я хочу тебе сказать.

Я умер, а ты жив и продолжаешь своими поступками участвовать в жизни и строить будущее.

Ты любишь новые технологии, гаджеты и новости о создании новых. Ты любишь инвестировать в то, что, на твой взгляд, создаёт будущее. Ты любишь собирать и сплачивать талантливых людей, и пусть ещё много стартапов взлетят с твоей помощью. Пусть от этого в мире появится много доброго.

Ты любишь находить новые возможности для себя, и ты любишь ощущение, что сейчас, в шестьдесят, для тебя возможно даже больше, чем в тридцать или сорок. Ты любишь стильно одеваться и пробовать новые стрижки.

Ты любишь движение и стихии. Парапланы и велосипеды, верховую езду и мотоциклы, кайтинг и каноэ, спуск с аквалангом и фридайвинг. Ты любишь итальянскую и китайскую кухню, а также блинчики, которые делает Оливия, свекольный суп, который готовит Марселла, и сидр, который делаю я.

Ты любишь Марселлу. Ты не можешь видеться с ней в последнее время именно потому, что ты очень любишь её, и тебе больно видеть её, зная, что ваша совместная жизнь разладилась. Может быть, вы уже не сможете быть мужем и женой, но я верю, что вы можете стать хорошими друзьями. Амстер, столько лет мы все вместе! Такие связи, такая долгая и глубокая близость – это главное, что есть у нас сейчас.

Ты любишь Оливию и печалишься, чувствуя, что происходит внутри неё по поводу нас с ней и нас с тобой, и что с годами ничего не меняется, но я попробовал в письме ей сказать нечто, что поможет ей отпустить своё беспокойство. Вдруг сработает?

А ещё ты любишь меня, наш дом, мои книги, диван и плед в моём кабинете, вместе курить трубку, разговаривать до глубокой ночи, работать за ноутбуками в одном пространстве и проводить вместе время жизни.

А я, мой друг со страннейшим именем Амстердам, всем сердцем и навсегда люблю тебя.

До новой встречи,

Виктор

P.S. Если вдруг ты захочешь говорить со мной ещё или примешь решение уходить, приезжай на край света».

Свернувшись калачиком на диване в его кабинете и натянув край пледа на голову, я прижимаю письмо к груди и плачу.

Отдышавшись, я вылезаю из-под пледа, открываю один из шкафов с незастеклёнными дверцами и вытаскиваю оттуда коробку, которую Виктор имел в виду, говоря о коробке воспоминаний. Он всё увидел правильно. Теперь, когда он ушёл, роль помнящего, кто мы есть на самом деле, и любящего нас такими, переходит к Марселле.

Марселла сидит на диване, Оливия лежит, положив голову ей на колени. Адвоката уже нет, на столе – большой прозрачный чайник чая с листьями мяты, три чашки, одна из которых пустая, и распечатанные письма.

– Спасибо, что приготовили чай, – я наливаю чай, освобождаю место на столе и ставлю коробку. Оливия приподнимается, и мы рассматриваем содержимое.

Фотографии. 70-е. Виктор с Оливией, свадьба, вот на фотографиях появляюсь я, вот наша велосипедная прогулка втроём, вот мы с Виктором в выпускных мантиях.

‒ А это когда? ‒ спрашивает Марселла. ‒ И почему у него рубашка рваная?

Фотография, которую сделал я, – Виктор сидит за печатной машинкой и с горящими глазами печатает первый рассказ.

‒ Вскоре после выпуска. Он ныл: "А, может быть, миру будет лучше, если я не буду писать?» Меня страшно взбесило это, и я швырнул в него пишущей машинкой. Виктор не уклонился, а поймал её. Не удержался на ногах, упал и ушибся, рубашка порвалась от падения и острых деталей машинки, но, вставая, Виктор прижимал машинку к груди, как младенца. Поставил её обратно, зарядил листок бумаги и стал яростно стучать по клавишам. А я сфотографировал его.

Вот мы распечатываем коробку авторских экземпляров первой книги. Вот вечеринка по поводу моего первого взлетевшего проекта.

‒ А это?

‒ Это я после первого крупного провала. Виктор тогда вывез меня на природу, я лежал на берегу моря и изображал выкинутую на берег морскую звезду. Я думал, он следит за костром и готовит еду, а он фотографировал меня, оказывается.

Вот мы с Марселлой в день знакомства: я сижу со смущённым, суровым и торжественным видом, готовясь спросить у неё номер телефона, она краем глаза смотрит на меня и тонко улыбается, и Виктор, сидящий напротив, это фотографирует. Оливия с лопатой и шлангом в саду недавно купленного дома. Я в новом костюме, отправляющийся на вечер в честь запуска объединённого проекта двух крупных компаний, которых я уговорил работать вместе. И так далее. Десятки фотографий памятных моментов нашей жизни, а ещё – мои открытки ему, камни, листья и цветы, шишки и другие милые ему мелочи.

– Что мне с этим делать? – спрашивает Марселла, обращаясь ко мне.