Космополис архаики. Готические стихотворения

«Образный только свет нас призовет…»

 
Образный только свет нас призовет.
И звезды воспылают нелюбовью
К свергателям всебожеских высот,
Их выспреннему всуе богословью.
 
 
Веками ложь непросто отличить
От истины высокой, солидарность
Являя обоюдную, учить
Брались толпу мессия и бездарность,
 
 
Сказители тождествовали им,
Но черни с властным родом ненавистен
Певец любой, зиждительствам благим,
Чей умысел открыто бескорыстен,
 
 
Один дарован временем удел,
Одни судьбой подобраны вериги,
Из царствований множества и дел
Слагаются магические книги.
 
 
Не чаяний приветствует народ
Спасительную требу, но коварства
Всеядного гниющий чает плод,
В том прочие мирского государства.
 
 
А веры крепость иродам страшна,
Поэтому ль живого страстотерпца
Бытийностью доказана вина,
Векам оставит он лишь пламень сердца.
 
 
И нынее, Лукреций, посмотри,
Причастность есть царица доказательств,
Участвовал, тогда не говори
О Бруте и сакральности предательств.
 
 
Тем был убит взыскующий Гамлет,
Предательства нашедший и обмана
Мистические связи, тем валет
Снедает дам пикового романа.
 
 
Велик изменой черною всегда
Скупой на подаяния властитель,
Величию сопутствует нужда
В свидетельствах и праздный нужен зритель.
 
 
Чернь горькая внимает суете,
Скрывающейся ложи и пороку,
Плодя себеподобных в нищете,
К иному не готовая уроку.
 
 
Засим отраву красную разлив
По лядвиям чернильниц легковесных,
Выводит время свой императив
Софистики и чаяний словесных.
 
 
Они ли стоят червных наших свеч,
За сими вечность патиною тлится,
Мы розовые лилии о плеч
Крушне явим и смысл определится.
 
 
Как истинно уродцев обелить,
Одним, скорее, адовым уголем
Разметить можно их и разделить,
Чтоб лучше доустраивался голем.
 
 
Бессмертия певец не избежал,
А чашу не восполнил кровотечьем,
Соперстием ее не удержал,
Претлил язык лукавым велеречьем.
 
 
Божись теперь, Ирод-золотоуст,
Сверяй труды каратом и отвесом,
Молитвенник бери, елико пуст
Изборник, недочитанный Зевесом.
 
 
Неправие свое осознают,
С любовию встречаясь, бесов теми,
Пускай еще летают и пеют,
Хмелятся и юродствуют над всеми.
 
 
Почто святые веровали им,
Сердца губили мороком литаний,
Во лжи юдоль, теперь дано другим
Дослушать смутный хор соборований.
 
 
Ответствовать за что нам, а беды
Не выместить и там, где блещут нети,
Гнилую кровь, давай, сейчас в сады
Понурые вольем, в деревья эти.
 
 
Пусть глухо наливаются они
Смертельной четверговою отравой,
Злочерную листву клеймят огни
Пред падью отраженной и лукавой.
 
 
Сама ведь ты судьбы хотела сей,
Глаголы берегла для переписки
С архангелами, вот и лицезрей,
Как ищут Вии нас и Василиски.
 
 
Блаженные не ведают о том,
Морочны сколь посмертные лобзанья,
Над басмовым твоим успенным ртом
Не вздох парит, но призрак истязанья.
 
 
Нам в гребневой сурьме не возлежать,
Быть может, за распятие мечтами
Позволит Бог, прощаясь, руки сжать
Кровавобелоснежными перстами.
 

Третий архаический этюд

 
Во сочельник, Господь, пред святым Рождеством
Не сыскати уже агнцев, битых в колодах,
Запоздали роды с юровым сватовством,
Источился дамаск при успенных иродах.
 
 
Снег на бойне ледов да горячны пуха,
И в пустых рукавах розы мы не упрячем,
Нощно все отлетим, скинув бель-вороха,
О любови, Господь, безответно поплачем.
 
 
Призовут ли теперь, аще трубы молчат,
Красны скрипки покрав, тати всуе трясутся,
Богородные днесь кровью усны горчат,
Со семейством святым юродные пасутся.
 
 
Всё летят ангелки, всё за нами летят,
Чернью крылия их полыхают и златом,
В крушнице толока и агнцов не простят,
Виждь, кадится Звезда на снежке желтоватом.
 
 
Накрали мы шаров, серебряных утех,
И цветки воплели вместо тесем в игрушки,
Так у елок одно и поздравили тех,
Тесьмы взяли себе, отдали нам задушки.
 
 
Рисовали Тебя разве кровию мы,
Обводили персты, длили нить по окладу,
Чтобы рделся образ, не хватило тесьмы,
Ан и с воинством тьмы тоже не было сладу.
 
 
Ах, одна у Тебя, святый Господь, юдоль,
Все не кличешь Ты нас в золотыя чертоги,
И мелки сожимать чадам перстно доколь —
Тлумы в бойном сребре заступают пороги.
 

Ботанический накат

 
Горит портальный сад, уже мертвы,
Как ртутные шары, кусты скользят,
И скоро светокопии листвы
Гектографы снегов преобразят.
 
 
Не мы ль сюда бежали и светлей
Зеленей сих и не было цветов,
И патиною липовых аллей
Цирцея крыла терние крестов.
 
 
Сколь жертвенники неба высоки,
Привратник возлияньями грешил,
Руфии травень дарствовал цветки,
Которые в инферне засушил.
 
 
Воочию кто видел рай и ад,
Не вспомнит этой мертвенной слюды,
И тщетно авгурийский вертоград
Хранит еще кровавые следы.
 
 
Червонную рубаху день одел
И чернь казнил, сад в корке метастаз
Под бритвой сентября похолодел,
Но рдеют листья в тронном злате ваз.
 
 
Нафабренных деревьев частокол
Приблизился, почто они в крови
И средь махровых роз испуг расцвел,
Когда на свете нет иной любви?
 
 
Живи, пока с небес не вострубит
Архангел, хмель вдыхай, пока в груди
Есть жженье и благая кровь не спит,
А вечная разлука – впереди.
 
 
Пылает ночью огнь, кипит развал
И спелые плоды чернеют днем,
Где сад – во гробе Лазарь – царевал,
Чтоб тризниться, дразня живых огнем.
 

Стена
Фреска

 
Не аравийская земля
Песчаностенный вал подъемлет,
И не московского Кремля
Громада небу тяжко внемлет.
 
 
Стоит осенняя стена
Сплошного солнечного гула,
Еще жужжания полна
Листвы и птичьего разгула.
 
 
Молчи, молчи – она горит,
Коробя фрески именные,
Вохру художникам дарит
И прочит рубища иные.
 
 
Легко в лимонной этой тьме
Уже навечно затеряться,
Блажить у нищих на уме
И с мертвой краской растворяться.
 
 
Лишь ельник шумом гробовым
Жжет коррозийный срез отвала,
И ни листвы, ни птиц над ним,
Но сукровичный взор вандала.
 

«Нощный огнь во сребристый оклад перейдет…»

 
Нощный огнь во сребристый оклад перейдет,
Загорится иконная мгла,
И тогда нас Господень архангел найдет —
В каждом тлеет святая игла.
 
 
Ах, Господь, ту иглицу мы жизнь берегли
И смарагды таили сии,
Снеговейных елиночек рдятся угли,
Зряше их ангелочки Твои.
 
 
Истечет серебристая кровь по листам:
Жить нельзя и нельзя умереть,
И привыкнем к иным благодатным цветам,
Яко иглам гореть и гореть.
 

«Твои волосы в темном огне…»

 
Твои волосы в темном огне,
Мрак наполнил и вежды, и стоны.
Не воспомнишь уже обо мне,
Созерцая теперь геликоны.
 
 
Рай ли, ад се – неважно, когда
Отзвучали басовые струны
И полны серебром невода,
И всеслезные блещут буруны.
 
 
Прожигали мы смерть взаперти,
В кровь одну окунали оловки,
Вот и некуда боле идти,
Где поют неживые соловки.
 
 
Падший ангел подаст нам щиты
И музыки в слезах отыграют,
Навсегда, понимаешь ли ты,
Расстаемся – днесь тьмы прогорают.
 
 
Если тристии райской избыть
Не велят хоровые камены,
Станем ангелей горше любить,
Нам и мертвым не будет замены.
 
 
Ты одежды свои распахнешь,
Кровь одна обнажится под ними,
Божевольных юнид не вернешь
С ангелками еще выписными.
 
 
Царство, царство, куда и глядят
Брамин мраморных злые очницы,
За тенями какими следят
Меловые небесные птицы.
 
 
То ль Метохии ядна Звезда,
То ль по Косову лихо гуляет,
Мало смерти бывает всегда,
Паки мертвых любовь исцеляет.
 
 
Что вечерять, косая, звала,
Хватит мне юродивиц и в келье,
Четвергу твоему похвала,
Векоприсно сотравное зелье.
 
 
Источается яд голубой,
Отхотелось убойной лазори,
Так приял от кровинки рябой
Песнопевец горошины кори.
 
 
Каждый мечен, юроды одне,
Вкруг резвятся, образные лики
Выжигают червицей в огне,
Столь жалки мы, сколь были велики.
 
 
Пречестные головы свои
На чужбине вотще посложили,
Окаянные те соловьи
Смерть нам трелями наворожили.
 

«Поелику, Господь, пированье гудит…»

 
Поелику, Господь, пированье гудит,
На столовом сребре четверги выступают
И за свечкой Твоей князь-диавол следит,
Воском жалуют нас и цветки откупают.
 
 
Расписались бы в цветь, из сордевших ларцов
Лиры взяли свои славить Божии троны,
Так не можем к Тебе приидти без венцов,
Молвить немо, куда подевали короны.
 
 
Всяк страшился зерцал, кто задушно умолк
И теперь прележит во кровавой белизне,
И лиется, Господь, разве пурпурный шелк
С наших царственных плеч на юродивой тризне.
 

«И легко ль перед смертью свои именины…»

 
И легко ль перед смертью свои именины
Привечать и смотреться во севрские вазы,
Не избыли мы жизни земной половины —
Торопятся кровавы ловцы-богоразы.
 
 
Всё глядят из вишневой терничной водицы
Щучьи главы, из них возлетают пичужки,
Все невесты венечно еще белолицы
И у мертвых наперсниц другие подружки.
 
 
Были прежде они веселы-беспечальны,
А теперь ото шумных пиров притемнились,
И запасники яств опустели подвальны,
Где убельные царичи девам тризнились.
 
 
И плотву человеки давно изловили,
И пичуг извели в теремах благовонных,
И венцы нам невесты любовно совили
Из болотных гадюк да удавок червонных.
 

Архаические опусы
Четвертый фрагмент

 
Воскресение вновь иль тенета в раю
Человеков держать не умели, так горны,
Святый Господе наш, вструбят славу Твою,
Будет смерти косить неудобицы сорны.
 
 
Сколько можно идти, не взирая Звезды,
Причаститься ужо мы, тризнясь, не успеем,
Хоть воспросим у рыб пити мертвой воды,
Христианскую брешь травной негой овеем.
 
 
Разве Твой Иисус, всезакланный агнец,
Коль неможно закрыть сукровичные течи,
Пусть хотя бы в нощи бойный спит первенец,
Шервуд плачет по ком да восковые свечи.
 
 
Розенкранц умерщвлен, индо каверы зрит,
Черви белые там, то ль глазницы Голема,
Червны слезы текут и Звезда возгорит,
Вижди в гробе царевн, благо каждая нема.
 
 
Иисус для Тебя гробны хлебы таил,
Вин воскресных припас, безвенечный мой брате,
Дабы чрез волошки Ты нектарно испил,
Клеил розный букет ко рождественской вате.
 
 
Кличем пташек, Господь, присно шлют изловцов,
На могильщиков днесь голубков променяли,
Только тем не сносить багряничных венцов,
Ах, тяжеле их нет, смертно мы предстояли.
 
 
Как вспомянут, Отец, изъявимся в пиру,
Геть трапезные мыть, лихоимные тати,
Нищих чем побирать, и красна ж на миру
Наша черная смерть, неча белью латати.
 
 
Не явишься и Ты перебитым птушцам
И, Господе, не дашь опохмельное брашно,
Вот по смерти прими – он поидет к венцам,
Бельный пух во крови, излиенной бесстрашно.
 

«Травинки горние завянут…»

 
Травинки горние завянут,
По ним и некому влачиться,
И лики ангельские станут
Чрез кровь и смерть мироточиться.
 
 
Се наши горестные персты,
Были музыки – ныне воры,
И рты бескровные отверсты,
И паче ложи уговоры.
 
 
Ах, нас, Господь, соклеветали,
Мы от всестолий хлебов крошки
Несли Христосу и мечтали
Облечь их в синие волошки.
 

«Только заповедь молчанья…»

 
Только заповедь молчанья
Нас от бездн уберегала
В дни разлуки и страданья,
Но об этом ты не знала.
 
 
С ангелами преминует
Говорить иль петь в Эдемах,
Где он, где он, рай, мелует
Цветь певец его в поэмах.
 
 
Эти млечные гравиры
Могут быть ли меловыми,
Опер мертвые клавиры
Ручейками течь живыми.
 
 
Бдят альковин томных стены
Божевольные юниды,
Августейшие картены
Гоев зрят слепые иды.
 
 
Заноси, братия, свечки,
Ничего мы не сказали,
Херувимские сердечки
Суе льдом певцов терзали.
 
 
Воски, серебром витые,
Мироточье истемняют,
Вьются тени золотые,
Мак на розочки меняют.
 
 
Ах, молчал я дольше Бога,
Умер в розовых сиренях,
Фурьи вышнего порога
Тень мою венчают в сенях.
 
 
Много ль туром у Пилата,
Копий хватит ли Господних,
Вот вечение и плата,
Дант не знал о преисподних.
 
 
Утром нежным и дурманным
С желтым Иродом в подвальниц
Тьму влеклись мы за туманным
Покрывалом царских спальниц.
 
 
Несть речений и в трапезных,
Шелком губы отирают
Милоусты, от скабрезных
Шуток десно умирают.
 
 
Шелест макового слова
Не сдержав, ты оглянулась,
Тайная сия окова
В прежний круг огня вернулась.
 
 
Можешь речь теперь свободно,
Не взирая на запреты,
Там, где вечно полноводно
В крови роз теченье Леты.
 

«Слезами изольется мор-трава…»

 
Слезами изольется мор-трава,
Пойдем сердечки чермные сбивать,
Пустые заломивши рукава,
Ко Господу их станем воздевать.
 
 
И что по убиенным голосить,
Вдоль крестного пути лежат оне,
Хотят живой водицы испросить,
Залити жажду чадную в огне.
 
 
Но, Господи, залить ее нельзя,
Неможно человеков обмануть,
И где ж та наднебесная стезя,
С которой мертвых чад не повернуть.
 
 
Влачимся мы, изморно колеся,
Собак оголодавшихся жалчей,
Чрез скудные призорники неся
Беззвездие сиротское лучей.
 
 
И встретятся нам ангелы в пути —
Горящие терничные столпы,
И чадам, невоскресшим во плоти,
Омоют преточащие стопы.
 

Пастель

 
Египетская цедра над метелью
Сменилась топким цеженным огнем,
И жалованный снег предстал купелью,
И слух потряс Зевес, рассеяв гром.
 
 
В цезийское пространство ход отверст,
Искрится фиолетом чермный перст
Антихриста, но вечно существует
В природе роковая правота,
А днесь ее вместилище пустует,
В каноне солнце Божия перста.
 
 
Елику смерть о черном балахоне
Куражится, поклоны бьет, вино
Из сребренных куфелей (на агоне
Убийц холодных, прошлое темно
 
 
Каких, летучих ангелов отмщенья,
Заказчиков расплаты, иродных
Мелированных ведем, обольщенья
Не ведавших иного и родных
 
 
Отцов невинных мальчиков кровавых,
Царевичей всеугличских, царей
Развенчанных в миру и величавых,
Помазанных их дочек, пастырей
 
 
Грассирующих преданных урочно,
Без серебра алкавших крови их,
Алмазных донн и панночек, бессрочно
Почивших в Малороссии, благих
 
 
Когда-то, ныне желтыми клыками
Украшенных садовников, хламид
Носителей колпачных, брадниками
Крадущихся вампиров, аонид,
 
 
Небесной лазуритности лишенных,
Жертв новой гравитации, другой
Колонны адотерпцев оглашенных)
Лиет вольготно в скатерть, дорогой
 
 
Пейзаж для сердца, из венецианских
Замковых окон видимый, темнит
Личиной злобной, дарует гишпанских
Высоких сапогов короб, теснит
 
 
Сама еще белесых наших гостий,
Блондинок, сребровласок, чаровниц,
Но только натуральных, ведем остий
Им кажет черни, сумрак оконниц
 
 
Почти и новогодних застилает
Хитонами ли, бязью гробовой,
Молчит, а то собачницею лает,
А то взывает чурно, кто живой
 
 
Откликнись, будем пир одесный ладить,
Еще играют Шуберта в саду,
Моцарта явствен шаг, музык усладить
Чарованных готовый, заведу
 
 
Сейчас, а снег декабрьский не помеха,
Чем далее, теплей он, милых дев
И другов честных в царственности меха
Сибирского, пушнины, разглядев
 
 
Какую ведьмы в зависти лишь ахнут,
Гагаровой к вишневым деревам,
Здесь вишенки мороженные чахнут
В корице сахаристой, кружевам
 
 
Желточным их пойдут сирени пудры,
Как всякую любовно обернем
Бисквитами и сдобой, были мудры
Евреи местечковые, рискнем
 
 
С царевишнами к ним соединиться,
На маковые ромбы поглядеть,
Бывает, царским кухарям тризнится
Обилие столешниц этих, бдеть
 
 
Сегодня им о яствах непреложно,
Пускай засим рецепт перенесут
В палатницы хоромные, возможно,
Еще царей отравленных спасут,
 
 
А смерть, гляди, опять кикимор дутых
Презрев, лиет по скатерти вино
Из битого начиния, согнутых
Юродливо бокалов, решено,
 
 
Пируем хоть с мертвыми рядом, сверки
Теперь не нужны, истинно чихнем,
Покажутся тогда из табакерки
Черемницы и черти, сих огнем
 
 
Порфировых свечей осветим, ярка
Заздравная свечельница, когда
От жизни и не видели подарка,
Что ж требовать у смерти, иль сюда
 
 
Нелегкая внесла ее, угасло
Сколь денное мерцанье, так одно
Ей в ноздри вклеим розовое масло,
Боится роз косая, а вино
 
 
Хоть криво, но лиет еще, отравней
Сыскать непросто будет, а куфер,
Хоть бит, как прежде полон, благонравней
Презреть и нам развратных, Агасфер
 
 
Теперь сих отравительниц не любит,
Я знаю, много брали на себя,
Шутили не по делу, сам и губит
Пускай адскую челядь, пригубя
 
 
Несносное отравленное пойло,
Реку вам, други, ладите балы
Пировные, гостям рогатым стойло
Всегда найдется, царичам столы
 
 
Пусть нынче камеристки сервируют,
Смотреть люблю движенья, угодить
Хотят оне успенным и балуют
Живых, кому за кем еще следить
 
 
Один сегодня помню, тьмой беленье
Скатерное кривым не очернить,
Мы выстрадали благое томленье,
Бессмертию не стоит временить,
 
 
Когда цари пируют вкруг одесно,
Когда живые царичи, а сих
Невесты ожидают, благовестно
Такое пированье, бабарих
 
 
Здесь можно смело к чурным приурочить,
Молчание их выдаст, нам пора
Дела вершить земные, не сурочить
Невинно убиенных, за одра
 
 
Червницу не зайдем и возалкаем
Суда великонощного, коль яд
Иных берет, черноту отпускаем,
Тлести ей меж эльфиров и наяд,
 
 
Одну, пожалуй, косную оставим
Чермам во назидание, перчить
Начнемся белым пересом, заправим
Лукавые мозги, сколь огорчить
 
 
Решит смешного рыцаря, сиречить
Возьмет опять привычку, совлекать
Царевн в альковы, стольников увечить,
Иродничать и ёрничать, алкать
 
 
Веселия на тризнах цареносных,
На службе у порока зреть святых,
Орать безбожно, фей златоволосных
Лишать воздушных нимбов золотых,
 
 
Греми пока, нощное балеванье,
Замковые ансамбли заждались
Музыки и акафистов, блеванье
Кашицей мертвой суе, веселись,
 
 
Товарищество славное, Селены
Взывает свет, нести быстрей сюда
Фламандские холсты и гобелены,
Рельефные гравюры, стразы льда
 
 
Хрустального, шары чудесных фором,
Сребряные, порфирные в желти,
Витые алебастрами, узором
Диковинным горящие, внести
 
 
Быстрей велю и блюда выписные,
Фаянсами разящие гостей,
Алмазовые рюмки, именные
Суповницы из крымских областей,
 
 
Орнаментные амфоры, куферы
Красные, изумрудные мелки
Для ангелов, точеные размеры
Отметить возжелающих, лотки
 
 
Со яствием нездешним, на капризы
Рассчитанные, негой кружевной
Богатые кофейники, сервизы
Столовые, молочниц пламенной
 
 
Ансамбль еще, пирожницы, свечений
Держатели вальяжные, чайных
Китайских церемоний и печений
Гофрирный антураж, пироносных
 
 
Конфетниц череду, еще креманки
Холеные, цветовья севрских ваз,
Пируем, аще балов самозванки
Зерцальниц не преидут напоказ,
 
 
А серебро прейти сим невозможно,
Пусть плачут в стороне, взирая наш
Горовый пир, напудриваясь ложно,
Чтоб время обмануть, резной лаваш
 
 
Им снесть, а то для пифий горемычных
Украсть вина куферок, пармезан
Стянуть при верном случае, клубничных
Желе набрать украдкой иль нарзан
 
 
Какой хотя кианти на замену,
Иль мусс, иль кухон сливочный, грильяж
Наладить в туесок, вторую смену
Им жариться едино, сей типаж
 
 
Знаком балам и нами узнаваем,
А ну, чермы, офорты геть чертить
Куминами и фенхелем, бываем
Нечасто рядом, бойтесь осветить
 
 
Чихающие рожицы, берите
Сиреневые пудреницы, тушь,
Паршу невыносную, хоть орите
В себя, покуда краситесь, на чушь
 
 
Адскую мы елико не разменны,
Помазание ждет нас и престол,
Как могут бысть куферы мертвопенны,
Пьем здравие, серебро этот стол
 
 
Разбойное не может изувечить
Соцветностию мертвой, нам оно
Всегда служило верой, бойтесь речить
Ползвука, если в серебре вино.
 

«Нам явится Христос невенечный…»

 
Нам явится Христос невенечный,
Благодарность лияши Кресту,
Всяк теперь и больной, и калечный,
Зреть нельзя этих ран черноту.
 
 
Что внимали святые уроки,
Доставали серебро в крови —
Преложились бытийные сроки,
А венчание паче любви.
 
 
Не суди нас, Господь, за веночки,
За мерцанье чрез синь багреца,
Раскровавые смерть-василечки
Для Его упасенны венца.
 

«Вторник, Господе свят, встретить некого нам…»

 
Вторник, Господе свят, встретить некого нам,
А ведь встретили дев, паче те умолили,
Нежли Сын Твой измолк, их провести к стогнам,
Со каких можно зреть божевольные шпили.
 
 
Разве шпили вотще наливались в смерти
Острой чернью с крухой и кровавой терницей,
Дабы бляди могли двоеперстно пройти
Ко Его алтарю и возвиться с зегзицей.
 
 
Нет же, нет, чермна персть равнодушна к такой
Белланитной красе, не познавшей любови,
Се преложит Христос, как дадут упокой
Невенечной главе в оберегах из крови.
 

«Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют…»

 
Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют
Полюбить ты смогла и не знала в безумные годы,
Что гранили валькирии нашей тоски изумруд,
Звезд оправы украсив им и смертоносные оды.
 
 
Освященные скорбью, туда полетели они,
Где умеют ценить безупречные эти размеры,
Где величье двоится и комкают лед простыни
Отраженья, а вечность изящные любит манеры.
 
 
Но изящество стоит бессмертия, красным в желти
Золотистой мелком ангелочки увеченных значат,
Красоты не прощают камены, а ты их прости,
Поелику со мной о гербовниках Смерти маячат.
 
 
Лебедь, лебедь Стратим, ты куда улетаешь опять,
В небесах догонять нынче светлых цветочников туне,
Сколь двоиться преложно и Леты оплаканной вспять
По две те не бегут мировольные волны в июне.
 
 
Свечки рано сдвигать, паки рано венцы выносить
Из келейной аромы, серебро, зри, воры считают,
Буде Господа звать и цветки меловые косить
Нам нельзя, пусть сейчас книги жизни царевны листают.
 
 
Все оцветники наши, все наши и кельи-гробы,
На армический требник иль мирты волхвы не скупятся,
Мало мирры и ладана станет для вечной алчбы,
Закаждят фимиам аониды, в притворах скопятся.
 
 
Пунш, арак голубой, эль манящий, рейнвейна кармен
Щедро льется теперь, богоразы отвержены пьянству,
Весело, весело, и забавили в жизни камен,
И слагали гекзаметры, оды вещая тиранству.
 
 
Лишь предательства темного царский не вытерпит зрак,
Были други коварны и немощных суе губили,
Разливайся отравой смертельной холодный арак,
Башни вестно молчат ли, в Царь-колокол терние ль вбили.
 
 
Но еще зарыдают палатные фурьи и фри,
Хорошо без царей – изливайте иродски слезинки,
Мрамор наших акафистов будут живить словари,
Богоимное Слово немые впитают лозинки.
 
 
Это Слово полнощное будет серебро таить,
Всякий новый тезаурус нашим огнем возгорится,
Будут, будут, еще на хоромных пирушках делить
Яства, хлебы и вина, а нищим и незачем крыться.
 
 
Лишь одна только речь дарованна, сама говори,
Благо молви хотя с отражением в течной лепнине,
Грозно сирины, видишь, летают, ползут в словари
Сов и змей изумрудных кольцовья всеприсно и ныне.
 
 
Вероятно, рыдая над титульным желтым листом,
Лепестки роз бордо запоздалой слезой обжигая,
Ты представишь, как ангелы держат зерцало над ртом
У меня и горит в изголовье свеча ледяная.