Жестокий наезд

Глава 8

Алла так и сказала: «Встать, суд идет!»

Пропустив вперед одного из судебных заседателей, я вошел в зал. Тяжкие вздохи, терпеливое ожидание того момента, когда судья по фамилии Струге усядется за стол. «Прошу садиться», – и те же вздохи из зала. Всегда одно и то же. Хоть раз бы встретили радостным свистом и овациями! В ответ я растянул бы полы мантии и поклонился до пола. Но я не Дэвид Копперфильд. Поэтому радоваться моему появлению может лишь откровенный идиот. Струге всегда показывает один и тот же фокус. Перемещать себя сквозь Китайскую или иную стену я не могу, освобождать себя от пут на дне Марианской впадины тоже. Но попробовал бы коллега Дэвид переместить одного или группу подсудимых за стены колонии лет на пять-десять. Вот это был бы фокус. Это тебе не бабу пополам распиливать. Но фокуснику Копперфильду аплодируют и сломя голову рвутся брать у него автографы. Мои же волшебства почему-то всегда встречают ревом и проклятиями. А чего они хотят? У нас разные школы, потому и фокусы разные. А за автографом ко мне приходят... То разрешение на свидание подписать, то копию приговора заверить. Есть и еще одно отличие. Дэвиду, при всем его старании, не верят и пытаются выискивать подлог. Мне же верят безоговорочно.

Белая и черная магия. Я, наверное, слуга последней. Под цвет мантии.

Разглядываю зал. Кажется, весь цвет города прибыл посмотреть. Все на месте. Из уже упомянутых не хватает Смышляева и Баскова. Ну, с Алексеем Петровичем все ясно. На его месте я бы тоже тут не отсвечивал. А вот Бася горячится. Он в этом зале появится в обязательном порядке, чего бы мне и ему это ни стоило. Его фамилия фигурирует в уголовном деле в списке свидетелей, и новоиспеченному криминальному авторитету Тернова уже следовало бы изучить практику моего рассмотрения дел и сделать соответствующие выводы. Если в деле присутствует фамилия «Иванов», то, где бы в данный момент Иванов ни находился, он обязательно в моем представлении поучаствует. Единственное, чему я пока так и не научился, – это оживлять трупы. Именно по этой причине некоторые Ивановы в моих процессах так и не появляются. Однако мне известно, что отходить в мир теней Сергей Николаевич Басков не собирается. Поэтому его сегодняшнее отсутствие я расцениваю не иначе как вызов. О дне первого судебного заседания он уведомлен надлежащим образом, и вряд ли я признаю уважительной причиной факт его отсутствия из-за деловой встречи с каким-нибудь залетным авторитетом. Если это так, пусть несет мне справку. «Я, Митя Горно-Алтайский, настоящим заверяю, что Сергей Николаевич Басков (Бася) с десяти до тринадцати часов пятого марта «тер» со мной чисто за жизнь на берегу Терновки». Если принесет, я приобщу к материалам дела и неявку признаю уважительной.

Когда я дохожу до той части, где звучит мой вопрос: «Отводы составу суда есть?», в зале наступает оглушительная тишина. Я знаю, многим в зале суда сейчас очень хочется заорать: «Долой Струге!!!» Но и они знают – едва они заявят ходатайство о моем отводе, как я спокойно удалюсь вместе с заседателями в совещательную комнату и уже через пять минут оттуда выйду. Все, чего они могут добиться в этом случае, будет никому не нужная оттяжка начала заседания на пять минут. Я встану и провозглашу мнение суда о том, что данное ходатайство не обосновано и не является препятствием для того, чтобы данное дело рассматривалось в составе прежнем.

Поэтому со всех четырех сторон я слышу лишь глухие ответы «Нет» или вижу молчаливые покачивания головой. Какой смысл делать то, что не возымеет никакого последствия?

Закон в этой стадии заставляет меня быть нудным и монотонным. Однако без этих шаблонных вопросов, предписанных мне законом, обойтись нельзя. Я деловито тяну резину, знакомя друг с другом всех участников процесса. Собственно, знакомиться мне с ними не нужно. Всех этих адвокатов я знаю так хорошо, что могу быть личным летописцем каждого. Я знаю, кто в какой стадии сделает прокол и кто из них обязательно этим воспользуется. Всех этих мэтров я повидал на своих процессах десятки раз. То же самое они могут сказать и обо мне, так что ситуации равны. Единственный, кто слегка выпадает из этого действа, это государственный обвинитель. Этого молодого человека в форме юриста первого класса я вижу впервые. Он молод и слегка растерян, хотя всячески старается скрыть это обстоятельство. Очевидно, в своих мыслях я не одинок, так как совершенно четко вижу – хищные взгляды адвокатов и адвокатесс направлены именно на этого незнакомца. Он будет поддерживать обвинение и задавать Малыгину каверзные вопросы. Именно от действий этого сотрудника прокуратуры сейчас зависит очень многое. Я не могу поддерживать ни сторону обвинения, ни сторону защиты. Если так можно выразиться, я – статист, принимающий окончательное решение. Однако все прекрасно понимают, что очень скоро этот статист начнет задавать такие вопросы, что мама не горюй. В общем, со Струге все ясно. Другого адвокаты от судьи уже давно не ждут. Поэтому, едва не роняя кипящую слюну на свои конспекты, они рассматривают самое, на их взгляд, тонкое звено в этом процессе – государственного обвинителя. Честно говоря, зная состав потерпевшей и подсудимой сторон, районный прокурор мог бы назначить на это место человека посноровистей, с уже зажившими от вражеских укусов шрамами на шкуре. Но я понимаю, присутствие этого молодого незнакомого человека в процессе – событие не случайное. Если нельзя договориться со Струге, это не означает, что договориться нельзя вообще ни с кем. Ай-я-яй.

Закончив формальную, но столь необходимую часть, напоминающую болтовню конферансье перед концертом, я делаю паузу. Все ждут действа. Как зрители, которые терпеливо слушают ведущего, елозят задницами по концертным креслам и ждут начала.

А я жду, кто из адвокатов проколется первым. Это произойдет обязательно. Их слишком много, поэтому процент совершения глупости увеличивается в несколько раз. И я, черт меня побери, делаю провокацию!

– Итак... – Окинув ватным взглядом зал, я перевожу его на заседателей.

– Ваша Честь! – раздается от клетки, в которой, словно намокший воробей, сидит Малыгин-младший. – Как адвокат подсудимого, я считаю нужным вести в суде звукозапись.

И адвокат Артема Семеновича, вынув диктофон, нажимает на кнопку записи и ставит аппарат на стол.

Вот те на. Я как-то не ожидал, что ошибку совершит именно Ползункова. И я своей забуревшей шкурой мгновенно чувствую подвох. Даже мантия на моей спине стала эластичной, как будто ее постирали мылом «Дав». Адвокат с двадцатилетним стажем Ползункова может не быть информирована о составе американского экипажа астронавтов, высадившегося на Луну, но она наверняка помнит даже состав «тройки», судившей Тухачевского. Уголовный процесс Ирина Петровна знает, как расположение мебели в своей двухуровневой квартире на улице Киевская.

Я вглядываюсь в нее, она не отводит взгляда от моего лица. Она спокойна и уверена в себе, как продавщица продуктового магазина, «раскусившая» очередных посетителей из налоговой полиции с их подлой «контрольной закупкой». Ирина Петровна не может не знать, что право использования звукозаписывающей аппаратуры закреплена Конституцией. Но вместе с правом существуют еще и правила. Об этом нужно заявить ходатайство, так того требует закон. Я могу отказать, могу разрешить. Однако, если откажу, мгновенно выражу некую предвзятость к подсудимому. Если соглашусь, дам в руки карты для стороны потерпевшей. Суд в некотором смысле торг, по истечении которого каждый стремится получить максимальную выгоду.

Но что же делает Ирина свет Петровна? Она нарушает закон, прекрасно зная, что я сейчас это пресеку. «Пресеку» или – «просеку»? А что я должен просечь?

«Антон Павлович, ты должен просечь, что Ирина Петровна начинает зарабатывать очки. Сейчас ты заставишь ее выключить диктофон и тем самым дашь ей в последующем, в случае неблагополучного исхода дела, заполнить первую строчку жалобы в кассационную инстанцию: «Судья Струге А. П. запретил использование в процессе звукозаписывающей аппаратуры». Точка. А это уже судья Струге потом будет указывать на причины такого запрета. И то, если кому-то это будет интересно. Но я знаю, я почти уверен в том, что это не будет в областном суде интересно никому. В областном суде находится Игорь Матвеевич Лукин, который обратит внимание на жалобу, но не станет выяснять причины ее происхождения.

Вот теперь, кажется, все ясно. Первый из адвокатов дал мне понять, с какого правового поля сорвали эту ягоду...

Не отрывая взгляда от Ползунковой, я сказал:

– А почему бы и нет? Закон вам это разрешает.

Ходатайства о применении материалов записи в дальнейшем процессе она не заявляла. А это означает, что эту запись она не может использовать официально. Без официально оформленного документа ее содержание бессмысленно. Лишь для того, чтобы Ирина Петровна тихими мартовскими вечерами сидела у камина и прослушивала весь тот бред, который сейчас польется со всех сторон.

Ловлю на себе удивленные взгляды всех, кто в этом зале хоть раз в жизни читал закон. Эти взгляды, словно обезумевшие чайки, бьются о стекло близ самого моего лица.

Эстафета подхвачена.

– Ваша Честь, я прошу уважаемый суд допустить в зал судебного заседания журналистов.

Это адвокат родителей Вадика Измайлова.

Желание устроить публичную порку выплескивается из всех, кроме защиты Малыгина. Мой неожиданный ход прошел, и теперь каждый старается нарушить как можно большее количество статей Уголовно-процессуального кодекса. Я выслушаю всех. А слушать есть кого. Позабыв о том, что находятся не на одесском Привозе, а в зале суда, четверо мэтров схлестываются в перепалке. Объяснить такое чудовищное по глупости поведение четверых искушенных в своем деле людей я могу лишь ответственностью, которая легла на их плечи, и количеством денег, положенных перед ними на весы. Не желая ущемлять себя даже в малом, они рубятся насмерть. Честно говоря, мне странно на это смотреть. Даже если судья допустит в зал журналистов Би-би-си, что от этого изменится? Что может измениться, если судить все равно будет Струге? Уж не думают ли уважаемые адвокаты, что на него повлияет присутствие прессы?

Сейчас нужно определить правильный ответ. Зал волнуется, и я чувствую, что волнение переходит и на несведущих в уголовном процессе граждан. По своему составу зал «высок» и «знатен», однако я уже не раз убеждался в том, что знание закона напрямую зависит от положения. Чем выше положение, тем меньше знаний.

Алла меня понимает с полувзгляда. Она видит мое спокойствие, поэтому закидывает одну на другую свои сумасшедшие ноги. Сегодня она опять заняла первое место в номинации «Самая короткая юбка».

Артем Малыгин, разуверившись в жизни и в том, что происходит, положил голову на свою загипсованную руку и смотрит туда, где у Аллы на чулках начинается узор. По его ответам в первые минуты процесса я понял, что его состояние и отношение к суду можно определить одной фразой: «Делайте что хотите».

Покусав друг у друга самые незащищенные места, адвокаты постепенно затихли. Разведка боем проведена, позиции сторон выяснены. Четверо очень грамотных людей устроили в моем процессе сознательный переполох. Разведка боем, показавшая, кто на что рассчитывает и как на это реагирует судья. Иначе расценивать такое поведение людей, прекрасно разбирающихся в законе, не приходится. У меня на секунду даже мелькнула мысль о том, что они в сговоре.

Болезнью, именуемой «мантией преследования», заражены все судьи, и я не исключение. Я выдержал долгую паузу, наслаждаясь ситуацией. Сейчас все участники сабантуя чувствуют себя полными идиотами. Особый изыск этому добавляет моя замаскированная улыбка. Я улыбаюсь так, что ни один из присутствующих не рискнет заявить, что судья Струге во время процесса улыбался. Улыбка чувствуется, но не присутствует.

– Ну, раз состав суда так и не дождался драки, позвольте мне приступить к исполнению обязанностей председательствующего.

Первое заседание – основополагающее. Будет зачитано обвинительное заключение, и каждый выскажется о нем по-своему. Все дебаты впереди, поэтому каждый говорит осторожно, оставляя самые тяжеловесные козыри на потом. Жечь уголь в августе – глупое занятие.

Краем глаза я нет-нет да посматриваю на обвинителя. Проблема заключается в том, что практически все они приходят в суд, не разобравшись толком в сути дела. Бывали случаи, когда на мои процессы прибывали прокуроры, вообще не знающие, по факту чего им придется представлять обвинение. Кажется, сегодняшний, по фамилии Пектусов, из числа последних. Дело он читал, я знаю. Но его мало прочитать, его нужно понять. Выучить назубок каждый документ, заметить каждый ляп следователя, понять ход его мыслей.

Он этого не сделал.

Первые удары по станам противников нанесены, как сейчас любят говорить, точечно. Никто из мирных жителей не пострадал. Процесс закончен, и самым равнодушным после него выглядит Малыгин-младший. Прихрамывая и держа на весу поврежденную руку, он вливается в коллектив сочувствующих и выходит из зала. Я это не вижу, потому что вместе с народными заседателями покинул зал первым, но чувствую каждое движение подсудимого. Я долго раздумывал над тем, какую меру пресечения ему избрать. Решив не выглядеть пристрастным – Малыгин прибыл вовремя и не думал скрываться, я оставил ему меру пресечения без изменения. У меня нет оснований совершать поступки, объяснить которые не имею возможности. Дальше будет видно, а пока, из результатов первого дня сражения, ясно одно. Изменений в поведении участников не произошло.

Сегодня можно отдыхать.

В ту минуту, когда я пересекал дорогу, ведущую от суда к остановке, я был твердо уверен в одном. Подсудимый Малыгин Артем Семенович, сбивший насмерть двоих людей, виновным себя не считает. Это я понял из его ответа на мой вопрос.

– Виновным себя я... Да, я считаю себя виновным и раскаиваюсь в содеянном.

Первое рвалось из сердца, второе зубрилось дома перед самым процессом. В протокол попало второе. А та часть фразы, которая указывала на его истинное мнение, осталась лишь на пленке адвоката Ползунковой. На той пленке, которую нельзя будет использовать в судебном расследовании ни при каких обстоятельствах.

– Эй, мужик!..

Глава 9

Черт! Иногда я совсем забываю, что думать на улице – вредно. Так недолго оказаться под колесами трамвая или быть сбитым джипом Баскова. Человек обычно забывается гораздо быстрее, нежели возвращается в реальность. В этом-то вся проблема. Однако кто тот нахал, что обращается таким молодым сопливым голосом к взрослому, не такому уж хлипкому на вид мужчине?

– Мужик!..

В десяти шагах от меня стоял юноша, лет пять назад достигший возраста полной уголовной ответственности. Кожаная куртка-«канадка», мятые драповые брюки, норковая шапка с ушами, как у деда Мазая. Двадцатилетние сосунки очень любят сейчас носить шапки, как олигофрены. Они завязывают на ней шнурки за самые кончики, а потом ходят, задевая этими лопухами за табачные киоски, тополя и прохожих. Короче, не молодой человек, а какое-то умышленное недоразумение. Таких сотни тысяч, но больше всего их, кажется, в Тернове.

– Ты к кому обращаешься, лишенец?

– К тебе обращаюсь. – Судя по всему, этот зимородок не обознался. – Ты че, глухой, типа?

Я лениво качнулся с ноги на ногу и двинулся в сторону говорившего. Внимательно вглядываясь в подбородок, изрытый оспинами, и тяжелые мешки под глазами, я стал подумывать о том, что парень «висит», а потому совершенно ничего не соображает. Состояние глубокого «прихода» героина, не то что мыслить рационально – различать карточные масти не способен.

– Тебе кулаком в голову когда-нибудь били, молодой человек?

Единственный верный способ уладить дела. Проверенный временем и дорогами.

Но по поведению мальца я догадался, что мой предварительный анализ не стоит и выеденного яйца. Ситуация, прямо противоположная догадкам. Разглядывая мою фигуру и прикидывая в уме мой вес, паренек подался назад. Он не под «кайфом», а в состоянии глубокого «депресняка». Ломка происходила прямо на моих глазах. Он держал обе руки в карманах, быковато смотрел мне в пояс и, судя по всему, никак не мог решиться на действие. Так глядят новички, не умеющие обращаться с ножом. Точка на моей дубленке, куда нужно сунуть лезвие, так сильно притягивала внимание наркомана, что он не мог оторвать от нее взгляд. Бить было страшно, но еще страшней было оставаться в состоянии жесточайшего абстинентного синдрома. В такие минуты эти ублюдки готовы на все. Если бы сейчас на моем месте был профессор математики или учитель средней школы, даже страшно представить, как они могли бы закончить свою жизнь. Прямо здесь и прямо сейчас, посреди дорожки городского парка.

Как я вообще сюда попал? Я шел и думал о минувшем процессе, а потому автоматически направился пешком в сторону дома. Очевидно, на моем лице было столько лирики и мечтаний, что среди всех прошедших мимо самым безопасным для себя объектом получения дозы наркоман выбрал именно меня.

И ошибся. Я не учитель и не поэт.

Можно без всяких проблем врезать ему пару раз в брюхо и уйти, никуда не торопясь. После моих апперкотов отморозок поднимется со снега лишь минут через пять. Однако еще через пять минут по этой дороге пойдет как раз профессор математики. Или учитель средней школы. Гнусно лишать державу ученых мозгов.

Юнец решился. Какое-то дикое хрюкание – и в мой левый бок летит лезвие ножа.

Не делая ни шага с места, я поднимаю на уровень пояса портфель «PETEK». Подарок Саши на Новый год. Если сейчас этот придурок одним ударом сможет пробить ножом трехтомное уголовное дело по кражам из автомобилей, я его зауважаю. Лично я это дело рассматриваю уже шестой месяц.

Не получилось. Нож дошел до ходатайства адвоката об изменении меры пресечения в первом томе и, не в пример мне, сломался. От резкого броска парень потерял равновесие и стал частить ногами по обледенелому асфальту. Не желая упускать такого момента, я со всего размаха врезал ему портфелем по голове. Наконец-то у меня появилась возможность показать постороннему человеку нагрузку, которая лежит на судьях. Наркоман сломался под тяжестью одного-единственного уголовного дела. Его шапка с ушами, как у дегенерата, удар смягчила, но не отразила.

Под моими ногами лежал, словно сметенный ураганом одуванчик, жалкий наркоман. Есть дни удачные, но сегодняшний к ним не относился. Я посмотрел портфель, цокнул языком, думая, как незаметно для Саши устранить порез, и вытянул из кармана пиджака телефон.

Минут через пять-десять приедет наряд. Ровно столько времени у меня для того, чтобы поразвлечь себя разговором с очнувшимся юношей. Он сидел на попе, упираясь обеими руками в асфальт, и открытым ртом пытался понять смысл ситуации. Очевидно, это было невозможно без определенных подсказок, поэтому я спросил:

– Наверное, хочешь узнать, что сейчас произошло?

Кажется, я угадал.

– Рассказываю. Ты хотел ударить меня ножом, а я это упредил. Меня ты всего лишь испугал, а сам получил по черепу портфелем стоимостью в три тысячи рублей. Не знаю, этого ли расклада ты добивался, но скоро подъедет милиция, чтобы определить твое дальнейшее место жительства.

Наркотические судороги забегали по всему лицу. Он сделал попытку подняться, поэтому пришлось придавить его ногой к дорожке.

– Ты кто, мужик?

– Из общественной организации по борьбе с наркоманами.

– Мужик, прости, а? Сам пойми – ломка конкретная!.. Сдашь ментам – подохну в хате! Я без «баяна» больше четырех часов не могу!.. Я возмещу за обиду. Отвечаю...

Мне не нужно рассказывать, что такое беда без дозы. Я с такими бедолагами работал через день в следствии и с каждым вторым таким артистом сажусь в процесс. Страна сходит с ума.

Но, кажется, босяк не до конца понял мою должность. Иначе как объяснить такой вопрос:

– Слышь, давай поможем друг другу, а? Я не залетный, всегда на виду. Пару точек «белых» сдам, а ты меня «отвяжи», а? Ну, закроешь меня – какой понт? А вот сбытчики...

Сейчас он в состоянии сдать всех, кто ему не дал в долг под «ломку». Вполне понятное желание, если не учитывать тот факт, что предложи я ему сейчас «обнести» квартиру своей матери, он согласится без тени сомнения. А за свободу и кубик героина он расскажет, как проще организовать коллективное изнасилование его родной сестры.

Конечно, я не отпущу этого мерзавца. Было бы глупо предположить иное. Однако время идет, а белой «шестерки» с синими проблесковыми маячками не видно.

– Ну, попытайся рассказать. – Прикрывая уши перчатками, я снова толкнул его ногой на асфальт. – Сидеть, сссучонок...

– Короче, начальник, «солью», но будь взаимен. Как договорились.

Мы договаривались? Саша уже давно просит меня принимать «Капилар». Стимулирует работу головного мозга, снижает утомляемость, восстанавливает память. Может, у меня правда пробки вышибает, а я этого даже не замечаю?

– На Восточном массиве Абрам точку держит. Но у него частенько «геру» с содой бодяжат. Правда, с ними разборки никто за эти дела не устраивает, Абрам – человек Баси. Знаешь Басю, командир? Он афганским порошком в городе управляет. А вот в казино «Князь Игорь» порошок без примесей. Мусоров там нет, но без связи не подъедешь. Элитная точка. Да и пять баксов за вход платить надо. Я так и не пойму, кто там у кого на подсосе. То ли мусора у Изи, то ли Изя у мусоров.

– Изя? – От бакланского базара у меня разболелась голова. – Кто такой Изя?

– Без понятий. А вот и патруль. Ну, я пошел, командир?

– Куда это ты пошел, обкурок? – Я бросил взгляд на въезжающие на тротуар «Жигули». Сирена молчала, но синее мелькание огней, освещающее парк, как электросваркой, предвещало неприятности. Не мне.

– Как куда? – Наркоман изумился так, что мешки растянулись по всему лицу. – Мы же договорились, командир?!

– Что-то я не припомню. – Глядя на вышедших из «шестерки» сержантов, я снял ботинок с плеча наркомана. – Ты о чем, брат?

– Ты не из «Анти-СПИДа», что ли?..

– Нет. Я же сказал – я судья. Это ты глухой, а не я. Или я тебе не говорил? Опять у меня что-то с памятью...

– А на хрена я тебе все это рассказывал?!

– Понятия не имею. Ладно, вставай.

Придется давать показания. Если не дам, завтра этого юного негодяя отпустят. Конкурсная программа набора на работу в милицию, объявленная министром внутренних дел, привела к тому, к чему должна была привести, вопреки всем министерским фантазиям. Сейчас в РОВД молодые опера и следователи с трудом доказывают причастность человека к преступлениям даже тогда, когда налицо внушительная доказательная база. А что происходит, когда с подозреваемым приходится работать с нуля? С «чистого листа»? Как правило – освобождение подозреваемого.

Глупо мне не верить. Я получаю эти уголовные дела практически каждый день. И каждое из них внимательно читаю. Жуть берет в тот момент, когда я начинаю понимать простую истину. Из всего этого следственного бреда мне нужно извлечь истину и судить. Не секрет, что часто судьи, вместо того чтобы вести судебное следствие, проводят следствие предварительное. То есть то, что должен был сделать передавший в суд дело следователь.

Иногда с первых строчек протокола допроса обвиняемого начинает болеть голова. Как сейчас, после вопроса старшего сержанта, надевшего на «моего» отморозка наручники.

– Куда его сейчас?

У моего подъезда стоял и отсвечивал миллионами снежинок на кузове серебристый «Сааб». Его абсолютно новые шипованные колеса вывернуты в сторону выезда. Такое впечатление, что водитель находится в состоянии «шухера» и готов в считаные секунды покинуть двор. Движок бесшумно пыхтит и выбрасывает под задний бампер белесые струйки дыма. Вот такая реклама шведской техники у дверей российской замызганной девятиэтажки. После происшествия в парке можно было уже ничему не удивляться. И я на самом деле не удивлюсь, если сейчас из «Сааба» вылетит боевик в маске и расстреляет меня в упор из автомата или гранатомета. Хотя непонятно, за что именно.

Конечно, я «гоню». Конечно, это опять – «мантия преследования». Братва приехала в гости к Косте Минину, странному для меня бизнесмену в бензиновой отрасли. Странному, потому что к Константину со стабильностью раз в три дня, по очереди, приезжает то братва, то опера из антимафиозного ведомства. Или этот «Сааб» – приобретение самого Минина. Или... Да мало ли кто в моем подъезде живет?!

Я поднялся пешком на свой этаж и в полумраке лестничной клетки стал разбирать связку ключей. Сатанея от усталости и того, что ключ от замка никак не мог попасть в поле моего зрения, я кулаком надавил на кнопку звонка. Черт! Что за день сегодня!

Нервничаю, а зря. Мои домашние тут ни при чем. И меня тоже никто не держит на этой богом проклятой работе! Пиши заявление, уходи в отставку и трудись на менее хлопотном и более денежном поприще...

– Антон, заходи быстрее! – Сашино лицо излучало легкое недоумение и легкое удивление. Когда Саша в недоумении, ее страх невольно передается мне. Когда же она удивляется, мне почему-то всегда становится весело. Поэтому дело не в ней, а во мне. – У нас гости.

Я хотел спросить: «На «Саабе»?», однако вовремя отнес вопрос к разряду глупых. Откуда Саша может знать, на чем приехали «гости»? Дав себе фору в несколько секунд, разглаживая волосы перед зеркалом, я быстро прокрутил в голове возможные варианты. Туман. Ясно лишь одно – если бы это были знакомые мне люди, они вышли бы встречать меня.

Ситуация была смешная. Саша вошла в комнату и представила меня:

– Это Антон Павлович.

Такое впечатление, что я пришел не домой, а на прием.

Рядом с нашим диваном располагался сервировочный столик, купленный Сашей для подобных приемов. На столике красовались фрукты, две наполовину пустые чашки кофе и пепельница с двумя выкуренными сигаретами. Переводя взгляд на присутствующих, я машинально отметил, что эти двое, что красуются за столиком, находятся в квартире около четверти часа. Ровно столько времени, чтобы водитель, привезший этих двоих, высадил их у подъезда, отключил двигатель, замерз и снова его включил, как раз к моему приходу.

Если судить по одеянию, оба мужчины относились к тому социальному срезу населения, у которых только одна забота – как мотивировать в декларациях о доходах суммы, которыми они вынуждены одаривать государство. Костюмы от модельеров загнивающей Европы, сорочки по полста долларов и галстуки по сотне. Обоим было около сорока лет, однако они выглядели лет на десять старше меня. Все дело в отношении к спорту. Когда нет времени на дела, тут не до футбола или пробежек. Груз ответственности за взятые финансовые обязательства давит сверху, как пресс. Психику при этом обычно восстанавливают не физическими занятиями, а дорогим алкоголем и сигаретами. Плюс вынужденные сауны, бессонницы и длительные перелеты. Нувориши всегда стареют прямо на глазах.

Их внимательные доброжелательные взгляды профессионально обшаривали каждый закоулок моего лица, пытаясь в моей мимике и реакциях угадать правильный стиль своего дальнейшего поведения.

С момента моего появления в гостиной прошла всего секунда, и ее мне хватило с лихвой, чтобы сделать эти выводы. Им же секунда потребовалась для того, чтобы встать и одернуть пиджаки. Они встали и одернули пиджаки.

Вот что смутило Сашу и насторожило меня! Повадки. Женщины способны мыслить дедуктивно – от общего к частному. Но когда доходит дело до индукции, то есть спроецировать отдельные проявления на общие понятия, они часто попадают в тупик. Жене, чтобы напрячься, потребовалось четверть часа. Не уверен, что она до сих пор нашла правильный ответ на вопрос – «кто гости?». Я же потерял сомнения за одну секунду.

Вы когда-нибудь видели, чтобы мужчины одергивали пиджаки? Люди, привыкшие их носить постоянно? Деловые, привыкшие к этикету, да и вообще к удобству, редко сядут за стол, в свободной обстановке, не расстегнув пиджак. Понятно, что в противном случае он замнется. Я всегда расстегну пуговицу и сяду. А когда поднимусь, застегну ее. Все.

Но есть организации, в которых не принято садиться за стол в расстегнутых пиджаках. Это организации, в которых пиджаки именуются кителями. И, если расстегивать на кителе все четыре пуговицы, то это будет напоминать скорее затяжной стриптиз, нежели незаметный жест. Поэтому там, садясь, и не расстегивают кителей. Во-первых, устав не позволяет, во-вторых, так удобнее. Но если встать со стула и не одернуть китель, будешь выглядеть, как чмо...

– Честь имею, господа офицеры. – Я улыбнулся своей неотразимой улыбкой и прошел в угол комнаты. Там стоял мой черный пластиковый кейс. Уложив в него дела, я щелкнул кнопками и вернулся к столу. Сел на принесенный Сашей из кухни стул. Сел, расстегнув на пиджаке пуговицу.

– Как вы догадались? – Лица человека, которого я мгновенно определил в ведущие, даже не коснулась тень удивления.

– У вас ботинки в прихожей стоят, как в курсантской казарме. Пятки вместе, носки врозь, на ширину стопы. Налицо исполнение требований Строевого устава Вооруженных сил. – Я дотянулся до вазы и оторвал от кисти виноградину. – Меня другое удивляет. Призывной возраст у меня давно прошел, на учете состою.

Гости улыбнулись, и «ведомый» даже фыркнул. Шутка им понравилась.

– Сашенька, дорогая, налей нам кофе, – попросил я. – В наказание за то, что продолжаешь открывать двери незнакомым людям. – Я повернулся к посетителям. – С этими женщинами бороться бесполезно. Вы не работаете в милиции, поэтому даже не представляете, сколько за день регистрируется квартирных грабежей и разбоев!

– Почему вы решили, что мы не работаем в милиции? – теперь уже с добродушной улыбкой осведомился старший.

– Потому что ни у одного мента, какой бы он тупой ни был, не хватит ума выдумать причину, по которой он мог бы вот так войти в квартиру федерального судьи. Даже в состоянии тяжелейшего алкогольного опьянения он так не сделает. – Я вздохнул и тяжелым взглядом обвел присутствующих. – Друзья... Позвольте мне называть вас «друзья». – Я не спрашивал, поэтому и не ждал ответа. – Друзья, сегодня был очень трудный день, один из многих. С девяти утра до шести вечера я слушал перебранку скандалистов, полчаса назад мне едва не удалили селезенку. После этого рассказывал милиционерам, что делать с задержанным с ножом в руках наркоманом. Я устал, поэтому не сочтите меня негостеприимным, когда я попрошу вас излагать коротко, просить мало и уходить быстро.

Взгляды гостей слегка потускнели. И я знаю почему. В этот момент они наверняка догадались о том, что если еще раз им придет в голову добиваться желаемого для себя результата подобным способом, они будут сброшены с лестницы.